Гоп со смыком

Александр Тихонов 5
  Поплавок был из сухой палочки, грузило из камешка. У меня сразу же клюнуло. В рыбацком азарте я так дернул удочку, что бедный ельчик не успел выпустить изо рта мою наживку, вылетел из воды как пробка из бутылки, отпустил крючок уже в воздухе и улетел далеко от берега в траву. Я бросил удочку на берегу, кинулся искать рыбку, а найдя, прижал её к себе и ринулся домой показать маме. «Мама!! Я поймал!!» - закричал я, не добежав ещё и до ворот.

       Так вот о рыбалке. Сколько потом было поймано рыбы, учету не поддаётся! А по настоящему рыбачить научил меня отец. Он начал брать меня на ночную рыбалку с    девяти лет. Рыбачили мы сетями (ботали). Ботать, это значит уркать в воду длинным шестом, на конце которого жестяной конус с краями, загнутыми во внутрь. При резком опускании его в воду из него выдавливается воздух, издавая громкое урканье.
 
  Рыба ночью спит. Отпугнешь её на некоторое расстояние ботом, возращаешься вдоль сетей уже поближе к ним. И так в самые сети загоняешь рыбу. За колхозом была закреплена одна из стариц Чулыма. Мы заключали с колхозом договор на вылов определённого количества рыбы. Остальное могли оставлять себе. Мы так и делали: сдадим положенное количество, а что сверх  того, реализовывали, меняли на муку по деревням, возили в Дорохово и Назарово на базар. Эти года: конец сороковых и начало пятидесятых были для колхозников голодными.

  Трудодень ещё не стал кормильцем крестьянина. Вот отец и промышлял рыбалкой помимо работы в колхозе. Бывало поначалу так: я сплю в лодке, а отец в одиночку и сети выбрасывает и ботом работает. Потихоньку да помаленьку я начал постигать эту нехитрую профессию, не только перестал спать в лодке, но научился и с сетями управляться и с ботом.

  К двенадцати годам я мог уже самостоятельно рыбачить. Меня уже слушались и лодка и сети. Но один я почти не рыбачил, а брал с собой своего старшего брата Мишку. Мишка был мне сродным, жил своей семьёй, но я считал всю его семью, состоящую из тетки Кати троих её  сыновей, мне родной, потому что мне пришлось два года в войну сиротствовать, и эта семья, в которой кормильцем была только тётка Катя, приютила ещё и нас с сестрой.

  Мне тогда было всего три года, сестре девять. Она была уже настоящей помощницей в доме. Я же был только едоком  Тетка Катя приютила нас, хотя «только едоков» в семье было ещё трое: мой ровесник Шурка, Мишка и Ленька, который был старше меня на четыре года, но тоже ещё не мог быть добытчиком.  Но в конце войны  освободилась из мест заключения мать, отсидев за колоски два года, В сорок седьмом демобилизовался из армии отец, и мы обрели свою семью.

   Мишка был старше меня на три года, но командиром в лодке был я. И вот однажды мы с Мишкой поплыли за Чулым в старицу Ельничную на ночную рыбалку.
 Чтобы попасть в старицу мы проплыли по Алтатке, потом несколько километров по Алтатской протоке, потом по Чулыму, далее по Ельничной протоке и тогда уж  оказались в Ельничной.

  Это расстояние в десять километров мы преодолели с передышкой в Чугунке. Так называется место за Чулымом напротив Алтатской протоки. Там мы вышли на берег побросать жерлицы. Ничего мы не сумели там поймать, однако произошло  значительное для нас приключение. Притаёжное место Чугунка славилось обилием змей. А был конец августа.

  Я должен был пойти в шестой класс, в котором появится предмет: зоология. Из полученного в школе учебника я вычитал, что змеи размножаются осенью. Увидев на лугу толстую змею, мы решили её поймать, поймали и стали выдавливать из неё змеят. Они выскакивали из неё живчиками и стремились убежать. Мы их тут же придавливали. Какие были ещё в рубашках, те убежать не могли. Мы насчитали двадцать четыре змеёнка. Так за один раз мы уничтожили двадцать пять змей. Мишка удивил меня своими познаниями. Он уверял, что змея при родах залезает на сук, перевешивается и сразу же ловит и съедает выныривающих из неё змеят. Какие успеют увильнуть, те только и спасутся. Я, как всегда, не совсем поверил Мишке. Он был большим выдумщиком. Ему слабо верили даже тогда, когда он говорил явную правду.

   Эх, Мишка! Каким ты был заводилой! Ехидненьким был Мишка. Взрывным. В селе у всех были вторые имена, клички. Чаще всего клички характеризовали человека этим, одним словом. У Мишки кличек было даже две и обе обидные: «Психопат» и «Хачиха». Ну,  «Психопат» это понятно, а вот почему «Хачиха», сразу не поймёшь.
 
  Таков уж, видно, русский человек, найдёт  словцо, которое заставит задуматься, не понять, но поверить в него. В глаза его так называли лишь тогда, когда он кого-нибудь доймёт своим ехидством. Сильно обижался  Мишка на свои прозвища, лез в драку, дело доходило до нервных припадков. Надо мной он тоже ехидничал, но на рыбалке слушался  беспрекословно. Десять лет уже как нет Мишки на белом свете.

  Неугомонным он был. В свободное время, не валялся на диване. Зимой бегал на лыжах, приобщив к такому занятию и всю свою семью. Летом пропадал в тайге, на реке. Рыба, ягоды, орехи — продукты его промысла не выводились в его закромах. Ходил в тайгу чаще всего один. Семья переживала за него, но удержать была не в силах. В тайге он и погиб, сорвался с кедра и упал так, что не прожил и часа. И хорошо, что в этот раз в тайгу пошел он не один. Товарищи не донесли его до автотрассы.. Пошел бы один, его пришлось бы искать, и, кто знает, возможно, что его съели бы звери. Таков был конец братца! Остались жена, две дочери, которым он передал свою неугомонность и пытливость.

     В старицу Ельничную мы приплыли уже поздно вечером. Стоит отдельно описать это прекрасное место. Она, как и все старицы, совершала круг, образуя живописный остров. Река Чулым течет по довольно широкой равнине, русло её делает порой замысловатые зигзаги. Вода, как известно, стремится найти более короткий путь, промывает себе дорогу прямо и, в конце концов, отрезает эти зигзаги, оставляя старое русло на произвол природы. И та делает с ними то, что называется заболачиванием.

  Ельничная, довольно новая старица. Она не успела зарасти травами и ряской, в ней много водилось рыбы, в основном сорожняка.  Но были и линь и окунь и щука даже елец, который держался ближе к устью ручья сбегавшего из Арги, хребта холмов, вокруг которого Чулым делает большую петлю. Ельничную потому и назвали Ельничной, что по берегам её росли ели.

 Остров, образованный старицей, тоже зарос ельником. Остров был до того заросшим, что к нему даже причалить было невозможно. Кусты свисали в воду так низко и густо, что образовывали сплошную завесу. Наружный берег старицы наоборот был более чистым. На нем паслись лошади. Под самым подъемом в Аргу стоял дом, в котором жила семья Ефимки Притыкина.

  Дом был единственным, оставшемся заселённым в Кубинке, бывшей когда-то небольшой деревней. Кубинка была староверческим поселением. Во время организации колхозов староверы разъехались, а Ефимка остался, потому что старовером не являлся, был балагуром и чудиком, большим любителем природы.  Он занялся здесь выжиганием древесного угля, гонкой смолы и дёгтя, ну и потихоньку рыбачил. «Рыбака для себя» - так он характеризовал своё занятие на Ельничной. Это место под Аргой служило как сенокос и выпас, но из-за отдаленности от большого села Алтат, где и организовался когда-то колхоз, мало использовался. 

   Близкая Арга отдавала назад каждое громко сказанное слово. Мы с Мишкой несколько потешились, выкрикивая всякие выражения и поговорки. Арга отвечала нам четким эхом. «Кто украл хомуты» - задавали мы вопрос лесным холмам. «Ты!» отвечала нам тайга. На чистом берегу, вдалеке от дома Ефимки,  стояла ещё избушка, построенная для солдат, заготавливавших в Арге лес. За избушкой начиналась забока. Среди кустов черёмухи и калины возвышались толстые высоченные вётлы.   На вётлах парами сидели дикие голуби. С приближением темноты голуби  начали перекличку. «Фу-бу, фу-бу», гукали они. Казалось, что это голоса неведомых, чудодейственных птиц

      ---Смотри, они уже замерзли... - пошутил Мишка. - Шубу просят..
  Становилось всё темнее и темнее. В небе над Аргой угасала заря. Кусты и деревья откидывали на прибрежную воду темные тени. Ни ветерка! Тишина. И только неугомонные птички и устрашающе гукающие голуби нарушали её. С берега в воду шлепнулась водяная крыса. Она проплыла немного шлёпая под обрывом и юркнула в тень нависших кустов.  Изредка по поверхности расходились круги. Это играл, собирая мушек, сорожняк. Мы отметили это место и в первую очередь там начали расставлять сети.

   Скоро совсем стемнело.  Мы расставили сети поперек старицы и отплыли от них метров на пятьдесят. Не стало видно вешек, какие мы поставили в концах сетей. Мишка сел на весло, а я встал на ноги, взял в руки бот, и началась рыбалка. Мы проуркали с одной стороны сетей, плавая вдоль них всё ближе и ближе, потом с другой и приступили к выбору сетей.

   Попало несколько десятков сорожек, три окуня и несколько ершей. Мы крепко, по мужицки, матерились, выпутывая из трехстенки эту колючую, сопливую рыбёшку. Истинную радость нам доставили лини. Их было четыре. Некрупные, примерно по  килограмму каждый, гладкие и красивые. Рыба эта была редкой и потому особенно желанной.

  Щучки нам не удалось поймать ни одной. Хитрые щуки умудрялись улизнуть из-под самого бота. Они даже в темноте видели наши нитяные сети и сигали через них как заправские спортсменки. За всю ночь нам не удалось поймать хотя бы одну. А было их в старице много. Вечером, проплывая вдоль берега, мы выпугивали их из зарослей хвоща. Щуки торпедами уходили на глубину, поднимая на поверхности воды буруны волн.

  Забросив несколько тоней, мы остановились на середине старицы перекусить чем бог послал. В котомках у нас был домашний хлеб и молоко. Была уже, наверное, полночь. Угомонились малые птахи, даже голуби прекратили своё угрожающее гуканье. Но над Аргой заря погасла не совсем. От неё осталась узенькая полоска, спрятавшая основное свое свечение за гребёнкой леса. Мы сидели в лодке присмиревшие, пленённые полночной тишиной, которая была после нашего урканья, до того глубокой, что казалось мы утонули в ней. Звенело в ушах. Слышно было биение пульса на висках. Угнетённые этой провальной тишиной, мы заторопились продолжить рыбалку.

   До утра мы успели забросить  десять тоней, поймали большую корзину рыбы, килограммов на пятьдесят, и, довольные собой остановили лодку посередине старицы. Отсюда было удобнее наблюдать рассвет.

  А рассвет был очень красив! Всё чётче и чётче вырисовывалась гребёнка леса. На берегу вставали великаны- вётлы. В забоке проснулись птахи. Первой пропела зорянка. Она одиноко протенькала несколько раз. За ней спохватились и другие. Птичий хор усиливался с наступлением рассвета. Вот уже и парок появился над водой. Он струился, поднимаясь вверх и, превращаясь в ватную гущу, закрывал поднявшееся над Аргой солнце. Но туман всё-таки был не в силах скрыть наступление нового дня. Всё более и более светлело. Сквозь туман начал проступать берег. Всё четче очерчивался солнечный круг. Проглянула солдатская избушка на чистом берегу. Потеплело.

   Вдруг из-под самой Арги послышалась песня. «Хороша эта ноченька тёмная, хороша эта ночка в лесу. Выручай меня силушка мощная. Я в тюрьме за решеткой сижу.»  Мы с Мишкой оцепенели. Так это было завораживающе! Утро, туман, солнце, едва просвечивающее через него, и песня. Песня такая печальная, даже трагическая. «Понапрасну ломал я решеточку, понапрасну бежал из тюрьмы...» Песня двигалась по лугу. Пел её, скорее всего, один из сыновей Ефима. Куда он шел в такую рань мы сразу не могли догадаться и догадались лишь тогда, когда послышалось ответное ржание лошади, звяканье узды и добродушный окрик: «Ну, ты! Не балуй!»

   Мы были довольны удачной рыбалкой. Нас даже обуяла удаль. От переполнения чувствами мы запели. Пели сначала старинные «При лужке», «Там в саду при долине», но войдя в раж, запели блатную «Гоп со смыком». Мы горланили на всю округу, уже не замечая, как солнце поднимало туман всё выше и выше, как новый день уже вступил в свои права.

   Мы спели все  двадцать семь куплетов,  как пошел к нам Гитлер воевать, как он потом драпал из нашей страны, как мы его добили в его же логове, не забыли и про японских самураев и итальянского Муссолини. Естественно, что наше пение было  слышно и в Кубинке и в солдатской избушке. Солдаты вышли на берег и слушали нас с удовольствием. А мы даже не видели их — так увлеклись пением. Но вот песня кончилась, и мы осознали, где находимся, увидели выстроившихся на берегу солдат. Мы даже несколько засмущались от такого внимания к себе, и было уже собрались плыть в протоку,  в направлении к Чулыму, но солдаты замахали нам руками. Их крики долетели до нас:

----  Ребята, плывите сюда!
   На берегу уже горел костер. Над костром висел котел. Несколько поколебавшись, мы повернули к избушке.
   Солдаты встретили нас восхищенными возгласами:
---- Ну и молодцы же вы, мужики!! Даёте!! Как вы по Гитлеру-то врезали!! Подсаживайтесь к костру. Мы вас солдатской кашей угостим.
   Перед солдатами оробел даже Мишка.

----  А у нас рыба есть. - несмело предложил он. - Уху сварите.
   Мы присели к костру. Тепло, шедшее от костра, быстро нас разморило. Мы заклевали носами. Сказались ночной труд и бдение. Заметив это, солдаты предложили нам вздремнуть в избушке на нарах, чем мы и воспользовались. Но спать долго нам не было позволено. На лесовозах прибыли офицеры и выпроводили нас с, казалось бы, таких мягких нар. Ещё и выговор сделали рядовым. Нам показалось, что мы спали каких-то десять минут не больше, но вялость и сонливость как рукой сняло. Мы почувствовали себя бодро.

----  Мужики, а поехали-ка к нам, на военбазу - предложил Плотников Василий, водитель лесовоза.
   Водители лесовозов были гражданскими людьми и армейскую дисциплину не соблюдали. Василий Плотников был отчаянным шофером, коренастый, юркий, с добрым лицом и весёлыми глазами. Его знали все сельские ребятишки. Машины, груженые лесом, проходили через наше село, проходили медленно, а мы, ребятишки, прицеплялись сзади под брёвнами и ехали до околицы.

  Другие водители останавливались и грубо прогоняли нас, а Плотников в таких случаях не ругал и не гнал нас, размахивая гаечным ключом, как другие, а подзывал и угощал пряником или конфетой, уговаривая при этом больше не цепляться. И ребятишки его понимали, если видели его за рулем, не бежали вслед за машиной  и не подкрадывались сзади. А он приветливо кивал нам из кабины «Студебеккера», и, если было угощение, останавливался.

----  Продадите рыбу — деньги будут! Поехали. - настаивал Плотников.
   Мы, не думая долго, согласились. Хотелось побывать на военбазе, что находилась в трех километрах от Назарово, и в восемнадцати от нашего села, хотелось и прокатиться на лесовозах, хотелось  подержать денежки в руках. Настоящие деньги! Мы никогда ещё не держали свои деньги в своих руках...
----  Вот мы съездим в лесосеку, нагрузимся, и посадим вас.

   Машин на погрузку пришло три. На одной из них приехали офицеры. В кабинах двух других пассажирские места были свободны. Офицеры не стали перечить, и мы, отведав солдатской каши «картечи», хлебнув ухи,  из наших ершей, улеглись уже не в избушке, а у костра на расстеленные солдатские бушлаты. Солдаты постеснялись взять у нас из корзины рыбу покрупнее, и поценнее, объяснив, что из ершей уха вкуснее, чем из какой-либо другой рыбы.
  Когда вернулись из тайги машины, солдаты помогли нам поставить корзину с рыбой прямо на брёвна, привязали её к возу веревкой, и мы уселись в кабину к Плотникову.  На радостях мы даже не удосужились предупредить родителей, даже  не сказали никому из деревенских, и спохватились об этом только когда прибыли на военбазу. И помогла нам об этом вспомнить жена Плотникова тетя Наташа.
----  Ребята, а вы дома-то хоть сказали, что уехали?
   Мы с Мишкой переглянулись и не ответили.
----  А ведь дома беспокоятся наверно?
   Мы опять промолчали. Будь у нас мобильники, как сейчас у каждого, мы бы позвонили и сказались, но в те времена и в колхозной конторе-то телефон работал не каждый день. Председатель подолгу дозванивался до района и кричал в трубку так, что было слышно, наверное, за околицей. Тетя Наташа выговорила мужу:
----  Ну вот, увёз мальчишек, а дома переполох будет...
  Тетя Наташа совсем не походила на деревенских женщин, управлялась по дому в красивом халате. На голове её  красовался узел из каштановых волос. И ходила она как-то не так, не «по-нашему», с гордо приподнятой головой, И взгляд у неё был до того убедителен, что мы с Мишкой робели перед ней. Она казалась нам красавицей. Ростом она была выше мужа и смотрела на него как бы свысока. Василий не перечил ей, а мы вообще боялись произнести хотя бы слово.  Мы сразу почувствовали, что в семье Плотниковых  главнокомандующим является  она.

----  Ну, вот что, Василий, садись на велосипед и кати в Алтат, если не удосужился предупредить родителей.
   Мы вели себя тихо-смирно, чувствовали свою вину. ,Плотников, было воспротивился, но тётя Наташа так посмотрела на него, что у Василия и глаз потух и голова склонилась. Он смиренно поплелся под навес за велосипедом. Нам было жаль Василия, но слова нам тут, так сказать, никто не давал, и мы молчали. Жаль, конечно, было доброго дядю Васю.

   Туда и обратно тридцать шесть километров — не фунт изюма, а машина-то была военная. Взять её и поехать, куда ему надо он не имел права. Вася только водил её и обслуживал. Она уже стояла в гараже на территории военбазы, куда входили только по пропускам и в определённое время. И дядя Вася укатил в Алтат на велосипеде.
 
----  Мы с Мишкой вскоре забыли о нём, так как начали подходить покупатели. Пошла бойкая торговля. Она увлекла нас, а ещё больше нас увлекла дочка Плотниковых Светка, явившаяся из школы, где проводилась предучебная перекличка. Дочка Плотниковых оказалась моей  ровесницей. Тоже должна была пойти в шестой класс. Она пришла в коричневой школьной форме, в белом фартучке, с пышным бантом на голове, такая красивая, что, когда мы взглядывали на неё, нам резало глаза. Маленькая, юркая, ну вылитый папа, она подскочила к корзине с рыбой, удивлённо уставилась в неё и с минуту молчала, пораженная.

----  Это кто столько наловил? - так же удивлённо она посмотрела на нас.
   Нами обуяла гордость, но мы многозначительно промолчали.
----  Вот ребята из Алтата.- ответила ей тетя Наташа.
----  Вот это рыба!! - воскликнула Светка. - Вот это рыба!!
  Но для нас это была уже не рыба, а товар на продажу. Да и помялась она изрядно на грунтовой-то дороге. Красавцы лини уже не выглядели красавцами. Они пожелтели, пошли блеклыми пятнами. У сорожняка кое-где даже животы вскрылись.  Не потеряли первоначального цвета и формы только окуни да ерши. Но где ей, девчонке, живущей в степи, увидеть столько и такой рыбы? Для неё это было в диковинку. Она сразу же зауважала нас, а мы старались поменьше говорить, дабы не выдать своей деревенской необразованности. Старались поменьше обращать на неё внимания, но она так и притягивала к себе наши взгляды, что ею тут же было  замечено. Она начала рисоваться перед нами.

----  И чем вы её ловили? Руками?
----  Нет, сапогами, - как всегда первым нашелся Мишка.
   Светка прыснула смехом, тряхнула бантом на голове.
----  Мам, они что, вправду сами наловили?
----  А что? Не верится? - опять нашелся Мишка.

----  Сами, - подтвердил я. И сказал я это больше для того, чтобы не уступить пальму первенства в общении со Светкой, Мишке.  Мне хотелось самому рассказать Светке, что рыбу поймали именно мы, что провели ночь на старице, что пели там песни  и о том, каким красивым был рассвет под Аргой. Но слова из меня не выходили.
 
  Я молчал, разрываемый желанием общаться с девчонкой. В деревне, да и в семье меня прозвали «Молчуном». Дедом Родей. Меня в селе и знали-то больше  как   Деда Родю. Я сам деда своего по матери не помню, но говорили, что он был очень молчаливым, и если уж выдавливал из себя слова, то только  по крайней необходимости.  Мне хотелось рассказать ей всё это, но в моей груди произошел затор из слов, и они не могли вырваться наружу. Больше я ничего произнести не смог. Зато Мишка, уловивший её заигрывание, разговорился.

----  А вот этих, - поднял он линя, - за хвост ловили. Они как залезут в тину - одни хвосты торчат. Мы их хвать за хвост — и в лодку...
         
   Светка вопросительно посмотрела сначала на мать, потом на меня. Она, видимо, почувствовала во мне бесхитростного, и я не обманул её ожиданий:
----  Да врёт Мишка, - глянул я на брата исподлобья, -  Сетями мы ловили. Сети на Кубинке сушатся возле солдатской избушки и лодка там осталась...
   Зачем Светке было знать про сети и про лодку я не имел представления, но слова неожиданно прорвались из меня, и их уже невозможно было остановить.
----  Завтра поедем на машинах, и уплывем домой... Рыбу вот только надо продать...

----  Продадите, продадите. У нас на военбазе рыбаков нет. - успокоила меня тётя Наташа. - Вон, по улице уже весть побежала. Сейчас все  прибегут.
   А на военбазе и была-то всего одна улица гражданского населения. Но сколько мы ни торговали, а всю рыбу продать нам не удалось, однако денег выручили кучу. По крайней мере, мы так считали. Около трехсот рублей! Таких денег мы отродясь не видели. В лучшем случае у нас в карманах было два-три рубля мелочью, которую мы использовали чаще всего при игре в «чику».

----  Мальчишки, вы в каком классе учитесь? - спросила тётя Наташа.
----  Я в шестой  пойду. - сказал я, и, не дождавшись ответа брата, ответил и за него: - А Мишка в ремесленном, в Красноярске учится. Завтра тоже уедет учиться.
   Мишка так посмотрел на меня, что я понял: он сердится.
----  А я тоже в шестой пойду, - как мне показалось обрадовано, объявила Светка.
----  А мы вчера двадцать пять змей убили... - сообщил я Плотниковым сногсшибательную новость.
  И тётя Наташа и Светка почти одновременно воскликнули:

----  Неправда!!
----  А вот и правда. - сказал я. - Мишка подтвердит.
   Но Мишка уже всерьёз насупился, молчал, и я понял, что, когда мы останемся  один на один, он воздаст мне сторицей. Найдёт что-нибудь обидное обо мне и поиздевается всласть. Под вопросительными взглядами Плотниковых он только согласно кивнул.

----  Как это у вас получилось? - всерьёз заинтересовалась тётя Наташа.
   Я рассказал, как это у нас получилось. Тётя Наташа удивлённо покачивала  копной волос на голове, а Светка, было видно, не верила нам. 
----  Ты почитай учебник зоологии! - рассердился Мишка.
   У меня отлегло от сердца. Если Мишка заговорил, значит он не очень-то рассердился на меня, значит не так уж он сильно будет издеваться надо мной, Сам он учебник новый не читал, а только слышал про осенний расплод змей от меня. Но пальму первенства в общении со Светкой я у него все-таки перехватил, и он, наверняка, припомнит мне это.
 
   Светка поспешила к школьным учебникам. Я показал ей место, где было про змей, и она хоть и не совсем, но всё-таки поверила.
  Перед самой темнотой приехал на велосипеде дядя Вася. Он был таким уставшим, что на него было жалко смотреть. Оказалось, что он съездил зря. Напрасно потратил столько сил! Всё-таки тридцать шесть километров на велосипеде это не за рулём мощного «Студебеккера».

  Оказалось, что тётка  Катя, Мишкина мать, не дождавшись сына, побежала к моим родителям, ( а мы жили на другой улице). Как всегда по дороге она поделилась с соседками своей тревогой. Они-то и успокоили её. Одна из соседок видела на брёвнах лесовоза привязанную корзину. В селе все про всех знали. Знали соседки и тётки Катину корзину. Она с ней ездила и за грибами и за калиной  и на речку полоскать бельё и по какой-нибудь другой надобности.

----  На военбазе они, - не предположили, а уверенно успокоили они тётку Катю. - Корзина твоя на лесовозе у Плотникова стояла, а в кабине ребятишки сидели. Я не успела разглядеть кто, но было двое и скорее всего твои.
   Это сообщение соседки и принесла тётка Катя моим родителями.
   Ох, и попало же нам, когда мы на другой день уже к вечеру пригнали домой и лодку с сетями и привезли остатки рыбы, часть которой пришлось скормить курам. Ох, и поиздевался же надо мной Мишка, когда мы плыли в лодке! И нашел же зацепку поиздеваться! Поймал меня на «ненашенском», не на деревенском слове «гораздо» и всячески склонял его, применяя ко мне.

---- Ты, Гораздо, когда пойдешь в школу скажи там, что у тебя новое имя, не Родя Енисейский, а гораздо красивее: «Гораздо»!
   На что  упорно отмалчивался теперь уже я. Вообще-то Мишка был беззлобным. Устав от моего молчания, он успокоился и заговорил нормальным языком.
   Мишку мать отстегала прутом. Мишка ничуть не сопротивлялся, стойко перенёс наказание, а меня отец загнал ремнем на полати. И если бы не заступа матери, на моём заднем месте долго бы красовались красные полосы. И это несмотря на то, что мы привезли с военбазы так нужные семьям деньги.
               
   Вот такие воспоминания греют мою душу, и мне тепло от того, что я прожил, хоть и не громкую, но честную жизнь. Много в ней было всякого, но всё-таки больше, считаю, было хорошего. Было много и плохого, но зачем клясть её, если она твоя, и ты сам её так сложил? Как говорится, хоть в мою гавань и не заходили корабли, но яхты в ней всё  же бывали...