Странная сказка
Веня по жизни был с виду для всех ленивым и безынициативным разгильдяем. Семья его была немаленькая – с ними жила бабушка, собака Пунька, младшая сестра Зинка и периодически какие-то хомяки и крысы, иногда кроли, которые регулярно дохли у нерасторопной сестры, в обязанность которой входило ухаживать за животными. Зинке было заботы лишь потискать в своё удовольствие, потаскать туда-сюда питомца, а вот кормёжка и уборка у неё как-то забывалась. Мать с отцом воевали друг с другом постоянно, как помнил себя мальчик, и в эти сражения они совершенно не думая втаскивали своего старшего ребёнка, не заботясь о его душевном состоянии. Бабка вроде бы не вмешивалась в разборки дочери и зятя, но каким-то непостижимым способом умудрялась подогревать эти конфликты. То словечком, брошенным как бы невзначай, то скорбно согнутой спиной, очень вовремя появившейся в поле зрения, а иногда и навязчивым мельтешением перед глазами. Высшим пилотажем она сама считала разжечь пламя такого замечательного события, как семейный скандал опосредованно, через многочисленных общежичных соседок, с которыми она каждый день тёрла языками. Глядя на эти манипуляции родителями и их душевным равновесием, Зинка росла хитрющей лисицей, с младых ногтей умело манипулируя психическим состоянием отца и матери, нагло подставляя брата под удары, нередко прикрывая его расслабленностью и медленными мозгами свою детскую подлость. А подличать она как-то научилась сама и великолепно…
Веня даже не обижался, привыкнув с раннего детства к тому, что он виноват по жизни во всех проблемах семейства. Он вообще не понимал, как это – обижаться. Отец с матерью бились за право быть главой семейства, давно потеряв в этой войне остатки совести и понимания, эмпатии и симпатии. Пребывать внутри периодически вспыхивающих разборок для Вени было естественным состоянием. Ничью сторону он даже не пытался выбирать, хоть его к этому постоянно подначивали родители – он их просто одинаково любил своим открытым простым детским сердцем. Старший сын «прирождённых воинов» очень рано понял, что ему вообще незачем лезть в эти склоки, он пребывал в постоянном спокойно-расслабленном состоянии, чем нередко бесил окружающих – как дома, так и в детском саду, школе и далее. Родители никогда не помогали ему с уроками, иногда лишь дёргая за постоянные тройки, требуя «выучить уроки». Как родилась Зинка, вечной нянькой стал старший брат, которому на тот момент едва исполнилось три года, а бабка вообще никогда не помогала с детьми. Кстати, когда-то давно она приехала ещё в общежитие к молодым чуть ли не через неделю после росписи «погостить на денёк, познакомится с зятем». Но как-то незаметно прилипла и осталась навсегда, вообще позабыв, что где-то под Тулой в деревне остался дед с хозяйством. Дедушка приехал один раз на рождение Веньки, привёз кучу продуктов с огорода и сада. И уехал в тот же вечер, насмерть переругавшись с родственниками. Хотел забрать внука из «клоаки», да кто ж ему дал…
И Веня вырос с непробиваемой спокойной улыбочкой и сонными глазами, флегматичным интровертом, который имел чудесное свойство не лезть не в своё дело. Вообще и никогда.
Не буди лихо – пока тихо, было его стальным жизненным кредо.
Первый раз свой талант он почувствовал где-то около четырёх лет. Случайно. Мамка пришла с работы, со своего «ящика», стала кормить Зинку и Венька вырвался в коридор их двухэтажной общаги побегать. Именно побегать в прямом смысле, так как ухаживая за сестрой, он как правило тихо сидел с ней, стараясь не шуметь (что ему было в принципе несложно), но всё равно к вечеру хотелось движения. Телика у них тогда не было, мальчик тысячи раз перелистывал папкины журналы «Наука и жизнь» – подписку за несколько лет, и быстро выучился чтению по букварю, особо не показывая это. Бабка либо дремала на стуле, либо шла в коридор, или летом на крыльцо чесать языками с такими же соседками. Потому Веня беспрепятственно бежал по коридору второго этажа, просто наслаждаясь бегом, представляя себе, что он пилот истребителя или космонавт. Другие дети бежали вместе с ним, каждый день заражаясь его радостью и стремлением беспричинно бегать с топотом по коридору туда-сюда. Нередко взрослые орали на них, призывая к порядку и тишине, что вызывало в ответ дикие крики и ещё больший восторг, так как для ребят именно это внимание привносило смысл в их беготню. Но Вениамину было в общем-то плевать на замечания, он бегал себе на уме. И вот как-то в обед, вроде бы это было осенью, так как рано темнело, Венька бежал впереди топочущей толпы детей по коридору и тут неожиданно перед ним распахнулась дверь общей кухни. И мальчик, ещё не умея правильно реагировать на такие выстрелы, получил мощный удар прямо в маленький детский нос! И упал навзничь, уйдя в неведомые, но гостеприимно распахнувшие свои мягкие объятия среды, порхающие невнятными полосами и границами где-то параллельно коридорной действительности.
Тётка, даже не заметив, что она зашибла мальца, прошла мимо ватаги, раздвигая детей локтями и горячим супом в кастрюле. Пожрать ей в тот момент было гораздо важнее, чем улетевший от её голодного толчка мальчик. Даже детские возмущённые голоса не отвлекли её от намеченного пути в свою комнату, где проживало семейство.
Первое ощущение, которое осознал Венька, было стойкий и сильный вкус крови во рту. То, что это именно кровь, а не какая-то каша или суп, он понял сразу, хотя, понятное дело – кровь никогда не пробовал. Сознание его блуждало ещё где-то по стенам и потолку коридора, а вкус собственной крови из разбитого носа привлёк к глазам какие-то незнакомые символы, фигуры и видения. Он слабо чувствовал, как дети помогли ему подняться, руки-ноги плохо повиновались, как не свои. Потом в туалете, где находились несколько умывальников, которые выплёвывали с шипением воду, ему помогли умыться, кровь остановилась, но нос распух и через него дышать не получалось. Сознание практически к нему вернулось, проявилась тупая боль в голове и шее, а в носу свербело, хотелось его почесать, но при каждом прикосновении невнятное неудобство стреляло болью. Посидев немного в туалете на подоконнике (друзья довольно быстро разошлись и уже галдели где-то по этажу в своих незамысловатых играх), мальчик собрался с силами и побрёл в свою комнату – он прекрасно помнил, что «погулять» его выпустили совсем ненамного и мать наверняка уже начала сердиться на его отсутствие. Вкус крови почти растворился, но нос также был заложен.
И вот здесь, проходя по коридору, через свой заплывший нос Вениамин впервые увидел то, что находилось за закрытыми дверями комнат. Именно увидел – такими были яркими картины, ворвавшиеся в его воображение!
Первой была комната как раз той тётки, которая его невольно зашибла кухонной дверью. Семейство (тётка с мужем и двумя подрастающими дочерями, которые по габаритам мало отличались от мамаши) как раз собралось за столом, и жадно поглощало борщ с пампушками, сопя и чавкая, стуча ложками по мискам. У отца семейства, невысокого тощего мужичка Веня увидел жёлтую печень, плохие зубы, кровь его текла медленно, мозговая деятельность была прямолинейной и незамысловатой. Ему хотелось водки к борщу и сыграть в домино, его жене – ещё и ещё борща и поругаться с соседкой, с которой она зацепилась языками ещё в универмаге два часа назад. Сёстры кроме голода, грезили желаниями новых платьев и украшений, выходить на сцену и петь красиво, как Алла Пугачёва и Жанна Бичевская, переселиться в Москву и выйти замуж за дипломата. Одновременно и у обоих было стойкое отвращение к учёбе в школе, но железное мнение о своих выдающихся песенных и артистических талантах. И присутствовала такая лютая ревность к успехам друг друга, даже планируемым (в реальности пока успехов не случилось), каждая «спала и видела», как сестра валяется у подножия её пьедестала, в зависти.
Веня остановился, мотнул головой и сглотнул, отгоняя эту хмарь. Он ещё не научился как-то правильно реагировать и отождествлять с понятными ему определениями эти незнакомые чувства и желания других людей. Он только сразу и ясно понял своим детским умом, что все эти желания, культивируемые в семье, были какие-то жалкие, что ли, как будто неразумные детки возились в песочнице и мерялись своими смоченными грязью куличиками. Но то, что худой дяденька умрёт скоро из-за некрасиво раздувшейся печени – он увидел сразу и отчётливо. От него шёл незнакомый, но явственный сладковато-рвотный запах…
Веня потом многократно чувствовал этот знак, он довольно быстро понял, что смерть пахнет именно так. Особенно когда всё общежитие гуляло-рыдало на поминках этого мужичка, который через полгода помер от цирроза. Он лежал очень чинно в гробу, поставленного на табуретки на первом этаже общежития, родственницы сидели в чёрных платках рядом, утирая красные и распухшие от слёз глаза. А сам «виновник торжества» активно и явственно вонял тем самым приторно-тошнотворным запахом, слабый след которого учуял Венька в день удара по носу. И принял это мальчик, как и многие свои знания в жизни, очень спокойно, присуще его характеру, что немеряно удивляло тех немногих, которые либо знали, либо подозревали о его талантах. Смерть пахла всегда одинаково, лишь иногда её оттеняли нюансы причин, но основа и последствия возникновения аромата были всегда одни и те же.
Тот удар в нос и путешествие по коридору он вспоминал всю оставшуюся жизнь, иногда во снах, иногда в тишине одиночества, помнил всегда все комнаты очень отчётливо, сообразно событиям в его жизни, как будто это было такого рода обучение мастерству, так пригодившееся и так определившее направление его жизненного пути. Он особо никому не рассказывал о том дне, получив урок, что такого рода знания и видения не получают должного понимания…
Нос его перестал нормально функционировать и очень часто пускал сопли по поводу и без повода. В постели мальчик мог дышать одной половинкой носа только лёжа на левом боку – на правом пазухи плотно прикрывались и ему приходилось дышать ртом, что нередко вызывало насмешки как у сестры, так и по пионерским лагерям, куда мальчик ездил довольно часто, став постарше.
К огромному облегчению мальчика, его мама, умотанная вознёй с гиперактивной дочкой, как только он появился на пороге, тут же сдала младшего ребёнка сыну на руки и убежала с воодушевлением на работу. К вечеру нос принял свой нормальный вид, и мальчик избежал расспросов. Кстати, как побочное свойство того удара, у Веньки проявилось способность угадывать тот момент, в который надо поднять сестру и срочно её посадить на горшок, перед тем, как она бы напрудила в пелёнки и позже в трусы. Это довольно скоро заметила мама и спала совершенно спокойно, зная, что старший ребёнок обязательно встанет к младшей ночью, и обеспечит её сухость. Заодно подогреет водички или молока, (если оно было) и даст младенцу бутылочку, проверит соску. Хозяйственный, радовалась мама.
Первый раз после смерти тощего соседа пятилетний Веня учуял приближающуюся смерть у друга всех детей округи – дяди Степана. Дядя Степан целыми днями возился в гараже прямо у их общежития с американским автомобилем Виллис, на котором приехал когда-то с войны. В гараже также стояли мотоциклы «Минск», «Верховина» и – самое главное – трофейный BMW с коляской. Этот мотоцикл вермахта у дяди Степана периодически брали в аренду кинематографисты, если им было необходимо по сюжету показывать рулящих по советским дорогам распоясавшихся агрессоров. Виллис также снимался в военном кино, но уже для комсостава Красной Армии. Платили киношники хорошо, и дядя Степан не бедствовал.
Пацаны со всех близ лежавших дворов и домов прибегали к дяде Степану; и здесь для детей был и клуб, и развлечение, и разговоры по всяким темам, и обучение владению инструментами. Если мамки искали своих детей, загулявших летом до самых звёзд, то бежали всегда прежде всего в гараж к ветерану и, как правило, отпрыски находились именно там. Здесь детям было всегда интересно, они всегда находили живейшие отклик и участие в их проблемах у одинокого старого человека, который относился к ним, как к равным, взрослым и понимающим людям. Это воспитывало, и для многих определило уровень уважения и взаимопонимания в обществе к другим. И воспитывало настоящее мужское начало, которого так иногда не хватало в их собственных семьях. Ведь чаще всего их отцы уходили утром и возвращались вечером, коротая ночь в тесных общежитских комнатках, где воспитание нередко сводилось либо к подзатыльникам за шалости и двойки, либо к вялому интересу – мне надо деньги зарабатывать, бабе дело – воспитание. Или, что хуже – папаши шли домой после смены навеселе и срывали на близких усталость и злобу на начальников или более успешных соседей. А у дяди Стёпы мальчишки никогда не слышали злого и обидного слова, а только терпение и обучение всему тому, что необходимо каждому мужчине в жизни – гвоздь забить, уметь работать с любым инструментом, держать слово и заканчивать начатое, смело дать в нос обидчику даже крупнее себя, ну и так далее.
Так вот, Веньке было уже пять с половиной лет, лето, около полудня, он болтался по двору, выгуливая собаку и случайно забрёл в гаражи. Как ни странно, у дяди Степана никого из пацанов не было, возможно из-за стоявшей жары. Ветеран как обычно, сидел на деревянном чурбанчике у открытого гаража, в котором виднелась морда Виллиса, и мыл в миске с бензином какую-то замасленную деталь двигателя. Веня подошёл поближе и уселся на корточки перед стариком, внимательно разглядывая детальку. Дядя Степан лишь молча глянул на мальчика и продолжил свою работу, не сказав ни слова.
И вот сильный запах масла и бензина рывком проник через обычно забитый нос мальчика и в его мозгу тут же замелькали какие-то картинки, как будто Венька смотрел кино про войну в быстрой прокрутке. Картинок было так много, и они мелькали так быстро, что у мальчика закружилась голова. Он мотнул ею, как бык отгоняет от морды слепней и в тот миг Веня учуял тот самый запах и увидел, как из подъезда выносят дядю Стёпу, лежащего в гробу, как его провожает в последний путь масса народу, играет оркестр, и практически все вокруг плачут. И мальчик тоже заплакал, глядя на ветерана, не в силах противиться этому всеобщему ощущению потери.
Дядя Степан отложил в сторону кусок железа и внимательно посмотрел на пацана.
– Ты чего? Обидел кто, штоль?
– Вы скоро умрёте и мне вас жалко, дядя Стёпа, – ответил со всхлипыванием мальчик.
Старик не удивился и не разозлился. Он поджал губы и несколько секунд думал о чём-то молча.
– Ну ты же никому не расскажешь про это? По крайней мере – сейчас?
Веня кивнул, постепенно успокаиваясь – спокойное отношение дяди Степана на шокирующие слова про скорую смерть вывело смятение из его души. Старик протянул руки, пахнущие бензином и маслом и усадил мальчика к себе на колени:
– Ты же знаешь, что люди умирают? – Мальчик кивнул. – Мы болеем, едим плохо или пьём водку, потому сокращаем свою жизнь. Это нормально, у многих такая судьба. А на войне – то вообще не знаешь, когда тебя пуля немецкая встретит… Тогда пулю ту вытащили из меня врачи, вот здесь вот (старик указал себе под левую подмышку), в госпитале полежал, всё зажило – молодой тогда был, сильный… А, теперь, видать пуля та – догнала… Так что ты прав, малыш, скоро старый солдат покинет вас… Сколько друзей уже в землю легли, а у кого и могилы-то нет… Там уже заждались мои друзья-однополчане, сниться вот часто стали – зовут. Катя моя приходила давеча. Села у изголовья и гладит меня по голове. А сама красивая такая и молодая, в платке, что я ей с Крыму тогда привёз, в тысяча девятьсот сорок первом году. Аккурат прямо перед агрессией. Я ей и говорю, что ты Катя, ты же померла уж как семнадцать годков назад, а она улыбается мне так светло и тихо-тихо плачет… И говорит мне – недолго, мол, тебе одному в холодной постели спать. Ясно ж – помру…
Старик опять замолчал, переживая. Но тут его взор прояснился.
– А откуда ж ты, малец, прознал про мою скорую смерть? Ведь никто не знал. Доктор далеко, сболтнуть не мог… А?
– От вас, дядя Степан, пахнет так.
– Пахнет?
– Да. Вот так пахнет и потом вижу, как вас в гробу выносят, и музыка грустная и все вокруг плачут, жалеют вас. А пахло так же от дяди, который умер с нашего этажа. Он и его жена, и дочки кушали, а я этот запах от него учуял. И потом он умер.
– Дядя? Это который из восьмой комнаты? На вашем втором этаже? Вроде бы ни у кого больше двух дочек нет… Я так и думал. Так ты у них в гостях был? Они ж вроде никого не приглашали в жизнь, куркули.
– Не. Я через дверь. В коридоре гулял, как мамка Зинку кормила, в обед её. Мы бегали и мне по носу тётка их ударила дверью. Как из кухни выходила. Я упал, даже не заплакал. Потом она пошла в комнату, понесла свой борщ. А я после, как нос умыл и мимо шёл к себе по коридору. И тут по запахам через щель дверную увидел, как они ели, все мечтали. Дядя, что помер – о водке, а дочки петь, как Пугачёва и Жанна Бичевская, чтоб все им хлопали, тётя, их мама, хотела всё время кушать и ругаться.
– А, так ты волшебник.
– Не знаю.
Старик вздохнул и спустил парня на землю, вставая.
– Значит – плакать все будут и музыка. Наверно – позовут из пожарной части оркестру. Комитет делает ветеранский так всем нашим. Это хорошо.
И дядя Степан раскинул широко руки, вздохнул полной грудью и засмеялся открыто небу, чем немало удивил мальчика.
– Но ты больше никому не рассказывай про то, что тебе говорит нос.
– А почему?
– А потому что правду услышать о себе такую мало кто захочет, уж поверь мне, старому солдату... И вырастишь – иди врачевать людей, раз нос твой может ставить диагнозы. Да так точно, договорились? – Мальчик кивнул. – Просто лечи болезни, раз их чуешь, значит и лекарство сможешь подобрать точно, но не рассказывай о своём даре. Никому. Никогда. Потому что слишком много завистников и лентяев вокруг. Либо палки в колёса будут ставить или прицепятся, как пиявки и кровь будут пить.
– Кровь?
– Хе… Ну, не кровь прямо так. Просто будут взваливать на тебя свои проблемы. Жить будут за твой счёт. Понял?
И Вениамин всё понял, опять кивнул.
Один раз он всё-таки позволил себе рассказать о своих способностях, но…
Мальчик заболел. Попил водички из колонки и что там намешано было, откуда эта вода притекла – не известно, но прямо перед школой его положили в больницу с лямблиями. Причём он ведь учуял немного затхлый запах, источавшийся водой, но не придал этому значения – в следующие разы он всегда доверял даже слабому намёку на любой неприятный запах, а тогда он был ещё маленький мальчик, которому приходилось познавать свои способности через непонимание и ошибки. Но дважды эти ошибки он уже никогда не повторял.
Причём один случай показал ему, что плохой запах может исходить от кого угодно и из чего угодно – и этот плохой запах будет означать только одно – опасность, которую следует избегать.
Веньку привели как-то на две недели в другую детсадовскую группу, где он практически сразу был побит местным шалопаем – мальчишкой на голову выше его и значительно крупнее. Тот без предупреждений просто подбежал к новичку, как только воспитательница на минутку отлучилась из группы, мощно толкнул его руками, сбил с ног и навалился всем телом сверху, непрерывно тузя Вениамина кулачищами. Из его рта, который изрыгал ругательства и обидные прозвища, жутко воняло…
Воспитательница не поверила, что такой хороший мальчик, как Миша Комаров не может, просто не может позволить кого-то обижать, а новенький оказывается – лгун, врун и обманщик. Это подтвердили и другие дети – никто не видел, как Миша обижал кого-то. Веня плакал от обиды, размазывая по лицу слёзы и сопли и в груди было горько-горько. Дети смеялись, смеялся Мишенька Комаров – честный и хороший мальчик, гнилое нутро которого смердило.
Веня старался держаться от него подальше, очень скоро догадался пойти в дежурные – расставлял чашки и тарелки перед едой, поливал цветы, вытирал пыль с подоконников. У него были знаки дежурного, которые выдавались воспитательницей: белый почти врачебный халат и белая шапочка, всё сшито руками какой-то родительницы. Дети в чужой группе смеялись над ним, как же: вечный дежурный, повинность такая была им в тягость, им было даже невдомёк, что в этом костюме мальчик был в безопасности от их же глупостей…
Ведь в этой одежде он был почти доктором.
И вот нашего героя положили в больницу, в детское отделение.
Ему было страшно и одиноко, как никогда. Как бы не было ему дома тяжело с сестрой и невниманием родителей, он другого домоустройства не знал. Он привык к своим родным, ощущал с ними жёсткое единство. И тут его вырвали из привычного состояния и бросили в незнакомое пустое пространство, где страшили ужасные запахи, кровать была жёсткой и холодной, медсёстры поражали абсолютным внутренним равнодушием, а соседи по палате – такие же больные мальчишки делали всё, чтобы выводить его из душевного равновесия ежесекундно. Они были какие-то пустодушные, как и те – в чужой детсадовской группе: крикливые, хулиганистые, недружелюбные…
Как его лечили – не интересно, но первое время мальчику было не только страшно и одиноко, но и противно, как никогда. Больница была полна переплетением запахов свежих и давно прошедших событий, которые несли столько негативных эмоций, что они могли сами по себе свести в могилу самого здорового человека. Но это мог чувствовать только маленький мальчик, глубоко одинокий в своём понимании, в своём уникальном видении. Остальным до больничного шлейфа не было никакого дела. Ни больным, страдающим от своих личных болей, ни персоналу, который давно привык к этим болям. Первые три дня были для Веньки самые ужасные, он даже плакал по вечерам – так ему хотелось к маме, которая в эти дни к нему не приходила, занята была. Но постепенно дух его стабилизировался – он помнил слова-наказ ветерана и стал намеренно присматриваться к больничному быту: ведь ему предстояло здесь в своё время работать и надо было разобраться с местной кухней. И за этим созерцанием он пришёл в совершенно внешне спокойное состояние – мальчик старался разобраться с запахами и своими ощущениями от них, от чего его лицо приняло выражение Будды. Он больше не плакал, ни с кем не разговаривал и совершенно равнодушно принимал больничные процедуры: даже взятие желудочного сока, которая всегда вызывала самое стойкое отвращение у детей, была воспринята Веней с видом поджёгшего Рим Нерона, чем вызвал у медсестрички искреннее изумление. Да, кстати – ему очень понравился один доктор, он иногда заходил к ним в палату и его интерес к больным ребятам был искренним. Но от доктора каждый раз пахло водкой, и Веня засомневался, стоит ли ему брать с него пример – он чётко уже знал последствия потребления этого странного напитка, который свёл в могилу тощего соседа. Тем не менее, мальчик взял доброго доктора «на карандаш», по крайней мере в плане его отношения к делу и к пациентам. И мальчик точно знал, что доктор обязательно им заинтересуется.
Поэтому Веня не удивился, когда после процедуры, от которой дети блевали и рыдали горючими слезами, а он только вздыхал, думая свои думки, через полчаса к нему на кровать подсел именно этот врач.
– Как ты, малыш? – пальцы мужчины заплясали по животу мальчика, слегка надавливая. Веня пожал плечами в ответ – говорить слова ему показалось не нужным, и так было ясно, что у него всё чики-пуки. Пальцы врача остановили свои пляски, а брови полезли на лоб.
– Так тебе что – не больно?
– Нет, – Венька понял, что молчать уже как-то невежливо – дядя-доктор проявил к нему интерес, а он очень воспитанный, как говорит всем соседям мама, мальчик.
– Ну, по крайней мере, ты очень выдержанный человек. Я снимаю перед тобой свою шляпу. Кем хочешь стать?
– Врачом.
– Похвально, похвально… Видимо – у тебя получится. И что ты скажешь про свою болезнь, как её лечить, какие лекарства посоветуешь?
– Про лекарства не знаю, я ещё их не учил. Но точно знаю, что если и дальше вы будете пить водку, то обязательно умрёте.
– Ну, этим ты меня не удивил, брат, это я и без тебя знаю… А, что – папка пьёт у тебя?
– Нет, сосед умер. По коридору в восьмой комнате.
– А, это хорошо… Э-э, в смысле не хорошо, что умер, а…
– Я понял, дядя доктор, я понял…
– Ну, – сказал врач, поднимаясь, – если вырастишь и выучишься, приходи ко мне в больницу на практику, приму с удовольствием. Если жив ещё буду.
И в тот же вечер Веня увидел очень ясное видение. С необыкновенно чёткими границами.
После процедуры ему полагался постельный режим, который он воспринял с удовольствием, когда как остальные непоседливые дети, непривыкшие к малоподвижному, созерцательному состоянию, норовили всё время сбежать из палаты и поиграть в коридоре. Поэтому уже где-то перед ужином, когда за окнами стало темнеть и в палате никого не осталось, мальчик, лёжа на спине, медленно впал в забытье. Прямо перед ним над дверью было окошко в коридор, закрашенное светло-зелёной краской. Видимо – как раз за ним под потолком коридора висела лампа и когда её включали, хаотичные мазки краски превращались в причудливый пейзаж.
Он шёл по волшебной незнакомой стране, по жёлтой дороге. Вокруг него высились невысокие поросшие ярко-зелёным лесом горы. Мимо пробегали весёлые дружелюбные звери и люди, поскрипывали повозки, лошадки кивали, путешественники широко и радостно улыбались, крестьяне и ремесленники махали инвентарём, волшебники и гномы – широкополыми шляпами. Мальчик видел деревни с низенькими аккуратными домиками, коровки паслись на изумрудных лугах, постоялые дворы с стойлами для лошадок и осликов.
Все приветствовали Вениамина, улыбались, махали руками, хвостами, полами кафтанов и халатов, цветами, пальмовыми ветвями. Жители этой волшебной страны были несказанно рады видеть молодого путешественника, неожиданно посетившего в своих путешествиях их очень красивую, но так редко посещаемую чужестранцами страну…
Мальчик присел в тени раскидистого вяза у ручья на тёплый камень. Из-под воды русалка с зелёными тончайшими, как изумрудное руно, волосами, появилась перед его ногами; ухватилась за корни вяза, полу-выплыла из воды на столько, что был виден переход от человеческого живота в рыбий крупночешуйчатый серебристый хвост. У неё были миндалевидные синие глаза и тонкая улыбка. Которую хотелось поцеловать.
Рядом на камень почти бесшумно, взмахнув огромными крыльями, мягко опустился орёл.
Из-за деревьев, косолапя и урча, появилось медвежье семейство – мама-медведица, трое медвежат и папа-медведь, что было странно для Вениамина, который уже знал из телевизора, что медведи не живут семьями.
– У нас всё по любви и согласию, – проревел папа-медведь. – Мы здесь опрокидываем стандартные стереотипы человеческого общежития и восприятия гендерного построения пар различных видов по теории Дарвина.
– Не умничай, Потап, – осадила его мама-медведица. – Везде во всех мирах и сообществах женщине уготована главная роль по формированию ячейки общества, воспитании подрастающего поколения, обучению систем выживания и приспособления в любых нечеловеческих условиях.
– И откуда у нас нечеловеческие условия, Маша!
– Не спорьте, любимые друзья! – пропела необыкновенным хрустальным голосом русалка, а орёл громко щёлкнул клювом. – Вы отвлекаете нашего молодого гостя от его миссии и процесса обучения.
– Да-да! – огромная лапа Потапа очень мягко легла на плечо мальчика и ему совсем не было страшно. – Мы пришли сюда и встретились с тобой вовсе не для спора о роли разрушительного феминизма в жизни общества…
– Феминизм вовсе не разрушителен! – немедленно возразила Маша, – он необходим для гармоничного равновесия семьи в многополярном мире…
– Хватит болтать! – это орёл вступил в разговор, медведи сразу замолчали, склонив огромные лобастые головы. Даже медвежата уселись у камня и перестали с негромким ворчанием возиться между собой.
В ветвях деревьев щебетали птички, ветерок слегка шевелил ветки, речка журчала где-то за изгибом – видимо там находилась каменистая отмель, высоко в небе плыли барашки облаков – был обычный летний радостный день. Орёл сделал церемониальный поклон мальчику, русалка улыбнулась, как мама, а семья медведей показали разом клыки, что в медвежьем этикете означает дружелюбное приветствие.
– Меня зовут Георг. Я Повелитель снов. Так случилось, что тебе, Вениамин, высшие силы, путь которых никому не неподвластен, дали в жизни умение видеть сущность и причины, последствия и возможности. Всегда, когда ты будешь задавать вопрос, ответ придёт немедленно. Просто правильно его задай и хорошенько прислушайся, чтобы услышать – вот и весь секрет.
– А зачем мне это?
– Ты сможешь понимать своё племя людей, – ответила Маша, – это и у нас редкость.
– А разве мы не понимаем? Вот взрослые – такие умные.
– Понимание как раз есть у тебя, несмотря на юный возраст, – пропела русалка. – Понимание взрослых вокруг тебя видимое, в реальности каждый из них живёт в своём ограниченном мире, в мире, где переплетены претензии и желания. А значит нет и намёка на объективность и истину.
– Но помни, – Георг поднял вверх маховое перо правого крыла, как указательный палец. – Что дано тебе, не дано многим и бесполезно рассказывать им об этом. Ты только навлечёшь на себя раздражение и непонимание, воинственность и обиды, зависть и в конечном итоге – ненависть. А ты не из породы воинов, мальчик мой, тебе любая стычка – заведомый проигрыш и потери. Так что держи язык за зубами и наблюдай, ты многое будешь понимать. И этим пониманием помогать и спасать, выводить и указывать, назначать и поддерживать.
– Как настоящий доктор?
– Ты уже доктор, Веня, – лапа Потапа легонько похлопала его по плечу. – Ты врачуешь даже своим появлением, хотя пока это практически никто не понимает, но всему своё время. Мы знаем это наверняка.
Мальчик молчал, обдумывая эти слова, один из медвежат положил к нему на колени свою тяжёлую голову и смотрел на него снизу-вверх; Веня стал машинально чесать ему за ухом.
– Ты боишься? – мягко спросила русалка.
– Нет… Просто думаю. Получается – я всю жизнь буду одиноким? Таких, как я мало и встретить их очень трудно?
– Именно так, – орёл кивнул, переступая на камне и взъерошивая перья. – Ты хочешь отказаться от своего дара?
– Никогда.
Медвежата возились, с тоненьким рычанием отпихивая друг друга от ног мальчика, который гладил и чесал того зверька, который оказывался у него в доступной близи, а мама-Маша тихонько оттаскивала детишек от Вени, но те, толкаясь и брыкаясь с урчанием всё равно лезли к нему.
– Ну, всё, тебе пора, – ласково сказала Маша. – Дети, прощайтесь с Вениамином, может когда-нибудь он снова посетит наши края, и вы с ним поиграете.
Мальчик положил ладошку на лоб одного из медвежат, тот заворчал в ответ, мотнул башкой, лизнул руку. Язык был влажным, тёплым и шершавым, как банная тёрка.
И это ощущение вдруг выхватило его из грёзы…
…Много позже Вениамин легко выходил из любого, самого глубокого трансового состояния, лишь вспомнив то ощущение прикосновения языка медвежонка к своей ладони, самое дружелюбное ощущение в жизни…
– Мама, я был в волшебном лесу, – сообщил Веня маме, когда они шли домой из больницы, держась за руку; мальчика отпустили на выходные.
– Что за волшебный лес? – рассеянно поинтересовалась мать. Сына она любила, но голова была занята повседневными заботами. – Вы играли в палате?
– Нет. Я попал туда один. После процедуры я лежал и смотрел на окошко над дверью. А там картины стали крутиться, и потом появилась дорога и лес. Потап и Маша – это медведи, орёл Георг, русалка, которая имя своё мне не сказала и медвежата – мы вместе сидели на камне и разговаривали. Они сказали мне про мой талант и что я могу видеть и понимать своё племя.
Несколько секунд мама с изумлением и испугом смотрела на сына, но потом её лицо расслабилось:
– Это просто сон, сынок. Мы иногда видим очень яркие сны, я даже тебе немножко завидую, так как не вижу таких сказочных снов с детства… Но всё равно – ты лучше про это никому не рассказывай, мало ли…
– Хорошо, мама, – Венька вдруг вспомнил наказ орла и ветерана и ему стало стыдно.
Дома было всё, как обычно. Несмотря на выходные, мальчик сидел с сестрой, которая всё время норовила убежать из комнаты, бабка сидела на лавке у подъезда, всласть цепляясь языком с товарками, родители ушли в гости. Никто даже не поинтересовался, как у него дела. Ну а Веня не подумал как-то об этом напомнить, и что ему в понедельник надо снова в больницу.
Но вечером его выпустили погулять во двор, и здесь произошло то событие, которое враз поменяло его собственное мнение о своём даре.
Какие были тогда игры у детей? Песочница, несколько незамысловатых игровых сооружений – деревянная горка, сваренные из прутка трапеции, изогнутые помятые мостики и лесенки, простенькие качели, к которым всегда была очередь. Всё. Игрушек был минимум и особо с ними играть детям среднего возраста было не интересно. Был недалеко стадион, но на нём в основном тренировались в секциях ребята постарше и вечерами играли взрослые в волейбол. В одну зиму сделали забор вокруг из сетки, залили беговую дорожку и гоняли на мотоциклах, так что у местных парней маленького подмосковного городка появилась и другая перспектива, кроме привычного радиолампового завода с вредным производством и водкой в форме естественного досуга. Но до спидвея Вене и его одногодкам было далеко, хотя очень хотелось.
Так вот, мальчишки бегали в салках по площадке перед общежитием, лазали по трапециям и мостикам, скатывались с деревянной горки, а точнее сползали на согнутых ногах, присев и отталкиваясь от деревянного ската. Веня тоже бегал, возился в песочнице, скатывался по горке, в общем – по максимуму старался использовать отпущенное ему личное время. И за всеобщими детскими криками поначалу никто не обратил внимание на вопль боли и ужаса.
Один из дворовых знакомых Веньки, съезжая в сотый раз, видимо зацепившись за чего-то или просто не удержав равновесие, кубарем вниз головой свалился с половины высоты горки и налетел на какой-то толи штырь крепления стойки, толи на щепку, расцарапав себе шею под ухом.
Он лежал на тёплой летней земле, с испугом глядя на столпившихся вокруг него пацанов, судорожно сглатывал, всхлипывал, сучил ногами, сдвигая под собой сбитую в камень землю и пыля, почему-то его руки беспрерывно и хаотично сгибались в локтях. Ладошки мальчика были сжаты в странную форму в виде лодочек, которыми он периодически бил себя по ключицам.
Ребята стояли над ним, не зная, что делать и как помочь пострадавшему, а у того под головой из раны быстро натекала тёмная лужа по более светлой почве. Веня протиснулся между плотно сомкнутых плеч товарищей и склонился над раненым мальчиком.
И опять резкий запах, и вкус крови ударили его в голову, несколько мгновений её кружило, перед глазами помутнело…
А потом вены и артерии пострадавшего с необыкновенной ясностью проявились перед нашим героем, показали ток крови, ритм сердца и разорванные участки на шее, через которые яркие жгуты выливались, почти мгновенно превращаясь в тусклые мазки на жадно впитывающей кровь земле.
Веня присел у раненого и пальцами обеих рук закрыл самую большую рваную рану у основания шеи, рядом с ключицей. Но небольшой прорыв продолжал активно кровоточить чуть выше, на шее под челюстью. Через него выходила кровь, которая должна была течь в голову, где, разветвляясь тысячами пульсирующих каналов, питала мозг. Поэтому эта дырка была не менее опасна, Вениамин это хорошо видел и чувствовал. И мальчик, не нашёл ничего другого, как наклониться ещё ниже и закрыть ранку языком.
Пацаны разом выдохнули!
А пострадавший в руках Веньки почти сразу впал в полуобморочный ступор. И успокоился, даже трястись и хныкать перестал. Глаза его закатились…
– Чё это?! Чё здесь?!!
Ну, как бы сложно представить себе, что в атеистическом обществе, где слово мистика вообще было не известно, вряд ли кто из простых работяг мог даже предположить такое умение у кого-то, тем более – у маленького мальчика, когда человек может врачевать, прикоснувшись губами к открытой ране. Ясно, что вид склонённого Веньки для подбежавшего отца раненого мальчишки был мягко говоря – не понятен. Поэтому мужчина, не разбираясь, с разбегу засадил ногой в бок Вениамина, отбросив его, как футбольный мяч, от своего сына.
Веньке повезло, что взрослый был обут в домашние растоптанные тапочки, а не в ботинки.
– Сына!! Сына-а-а!!! – орал на весь двор мужчина, подхватив ребёнка на руки и раскачивая его, как будто от этого тому станет легче – наоборот, раны тут же раскрылись, мальчик закричал, очнувшись и кровь хлынула с удвоенной силой, мгновенно испачкав руки отца, который от её вида и липкости впал в ещё более испуганное исступление…
И сын бы его умер от кровопотери, сто процентов – но больница была недалеко, «скорая» прилетела быстро, так как один из детей догадался не глазеть, а побежать к вахтёру общежития, где был телефон…
– Отдайте!.. Отдайте ребёнка! – молодая врачиха с трудом отобрала мальчишку у совсем ошалевшего папаши, её белый халат мгновенно украсился хаотичной россыпью крови, потащила пацана в раскрытые дверцы медицинского уазика; помогал водитель и другие подоспевшие взрослые – соседи и случайные прохожие, привлечённые всеобщим гвалтом.
Веня встал, держась за стойку горки, под которую его унесло ударом, сплюнул пыль, утёрся рукавом. Бок сильно болел, но это пока не было важным – сильный запах крови просто тащил его к автомобилю. Перед глазами плыли какие-то непонятные полупрозрачные картины.
Эта семья проживала в комнате номер девять и была второй, которую он увидел в памятном путешествии по коридору. Отец, который засандалил в бок мальчику, работал на самосвале, возил раствор и серый цвет навсегда въелся в его кожу, волосы и одежду – запах цемента безошибочно указывал носу Веньки, что сосед приехал на обед. Мама семейства, бесформенная очень высокая женщина с обвисшей грудью и завёрнутыми внутрь коленками была, как называют в народе – вечно «тёпленькой». У неё на руках постоянно ездили либо младенцы, с сиськой во рту, либо котята или собаки, которых она десятками подбирала на улицах и тащила в комнату. Чем животных там потчевали, то никто не видел, но факт был неоспоримым – никто из кошек и собак у семейства не задерживался. Как и подросшие их дети. Водитель-отец и многодетная мать были как говорится из самых низов, с непонятным образованием, но дети почему-то у них получались весьма неглупыми и по достижению определённого возраста выпархивали из комнаты номер девять, чтобы никогда не возвращаться – видимо их так напрягали собственные родители и их образ жизни, что мотивация в личной карьере, добычи места под солнцем, становилась весьма большой силой. Об этом мамаша беспрерывно хвастала соседкам, читала письма от старших – кто где достиг каких успехов, придерживая одной рукой очередного отпрыска, чтобы тот не прекращал кормиться. Так что подсчитать количество детей в этой семье никто даже не пытался и мало кто мог выдержать постоянное проговаривание новостей, жалоб на мужа, соседей, баловство подросших детей, проблем в детском саду и школе. Даже бабка Вениамина не выдерживала такого словесного потока и чаще всего ретировалась куда-то на задние планы дворового общения…
Веня беспрепятственно за спиной у врача, пока та возилась в ящике для лекарств, залез в открытый салон машины и опять закрыл руками рану на шее у мальчика.
– Держи так… – как ни странно, врач, повернувшись к пострадавшему и увидев эту картину, вообще не удивилась и даже не разозлилась внезапному вмешательству Веньки. Она как раз набирала в шприц лекарство и руки её были заняты. – Тебя как зовут, мальчик?
– Вениамин.
– Вениамин, какое красивое имя… А, друга как твоего зовут?
– Серёга, вроде…
– Вроде… Ну, держишь правильно, сейчас я укол сделаю и буду обрабатывать рану…
– Опять ты!!! А ну, пошёл вон!
Это появился папаша Серёги в проёме дверей и вот уже он потянулся к Веньке с явным желанием вытащить его из салона зашкирма.
– А ну – назад, папаша!!!
Доктор явно была не из трусливого десятка, она перехватила одной рукой ладонь мужчины и ловко вывернула её в сторону.
– Пока он мне помогает, вы не посмеете мешать мне делать своё дело, понятно?
– Так я ж… Он чего? Чего здесь? Опять?..
– Успокойтесь, сейчас я обработаю рану и повезём вашего мальчика в больницу! Вопросы есть?
– Э…
– Вот и не лезьте!!
– Всё, давай теперь я, – очень спокойно и доброжелательно сказала врач, повернувшись к Вене. – Укол я сделала, теперь посмотрим, что с раной, а ты вот, держи фонарь и свети мне.
Она вытащила из ящика карманный фонарик и включила его, передала Вениамину.
– Венька…– прохрипел едва слышно Серёжка, он уже не плакал, лекарство быстро действовало. – Спас… сибо…
А Веня ничего не ответил. Бок начинал болеть сильнее.
Ему опять повезло – он незамеченным вылез из уазика, толпа вокруг закрыла его от нежелательных глаз, все слишком были увлечены происходящим. Отец пострадавшего курил в стороне, перебрасываясь междометиями с товарищами. И он тоже как-то упустил Вениамина, с которым намеревался «побеседовать». Папаша вдруг свято уверовал, что мальчишка или ударил его сына, или укусил – в общем, однозначно был виноват и требовалось того расспросить с пристрастием! Но Венька совершенно беспрепятственно проскользнул мимо его ищущего взгляда. Хотя может быть здесь проявилась одна из граней таланта – при нежелании быть вовлечённым в действие, мальчик просто опускал взгляд и становился практически незаметным для окружающих.
Он не спал почти всю ночь – скорее всего были повреждены рёбра. А утром мама отвела его в больницу. Она торопилась и не видела красные не выспавшиеся глаза сына. И что он идёт как-то странно, придерживая левую руку и слегка сутулясь.
В больничке мальчик сразу улёгся в свою кровать и пока собирались другие дети, их приводили родители, как и Веньку, даже поспал, пока его не разбудил знакомый доктор, который делал обход.
– Ну чего, друг Вениамин, как дела?
– Вчера у нас во дворе мальчик упал с горки.
– Так, и чего? Ушибся?
– У него текла кровь из шеи, вот здесь. Я держал ему рану, пока тётя-доктор со «скорой» набирала лекарство в шприц. А ещё до этого его папка стукнул меня ногой в бок.
– Ни хрена себе! Куда?!
Сделали рентген и Венька переправился в травматическое отделение, что задержало его в больнице ещё на три дня. Но зато он там повстречался с Серёжкой.
Доктор вызвал милицию: как никак – а побои ребёнка, что в советском обществе наказывалось очень строго. Папашку Серёжки задержали, привозили в больницу, но тот всё отрицал, никого и пальцем не трогал и что в глаза пацана этого не видел. И что остальные дети ему не указ, мелкие всё врут, ничего он не истерил, вёл себя достойно, по-мужски, спасал сына, а они, эти самые бестолковые дети, у которых молоко на губах не обсохло и им ещё рано иметь своё мнение, наговаривают! И что он вообще ударник социалистического труда, отец-герой, передовик производства с постоянным перевыполнением плана. Детей никогда не бил, хотя многие и заслуживают порку. И что все его дети такие замечательные, выучились и теперь прославляют семью и страну советскую своим честным трудом, к которому приучил он их лично, отец-герой! Короче – от уголовки как-то отбрехался. На работу посылали уведомление в хулиганстве, но коллектив таких всегда брал на поруки и дело постепенно ушло в песок…
Но убедить собственного сына, что соседский мальчик не спасал его жизнь, так и не смог. Взрослый дядька, оправдывая перед самим собой свою несдержанность и истерику, что он всегда люто презирал в никчемных бабах, просто забыл, намеренно вычеркнул этот эпизод своей жизни, довольно грубо настаивая в семье, что Серёжке всё привиделось или приснилось в результате воздействия лекарств или болевого шока. Семья, конечно, была на стороне папаши, но не сам Серёга. Он, как вышел из больницы, пришёл к Веньке и предложил вечную пацанскую дружбу, чем немало удивил бабку и Зинку, которые на пару считали, что у Веньки вообще нет чувства товарищества и отсутствие приятелей в его одиночестве это только подтверждало.
Вениамин, подумав, согласился.
А пацаны во дворе стали называть его вампиром: как-то показали по телевизору чехословацкий фильм-ужасов про графа Дракулу, и ассоциации у детей были более чем очевидны. Но мальчик не обижался на ребят, он вообще не обижался ни на кого в родном дворе. Хотя поначалу Серёга предлагал набить морду каждому обзывальщику, но на это Веня с тихой улыбкой отмахнулся. Серёжка, уже зная о великой силе своего приятеля, сразу отказался от мести и наоборот, называл при друзьях-товарищах Вениамина именно Вампиром, этак с уважением и ударением – мол, смотрите, какой у меня друг!
И во дворе как-то само собой возникла частушка, придуманная коллективным детским бессознательным. Дети двадцать первого века назвали бы такие частушки рэпом. Итак:
Вампир Вениамин пьёт детскую кровь натощак.
Никто ему не платит – он пьёт её за так.
Вампир Вениамин превратится в летучую мышь.
Ночью он постучит – а ты скажи ему: «Кы-ыш»!!!
«Кыш» дети орали особенно задорно и на весь двор, приседая и размахивая руками в такт в радостном детском исступлении.
Кстати, врач со «скорой» говорила об этом случае с лечащим доктором Вениамина, они отнесли способности мальчика к скрытым возможностям человеческого организма, к неизвестной науке сфере. Но почему-то дальше их обсуждений ничего не пошло, может быть потому, что врачи – вообще люди определённой мыслительной формации и известно их спокойное отношение ко всему, что случается. Или что как-то может лишь случится в жизни. Даже немного снисходительно к тому, что случится не может в принципе, это общеизвестно, да.
К тому же слово «экстрасенс» ещё не поселилось в российском (точнее – в советском) лексиконе. Просто этот мальчик, как поняли врачи и молчаливо друг с другом согласились – прирождённый доктор, скоро подрастёт и будет нам, врачам простой районной подмосковной больницы, достойной сменой.
Ну, вполне могло бы так и быть.
А, да – кстати. Всё-таки, один раз Серёга вступился за друга, почесал всласть кулаки, вот и подумаешь иногда – ничего не бывает случайным! Короче, люлей получил тот самый Миша Комаров, большой и злой мальчик из старшей детсадовской группы, в которой некоторое время назад Веня был вечным дежурным. Всё случилось обыденно и как-то естественным путём – дети с чувством декламировали частушку, Веня улыбался своим мыслям, Серёжка возился с Зинкой в песочнице (росший в многодетной семье, он никогда не отказывался от помощи другу в таком ответственном деле, как выгул собаки и сестры), Пунька же спала на разогретом песочке рядом, положив голову на лапы.
И тут, привлечённый громкими возгласами, откуда-то из кустов появился малолетний хулиган весьма крупных размеров, которые ранее всегда выручали недоумка. Кто же будет связываться с таким богатырём? Розовощёким и широкоплечим, на полголовы выше любого сверстника? Да с ещё таким мерзким запашком из дуплистого зуба? Никто в здравом уме.
– Это кто тут у нас такой вампи-ир? – радостно затянул Мишенька, развязной походочкой приближаясь к мальчишкам. Дети замолчали, и кое-кто попятился от непрошенного гостя, что ещё более воодушевило агрессора. – Наслы-ышан я о тебе, Венька. Что ты тут людей спасаешь от смерти, пацаны гутарили, и что кровь умеешь останавливать? Свою остановишь?
Комаров не видел, как Серёга встал с коленок, отряхнул ноги от песка, непрерывно наблюдая за пухлым говоруном. Собака Пунька подняла морду и оскалила клыки.
– Тебе придётся показать мне, как ты умеешь останавливать кровь… – Мишка уже подошёл почти вплотную к Веньке, тот всё так же сидел на лавочке, постепенно поднимая голову, не отрываясь, глядя прямо в глаза обидчику. А тот показушным движением занёс над головой кулак…
А потом бежал, размазывая впервые в жизни сопли и кровь из разбитого носа, всхлипывая и ноя, едва разбирая дорогу через узенькие щёлочки затёкших от побоев глаз, поддерживая спадающие без пуговиц разорванные штаны. Рубашка полоскалась на ветру, её порвали чуть ли не в половину. Да, когда тебя бьют разом почти десяток противников, тут уж никаких сил и грозного вида не хватит. Серёжка перехватил его руку и ударил другой в ухо, Мишенька развернулся и получил немедленно в глаз. Тут все разом и налетели, свалили с ног и принялись дубасить дурачка… Собака порвала ему штанину в полоски.
Остановились только тогда, когда Вениамин негромко сказал:
– Хватит, ребята.
Негромко так сказал, но услышали все. Пунька выпустила штанину из пасти и побрела спокойненько к Зинке, улеглась рядом.
…Венька проснулся перед самым рассветом. В комнате было очень тихо, только Зинка посапывала рядом, закинув на его половину раскладного диванчика ноги – она вообще стала так делать, после недавнего отсутствия брата. Диванчик был маленький и узкий, как для лилипутов, но для детей в маленькой общажной комнатёнке подходил в самый раз. Родители спали у окна, их половина была отгорожена гардеробом и занавеской. Бабка тихо сопела и сегодня не скрипела рядом с внуками раскладушкой. Было ещё очень темно, но силуэты уже угадывались.
У кровати мальчика стояла молодая женщина, которая проживала в комнате на первом этаже, как раз под их комнатой. Кажется, её звали тётя Ира. У неё был маленький чуть больше двух лет сынишка, имя которого Веня не знал, но мальчик нередко гулял вместе с остальными детьми во дворе, был спокойным и незаметным. К обеду обычно молодая мама выходила за ним, забирала его из песочницы, тот безропотно висел у неё на руках… Мальчик почти всегда молчал и улыбался всему, что его окружало.
…Она смотрела из темноты прихожей на Вениамина и как-то странно рывками дышала, вздымая невысокую грудь, утянутую в домашний халатик. Из большой рваной раны на правой стороне шеи, медленно и с пузыриками вытекала тёмная кровь, которая уже дотекла почти до середины груди, испачкав чёрными мазками светлую ткань. Текла почти без толчков. Вениамин почему-то сразу понял, что женщина живёт последние секунды. Она опёрлась рукой о стену, чуть наклонилась к пацану. Ему в первые мгновения не было страшно, может быть потому что кровь пахла едва-едва, её отдалённый запах приносил слабо ощутимый сквознячок из щели под входной дверью.
– Мальчик, – тихо сказала женщина, едва шевеля губами. – Пусть мужа ищут на Фрязино-Сортировочной, в вагонах. Товарных. Если не успеют до полудня, он уедет и скроется. Ты понял?
Венька кивнул, натянув одеяло по самые глаза. Он как-то даже не успел сообразить, что вообще-то при таких обстоятельствах полагается завизжать от ужаса.
Женщина похлопала глазами, как бы соображая, что ещё передать Веньке. Её страдание на лице было искренним и тихим, но смиренным. И так хотелось жить, столько ещё нерастраченной любви было в её молодом сердце… Но потом она лишь молча кивнула, повернулась спиной к дивану и как-то незаметно растворилась на фоне тёмной входной двери. Мальчик хотел было закричать, но тут его резко дёрнули, он открыл глаза – над ним повис папа, который слегка потряхивал за ключицу сына.
– Веня, вставай, разоспался тут.
Мальчик поднялся на локте – было начало девятого летнего дня, совершенно светло. За столом сидели бабка и сестра, они завтракали.
– Умывайся и за стол.
– А мама где?
– На работу ушла.
Мальчик не стал уточнять, что сегодня суббота и мама должна быть с утра дома, молча оделся и хотел было выйти в коридор и пойти в умывальную комнату, но папа тут же перехватил его перед дверью.
– Вот умоешься над тазиком, я тебе полью. Выходить в коридор не надо, там милиция. Короче, на первом этаже сегодня ночью произошло преступление, там следователи, тебе смотреть не положено… Всё, вытирайся. Садись, вот кашу ешь. Хлеб бери.
– Дядя Иван зарезал тётю Иру?
Все за столом сразу же повернулись к Вениамину и застыли с каменными лицами, как бы в недоумении, граничащим с едва сдерживаемым ужасом. Они ничего не сказали, его родственники, даже банальное и очевидное – откуда он эту новость узнал? Просто отвернулись и молча застучали по мискам ложками. Папа, бабка и Зинка – ведь все были абсолютно уверены, что мальчик не выходил из комнаты с вечера и никто ему ничего не говорил. На самом деле мама была на первом этаже сейчас понятой, а папа остался с детьми, как защитник семьи и как человек, у которого кровь вызывала тошноту. Бабка намеревалась трещать об убийстве ближайшие полгода, как всё знающая свидетельница происшествия, потому молча жевала кашу и планировала свой грандиозный успех. Зинка же, подслушав разговор взрослых в коридоре тоже была в курсе. Все они были в курсе, кроме Вени. И никто ему ничего не рассказывал, сто процентов.
Потому слова застряли у домочадцев в горле.
Папа поднялся со стула и включил недавно купленный телевизор, который семья смотрела очень редко (взрослые берегли дорогостоящую технику), сразу сделав громкость почти на полную мощность. Все трое уставились в голубой экран, с каким-то тупым вниманием слушая вести с полей Нечерноземья.
Веня вяло поковырял почти остывшую кашу, которая превратилась в липкую безвкусную замазку, немного подумал над ситуацией и о просьбе тёти Ирины. Пусть это лишь сон, как опять сказала бы мама, может быть. Но папа проговорился о преступлении на первом этаже. И они все как языки проглотили на слова про соседей, значит – это скорее всего правда. Тогда точно надо идти рассказать следователям про дядю Ивана, который прячется от милиции на станции Фрязино-Сортировочная в одном из товарных вагонов. Но как выйти из комнаты?
Веня, почти давясь, стал быстро есть кашу, (семья с удивлением молча наблюдала за ним), торопливо выпил чай, соскочил с табуретки.
– Я пойду к Серёжке в гости.
– Ладно, – почему-то быстро согласился папа. – Но на первый этаж пока не ходи. Дяди милиционеры скажут – тогда можно.
– Хорошо.
Веня выскочил в коридор, он был пуст, но откуда-то снизу, с первого этажа, явственно доносился гул голосов, вроде даже кто-то вскрикнул. Мальчик по стеночке заскользил в сторону Серёжкиной комнаты, которая была почти напротив лестницы на первый этаж. Лестница в этом общежитии располагалась по центру здания. Были ещё металлические лестницы по торцам здания, но они шли на просторный чердак с треугольной покатой крышей, где жили толпы голубей, от чего чердак был сплошь загажен толстым слоем помёта в полсантиметра толщиной. Именно благодаря окаменевшему помёту здание имело непревзойдённую теплоизоляцию и на втором этаже было всегда теплее, чем на первом.
Веня тихо постучался в комнату к другу. За ней послышались шаги и дверь открыла мама Серёньки. Как всегда, на её руках пребывал подрастающий младенец неопределённого пока пола, который тут же живо повернулся к соседскому мальчику и с интересом уставился на него. При этом он не выпустил изо рта сосок, продолжая равномерно насыщаться.
– Здрасьте, тётя Марина.
– Здравствуй, Веня. Ты к Серёже?
– Ага.
– Очень хорошо, проходи. У нас новая кошечка, поиграй с ней.
Венька прошёл в комнату, привычно сжав губы из-за стойкого запаха нестиранных пелёнок, отрыжки, кошачьего туалета и столярного клея. В комнате стоял богатырский храп отца Сергея, который спал после ночной смены. При этом работали одновременно радио и телевизор, старший на данный момент времени сын делал макет корабля, выпиливая лобзиком детали – ему прочили мореходку после окончания восьмого класса, то есть где-то через год. В комнате было ещё двое девочек разного возраста, одна погодка после Серёжи. Как раз на пару с ней друг и защитник Вениамина возился с маленькой кошечкой, которая совсем уже одурела от постоянных тисканий. Эта кошечка сыграет определённую роль.
И вот, когда многодетная счастливая мама закрывала за Веней дверь, кошечка, учуяв поток свежего воздуха, вдруг неожиданно вырвалась из пальцев своих мучителей и пулей рванула в закрывающуюся на свободу щель! И пацаны, как сговорившись, бросились за ней как бы ловить животное, возвратить в лоно любящей семьи, но на самом деле – самим вырваться в коридор!
– На первый? – спросил на бегу Серёга.
– На первый…
И они побежали по лестнице за кошкой, которая так удачно решила спасаться бегством, именно следуя на первый этаж.
А там был полон кузовок грибочков!..
Дяди в форме милиции и без, врачи в белых халатах, дворники в синих, какие-то тёти – некоторых мальчишки знали, это соседки, некоторых не знали. Вся эта толпа разом двигалась на выход, отчего у дверей здания образовался затор. Просто должны были уже вынести на носилках погибшую во двор, где стояла труповозка, и народ волновался, создавая гул. А народ-то уже набежал – зеваки с окрестностей, благодаря субботе и распространяющейся со скоростью верхового лесного пожара сарафанного радио, заполонили и двор, и узкое шоссе перед ним и первый этаж общаги. Прибежало человек двести, не меньше. Милиции на самом деле было всего трое сотрудников, включая участкового дядю Гену, который выделялся полным парадом с белой рубашкой и галстуком, военными наградами на выходном кителе. Конечно, он был вовсе не обязан так одеваться, не праздник же, не парад по случаю очередной годовщины Октябрьской революции и даже, упаси боже – не День милиции. Но таких преступлений за столько лет безупречной службы на охране правопорядка на его участке отродясь не было! Ну, были драки, были семейные склоки, какие-то мелкие кражи, но чтоб в молодой паре такое убийство – никогда! Так что дядя Гена, которого после известного мультика за глаза стали называть Крокодил Гена, нарядился в парадную форму с орденами и медалями Великой Отечественной, ведь он – представитель и символ власти. Люди протягивали ему руки, чего-то спрашивали, он отвечал односложно – найдём, покараем, справедливый суд и так далее и очень волновался, как когда-то после войны, когда пришёл свататься к своей будущей супруге…
Ребят тут же перехватили взрослые, но Веня как-то отмахнулся и беспрепятственно, обходя стоящих довольно плотно в коридоре людей, подошёл к самой двери комнаты. Дверь была приоткрыта, и мальчик увидел скудную обстановку, на полу тело молодой женщины, лежащей на правом боку головой к выходу. Руки её были вытянуты чуть вперёд и вверх, волосы рассыпаны, лица видно не было. Не было видно раны, которую в таком ракурсе закрывала голова, прижатая к правому плечу, но пол вокруг был испачкан тёмными мазками, как будто какой-то плохой маляр разлил на коричневый стандартный пол советских общежитий краску более тёмного цвета и торопливо размазал её кистью. Вдоль тела уже лежали приготовленные носилки. Между носилками и телом валялся испачканный в бурых пятнах простой нож для мяса с зазубринами из столового набора; нож, видимо, никто так и не тронул.
– …Ты знаешь, как банку консервную вскрыл, – сказал кто-то. – Он же тупой… Сила есть, ума не надо.
– Водка есть – уму конец.
Перед дверью уже в коридоре незнакомая тётя держала за руку того самого мальчика, мама которого лежала в трёх шагах от него. Мальчик увидел Веньку и неожиданно улыбнулся ему. И Вениамин, не зная, как реагировать, улыбнулся в ответ. Больше они не виделись никогда…
…И тут участковый почувствовал, что кто-то очень аккуратно взял его за мизинец левой руки. Как раз он проталкивался сквозь дверь на залитую летним солнцем улицу, плотно прижавшиеся к его плечам люди не позволили ему увидеть, что же это его так схватило и потому участковый пережил несколько неприятных мгновений, полагая, что где-то там, у ног, кого-то всё-таки толпа смяла.
Он протолкался наконец на улицу и наклонился вниз. К его удивлению на него смотрел мальчик, имени которого он ещё не вспомнил, но знал, что пацан местный и живёт в этом же общежитии на втором этаже.
– Не задавили? – участливо спросил участковый. Он очень любил детей.
– Я знаю, где дядя Иван.
– Что?
– Я знаю, – терпеливо и помедленнее, ответил мальчик, не выпуская пальца Крокодила Гены из ладошки, – где прячется дядя Иван, который убил тётю Иру.
В груди участкового стало резко холодно, просто ледяная стужа, как когда-то в Берлине, на улице Хауптштрассе, когда он вбежал в комнату на четвёртом этаже и сначала услышал щелчок бойка по капсюлю патрона, потом увидел чёрное дуло винтовки, направленную ему в грудь, и только потом немца, целящегося в него. Осечка спасла сержанту Гене жизнь, с немцем же боец штурмового батальона Красной Армии церемониться не стал…
Участковый выпрямился и, не выпуская руку мальчика, стал проталкиваться сквозь толпу в сторону, где находился небольшой сквер с посыпанной мелким гравием дорожкой, лавочками и фонарными столбами. Многие местные шутили, что режиссёр Котёночкин снимал одну из серий «Ну, погоди» именно в их сквере – так рисованный мир напоминал настоящий.
И люди, сначала неохотно, но потом всё активнее, стали расступаться перед ним, опуская взгляды, отворачиваясь, поворачиваясь спинами. Такого в жизни участкового не было никогда…
– Вот, садись.
Они дошли до третьей лавочки, у которой уже никого не было.
Где-то позади них народ разом вздохнул и выдохнул; заголосили, как по команде, бабы – это убиенную вынесли из здания общежития.
Участковый посмотрел на толпу – понятно, что ему необходимо быть сейчас с людьми и поддерживать порядок, но чутьё, которое уже как казалось, притупилось с годами после войны, вдруг резко обострилось, заставляя делать чёткий выбор – надо быть здесь, со странным пацанёнком. Он сел рядом с мальчиком, закинул ногу на ногу и наклонился к Вене, стараясь делать себе самое доброе и участливое лицо – нельзя было пугать ребёнка.
Но ребёнок был так же спокоен, даже странно.
– Ну, рассказывай. Тебя, кстати, зовут-то как?
– Вениамин.
– Вениамин? Редкое имя, редкое. Так ты что – видел или слышал, чего?
– Нет… то есть – да, видел.
– Видел?!
И здесь Крокодилу Гене стало жарко и страшно, как когда-то в первом бою, когда бежал по заснеженному полю на немецкие окопы, с винтовкой наперевес, ожидая в каждую секунду удар пули. Пилорамой визжал немецкий пулемёт, морозный воздух драл разгорячённое горло, крик ура застрял в глотке… Винтовка оттягивала руки, Гена перезаряжал и палил, не целясь, куда-то вперёд. Падал в глубокий снег, поднимался, опять стрелял. Как издалека долетел сигнал горниста к отходу. Из их роты осталось живыми и невредимыми восемь бойцов, одиннадцать раненых потом вытащили ползком по снегу под пулемётным огнём, остальные все легли в той убийственной атаке. Но уже вечером, когда короткое зимнее солнце садилось в застывшем синем воздухе за перелески, выпив спирта впервые в жизни, рядовой Гена потерял страх, свято уверовав в то, что его личный ангел-хранитель летит рядом, отводя вражеские пули и осколки. И с этим чувством прошёл всю войну, не получив ни царапины, неумолимо веря в свою удачу.
– Что за день сегодня, – пробормотал под нос участковый, судорожно вытирая вмиг вспотевшие ладони о брюки. Хотелось курить, но отвлекаться было нельзя. Он вздохнул – очень не хотелось слушать, как мальчик начнёт рассказывать про убийство…
– Поспешите на станцию Фрязино-Сортировочная. Там в вагоне. Товарном. Он прячется.
– А, так ты на станции был… Уф-ф, я уж думал ты это, того… В общем, спасибо, мальчик… Вениамин. Я тогда срочно побегу, проверю. Хорошо?
Веня кивнул, не отрываясь глядя на участкового.
– Ты это… Домой иди, а то мамка с папкой заругают, хватятся – а тебя нет.
– Ничего, я привык.
– А. Ну пока.
– До свидания.
И дядю Ивана взяли через двадцать минут. Он действительно очень умело спрятался в одном из товарных вагонов на сортировочном пути. Вагон уже сегодня планировали присоединить к составу и отправить куда-то вглубь страны. Иван по работе знал, какие вагоны только пришли под разгрузку на почтовый ящик, где он работал, а какие должны будут убраться.
К утру водка уже вся выпарилась из одуревших от неё мозгов, Иван даже поспал часа четыре на полу, успокоился и спланировал дальнейшие действия. А схоронился при свете уже более тщательно, закопавшись между пустыми ящиками и каким-то вагонным хламом. Взяли двадцатитрёхлетнего мерзавца, который вовсе не желал попадать в тюрьму, с помощью поисковой собаки, которую по вызову Крокодила Гены прислали с группой захвата из отделения милиции. Собака-то с кинологом уже побывала на месте преступления, но набежавший народ затоптал все следы. А тут запах крови от рук и одежды убийцы, его страха и пота взяла метров через триста от здания общежития – главное, надо было правильно выбрать направление.
Следователи интересовались, откуда пришла информация о месте нахождения убийцы, хвалили, что участковый так быстро вышел на след. Дядя Гена на полном серьёзе отвечал, что дедукция, знание населения, военное прошлое и опыт работы участковым ему помогли. Он почему-то сразу решил ничего не рассказывать о неожиданном помощнике, скрыть всё о нём. Как бы спрятать. Его чутьё говорило, что мальчика надо уберечь от излишнего внимания.
Сам с ним поговорю ещё, и понаблюдаю – решил старый воин.
Дядя Иван получил пятнадцать лет, и отсидел за убийство жены от звонка до звонка. Освободившись, он искал сына, но Бог отвёл…
Веня стоял, прислонившись к фонарному столбу спиной у то же лавочки, и смотрел на редеющую толпу перед входом в общежитие. Гул утихал, рыданий и всхлипываний тоже уже слышно не было. Он видел, как друг метался между людьми, явно искал его. Надо окликнуть. И как только захотел – Серёжка тут же выскочил из толпы напротив и увидел Веню.
– Ты где был? – Серёга запыхался, он схватил за руку Веню. – Меня не выпускали… Я же видел, как ты за Крокодилом Геной по этажу втёрся… Еле тебя нашёл. Ну что? Что тебе участковый сказал?
– Сказал спасибо. Пойдём на качелях покачаемся.
– Пойдём. Кошка куда-то убежала. Ладно, потом найдём… А, да, за что тебе Крокодил Гена спасибо-то сказал?
– Ну-у. Что мы с тобой, как младшие члены советского общества, сохраняем спокойствие даже при таких страшных обстоятельствах.
– Ух, как сложно. С-слушай, а может, когда вырастим – в милицию работать пойдём, а? Бандитов ловить там, собаку дадут, овчарку. Ты хочешь овчарку, Вень?
Так за разговорами они пришли на детскую площадку метров в двухстах от дома. Как всегда, перед качелями стояла очередь из детей, желающих покачаться. Как раз в небеса взлетал пухленький мальчик, которого качала молодая девица, видимо – старшая сестра, которая явно желала поскорее исполнить семейную повинность и улизнуть по своим делам.
– Ещё! Ещё! – вопил пацанёнок, болтая ногами и сильно откидываясь назад всем телом, раскачивая качели.
– Не надо так, не надо! Упадёшь!
– Не упаду… – кряхтел толстячок, качели сильно скрипели, вызывая тихую ненависть у ожидающих свою очередь.
– Всё, последний раз! Раскачай, Машка!
Девушка раскачала брата и отошла в сторону, наблюдая, как постепенно уменьшается амплитуда обратно-поступательных движений. И в тот момент, когда качели раскачивались уже не выше, чем на полметра по высоте, юный каскадёр решил спрыгнуть с них на песок. Такой прыжок был особым трюком и считался необыкновенным шиком у местных пацанов. Перед качелями на песке отмечались рекорды дальности с помощью поперечных канавок, вырытых торжествующими руками удачливых прыгунов. Пухлик прыгнул, но его вес явно был против каких-либо достижений – он не долетел и до ближайших канавок. Сделав кувырок, мальчишка вскочил на ноги и неожиданно бросился обратно к качелям, с явным намерением оседлать их обратно! А за ним в очереди стояла девочка лет пяти, с пластиковым пупсом в руках. Она сделала шаг навстречу вожделенному развлечению, протянув к сиденью тонкие руки. Толстяк схватил прилетевшие к нему качели, не удержал их и инстинктивно оттолкнул сидение от себя. И это жёсткое деревянное сидение прилетело точно в тело ребёнка, вертикальной стойкой ударив в лицо и как косой, сбив в маленькую лужицу под качелями. Там всё время после дождей собиралась вода и многие ребята специально чиркали подошвами обуви по грязной воде, изображая или садящийся на воду гидросамолёт либо камешки, прыгающие блинчиками по водной глади…
– Ах, ты – негодник! – закричала девушка и схватив брата за руки, неожиданно быстро потащила его прочь. Мальчик обернулся один раз, семеня ногами, глянул с каким-то недоумением на детей, застывших перед качелями, но сестра его хорошенько дёрнула за руку, он как шарик на верёвочке дёрнулся за ней и через несколько секунд они скрылись за ближайшими кустами…
Кто-то из детей засмеялся – так смешно было видеть грязного с окровавленным лицом ребёнка в луже… Дети малые злы.
И она закричала – от ужаса, обиды и боли… Рыжая песочная вода, неряшливо волосы и тёмная кровь смешались на личике…
Веня моргнул, как ото сна.
– …Пойдём на качелях покачаемся.
– Пойдём. Кошка куда-то убежала. Ладно, потом найдём… А, да, за что тебе Крокодил Гена спасибо-то сказал?
– Ну-у. Что мы с тобой, как младшие члены советского общества, сохраняем спокойствие даже при таких страш-ных обсто-ятельст-вах…
Веня остановился. Слова застряли…
Друг сделал три шага и тоже затормозил, повернувшись к нему.
– Ты чего, Веня?
– Он ударит её… Качелями.
– Чего? Вень, что опять?
– Пошли! Быстрее!
И он побежал. А за ним, чего-то вереща, спешил товарищ, который в этот момент чувствовал себя, как воин, бегущий в атаку, способный уничтожить любого врага и легко отдать жизнь за друга.
Они прибежали вовремя.
Толстый как раз разворачивался к качелям, пытаясь его приловить неумело пальцами, а девочка пошла им навстречу. У неё ещё в руках был какой-то голый пупс, которого она намеревалась покачать, как своего самого любимого ребёнка неопределённого пола. Сестра толстячка равнодушно взирала на всё это, остальные дети в очереди вообще застыли, ожидая кусочек своего счастья…
Венька прыгнул вперёд и схватил девочку за чёлку и плечо, как можно сильнее притянул её к себе и повалил на землю.
Качели пролетели над ними, дети упали в лужу. Вода и грязь красиво разлетелись веером.
– Ах, ты – негодник! – закричала девушка и, подскочив к Веньке, схватила его за руку…
Его очень ругали. Мама и папа, бабка та вообще визжала. Никто его не слушал, и он быстро замолчал. Зинка потирала ручонки – теперь её старший брат навсегда становился в семье заклёванным зверьком, которого можно и нужно клевать, клевать и клевать!..
Сестра толстяка потащила его к родителям Вениамина, кричала, что их сын полез без очереди и оттолкнул несчастную малышку в лужу, и все видели, как он её унизил! Она упала в лужу, испачкалась, ушиблась.
Набежало куча народу, ещё не остывшие после утренних событий в общежитии, люди легко велись на эмоции. Папа Веньки залепил сыну пощёчину, с перепугу так сильно, что сын улетел на пол. Мама показательно плакала: «как ты мог, сынок»?
Серёга пытался защитить друга, чего-то говорил, доказывал, но толпа его не слушала, толпа жаждала расправы над негодяем, который пожелал покачаться на всеми любимыми качелями без очереди. Участковый как раз уехал в морг, его не было и потом, кстати, особо никто и не болтал, как мальчишку подвергли общественному распятию…
Но Веня быстро позабыл все эти унижения и неурядицы. Люди для него не были врагами, он не мог запомнить зла…
Он принял безропотно свою несуществующую вину.
Его дар закрылся на долгие годы. Мальчик превратился в тот суматошный день из провидца в обыкновенного заурядного подростка.
Поэтому он никогда не лез впереди всех. Не лез со своим мнением, ничего не решал и не пытался доказать кому-то другой вариант решения проблемы. Тройки, иногда четвёрки – обычные оценки его слабых усилий в учёбе.
Не буди лихо, пока тихо, малыш…
И всегдашней позой у Вениамина, пока он рос, стала сутулость, как постоянное ожидание удара от самого близкого и любимого человека, многими воспринимаемая как чмошничество, которое можно и нужно безнаказанно пришпилить обидным словом или пинком, чтобы все вокруг ржали. Он был невысокого роста, а постоянная сжатость в плечах и чуть втянутость головы в шею делали его силуэт с малозаметной чиновничьей покорностью судьбе и сильным мира сего.
Не стоит рассказывать подробности того дня. Веня сам уже никогда не вспоминал качели, спасённую им девочку и видения будущего, настолько ясные, что можно было бы признать за явь, ну и мы не будем…
Он просто не хотел, чтобы кто-то обижался на него. Ни мама или папа, кто ещё. Он хотел покоя всем, с самого детства настрадавшись из-за домашних войн, бессмысленных войн. Мальчик любил всех – и своих, и чужих, нередко становясь неощутимым миротворцем в дворовых конфликтах, школьных разборках…
Его дар спал долгие годы.
Конец первой части
03 октября 2017 – 01 февраля 2018 г. Балашиха.