На этой тяговой подстанции я любил бывать: она навевала воспоминания не только своим расположением рядом со станцией метро «Речной вокзал», через которую столько лет ездил на учёбу, но и встречей со своим прошлым в лице электромеханика, заведовавшего ею.
- Здоров! Давненько не заглядывал! – встретил он меня тёплым рукопожатием – что, оптроны?
- Да, парочку перепаять нужно. Сорок минут, с проверкой сигнализации, если без разговоров.
- Значит часик у нас посидишь?
- Конечно!
Дежурный допустил меня, я расписался в журнале учёта работ по нарядам и распоряжениям за полученный от него инструктаж, и принялся поскорее устранять неисправность в телемеханике, чтобы выкроить побольше времени на беседу. Работа шла своим чередом, а в памяти всплывала наша первая встреча на этой подстанции.
- Мы с Вами нигде не пересекались?
- Наверное, мне ваше лицо тоже, знакомо - ответил я.
- А живёте…
- В Кунцево.
- Нет, не то. А давно в метро?
- С Девяноста пятого, но это раньше…
- А Вы с Руцким, Александром Владимировичем, не знакомы?
- Точно! В Верховном Совете РСФСР, в девяностом году встречались! Я тогда выдвигался в Моссовет, и пробивал «Строительное ополчение».
- И я тебе посоветовал обратиться, в Верховном Совете, в Комитет по экологии, к Гамсу!
- Ну, да, и он мне тогда организовал разговор по «вертушке» с приёмной Горбачёва!
- Вот это встреча! Да, разбросало наших! Тебя в девяноста третьем не зацапали?
Дежурный и ещё какой-то работник раскрыв рты, слушали наш разговор.
- Нет. Меня в Белом доме не было: исполнял распоряжение Александра Владимировича «залечь на дно» самому, и всех наших уберечь, чтобы не выкосили. Он ещё в июле меня предупредил, что америкосы пронюхали про утечку Иракского долга перед СССР в Россию, но на меня Ельцинские не вышли.
- Не строй иллюзий! Просто, в КГБ тоже были порядочные люди, понимали, что вы бьётесь против экономического удушения Родины, вот и прикрыли вас, как могли, от ЦРУшников!
- А ты, как?
- А-а-а! Не будем о грустном. Скажи лучше, прав я был, что Ельцин – последняя гнида, и просто спекулирует на дефиците жилья, обвиняя Горбачёва?
- Прав. Меня же тогда Госплан поддержал: я с Силаевым переговорил, но формально нужна была виза стройкомитета, а это – Ельцин. Я его встретил, примерно тогда же, в коридоре, спросил про депутатский запрос комитета по экологии, чтобы он разрешил людям самим строить дома с использованием новейших материалов и по новым проектам, с подземной парковкой, как в МЖК, только – лучше, а он мне через губу бросил:
«Читал. Я такого решения не подпишу ни-ко-гда!». А на следующий день укатил в штаты, на смотрины.
- Сань, а знаешь, здорово, что и ты живой остался! Чувствую, что скоро такие, как мы - снова стране потребуются! А мне ведь тут никто не поверил, что я был в Верховном Совете! Считали меня за трепача! Представляешь, какие теперь сплетни про нас с тобой по Службе пойдут! – и он весело расхохотался.
Устранение неисправности, как и предполагалось, через сорок минут было завершено. Дежурный доложил по селектору электродиспетчеру об окончании работ бригадой Далецкого, и запросил разрешения поставить подстанцию на телеуправление для опробования. Спустя пять минут, отписываясь в журнале телемехаников об устранении неисправности, я вернулся к нашим разговорам:
- Тебе как? Нам-то, теперь, полегче работать стало, и диспетчерам, тоже: когда только пришёл, народ каждый день под поезда бросался, а то, и по два в день! Бесконечно ждали экстренного отключения, снятия напряжения с контактного рельса, а теперь – раз в неделю, а то и реже! В этом смысле, мне Путин импонирует: перестают бросаться – значит заканчивается безнадёга!
- Не знаю! Подумываю уходить отсюда.
- А что так?
- Да-а-а… Надоело это болото!
Я удивился, но не стал лезть в душу человеку.
Неделю назад снова побывал на этой подстанции. Механика этого на ней уже давно нет. Да и сам я, словно турне совершаю: непостижимым образом, за пару месяцев до моего собственного ухода на пенсию, проводит судьба своего персонажа по тем объектам, кабинетам, где начиналась его служба в Московском метро, где были вкушены первые радости общения с нормальными людьми, не утратившими ещё своей советскости, благодаря стабильности организации. Долго тогда отходил я от прежней депрессии: всё боялся потерять работу и кусок хлеба с ней. Так боялся, что не послушал Дементьева, призывавшего идти учиться в литературный, не послушал Проханова, обронившего в те же года ту же мысль. Я выбрал - деньги, не выучившись на поэта. Выбрал деньги, которые утекли между пальцами на оплату операций жене на Каширке. Видимо, все мы в жизни становимся циниками, так или иначе, но выторговывающими себе у жизни блага. Купил жене десять лет жизни, но разве это была жизнь для неё! Муки. И теперь, когда остался один, и в лицо уже веет холодком, как из тоннеля, нищая жизнь на пенсию, всё отчётливей, со всей горечью, понимаю, что ни в одном деле, за которое брался, не добился успеха! Как тот солдат, сорок первого года. Солдат, который бился, но после – сдавал. Сдавал деревни, посёлки, оправдывая себя, живого, сложной обстановкой. Жизнь цинично поиграла со мной, и ткнула мордой в факт того, что как был я ничем, так в ничто и превращусь всего лишь через месяц. Выходит, что судьбы наши, жизни – и есть главные циники, исполненные безразличия и холодного созерцания человеческих страстей, эмоций, пустых усилий. Пенсия. Я уже знаю, что это – мой последний окопчик, и что как бы трудно не было сражаться, больше не отступлю и стану биться до конца. Да, победить чиновничество, с их мега цинизмом по отношению к пенсионерам, мне не доведётся, и, даже увидеть то, как победят после меня другие. Но, я – солдат страны Советов, и потому обязан драться. Обязан выступить на защиту народа, которому присягал ещё в семьдесят восьмом. У меня осталось только слово для борьбы с циниками, вроде Ельцина. Что ж, бояться потерять больше не чего, а шестидесятилетием, сама жизнь пробудила во мне советского маргинала, сделала социальным пролетарием, которому только и остаётся, что вступить в свой последний и решительный…