Десятая школа

               
               

- Всё отлично идёт. Всё хорошо. Только кутольцы что-то беспокоят. Хор у них сильный! Сильнее нашего, сильнее!

Григорий Иванович Чукбар нервничает. Ещё бы. На смотре коллективов сухумская школа № 10, директором которой он является, уверенно лидирует, и вряд ли уступит место другим республиканским школам. А тут, на тебе – кутольцы. Уже второй раз на пятки наступают. Колхоз в селе Кутол богатый, может позволить себе пригласить хормейстера и выставить большое количество участников. В итоге, звучит кутольский хор на удивление слаженно, чем и повергает в некоторое смятение и участников соревнования, и республиканское жюри.
Сложившаяся в полуиллюзорном мире советского национального равенства схема распределения сложилась давно, и никому не приходит в голову её ломать. Обычно она выглядит следующим образом: первые два места делят между собой национальные городские школы, за третье ведут борьбу те, кто не может занять первые места. Остальные места значения по большому счёту не имеют, но в первую десятку попасть, тем не менее, хочется всем.
А тут на тебе, кутольцы!
И ведь слишком хорошо поют. А вдруг перехватят пальму первенства? Нет, это конечно маловероятно, но Григорий Иванович всё равно нервничает.
Неотложно дежурящий за кулисами филармонии, где традиционно проходит республиканский смотр, он, поблёскивая стёклами оптических очков, наблюдает за происходящим на сцене. На худом, библейски аскетичном лице директора ничего не отражается, губы плотно сжаты. Вокруг него обычные для кулис суета и мельтешение: слышится тихий дробный перестук каблуков, шелестят подолами специально сшитые к конкурсу длинные платья массовки, переговариваются организаторы, нервничают артисты. Но Григорий Иванович не обращает на происходящее никакого внимания. Он сосредоточен на сцене, где летят в вихре танца старшеклассники, сменяют друг друга чтецы, разыгрываются сценические отрывки на революционную тематику, солируют музыканты на различных инструментах, вновь танцуют. Школа готовилась к смотру целый год, и у Григория Ивановича есть все основания надеяться на высокое место в призовой тройке победителей.
У только-только поступившей в первый класс городской девочки в этот день тоже важная миссия. Вдвоём с кузиной Заремой они должны будут залечь на дне больших корзин, которые вынесут на сцену во время финального танца ученики старших классов. В большие плетёные ёмкости уже уложены цветы, и сёстрам предстоит терпеливо дождаться момента, когда старшеклассники поднимут корзины над головами, и, вынырнув оттуда, приветствовать зрителей под ожидаемый гром аплодисментов.
А может корзины – ещё более раннее воспоминание?

Десятая школа – опора формирующегося национального самосознания абхазов, и, одновременно, средоточие интернационального духа. Помимо абхазов в школе обучаются представители всех этнических групп, населяющих республику: русские, греки, армяне, евреи, грузины, украинцы, эстонцы, немцы, татары. Так же разнообразен и этнический состав преподавательского коллектива, что тоже не случайно: десятая школа – старейшее из учебных заведений, у неё давние традиции и сильный коллективистский дух.
Ещё школа - второй дом для городской девочки. Родная тётя, Ирина Левановна, преподаёт здесь русский язык и литературу, да и мама Эвелина вот-вот станет преподавать, а пока что служит в должности библиотекаря. Школу только что расширили, к старому, ещё дореволюционной постройки зданию пристроили дополнительный корпус, и мама Эвелина обживает новое помещение. Новый корпус не нравится городской девочке, по сравнению со старым он кажется ей бедным и неуютным, но когда она делится с мамой Эвелиной своими впечатлениями, то не встречает понимания с её стороны.
- Посмотри, Эля, сколько здесь места, – разъясняет мама Эвелина. – Мы же задыхались в тесноте.
Городская девочка признаёт, что мама Эвелина права. В новом корпусе много воздуха, в нём просторные светлые классы, спортзал с раздевалкой, кабинет химии с лабораторией, библиотека и помещение для уроков труда. Есть место и для технического персонала и отдельная кладовая. В классах установлены новые парты и шкафы с методической литературой, широкие подоконники украшают цветы в горшках. Новый корпус занимает много места: это целый квартал со стороны прямой, как стрела, утопающей в зелени улицы Пушкина и полквартала со стороны вечно оживлённой улицы имени Лакоба – одной из основных городских магистралей.
По всему периметру залитых светом коридоров, на радость детворе, развешивают серию картин на сказочные и исторические сюжеты, и городская девочка ежедневно и подолгу рассматривает их. Для подобного времяпрепровождения у неё есть все возможности. Первоклассница, что по тем временам равносильно подготовительному классу, городская девочка быстро заканчивает уроки и коротает время до окончания рабочего дня мамы Эвелины в бесконечных походах по зданию школы и на просторном школьном дворе.
Картины в школьных коридорах – настоящая энциклопедия для желающих ознакомиться с историей и народным творчеством абхазов. Могучий всадник, стоя у подножия горы, наблюдает за лучом света, исходящим от мизинца прекрасной девы, живущей на её вершине в неприступной башне. Рядом нарт Сасрыква взлетает на своём белоснежном Араше в небеса, чтобы снять для замерзающих братьев вечернюю звезду. На следующем полотне он же отсекает голову великану-адау. Великан схвачен намертво льдом замёрзшего за ночь горного озера и на его огромном лице застыла гримаса застигнутого врасплох простофили. Сасрыква в боевой позе стоит на ледяном поле озера, в его руках тонкая острая сабля, полы черкески развеваются от быстрых слаженных движений. Вся поза героя выражает символизирующую близость подвига решимость.
Городская девочка недоумевает. Как можно отрубить великану голову, ещё и такой тонкой саблей, пусть даже столь беспомощному из-за сковавшего его льда? Он ведь великан. А это значит, большой. Настолько большой, что Сасрыква изображён рядом с ним ростом с эту самую голову. Откуда в маленьком человеке, пусть даже невиданном храбреце, может быть столько физической силы, чтобы снести голову превосходящему его в разы противнику? И как он будет её рубить – постепенно, или сразу? Нет, сразу он вряд ли сможет. Голову же надо отсечь одним махом, как отсекает топором головы курам бабушка в деревне. Тогда что, постепенно? Он и постепенно не сможет, ведь голова слишком велика. Но сказки, на то и сказки, чтобы принимать их на веру безоговорочно, и выросшая в любви к ним городская девочка принимает очередной сюжет, не требуя ответов на возникающие по ходу изучения вопросы.
Вся картинная серия делится на две жанровые части – мифологическую и историческую. Мифологическая часть серии нравится городской девочке гораздо больше, чем работы того же художника, вывешенные возле кабинета завуча и в центральном школьном вестибюле. Дело в том, что городская девочка любит сказки и мифы, и не любит историю, которая кажется ей грустной из-за того, что в ней всё происходит по-настоящему.

Старый корпус десятой школы выстроен ещё в начале века, в эпоху дореволюционного расцвета Сухума. В нём сохранились и гранитное входное крыльцо, и массивные деревянные двери с бронзовой ручкой, и великолепный вестибюль. Пол вестибюля выложен мрамором, и городская девочка, разогнавшись, скользит по его полированной поверхности, имитируя катание на коньках. Направо от центрального входа расположились кабинет директора и учительская, с левой стороны – кабинет химии, позже перенесённый в новый корпус, и комната, в которой сидит школьный секретарь, именуемый в те времена «деловодом». По делящей вестибюль ровно пополам широкой внутренней лестнице с мраморными ступенями, дубовыми перилами и чугунной вязью ограждения, можно попасть на второй этаж здания, в школьный актовый зал.
В проёмах между окнами выставлены на обозрение почётная доска с овальными фотографиями отличников, и две картины из уже упомянутой серии. На одной из них изображена панорама колхозных полей на фоне неизменных гор, другая повествует о заседании подпольного революционного кружка «Киараз». Панорама полей кажется городской девочке скучной, революционная, впрочем, тоже. Она предпочитает другие работы, полные сказочной энергии. Те, что висят на стенах школьных коридоров. Но один момент всё же заставляет городскую девочку задерживаться подле революционной картины и с завидной периодичностью вглядываться в неё.
На выполненном в тревожно-красной гамме холсте идёт заседание революционного кружка. За длинным столом стоит Нестор Лакоба. Он в чёрной кожаной куртке по моде революционных лет. Будущий нарком с жаром говорит о чём-то очень важном внимательно слушающим его сподвижникам, и вот среди них городская девочка не устаёт искать родственницу её папы Аслана, Марию Джикирба – Малицу, как зовут её в джикирбовском доме.
Высокая статная дама с красивой фигурой, выразительными глазами, и идеально ровным пробором на голове, Малица – родная сестра сгинувшего в тридцать седьмом году дедушки городской девочки. Дедушку в семье зовут Ладико, хотя официальное его имя Владимир Константинович. Пройдёт бездна лет, и в толстенном томе репрессированных в тридцатые годы абхазов городская девочка обнаружит, что дедушка и там обозначен под своим домашним именем. Ещё и без указаний даты рождения. Почему дедушка Ладико не сказал палачам, что его зовут Владимир Константинович? А почему они не спросили, и так и внесли его в списки расстрелянных под его домашним именем? И почему именно напротив его домашнего имени нет дат рождения и смерти?
Какую судьбу ты принял, дед?..
В годы революционной борьбы за светлое будущее тётя Малица выполняет для киаразовцев революционные поручения и переодетая в мужское платье служит курьером между революционными ячейками Сухума и Батума. Позже, в пятидесятые годы, она возьмёт на себя трудную миссию по воспитанию пятерых детей репрессированного брата. Бабушка Тамара, как жена репрессированного, лишена права работать по специальности бухгалтером, кроме того, государство налагает на неё огромные трудодни в колхозе. На детей у бабушки Тамары нет ни времени, ни возможности заниматься их образованием. Тогда за дело берётся тётя Малица, и благодаря её усилиям, все три сестры папы Аслана, его рано умерший брат Гугуша, да и сам папа Аслан смогут выучиться и получить образование.
Когда тётя Малица умрёт, хоронить её будут из столичного Дома Профсоюзов, как почётного члена общества. Во время торжественного прощания второй секретарь Горкома Комсомола Республики Абхазия, сын учёного Георгия Дзидзария, Гудиса, расскажет краткую биографию усопшей, и произнесёт над её гробом прощальную речь.
В скромном жилище тёти Малицы, расположенном в доме старинной постройки на улице Церетели, висит на стене фотография Нестора и Сарии Лакоба: оказывается, жена Лакоба – близкая родственница семьи со стороны бабушки Тамары. Может и поэтому дружба с ней едва не стоила тёте Малице жизни в годы страшного террора тридцатых? Как она спаслась, и почему её так и не арестовали, хотя она уже сидела ночами с собранным чемоданом в ожидании чёрного воронка – осталось тайной, которую и сама тётя Малица разгадать не могла, да и не особенно старалась. Страх перед террором оставался жить в людях того времени, и городская девочка помнит, как через много лет, когда она вырастет и будет уже совсем взрослой, она заметит, что Татьяна Дмитриевна Гулиа, дочь Дмитрия Гулиа, каждый раз, когда в её присутствии заговаривают о политике, будет просить говорить тише.
-Тс-с, – будет прерывать она беседу. – Не говорите так громко! Давайте будем говорить тише!

Разглядывая картину с изображением совещания революционно настроенных киаразовцев, городская девочка каждый раз заставляет себя поверить, что единственная девушка на холсте и есть тётя Малица, но ей так и не удастся найти ни малейшего портретного сходства революционерки с домашней легендой.
«Может художник просто не знал, где найти тётю Малицу и нарисовал вместо неё другую тётю?» – утешает себя она.
Самое большое впечатление из всей серии экспонирующихся в школьных коридорах картин оказывают на городскую девочку «Отцеубийца Сафарбей» и «Похищение крестьянского сына».
Красивый человек благородного вида с седой головой и в белой черкеске оборачивается на только что впрыгнувшего в окно молодого мужчину.
Отцеубийца – а молодой мужчина явно он и есть – в башлыке, в его руках обнажённая сабля, и он смотрит прямо на обернувшегося к нему отца. Городской девочке очень хочется остановить убийцу, она не понимает, как это возможно – убить собственного отца, да ещё такого красивого человека с благородной внешностью. Параллельно городская девочка не забывает любоваться тяжёлыми богатыми шторами, на фоне которых проявляется убийца. Шторы притягивают её внимание изысканной роскошью рисунка и дорогой тяжестью складок, и городской девочке страстно хочется рассмотреть весь княжеский дом, ведь, по воле немедленно разыгрывающейся в её голове фантазии, он просто обязан быть наполненным различными сокровищами. Увы, из всех сокровищ на холсте видны лишь серебряный кувшин с тонким горлом и крытая ковром турецкая тахта, и городской девочке ничего не остаётся, как додумывать остальное самой, что, к сожалению, не очень-то и получается.
Картина «Похищение крестьянского сына» тоже полна драматизма, но её сюжет не оставляет ни простора для фантазий, ни надежды на неожиданно счастливый финал. Всадник на скачущей галопом лошади умыкает подростка с кукурузного поля. Голова всадника обмотана башлыком так, что видны лишь глаза, крестьянин, явно отец похищенного мальчика, с цалдой в руках пытается догнать похитителя, охваченная горем мать стоит на коленях, воздев руки к небесам. Городской девочке больно и обидно. Как же так? Похититель похож на абрека из рассказов мамы Эвелины, но ведь абреки – благородные люди, сбежавшие от ужасов угнетения в леса! А может, это не абрек, а переодетый в него разбойник? О том, что абреки и были разбойниками, городская девочка не знает и не узнает ещё много лет. Мифологизация благородства угнетённых и беспредельной злобы угнетателей эффективно делит мир на чёрное и белое, и лишает его переходных оттенков и психологических нюансов, а сознательно замалчиваемую правду прикрывает либо демонстративным игнорированием тех фактов, которые невозможно скрыть, либо откровенной ложью. Угнетатели в этом полуиллюзорном мире, как по мановению волшебной палочки становятся борцами за свободу и всеобщее равенство, разбойники превращаются в благородных рыцарей, а жёсткая правда народных сказаний полируется до неприличного голого глянца.
И вот уже Сатаней Гуашьа беременеет на Сасрыкву, лишь взглянув на высеченное в камне изображение, тогда как могучий Хуартыжв просто смотрит на неё с противоположного берега, ничего не предпринимая в этот волнующий момент. И братья нарта Сасрыквы, как на подбор, могучие герои, а то, что они завидуют его силе и ловкости, выглядит как минутная слабость, а не системное соперничество. Абреки в этом безупречном мире борются с угнетателями, уходя для этого в леса, но ничего не требуя взамен. И ничего неизвестно о княжеском праве первой ночи. И рабство, как явление, осталось где-то на страницах истории Древней Греции, изучаемой в пятом классе общеобразовательной школы, а работорговлей в Абхазии занимаются только османские работорговцы и живой товар загружается в их переполненные фелюги сам по себе, без стороннего участия.
Лишь картина на школьной стене невольно приоткрывает пышную завесу лжи, и проглядывает сквозь неё жестокая правда, неслышно задаёт вопросы, на которые нет ответов, и быстро исчезает, придушенная рёвом бодрых песнопений.
Но сколько же счастья они дарят, эти бодрые песнопения!
Дедушка Ленин – самый добрый на свете, и желание вернуть ему жизнь, если вдруг станешь обладательницей волшебной палочки, не вызывает удивления у окружающих. Дедушку Ладико конечно расстреляли в тридцать седьмом году, но виноваты в этом только Берия и Сталин, чуть ли не лично вынесшие и исполнившие расстрельный приговор по нему.
Великая Октябрьская революция освободила всех угнетённых и рабов, и с тех пор они строят коммунизм.
Советский Союз – самая справедливая, самая красивая и самая могучая в мире страна, и в ней есть Артек.
В Артек ездят невероятные везунчики. Городская девочка не входит в их число, но она гордится самим фактом существования волшебного лагеря, и воодушевлённо поёт на многочисленных пионерских мероприятиях песню «Взвейтесь кострами синие ночи».
«Какое же это невероятное счастье – жить в стране, где родился великий Ленин и произошла Великая Октябрьская революция», – часто думает она.

В школьной библиотеке тихо и светло. На окнах цветы, мама Эвелина, изящная, с завитыми в мелкие кудри короткими волосами, каллиграфическим почерком рисует объявления. Малолетняя городская девочка пытается ей подражать, старательно вырисовывает буквы и делает завитушки. Но так красиво, как у мамы Эвелины, у неё всё равно не получается.
Стоящие в ряд стеллажи полны расположенных по алфавиту книг, но мама Эвелина недовольна их количеством и сетует, что в республиканской детской библиотеке книг гораздо больше, и ей хотелось бы, чтобы и в школе было столько, сколько там.
В библиотеку заглядывает Софья Гаиказовна. На ней красивый жакет из трикотажа по последней моде. Городская девочка знает, что Софья Гаиказовна – невестка старшей сестры мамы Эвелины – тёти Иры со стороны её мужа, дяди Родиона, то есть, жена его брата. И что у неё тоже есть дети. Их двое, Робик и Мира, и они уже учатся в школе. А ещё у дяди Родиона есть другой брат, и у него детей ещё больше – целых трое. И их зовут Мирон, Света и Роза. И есть ещё один брат, но его семью городская девочка пока не выучила. И был ещё один брат, но он не успел жениться и родить детей, потому что геройски погиб на фронте, повторив подвиг лётчика Гастелло.
Что такое «невестка», городская девочка ещё не совсем понимает, но это и неважно, поскольку рассказ про то, как Софья Гаиказовна с чьей-то помощью доставала на складе бордовый трикотажный жакет, который сейчас на ней, и что у Анжелы Чаговны есть такой же, только небесно-голубого цвета, интересен сам по себе, а про остальное понимать и не обязательно.
С раннего утра в школе кипит жизнь. У входа в новый корпус, что со стороны улицы Лакоба, стоят встречающие учеников пионервожатые, в центральном вестибюле и в коридорах дежурят завуч и некоторые из учителей. Звонок на урок включают и выключают попеременно то уборщица Шура Барташевич, то уборщица Дуся Колядова. Тётя Дуся живёт прямо во дворе школы, точнее, за его пределами, но с выходом на улицу через него, и городская девочка не понимает, почему выход из маленького старого дома – таких же домов очень много на сухумских улицах – у тёти Дуси и её семьи есть только через школьный двор. Нет, она и не задумывается над этим, просто подсознательно фиксирует, а зачем – и сама не знает. Дочь тёти Дуси, Люда, тоже учится в десятой школе. Она симпатичная, и у неё на щеке есть родинка, а ноги по форме очень похожи на ноги её мамы, только у тёти Дуси они полные, а у Люды высокие.
Десятая школа расположена в самом центре старой части республиканской столицы, на пересечении центральных улиц – Проспекта Мира, Пушкина и Лакоба, и недалеко от Ботанического сада, если направляться в сторону, противоположную от моря.
Со стороны моря школа находится ещё ближе – надо только пересечь оживлённую улицу Лакоба, парк имени Руставели и сухумскую набережную, протянувшуюся вдоль всего города от Красного моста, до ещё одного старого сухумского района, известного в городе, как Маяк. Справа, напротив парка, ещё две городские достопримечательности – знаменитый сухумский фонтан с грифонами и белоснежное здание Абхазского драмтеатра имени Чанба.
В самом парке есть кинотеатр и два памятника. Один из них воздвигнут в честь грузинского поэта Шота Руставели. Он из жёлтого туфа и выполнен в виде стелы, увенчанной головой поэта в остроконечной шапке. Недалеко от памятника Руставели, если идти по набережной мимо зданий Абхазского института языка и литературы, и обкома партии – памятник другому грузинскому поэту, Акакию Церетели, установленный в самом конце улицы, носящей его имя. Подобные знаковые идеологические вехи встречаются по всей республике: «грузинизация» Абхазии не случайна, она часть зреющего в недрах советской идеологии единой семьи народов грузинского национализма.
Вторая скульптура в парке имени Руставели – из серии городской скульптуры, коими изобиловали в те годы города и парковые зоны по всей стране. Обнажённый подросток сидит в центре круглого фонтана. Фонтан вокруг подростка неглубок, в нём вечно купаются голуби, а на каменный край полукруглого бока можно присесть и сфотографироваться на память.
Увы, война уничтожит скульптуру мальчика, а таком же фонтане, только в другом сухумском парке - имени революционера Орджоникидзе, найдёт  свою смерть городской сумасшедший Марадона. Присядет на край и не удержит равновесие, возможно, из-за случившегося внезапно недомогания. Притянет Марадону к себе небольшая вода, примет сильное, несмотря на бродячую жизнь, тело, навеки успокоит беспокойный дух.
В выстроенном в стиле сталинского ампира парковом кинотеатре – дощатая сцена и большие бархатные портьеры. Во время киносеансов, по традиции тех небогатых лет, часто рвётся плёнка и тогда в зале поднимается оглушительный свист. Зрители топают ногами и кричат в адрес киномеханика, что он сапожник.
Городской девочке не нравится подобное обращение. «Причём сапожник, почему сапожник?», – каждый раз спрашивает себя она, ведь сухумские сапожники как раз отличаются большой мастеровитостью, а некоторые из них и вовсе могут самостоятельно шить обувь. Но сухумский фольклор неумолим, и вот уже и сама городская девочка с упоением подхватывает обличительный термин и кричит в сторону высоко расположенного окошка:

- «Сапожник, э-эй, са-пож-ни-и-ик!».

Гостиница «Абхазия Интурист», выстроенная в начале шестидесятых годов на сухумской набережной – лицо столицы, её знаковая статусная отметина, окно в большой мир. Уже повзрослевшая, городская девочка будет часто приходить в гостиничный холл, вход в который расположен со стороны улицы Фрунзе, чтобы купить польский таблоид «Кобьета и житче» ради последней страницы, где печатают снимки западных звёзд и короткие столбики сплетен о них. Городская девочка расшифровывает некоторые близкие по звучанию к русскому языку слова из этих столбиков, остальное додумывает сама. Жажда узнавания закрытого доселе мира сильней отсутствия языковых возможностей, и она не жалеет денег на почти бессмысленное приобретение. Ведь только с испещрённых незнакомыми словами страниц можно узнать о кумирах кино и футбола.
Например, городская девочка знает, что новую подругу суперпопулярного футболиста Джорджа Беста зовут Фиона Левис. И даже знает, как она выглядит.
Городскую девочку восхищает и почти пугает смелость, с какой Фиона Левис смотрит в объектив с последней страницы таблоида. С вызовом, приняв расслабленную независимую позу. Фиона в модной майке лапшой на голое тело. Сквозь тонкую ткань ясно видна манящая грудь, из-под пышной причёски «волчица» ложатся на худые девичьи плечи большущие серьги.
На соседнем снимке – Мик Джаггер. Идёт куда-то по своим делам. Просто так идёт, по улице, как обычный человек. Советских артистов и певцов так не фотографируют. Певцов в основном можно увидеть только по телевизору, иногда Аллу Пугачёву и Софию Ротару – на обложке журнала «Работница». А артистов и вовсе печатают только в журнале «Советский Экран», портретно на обложке, и в кадрах из фильмов. А вот, чтобы так, в обычной обстановке, идущими по улице, или сидящими в ресторане?
Нет, никогда…
В гостинице «Абхазия» останавливаются иностранцы и всякие важные гости, помимо польского таблоида в газетном киоске холла продаются журналы «Америка», «Куба», и ещё что-то спортивное, а из-под полы по страшно высокой цене – от двух до пяти рублей за пачку – можно достать иностранные сигареты Мальборо, Кемел, Винстон и Филип Моррис. Многие школьники даже коллекционируют пустые пачки из-под иностранных сигарет, обмениваются ими друг с другом, либо меняют на марки – ещё одно увлечение тех лет.
Марки не дефицит, они хоть и дороги, но есть в свободной продаже в специализированном магазине «Филателия», на набережной, недалеко от центрального причала. В «Филателии» всегда много народу, особенно, когда приходят новые коллекции.

До чего же красивы некоторые из них!

Вожделенное мороженое «под Абхазией» продаётся в гостиничном открытом кафе со стороны фасада. Ароматные сладкие шарики посыпаются «орешками», там же продают и обычный чёрный кофе, вскоре появится и кофе гляссе по-сухумски, то есть, в холодном виде. Мороженым традиционно торгуют две миловидные армянки в кружевных фартуках и крахмальных кокошниках. Кафе летнее и увито глицинией – ещё одной городской достопримечательностью. Позади кафе прячется вход в гостиничный бар, но бар не то место, куда ходят порядочные девушки, как объясняет городской девочке мама Эвелина. Городской девочке жаль, что в бар нельзя, и любопытно, что же скрывается там, в полутёмном помещении за стеклянными дверьми.

Воспоминания о школе красочны, как и положено воспоминаниям детства и ранней юности. Коралловый и белоснежный – цвета галстуков и праздничных фартуков во время многочисленных мероприятий, небо синее, солнце ослепительно жёлтое, у нескольких учительниц светлые костюмы, у учительницы черчения Дианы Коган выкрашенные в красный цвет волосы. Косы школьниц украшены бантами, мальчишки в униформах жмурятся от слепящих лучей, мама Эвелина в красивом тёмно-синем платье с пояском. Платье венгерское. Точно такое через пару лет, а может и позже, будет надевать Светлана Светличная в сериале «Семнадцать мгновений весны». Идёт линейка, возле флагштока с флагом стоят директор и завучи, пионервожатые возглавляют отряды, звучат речи, колышутся на тёплом ветру верхушки далёких деревьев, и давно открыта расположившаяся в отдельном здании в школьном дворе столовая.
В нетерпении выглядывает с крыльца кухни повариха тётя Майя. Не заканчивают ли?
В столовой пахнет едой, но не противно, память не запомнила ничего отрицательного, напротив, только приятное, что ласкает обоняние и усиливает вкусовые рецепторы. На любимое второе – сосиски с пюре, сверху наливается ложечка топлёного масла, рядом укладывается горсть зелёного горошка. В другие дни вместо пюре гречка, но городская девочка не выносит гречку, и тогда мама Эвелина берёт ей солянку. Солянку городская девочка тоже не выносит, зато обожает какао с булочкой. Булочка сверху круглая, с изюмом и поджаристой до коричневого корочкой. Городская девочка разрезает её пополам и густо смазывает сливочным маслом.
Волшебство.
В шестом классе завуч приводит на урок молчаливого дяденьку и говорливую тётеньку. Тётенька сладким до патоки голосом сообщает, что после окончания уроков, в актовом зале состоится выступление с волшебными номерами, два китайца превратятся в маленьких карликов, будет валить дым и взорвётся звезда. Однако, на самом выступлении, в переполненном после выданных обещаний актовом зале, ничего подобного не происходит. Переодетая в шёлковый китайский халат та самая сладкоголосая тётенька ассистирует тому самому, переодетому в китайца, молчаливому дяденьке в скучном, и абсолютно лишённом волшебства концертном номере. Зал поначалу молча ждёт карликов и взрыва звезды, затем раздаются отдельные недовольные голоса, и вдруг, в какой-то момент начинается невероятное. Все хором кричат: «Вон», «Обманщики», «Где ваши карлики?», «Убирайтесь», топают ногами и свистят. Кто-то бегает между рядами, натыкаясь на стулья и топча чьи-то ноги, шаловливые мальчишки, воспользовавшись суматохой, дёргают за косички девчонок и вступают в потасовку друг с другом. С одинаковым до комичного выражением презрения на лицах покидает зал группа старшеклассниц. Учителя пытаются урезонить бушующую толпу, а красивая женщина-завуч Галина Владимировна Гвалия хмурит обычно приветливое лицо и предлагает несостоявшимся карликам свернуть выступление.
В школе ещё долго обсуждают случившееся, но в итоге никого не наказывают. В конце концов, зачем надо было обещать карликов, если в них не собирались превращаться?


- Убью зарэжу пут..льку отрежу, – заявляет Элгуджа Сигуа кузине Зареме, видимо не справляясь иначе, чем через эпатажную фольклористику, с отчаянным желанием обратить на себя её внимание. На ближайшей перемене кузина Зарема сообщает сидящей за соседней партой городской девочке о поведении Элгуджы. Сёстры долго удивляются и пожимают плечами. Но не тому, что Элгуджа позволил себе откровенно грубый и одновременно комичный словесный оборот, а тому, что он заговорил. Обычно Элгуджа молчит: и на уроках, и вне уроков, и в частых походах в Келасурский лес, и во время многочисленных мероприятий, и просто во время игр на широком асфальтовом поле школьного двора. Посовещавшись, сёстры решают не предпринимать никаких шагов по обузданию внезапно проснувшегося в Элгудже вулкана страстей до следующего раза, но следующего раза так и не наступает, потому что Элгуджа, по всей видимости, вложивший в высказывание весь хранившийся в нём запал, вновь возвращается в своё привычное молчание.
В десятой школе два сектора – абхазский и русский. Абхазский язык преподаётся лишь до четвёртого класса, затем обучение переводится на русский, а собственно абхазский преподаётся наряду с английским и немецким, как иностранный язык. В русском секторе в качестве национального языка преподаётся грузинский, но абхазы, борющиеся за свои права, начиная с пятидесятых годов, постепенно добиваются отмены преподавания грузинского языка в своих школах. Городская девочка и её кузина Зарема учатся в русском секторе, в отличие от своих младших – сестры Тамилы и брата Беслана, не говоря уже о родившейся у мамы Эвелины и папы Аслана много позже третьей сестры, Жанны. Всё младшее поколение заканчивает абхазский сектор, там же учатся и дети сестры папы Аслана, тёти Тины – Лёня, Света и Марина Агрба.
Мама Эвелина и тётя Ира часто сокрушаются, что отдали старших дочерей в русский.
- И зачем мы перевели вас в русский сектор во втором классе? – дружно недоумевают они. – И абхазского не знаете, и грузинский не одолели, а русскому и так и так бы выучились.
Недоумение имеет основания. Тот же грузинский язык, преподаваемый Тиной Михайловной Гургенидзе, оседает в памяти учеников лишь в виде усвоенного кое-как алфавита и старательно зазубриваемых двустиший. Тина Михайловна, очень полная и добродушная женщина в чёрном, по поводу учебного процесса не сильно отягощается, и сводит его лишь к формальным признакам. Живёт она в интересном доме, выстроенном на заре века у самого подножия Сухумской горы. Добраться туда сложно, но накануне важных контрольных работ мама Эвелина обращается к Тине Михайловне, как к коллеге за помощью, и тогда городская девочка наносит визит к ней домой. Вскарабкавшись по крутому подъёму старой части города, она долго топает по деревянным лестницам старинного многоквартирного дома, то ли на второй, то ли на третий этаж, и, не забывая любоваться открывающимся из окон невероятно красивым видом, садится за вытянутый деревянный стол и делает вид, что готовится к предстоящему испытанию.
Та же история происходит по математике. Нина Антоновна Ладария – гроза класса, и одновременно добрейшей души человек, не может отказать маме Эвелине в просьбе, поэтому городская девочка периодически навещает и её. Городская девочка ничего не соображает в математике, а позже, и в физике, и в химии, и сделать что-то, чтобы наставить её на светлый путь познания точных наук, практически невозможно. Но мама Эвелина не теряет надежды обучить дочь ещё очень долго – аж до восьмого класса, поэтому городская девочка с покорностью приговорённого к казни периодически берёт уроки по математике вне занятий в школе. К Нине Антоновне надо либо долго идти пешком, либо ехать на троллейбусе. Она далеко живёт – на Тбилисском шоссе, недалеко от станции Келасури, прямо за железнодорожной эстакадой, прошивающей столицу Абхазии насквозь и считающейся по сей день уникальным памятником сталинской архитектуры. В отличие от добродушной Тины Михайловны, Нина Антоновна никогда не отлынивает от занятий, поэтому не позволяет городской девочке болтать со своей дочерью Олей, которая учится в том же классе, что и городская девочка, но, в отличие от неё, прекрасно разбирается в математике.
- Работаем, – говорит Нина Антоновна, и начинает двухчасовой марафон по цифрам.
Городская девочка слушает объяснение, старательно выводит формулы, вновь слушает, неуверенно отвечает на вопросы и не может отделаться от чувства стыда.
Городской девочке стыдно, что она мучает Нину Антоновну, и она ненавидит себя за то, что степень усилий, прилагаемых мамой Эвелиной и Ниной Антоновной в деле усвоения ею математики, прямо противоположна результату. Более того, чем больше усилий – тем хуже результат.
Совсем другое дело по литературе, а также по географии. Городская девочка обожает эти предметы и охотно принимает участие в их усвоении и обсуждении, как в школе, так и дома. Классная руководительница, и, по-совместительству, преподаватель русского языка и литературы, Нина Ефимовна Красинская, не устаёт нахваливать городскую девочку, хотя попутно всегда отмечает её неугомонный нрав и полное неумение тихо вести себя на уроках. Но на уроках географии городскую девочку не слышно и не видно, а любимейший всем классом учитель географии Геннадий Львович Кагья, однажды даже два раза за неделю вызывает её к доске по поводу одного и того же материла – про все виды почв Советского Союза.
- Сложный материал, – говорит Геннадий Львович, глядя на учеников сквозь очки с толстенными стёклами. – Вот, Джикирба его освоила, пусть и вам расскажет. Кто знает, может вдвоём с ней до вас достучимся? Вам голова вообще-то не только для того дана, чтобы шапку носить.
Такие же очки с толстыми стёклами носит и мама Геннадия Львовича, врач-педиатр. Городская девочка знает об этом, потому что Геннадий Львович и его мама живут с ней в одном дворе.
Однажды, на празднике Девятого мая, городская девочка видит Геннадия Львовича в его любимом пиджаке старинного кроя с квадратными плечами – а он носит только такой фасон – со множеством орденов и медалей. Она потрясена увиденным, и потом долго не может связать сурового и совершенно не героического внешне человека – среднего роста, с лысой головой и в круглых очках в чёрной оправе с толстыми линзами, с его же героическим прошлым. Городской девочке кажется, что ветеран – а что Геннадий Львович ветеран войны, сомнений никаких быть не может – как минимум, должен ходить в форме и постоянно рассказывать истории про атаки и нападения. Городская девочка недоумевает. Почему Геннадий Львович ни разу не рассказал им про своё героическое прошлое? И почему никогда не надевает форму? И главное – почему лишил их возможности послушать себя, наверняка самого остроумного человека в их жизни?
«Ну что, Званбай, опять делал бай-бай?», – спрашивает Геннадий Львович у вечно опаздывающего на первые уроки Кости Званбая.
И класс ложится.
Иногда Геннадий Львович заболевает и не может посещать школу, и тогда уроки географии ведёт Виктор Евгеньевич Александров. С высоты прожитых лет городская девочка уже может точно сказать, что знает, как выглядел бы былинный богатырь Алёша Попович. Он бы выглядел как Виктор Евгеньевич: стройный, высокий, с благородным лицом защитника, белокурыми вьющимися волосами, и чертами лица, вполне подходящими для сравнения не только с былинным богатырём, но и для описания какого-нибудь сказочного князя.
Князь Гвидон мог бы быть таким, к примеру.
Одним словом, красавец.
К тому же, Виктор Евгеньевич, как и положено богатырю, всегда одинаково спокоен, и кажется, что ничего и никто не могут вывести его из себя. Мягким обволакивающим голосом он завораживает обычно шумный и непослушный класс, околдовывает его, и погружает в оцепенение, которое стряхивается лишь со звонком. Во время долгих сорока пяти минут урока никому даже в голову не приходит шалить или разговаривать, к тому же времени шалить или разговаривать у той же городской девочки – обычно основной возмутительницы спокойствия в классе – не остаётся вовсе. Надо любоваться Виктором Евгеньевичем, а совмещать два столь разных дела она и по сей день не научилась.
Английский язык в школе преподают два педагога – Берта Романовна Ламм и Гюли Абдуловна Искандер. В классе, где учится городская девочка, преподаёт Гюли Абдуловна, что кажется большой удачей любящим отлынивать ученикам, ведь Берта Романовна славится на всю школу своей бескомпромиссностью. Городскую девочку поражает своей редкостью фамилия Гюли Абдуловны – Искандер. О том, что Гюли Абдуловна – родная сестра писателя Фазиля Искандера, городская девочка узнает, точнее, осознает, гораздо позже. А пока преподаватель английского интересна ей, как обладательница редкой красоты серёг. Великолепные каплевидные рубины цвета «голубиная кровь» обрамлены бриллиантами огранки «роза», и городская девочка не в силах оторвать от них глаз на уроках. Нет, она понятия не имеет о том, что такое «голубиная кровь» и огранка «роза», знания эти придут много позже, но падкая на красоту во всех её проявлениях с самого нежного возраста, она с ненасытностью исследователя не устаёт любоваться прекрасным изделием.
Гюли Абдуловна и сама невероятно красивая женщина – из тех, кого в восточной поэзии сравнивают с волшебницами-пери. Волоокая, с разлётом густых бровей, яркими губами, ямочками на припухлых от природы щеках и пышными волосами, приподнятыми впереди по моде тех лет. У Гюли Абдуловны потрясающий смех и низкий выразительный голос, и городская девочка и кузина Зарема спорят между собой, кто красивей – она или преподавательница немецкого языка Лейла Нектариозовна Чаргейшвили. Спор этот ни о чём, ведь Лейла Нектариозовна хороша собой совсем в другом стиле, не в восточном. Она высокая, белоснежная, с крупным «княжеским» телом, мелкими чертами лица и удлинёнными зелёными глазами. К тому же, у Лейлы Нектариозовны светлые волосы. А ещё она богата, что в те годы большая редкость.

- Хорошая женщина Лейла, очень хорошая. И любит нас с Ирой. И мы её любим. Но страшная националистка!

Мама Эвелина делится с папой Асланом трудностями совместного общения абхазов и грузин. Годы сталинского триумфа сослужили грузинам своеобразную службу, поэтому они верят в сказочный миф о том, что Абхазия – это Грузия, а абхазы либо случайно здесь оказались, либо вообще тоже грузины, но почему-то забыли об этом. И что надо-то всего ничего – просто обучить всех грузинскому языку и уговорить поверить в подлинную, а не якобы придуманную абхазами историю Абхазии.
- Чвени Бичвинта (наша Пицунда), – страстно заявляет Лейла Нектариозовна во время учительских посиделок в просторном, полном света и воздуха помещении учительской.
«Умели строить!», – сказала бы повзрослевшая городская девочка о помещении учительской, имея в виду утраченный к сегодняшнему дню флёр дореволюционного архитектурного и строительного качества предков, но пока, лишённая по малолетству способностей к архитектурно-историческим обобщениям, она просто фиксирует огромные окна, из которых не доносится шум улицы, крепкие, сделанные из качественного дерева оконные рамы, высокие потолки – обязательный атрибут всех дореволюционных построек и большой объём пространства, в котором свободно умещаются два широких, крытых сукном деревянных стола со стульями с обеих сторон, и шкафы-стеллажи с книгами и прочей школьной атрибутикой.
- Чвени Бичвинта, чвени Сохуми, чвени Сотча! – продолжает топтать национальную гордость подруг Лейла Нектариозовна. – И не обижайтесь, девочки. Здесь всё наше, всё!
- А Сочи причём? – пытается защитить сопредельные территории от посягательств Лейлы Нектариозовны тётя Ира.
- А Сотча тоже был нашим! – гордо заявляет Лейла Нектариозовна. – До Туапсе было наше царство!
- Зато абхазцы владели Грузией со столицей в Кутаиси, – вынимает из запасников самый убойный в межнациональных спорах аргумент тётя Ира.
- И до Туапсе были наши земли, – дополняет историческую правду мама Эвелина.
- А потому что вы тоже были грузинами, – не моргнув глазом, отвечает Лейла Нектариозовна.
- Как это, грузинами? – поражаются сёстры.
- Да, были! – уверенно заявляет Лейла Нектариозовна. – Но потом забыли об этом. И знаете, почему?
Она понижает голос до шёпота, наклоняется к сёстрам поближе так, чтобы они слышали аромат дефицитных духов, которые в зажиточной семье Лейлы Нектариозовны являются нормой, и произносит заговорщическим тоном:
- Вас коммунисты заставили, а ваш Лакоба им потакал.
- Видимо потому вы его и отравили, – насмешливо дополняет вывод подруги тётя Ира. – Хотели, видимо, нас защитить.
Но Лейлу Нектариозовну подобные доводы не смущают. Она лишь машет рукой и говорит:
- Пошла я на урок.
Тем не менее, она настоящий друг. Когда придёт время искать для поступившей в консерваторию городской девочки жильё в Тбилиси, со всем, свойственным представителям её народа противоречием в сочетании националистической оголтелости с широтой души, Лейла Нектариозовна предлагает поселить городскую девочку в квартире своей единственной дочери, уехавшей на три года с мужем на заработки в Индию. И не берёт никаких денег за постой.
- Я разве возьму с тебя деньги, Эвелина? – с характерным акцентом спрашивает она своим низким голосом. – Даже не думай об этом. Поживёт там, пока Марина не вернётся, а потом найдёшь Эличке другое жильё.
И городская девочка живёт целых три года в квартире, расположившейся в добротном, сталинской постройки доме, в самом престижном районе грузинской столицы – Ваке, на улице имени композитора Палиашвили, в компании с ещё двумя сухумчанками – студентками медицинского института, Мариной и Нанули Шония.
Она и потом целый год проживёт в Ваке, но уже в другой квартире, на противоположной стороне которой, через небольшой двор, живёт артист театра и кино Эроси Манджгаладзе. Более всего на свете, по мнению городской девочки, сложившемуся в результате наблюдений, артист Эроси Манджгаладзе любит вечерние посиделки с обязательным многоголосным пением. Окна в его квартире обычно распахнуты настежь, и городская девочка и её подруга Лика Шапковская часто сидят у окна и слушают доносящееся оттуда пение.
Артист Манджгаладзе всегда солирует и городская девочка, наверное, не слышала пения лучше. А может ей просто так казалось там, в тихом внутреннем дворе тихого, засаженного акациями и платанами тифлисского квартала?

Всё усложнявшиеся с каждым десятилетием грузино-абхазские отношения держит под неусыпным контролем советская власть. Первый секретарь обкома традиционно абхаз, его заместитель – грузин, причём, как правило, его присылают из Тбилиси, дабы подчеркнуть прямую зависимость автономии от промежуточного республиканского хозяина. Следующим по важности лицом в иерархии партийной власти выступает этнический русский. Он олицетворяет собой как основную, объединяющую все народы Советского Союза русскую нацию, так и национальные меньшинства пёстрого конгломерата населяющих республику этносов. Министерские должности в исполнительской власти, начиная от председателя совета министров, тоже принадлежат грузинам, кроме традиционно «абхазской» должности министра культуры. Правда, после случившихся в республике волнений, когда абхазы выходят на всеобщий сход в селе Лыхны и требуют уравнять их права с грузинским населением, мотивируя это тем, что у грузин помимо Абхазии есть целая своя Грузинская ССР, а у абхазов больше ничего нет, и им грозит этническое угасание, в политбюро ЦК КПСС принимают решение по расширению прав национального абхазского меньшинства. Абхазы получают право на свои университет и телевидение, а папу Аслана даже назначают заместителем министра финансов республики.
Закрывается и преподавание грузинского языка в абхазских школах – остаточное явление тотальной грузинизации абхазских школ, происшедшее ещё во времена большого террора.
Мама Эвелина давно работает по своей непосредственной специальности – учителем русского языка и литературы. Она классный руководитель в классе, где учатся её средняя дочь Тамила, кузен городской девочки Бесик Агрба, сын Гюли Абдуловны Сандрик Аршба и многие другие... – Беслан Авидзба, Инна Аргун, Шазина Агрба, Темур Гобечия, братья-близнецы Аслан и Беслан Харазия, Рита Допуа, Гули Джения, Марина Авидзба, Фатима Камкия, Майя Гумба, Лика Кварчелия, Темур Папба, Ирина Ахуба...
Эх, была бы возможность перечислить всех по именам. Городская девочка, как это и свойственно в отрочестве, не особенно интересуется учениками младших классов, более того, даже параллельные с её классом потоки – классы «А» и «Б», не попадают в фокус её зрения практически совсем. Она и класс, где училась сестра Тамила, вряд ли знала бы так хорошо, чтобы помнить имена одноклассников сестры, если бы не мама Эвелина. Классная руководительница, она ежедневно рассказывает о своих подопечных дома и в посиделках с тётей Ирой, обсуждает их сильные и слабые стороны, советуется с более опытной старшей сестрой по методам общения с ними, зачастую они спорят, отстаивая каждая свою точку зрения. Городская девочка вольно или невольно вовлечена в этот процесс, и, зная подопечных мамы Эвелины по именам, вместе с ней сопереживает их промахам и радуется их успехам.
Мама Эвелина очень строгий преподаватель и своей принципиальностью напоминает городской девочке Нину Антоновну, её собственного преподавателя по математике. Она постоянно проводит во вверенных ей классах контрольные различной сложности, а на лето выдаёт внушительный список внеклассного чтения и осенью требует подтверждений в его усвоении.
Городская девочка вспоминает долгие вечера, когда мама Эвелина проверяет контрольные работы. Рядом с ней стопка, а то и больше, тетрадей, лицо освещено настольной лампой. Периодически она подзывает сестёр и зачитывает им наиболее впечатлившие её отрывки из школьных сочинений, ведь у неё немало замечательных учеников: Арда Инал-Ипа, Инна Ахба, Вова Аргун, Асида Ломия...

Многие учащиеся десятой школы сосредоточены по месту жительства в одном с городской девочкой районе – в той части столицы, которая считается старой, поскольку на заре дореволюционного строительства Сухума наиболее активно застраивалась домами зажиточных горожан.
Учатся в десятой школе и дети из других районов города, иногда даже из весьма отдалённых от неё адресно.
Среди соседей городской девочки немало одноклассников. Это Ира Соколова и Лариса Чкадуа, Джоник Рштуни и Сусанна Аветисян, Люда Мистакопуло и Тарик Микеладзе, Ира Николаиди и Эдик Мовсесов.
В сторону сухумских кварталов Чанба, Турбазы и Келасури, живут Костя Званбая, Марина Кортава, Элгуджа Сигуа и Оля Ладария, в сторону центра, в многочисленных сухумских дворах – Саша Мостовой, Миша Походенко, Таня Козак, Илюша Константиниди и Саша Зеркалов. На улице Фрунзе, рядом с центральной площадью имени Ленина живёт кузина Зарема, недалеко от неё Вася Строков, в районе сухумской набережной – недолго проучившаяся в классе красавица Эля Мдивани.
Далеко, аж за железной дорогой, что в сторону вокзала, живёт Тамаз Лакербая, там же, но ближе к сухумскому рынку, Русик Джонуа.
В различных местах города рассыпаны и другие адреса, по которым можно найти одноклассников городской девочки.
Гена Николаенко, Саша Калиниченко, Боря Пиастро, Владик Заславский, Ира Пахомова, Коля Прус, Саша Маршания, Асканаз Сетрикян, Лаврик Джелия, Гуля Ягунова, Кнаабей Салакая, Галя Воронова, Эвридика Килаберия…
В седьмом классе появится Игорь Дорохов. Их двое, второгодников, но память сохранила только его образ. Высокий, долговязый, с острыми чертами лица, он заходит в бушующий в ожидании запаздывающей учительницы класс со словами:
- Идёт…
Класс замирает, кто-то бежит к своей парте, городская девочка одёргивает перекосившийся в полу-игре-полупотасовке фартук…
Тут Игорь победно завершает фразу:
- …по крыше воробей!
И класс вновь срывается в штопор.
Верхом безобразия считается уйти с урока. Помнится, класс уходит с урока рисования, потому что ни в грош не ставит учительницу, юную и хрупкую, с неслышным голосом и миндалевидными глазами. Класс ходит ходуном на её уроках, потом и вовсе начинает сбегать. И маршрут побега один – в соседний парк.
- Почему вы сбежали и кто был зачинщиком? – вопрошает Нина Ефимовна на собрании, устраиваемом обычно на следующий день после побега. – Я догадываюсь, кто это мог бы быть, но вы должны сами признаться.
Нина Ефимовна оборачивает белокурую голову в сторону завуча Галины Владимировны.
- Понимаете, что происходит? У них круговая порука в классе! Они друг друга не выдают!
Но опьянённый упоительным чувством единения класс дружно молчит.

Ближе других одноклассников к городской девочке живёт Ира Соколова. Прямо напротив, в небольшом доме старинной постройки, с фронтоном в виде дорических колонн и вытянутым внутрь по сухумскому городскому обычаю приусадебным участком.
Подруги по детству целыми днями играют в классики и бегают наперегонки, что для не склонной к спортивности городской девочки, как правило, завершается проигрышем, так как Ира и прыгает лучше и бегает быстрей. Её мама, тётя Софа, изумительная мастерица на все руки: она и портниха, и вышивальщица, и кулинар, и к тому же, красавица, поэтому городская девочка по своей давней привычке исподтишка любуется ею. Красавица и старшая сестра Иры, тёзка городской девочки, Эля. Красота Эли не вызывает в её сестре Ире, тоже по мнению городской девочки, очень симпатичной девчонки с великолепными русыми косами, никакого ожидаемого чувства соперничества. Напротив, Ира восхищается сестрой, и однажды даже пытается нарисовать для городской девочки её фигуру, чтобы путём наглядности рисунка объяснить и ей, и себе самой, феномен красоты. И даже, может быть раскрыть тайну её притягательности.
Притягательность Элиной красоты доставляет немало хлопот всему семейству – и бабушке Любови Михайловне, сосланной когда-то в процессе раскулачивания с родных степных станиц в далёкую Абхазию, и отцу Иры – дяде Володе, бывшему саксофонисту, ушедшему в поисках заработков в дальнобойщики, и красавице тёте Софе. Но, в особенности, самой Эле.
По будням и выходным дням, по праздникам и на каникулах, возле калитки дома Соколовых дежурит группа Элиных воздыхателей. Периодически дядя Володя выходит на улицу, и зычным, закалённым профессией дальнобойщика голосом, гоняет воздыхателей во все тяжкие. Воздыхатели рассасываются, но ненадолго, и вскоре объявляются вновь. Некоторые из них, наиболее активные, пристают к прохожим в поисках номера телефона похитившей их сердца красавицы, кто-то преследует Иру с просьбами посодействовать в трудном деле доступа к старшей сестре. Даже городской девочке, если она попадается на глаза воздыхателям выходящей из дома Соколовых, приходится отбиваться от назойливых расспросов…
Что… Где… Как бы увидеть… Помоги… Я в долгу не останусь…
На фотографиях – а в те времена рассматривание семейных альбомов считается одним из основных развлечений – красавица Эля выходит удивительным образом хуже, чем в жизни. Чёрно-белая фактура размывает бархатистость глаз с удлинённым разрезом, скрывает манящие очертания ярких губ, глушит дерзость вызывающе высокого лба. Даже вздёрнутый игриво нос кажется не таким вздёрнутым и не таким игривым. Снимки не в состоянии передать ни королевской осанки, ни стройности бесконечных ног, ни девичьей упругости груди, ни живости взгляда. Именно на примере Эли городская девочка впервые для себя открывает феномен, который фотографы и режиссёры определяют как «любовь камеры».
Элю камера не то чтобы не любит, а, скорее, любит не до конца.
Красота делает Элю Соколову городской знаменитостью и даже порождает моду на составление словесных рейтингов местных красавиц в среде досужих кумушек и подрастающих школьниц. Рейтинг, к удивлению многих, в том числе, и городской девочки, даже втайне не мечтающей в него попасть, оказывается совсем не маленьким, но с Элей соперничества не выдерживает никто, и она уверенно возглавляет в нём первое место ещё много, очень много лет.
Городская девочка и сегодня отдала бы ей первое место. Так сказать, по совокупности достоинств.
Периодически в ухоженный уютный сад Соколовых приходят и одноклассницы Эли – Мира Читанава, Ира Марр, и кто-то ещё, чей образ, к сожалению, стёрся из памяти. Все они красиво одеты, особенно Мира Читанава, и городская девочка мечтает вырасти и купить себе такой же костюм, как у неё – из крупного вельвета с золотыми пуговицами и короткой по моде тех лет трапециевидной юбкой.

Если среди девушек десятой школы, и не только школы, первой много лет остаётся Эля Соколова, то среди парней, без сомнений, самый красивый – Адгур Инал-Ипа.
Мужская красота в те годы воспринимается скорее, как причина удивиться и даже испытать некоторую неловкость, будто ты явился свидетелем совершенной кем-то ошибки, которую было бы неплохо исправить. Например, сгладить будто нарисованные черты, приглушить яркость красок, исказить или искривить изящество линий. Во всяком случае, именно так мог высказаться о собственных внешних достоинствах сам Адгур, если бы его спросили об этом. Всеобщее внимание угнетает его, воспринимается чуть ли не как попытка принизить мужское начало. А словесное признание достоинств внешности и вовсе может вызвать резкую ответную реакцию, сколь неожиданную – а Адгур воспитанный сын интеллигентных родителей – столь и шокирующую из-за несоответствия ожиданий. Городская девочка однажды становится свидетельницей ссоры между некой учительницей, имеющей неосторожность высказать Адгуру своё восхищение, и его классной руководительницей, Ириной Левановной Тужба, тётей Ирой.
- Хочу пожаловаться, Ира, на твоего ученика, – с порога учительской громко заявляет взъерошенная только что происшедшим инцидентом учительница.
- Что случилось? – спрашивает тётя Ира, с одной стороны готовая тут же бежать в класс, чтобы урезонить обидевшего коллегу ученика, а с другой грудью встать на его защиту: это её класс, её дети, и она готова биться за них до конца.
- Нахамил мне, представляешь? – сообщает учительница.
- Кто? Кто нахамил? – пускается в расспросы тётя Ира.
- Адгур, представляешь? Не ожидала, что он способен так разговаривать, не ожидала!
- Какой Адгур? Дзидзария Адгур? Что он натворил? – волнуется тётя Ира, вспомнив о склонности названного ею ученика к самостоятельности суждений.
- Причём тут Дзидзария? Нет, не он. Другой. Его дружок, они всегда вместе ходят.
- Инал-Ипа?..
В учительской становится тихо, так как история про нахамившего учительнице Адгура выглядит настолько неправдоподобной, что кажется присутствующим выдуманной.
В голосе тёти Иры появляются ледяные ноты.
- Этого не может быть. Адгур очень воспитанный мальчик, он никогда бы себе ничего подобного не позволил.
- И, тем не менее, нахамил. Я только взяла его за щёки, потеребила их, и сказала - «ах ты, красавчик!». А он, представляешь, нахамил в ответ.
- И как именно он нахамил?
- Он сказал мне "Бе-бе-бе!". Мне! Взрослому человеку! Учительнице!
- Адгур не мог так поступить! – окончательно определившись, на чьей она стороне, заявляет тётя Ира. – Это невозможно. Ты что-то путаешь.
- Я путаю? То есть, я, по-твоему, сумасшедшая?
- Я не говорю, что ты сумасшедшая, но ты что-то путаешь, – стоит на своём тётя Ира.
- Нет, ты именно это сейчас и говоришь, Ира, что я сумасшедшая!
- Адгур Инал-Ипа – сын интеллигентных родителей. И Адгур Дзидзария тоже, – будто не слыша учительницу, продолжает защищать подопечных тётя Ира. – Все мои ученики – дети интеллигентных родителей, у меня весь класс замечательный: и Бэллочка Тарба, и Людочка Отырба, и Ларочка Кация, и все остальные тоже. Поэтому я считаю, что ты что-то путаешь.
- Причём тут твои ученики? Я совсем о другом говорю! Ладно! Как знаешь! А мне здесь нечего больше делать! – восклицает учительница, и, демонстративно хлопнув дверью, покидает учительскую.
Они даже не общаются друг с другом какое-то время – тётя Ира и та учительница, настолько велика обида последней на встречное непонимание. И тётя Ира поговорит с Адгуром, и попросит его сдерживать свои эмоции в обществе взрослых, но сделает это тихо, чтобы никто из окружающих не заподозрил, что она, конечно же, поверила словам учительницы, но просто не стала сообщать ей об этом. Лишь мама Эвелина и городская девочка, вечно вертевшаяся под ногами взрослых в стремлении как можно дольше слушать их беседы – а особенно интересно слушать тётю Иру, поскольку она великая рассказчица – знают об их разговоре. И, возможно, родители Адгура тоже знают, но это городской девочке неведомо.
Надо сказать, инцидент не останавливает ту учительницу в её стремлении поклоняться ангельской красоте Адгура. Сколько раз, как только звенел звонок на перемену, она вскакивает и бежит в коридоры, либо на школьный двор – полюбоваться.
Так и говорит под общие улыбки:
- Ой, звонок! Побежала-ка я на свою любовь смотреть!
И городская девочка очень хорошо понимает в этот момент ту учительницу. Падкая на красоту не меньше неё, она будет выходить в пространство школьных коридоров в поисках Адгура целых три года – с первого по четвёртый класс. А потом привыкнет к нему, привыкнет к его видимому равнодушию, и к окружавшему его всеобщему восхищению. И к его вечной занятости чем-то своим, мальчишечьим, тоже привыкнет.
Только к глазам его, очень синим глазам, в которых ярким огнём горит какая-то неземная одухотворённость, так и не сможет привыкнуть. И никто из тех, кто его знал, по её стойкому убеждению, тоже не смог. Есть вещи, которые так и не становятся привычкой в силу своей исключительности. Они всегда фетиш, всегда культ, всегда сакральны.
Если бы пуля снайпера, уложившего Адгура на вечный покой в 93-ем году во время последней битвы могла заглянуть ему в глаза. Если бы она могла…

А вот ещё история, которую можно увидеть и в другом рассказе-воспоминании, "Падение".

В четвёртом классе городскую девочку случайно сбивает с ног ученик шестого класса, Старых. Оба бегут через школьный двор после прозвеневшего уже в третий раз звонка, городская девочка по диагонали налево, Старых по такой же диагонали направо. Крупный, на две головы выше городской девочки, Старых сносит её, как пушинку, и, буркнув слова прощения, мчится дальше: страх опоздать на урок сильней порыва остановиться и помочь. Городская девочка тоже спешит, но когда она пытается встать, острая боль в плече приковывает её к асфальту сильней любых цепей.
В травмпункте, куда городскую девочку доставляет вызванная кем-то карета скорой помощи, её осматривает молодой врач с приятными манерами и обходительностью в голосе. Своим поведением врач вгоняет в ступор привыкшую к суровой торопливости врачей маму Эвелину, и она ещё долго вспоминает его, и приводит в пример дочерям в качестве образца поведения. Обходительный врач ставит городской девочке диагноз «перелом ключицы» и её заковывают в гипс на долгих два месяца, затем заменяют гипс на защитные шины, отчего со стороны создаётся впечатление, что на спине городской девочки образовался горб. Городской девочке её новое состояние кажется почти героическим, к тому же, не надо носить школьную форму, а можно ходить на уроки в специальном платье-халате на пуговицах. Платье-халат из байки, с ярко-красным мелким рисунком, и щеголяя в нём по бесконечным школьным коридорам, городская девочка то и дело ловит на себе любопытные взгляды.
Не каждый день можно встретить школьницу в байковом платье-халате и с внезапно отросшим горбом на спине.

Однажды одноклассник городской девочки Тамаз Лакербая отзывает её в сторону, и сначала просит не обижаться, а потом сообщает, что у мальчиков вышел спор насчёт её горба.
- Мы разделились. Тарик и Русик говорят, что твой горб навсегда, а другие, что временно. Скажи, как есть, только не обижайся, пожалуйста. Не обидишься?

Городская девочка с жаром принимается убеждать Тамаза, что горб этот – не горб вовсе, а резиновые шины вокруг плеч, и, чтобы он поверил её словам, расстёгивает верхние пуговицы халата и показывает ему шины, и даже просит потрогать их. Но Тамаз наотрез отказывается щупать шины, он уже убедился в том, что горб временный и явно рад этому обстоятельству. В свою очередь, городская девочка не кажется себе ни героической, ни особенной, и с той поры считает каждый день до того времени, когда шины можно будет наконец снять.
 
Ключица срастётся в итоге, но срастётся неровно, и так и останется слегка выпуклой навсегда.

- Лудмила, Лудмила, усё пропало, Лудмила!

Мамия Берикашвили, огромный человек с вечной папиросой в зубах, композитор и автор музыки к первой детской абхазской опере под названием «Верные друзья», нервничает накануне премьеры на генеральной репетиции в городской филармонии. Ещё бы. Оперу предстоит показать в Тбилиси на республиканском смотре детских коллективов. В основу сюжета взяты абхазские сказки, главные партии в опере тоже поют абхазы (в памяти сохранился очень выразительный Вилли Чакмач-Оглы (ипа) в партии Мазлоу). Роли цветов танцуют девочки из балетной студии при детской спортивной школе, почти все они ученицы десятой школы. Партии лесных чертей исполняют ученицы хореографа Людмилы Чихладзе, а на главную ведьму назначена её дочь, ученица второй русской школы, Ира Дементьева, оказавшаяся и отличной актрисой, и танцовщицей, и певицей. Хор, а также лесное зверьё – зайчики, лисички, и пара медвежат, тоже представлены учениками десятой школы, да и весь репетиционный процесс проходит в её стенах, в уже упомянутом актовом зале.
Городская девочка - ученица то ли пятого, то ли шестого класса. Она, и другая ученица школы, Ира, дочь Ромы Агрба – колоритного сухумца, известного на весь город обаятельного человека – играют тех самых медвежат, оркестром дирижирует Олег Горгадзе, сын директора Сухумского музыкального училища, Шалвы Горгадзе, которому собственно и принадлежит идея создания первой абхазской детской оперы.
В чудесные дни репетиций, и, в особенности, в дни выступлений, городская девочка прочувствует магию сцены и навсегда отравится ею. Увы, она так и не станет артисткой. И ей бесконечно жаль, что не станет. Память о волшебстве сцены, о запахе пыли от бархатных портьер, энергии кулис и энергии, исходящей от зрителя останется жить в ней волнующим воспоминанием навсегда.

В один из годов учёбы десятой школе исполняется сто десять лет. В честь юбилея, в стену, что со стороны улицы Лакоба, встраивают капсулу с посланием к потомкам. Городская девочка находится в толпе, окружившей плотным кольцом угол стены, куда уже встроили небольшую гранитную табличку, с обещанием вскрыть её в далёком 2017-ом году. Она считает про себя, сколько ей будет в 2017-ом и ужасается цифре. Воображение рисует картину, в которой неизвестные, но без сомнения, счастливые потомки торжественно вскрывают капсулу, вынимают оттуда написанные далёкими предками письма и послания к ним, и рассматривают фотографии, среди которых есть и общий снимок с городской девочкой, бывшей во времена закладки капсулы председателем совета дружины школы. Потомки оборачиваются к приглашённой на торжества городской девочке и видят её: старую, с седыми завитушками на голове, в нарядном, но строгом костюме. Городская девочка силится представить себя старой, с седыми завитушками на голове, но, сколько не старается, не может. Юное воображение отказывается погружаться в удручающую картину старости, пусть даже торжественной и почётной, и городской девочке остаётся лишь сожалеть, что фотография с нею сохранится в вечности только здесь, в этой скромной капсуле, а не в послании к звёздам, к примеру.
Э-х-х, вот если бы к звёздам.
А капсулу вскрыли гораздо раньше, говорят. Но это другая история, в которой нет места городской девочке.
Память отказывается помнить плохое, отделяет его от бытийной радости, уводит в сторону от заскорузлостей жизни, открывает лишь край тяжёлой завесы тёмного. Мир детства и отрочества видится светлым, полным воздуха, перенасыщенным цветовой палитрой, брызжущим энергией народившейся жизни. Эпизоды плохого, а его тоже достаточно, обрывочны, фрагментарны, они отказываются складываться в целостную картину. Всплывают лишь подробности не всегда устроенного быта, медленное из-за отсутствия информации расширение мировоззренческих горизонтов, и, конечно же, имена тех, кто не смог распорядиться своей жизнью, расстроил её, разбил на части, отправил в вечность, не дождавшись естественного угасания.
Вспоминается своей необычностью в условиях тогдашнего тотального контроля эпизод бойкота. Десятые классы бойкотируют уроки из-за конфликта, случившегося у педагога (а может и не педагога, а завуча или директора, детали ускользнули уже из памяти) с учеником десятого класса Леваном Надарейшвили. Они сидят на лавочке на школьном дворе во время уроков, сменяя друг друга в демонстративной вахте протеста. Память зацепила некоторых: Наташу Красинскую, Гену Харазия, Адгура Инал-Ипа, Адгура Дзидзария, Лелу Хубутия, Гурама Гардапхадзе, Марину Какалия, Бесика Дзяпш-ипа. И блестящего по оценке мамы Эвелины ученика по фамилии Шапиро.
Как его звали?
… Ещё запомнились Лиана Жанава и Манона Бжания. Наверное, потому, что они подруги и всегда ходят вместе. И конечно множество других, старшеклассников, в основном, но и те, кто учился в младших классах, тоже мелькают периодически перед мысленным взором.
Вспоминая учеников, как пройти мимо учителей. Замечательных и не очень, ярких и просто тружеников, спокойных и взрывных, бескомпромиссных и философов, физиков, химиков, математиков, филологов, географов, историков, учителей рисования и преподавателей труда – большой и, как помнится городской девочке, дружный коллектив, сплочённый высокой миссией служения лучшей школе республики.
Без сомнения, они были убеждены в этом!
Нелли Маргания, Аза Смирных, Алла Степаненко, Августа Николаевна, Людмила Чичельницкая, Борис Массальский, Галина Алания, Нина Щербакова, Нина Агрба, Валентина Тарба, Шалико Какалия, Фатима Ашхаруа,Вера Москалёва, Алла Бадия, Нина Бжания, Валентина Миканба, деловод Иза Хонелидзе…
Божественно красивая Ада Шлаттер, первая жена писателя Георгия Гулиа. Зелёные глаза, гордая шея, тонкий профиль, лёгкая походка. Жаль, она быстро уехала из Абхазии. Кажется в Тбилиси…
Память плывёт, переводит стрелки, скачет по годам. Вновь первый класс. Идёт торжественная линейка первого сентября. Выпускники одиннадцатого класса (в те годы было одиннадцатилетнее обучение, которое вскоре заменили на десятилетнее), дарят первоклассникам книги, те в ответ вручают им цветы. Память выхватывает из скачущего по годам прошлого лица старшеклассников разных лет. Люда и Аида Агрба, Вика Чалмаз, Виолетта Маан, Лиана Джалагония, Валера Дзидзигури, Гудиса Дзидзария, Сергей Багапш, Олег Миквабия, Саид Таркил,  Заур Миквабия, Света Квициния, Бесик Джонуа, братья Шларба, Гули Кичба, Аслан Ашхаруа, Дата Пилия. Всплывают образы сестёр Даты – Гули и Шорены. На Гули белоснежная нейлоновая кофта с пышным жабо – писк моды тех лет...
Какими взрослыми видятся все старшие выпуски городской девочке. Недосягаемо взрослыми. Кажется, что она никогда не станет такой, а если и станет, то через целую вечность.
Всплывают в памяти пешие походы за город, бывшие обязательной частью школьного воспитания. Нина Ефимовна, непривычно домашняя на природе, в косынке, которая очень идёт её красивому лицу. Пузырящиеся на коленках треники пацанов, запах сосновой хвои в Келасурском лесу, опьянение физически осязаемым воздухом, Сухумская гора и потрясающий вид на город, открывающийся с её вершины. Могучие опоры телевизионной вышки, сменившей старую, слабую. Кажется, что они вот-вот взлетят. Изумительной красоты дорога среди разросшегося ухоженного парка, нарванные в охапку цветы. Ещё не пришло понимание хрупкости мира природы, да оно и сегодня многим неведомо. Девчонки плетут венки, а кто-то из мальчишек шутливо напяливает цветочную диадему на коротко стриженую голову под общий хохот остальных.
Вспоминаются школьные «вечера», как называли в те годы мероприятия, не относящиеся к официальным. Например, как «вечер», могли обозначить празднование дня восьмого марта, назначенное на выходной день. Или чей-то день рождения, справляемый не дома.
То ли четвёртый, то ли пятый класс. Очередной «вечер» проходит в актовом зале на втором этаже центрального корпуса школы. На столах закуска, кто-то пытается наладить магнитофон, Нина Ефимовна и родители суетятся, тут же толпятся не совсем ещё понимающие, как себя вести – то ли сидеть за столами, то ли бегать друг за другом, дети. Нет только мамы Эвелины, она занята на таком же мероприятии, но в другом классе.
Тётя Софа Соколова обнаруживает отсутствие скатерти на одном из столов и громко сокрушается по этому поводу, а так как городской девочке отчаянно хочется обратить на себя внимание взрослых, она берётся сбегать к Соколовым домой, чтобы принести недостающую скатерть. Правда, городская девочка не учитывает, что бежать придётся одной, так как дочь тёти Софы, Ира, увлечена мероприятием, и вовсе не собирается куда-то там бежать, даже в компании с городской девочкой. Бежать к Соколовым домой одной городской девочке ужасно не хочется, потому что скучно, но слово уже дано, и она спешит за скатертью, повторяя про себя напутствие:
- Детка, калитка не заперта, забежишь на кухню, скажешь Володе, что пришла за скатертью. Она там в комоде лежит, ну ты же знаешь наш комод. В верхнем ящике, сразу, как откроешь.
Городская девочка бежит выполнять задание не с центрального школьного выхода, а со стороны улицы Лакоба. Маршрут близкий и до боли знакомый: около трёх кварталов по прямой, пересечь две параллельные улицы – Энгельса и Церетели, и вот ты уже у цели. Она пересекает школьный двор, бежит к заднему выходу, что ведёт на улицу Лакоба через большие и обычно не запертые днём кованые ворота, и успевает пробежать примерно метров семь или десять. И проваливается в открытый канализационный люк, оставленный до лучших времён нерадивыми коммунальщиками.
Люк полон почти горячей и вонючей воды, но поднаторевшая в лазании по деревьям в деревенской своей жизни городская девочка успевает схватиться за металлический край обода. Параллельно падению возникает сильная боль в правой ноге: она явно поранилась об пронизывающие узкий жёлоб канализационного
пространства трубы. Трубы служат не только источником ранения, но и фактически спасают городскую девочку от гибели, ведь благодаря им она не проваливается внутрь полностью, а, опершись ногами, держится за край железного обода и во все глаза смотрит на трёх старушек, которые то ли проходят мимо неё, то ли сидят на лавочке в соседнем со школой дворе. Нет, скорее всего, проходят, ведь во дворе вроде нет лавочки…
Память отказывается фиксировать точность этого эпизода, но слова, которые городская девочка слышит от одной из старушек, помнятся очень чётко:
- Что за молодёжь пошла. Смотрите, куда эта девочка залезла!
Городской девочке стыдно за то, что она в очередной раз продемонстрировала свою извечную неловкость, поэтому она не осмеливается попросить старушек о помощи, а почему-то ждёт, что они сами догадаются предложить свои услуги. Но старушки то ли недогадливы, то ли, осуждая прыть современной молодёжи, не желают иметь с ней никаких дел. Вскоре их нет, они куда-то деваются, скорее всего, просто проходят мимо. Городская девочка подтягивается на руках и с трудом вылезает наружу. Она мокрая наполовину, на правой лодыжке сквозь белые гольфы проступают пятна крови: труба поранила ногу во время падения в двух местах. Но самое ужасное – не падение в мутную воду, и не ранение, и, тем более, не угроза недавней возможной гибели. Самое ужасное – это запах, который источает городская девочка после купания в мутной воде канализационного отверстия. Что делать? Вернуться в школу в таком виде, найти маму Эвелину и рассказать ей о случившемся она не хочет, чтобы не услышать справедливую отповедь про собственную рассеянность и неуклюжесть. Прийти обратно на «вечер», не выполнив задания и в таком виде – тоже. Городская девочка возвращается на широкий школьный двор и долго отмывает себя под краном прямо в одежде, что называется, «по верхам». Отмывая, внюхивается в воздух в надежде не слышать специфического запаха канализации, и когда запах вроде бы немного уменьшается, бежит исполнять задание. Она приносит скатерть, но вечер уже безнадёжно испорчен мыслями о возможном запахе, который продолжает, как кажется городской девочке, источать подол её красивого шерстяного платья. В конце концов, она решает не мучиться и уходит домой. На следующий день, на вопрос кузины Заремы, чего она так быстро ушла, она рассказывает правду. И понуро слушает раскатистый смех, которым кузина подводит итоги происшедшего с городской девочкой курьёза.
И действительно. Кому такое не скажешь – все засмеют. Искупалась в канализации.
А шрам на ноге от падения в канализационное отверстие так и не зажил. Маленькая вмятина, символ поспешности, памятник пустому детскому тщеславию.

Послевоенный Сухум, самое начало девяностых. Днём на полностью опустевших улицах можно встретить лишь бродячих животных, или редких, спешащих побыстрей исчезнуть прохожих. Ночами наступает со всех сторон страшная темень оставленного без электричества города. Власть не сразу наводит порядок, поэтому рыскают по затаившимся домам бандиты, грабят, бывает, что и убивают людей. Подобная картина не исключение. Все послевоенные города одинаковы, и им нужно время, чтобы нарастить новую плоть, обрести мышечную силу, задышать обновлёнными лёгкими.
Городская девочка только что приехала навестить маму Эвелину. Папа Аслан не остаётся в Сухуме, он уезжает в село, не выдержав прессинга расколовшегося на мелкие обломки прежнего мира. Зато мама Эвелина, напротив, полна энтузиазма и занята возрождением новой реальности. Назначенная властью директором четвёртой школы, она поднимает её буквально с нуля, находит своих бывших по десятой школе коллег по учительскому цеху – и завуча Галину Владимировну, и деловода, тётю Свету, и классную руководительницу городской девочки, Нину Ефимовну, и её же бывшего преподавателя в начальных классах, Инессу Михайловну Родионову, в соавторстве с которой вскорости напишет учебник по преподаванию русского языка в национальных школах… и многих других. Очень быстро мама Эвелина поднимет четвёртую школу на самый высокий уровень – до большого учительского коллектива, тысячи учеников, первых мест на возродившихся олимпиадах, и конкурса, чтобы попасть в её стены. Следом подтянутся и остальные школы. В их числе будет и десятая. Израненная и опустошённая потерями – многие из её выпускников не вернулись с фронта, среди них и лучшие из лучших, – обновлённая, полностью национальная в рамках новой послевоенной идеологии, она стряхнёт с себя пыль и грязь военного времени, заиграет новыми красками, заговорит множеством детских голосов.
 
- Понимаешь Эля, – со слезами на глазах делится с городской девочкой своими переживаниями мама Эвелина. – В Абхазию с войной в основном пришли бандиты и прочий сброд. А мы отдали лучших. Понимаешь, лучших! Мои ученики, ученики Иры, лучшие наши ребята отдали свои жизни! Это несправедливо! Так не должно было случиться!
- Война вообще несправедлива, – философствует умудрённая новым жизненным опытом городская девочка. – Война живёт по своим законам.
- Понимаю, но не могу смириться. Не могу.
- Давай, не будем больше об этом, мамуля. Ладно?!

В ту ночь у мамы Эвелины высокое давление и городская девочка не спит, беспокоясь за неё, поэтому, когда с улицы слышится характерный треск огня, она сразу же слышит его и, вскочив с постели, и слыша громкое биение готового к возможным неприятностям сердца, подбегает к окну.

Дом Соколовых только-только охватило пламя пожара, но это тот случай, когда сразу становится понятно, что даже все пожарные расчёты мира, появись они здесь, не смогут спасти постройку столетней давности от гибели. Освещённые пламенем пожара, смотрят, как уходит в небытие их прежняя жизнь, едва успевшие выскочить на улицу дядя Володя и тётя Софа. Вокруг них в беспорядке свалено несколько предметов – всё, что они успели вынести, когда со смежного с ними дома, где когда-то давным-давно жила семья Семерня-Шамба, а потом купили его другие люди, пришла в виде короткого замыкания беда.
Кто-то из прежних, оставшихся ещё с довоенных времён соседей, выходит к погорельцам с сочувствием. И даже приезжает пожарный расчёт, что удивительно в дышащем на ладан городе, и сквозь закрытое окно слышит городская девочка звук слабого насоса, едва-едва качающего воду из сохранившегося с довоенных времён уличного вентиля.
Она так и не сможет заставить себя выйти на улицу вслед за соседями. Просто простоит, замерев, до самого конца пожара у окна. Мелькнут было перед её мысленным взором картинки детства, но городская девочка тут же прогонит их от себя.
Когда пришло время разбрасывать камни, не стоит ворошить ушедшее.

Эпизоды прошлого мелькают, картинки сменяют друг друга, в ушах гудит от крика детских голосов и пронзительного звука школьного звонка. Вот выпал редкий в субтропиках снег и все бегут играть в снежки после уроков в парк Руставели. Ира Пахомова стала круглой отличницей, чем почему-то удивила остальных. Класс опять сорвал урок биологии, проводимый учительницей Софьей Александровной, и провалил контрольную по математике. И в нём продолжает жить «круговая порука», термин, который часто использует Нина Ефимовна в попытках заставить одноклассников выдать зачинщиков различных шалостей и организаторов бегства с уроков. Нина Ефимовна отлично знает ответы и не очень хочет на самом деле услышать их, ведь в числе зачинщиков, как правило, присутствует городская девочка, а она – дочь коллеги. Неловкая получится ситуация.
 
- У меня два самых способных ученика в классе – Джикирба и Заславский, – жалуется Нина Ефимовна маме Эвелине. – Но и они же – самые безобразные по поведению. Это просто какой-то кошмар. Я прошу вас, Эвелина Левановна, каким-то образом воздействовать на дочь. Одних способностей недостаточно, нужна ещё и дисциплина. Сейчас буду звонить и родителям Владика. Невозможно проводить уроки. Они их попросту срывают. Вдвоём.

Впрочем, в классе происходят и более серьёзные происшествия. Одна из одноклассниц городской девочки – лидер среди девочек из зажиточной семьи, что придаёт ей дополнительную уверенность среди гораздо более скромных по доходам одноклассников. Как и положено лидеру, она обладает властным характером, а в период начавшегося взросления, врождённая властность усиливает и лидерские качества. После уроков, в компании некоторой части девочек, она вводит привычку оставаться в классе, чтобы поболтать на различные школьные и около школьные темы. И однажды придумывает организовать покаянные сеансы. Суть сеансов в том, что девочки обсуждают своё поведение и поведение друг друга, а она, назначив себя судьёй, выносит по итогам рассказанного различные вердикты – милостивые и не очень. Сеансы самобичевания предсказуемо заканчиваются скандалом, поскольку вошедшие в экстаз разоблачения своих и чужих пороков девочки в итоге выбирают жертву – одну из одноклассниц, которая и сном и духом не ведает о нависшей над её головой опасности, поскольку не входит в число тех, кто остаётся посудачить после уроков. Одноклассницу решают бойкотировать – то есть, перестать с ней общаться. Причина бойкота в том, что, по мнению лидера, она слишком естественна. И смеётся громче, чем надо, и кудряшки завивает, и не стесняется крутиться за руки с другими девчонками на переменах, зная, что подол её школьной формы во время верчения может высоко задраться вверх. После жаркого обсуждения погрязшей в естественности одноклассницы лидер выносит вердикт: «Не разговаривать с ней всем девочкам класса, пока она не исправит своё поведение!».

Городская девочка единственная из присутствующих, кто отказывается поддержать бойкот, поскольку она не считает поведение назначенной на роль жертвы одноклассницы вызывающим, а кудряшки неправильными. Она заявляет, что будет разговаривать с одноклассницей, несмотря на решение судьи. Кто-то поддерживает её, ещё кто-то воздерживается, но решение уже принято, и остальные решаются на бойкот.
На следующий день ничего не подозревающая одноклассница обнаруживает, что часть девичьего коллектива демонстративно игнорирует её и, еле высидев до конца уроков, в слезах уходит домой.
Её нет в школе на следующий день, нет и через день. Выясняется, что она отказывается ходить в школу!
Память сохранила лица одноклассниц во время грандиозного разбора полётов, устроенного мамой одноклассницы при полной поддержке Нины Ефимовны, в присутствии завуча Галины Владимировны: пунцовые, с выражением сожаления о содеянном. Нина Ефимовна требует, чтобы одноклассницы извинились, причём не коллективно, а единолично, поэтому каждая из провинившихся просит прощения у мамы назначенной на роль жертвы одноклассницы. На всякий случай решает извиниться и городская девочка, но мама бойкотируемой проявляет поразительную осведомлённость о поведении каждой из тех, кто находился в классе в тот злополучный день. Она предлагает городской девочке сесть на место.

- А ты зачем встала? – спрашивает она. – Ты была против, я знаю. Тебе не за что извиняться.

Вспоминаются и другие картины, гораздо более приятные.

Городская девочка сидит в креслах и рассматривает семейный альбом. Она в гостях у Иры Николаиди. Ира живёт не так близко от неё, как Соколовы, но и недалеко – подле сухумского лодочного причала, что у Красного моста, в доме сухумской дореволюционной постройки. В соседней с городской девочкой комнате готовится к контрольной старшая сестра Иры, ученица десятого класса, прелестная Анечка Николаиди. Кто-то, скорее всего, сама Ира, несколько раз пробегая мимо, забывает закрыть за собой дверь в её комнату, чем мешает Анечке сосредоточиться. После нескольких просьб всё же закрывать за собой дверь, терпение Анечки лопается. Она прерывает занятия и громко поёт песню «Ехали на тройке с бубенцами».
Пение будит папу Иры и Анечки, прилёгшего отдохнуть после обеда. Заспанный, он выходит из своей комнаты, на нём майка и полосатые пижамные штаны по обычаю тех лет. Папа предлагает Анечке петь тише, она в ответ просит у него содействия.
 
- Дверь не закрывают за собой! – гневно кричит Анечка. – Я же занимаюсь! У меня же контрольная!

Помнится, откуда-то появляется Ира и говорит:

- Пойдём, погуляем?

И где она была до тех пор, и почему городская девочка ожидала её в глубоких креслах полутёмной комнаты – стёрлось из памяти. Запомнился лишь светившийся мягким золотистым цветом оклада лик иконы в правом от городской девочки углу.
Николаиди греки, а сухумские греки традиционно набожны.

Как же замечательно читает отрывок из шолоховской «Судьбы человека» Анечка Николаиди со сцены в актовом зале школы. Выступление производит фурор, по завершении чтения зал дружно рыдает, а на следующий день все только и говорят о сценических талантах Анечки и прочат ей большое актёрское будущее.
 
На том же мероприятии выступает и городская девочка. Но не одна, а в составе трио: она и кузина Зарема поют в два голоса старинные застольные куплеты, выученные благодаря маме Эвелине, ведь в далёкие времена студенческой молодости, вместе с Тамарой Ивановной Когония, мама Эвелина выступала в сухумском студенческом джазе.
Владик Заславский подыгрывает сёстрам на рояле. Уже тогда нащупывающий стезю джазового композитора, он сочиняет бравурную коду куплетам, после чего почти домашнее звучание сестринского пения обретает характер концертного номера.
Помнится, его даже повторяли потом в том же составе на других мероприятиях.
Вспоминается и номер "Тачанка" в исполнении Леши Кобахия, Саиды Маргания, Тани Бахия, и ещё группы девочек. Они в специально сшитых по этому случаю  костюмах красноармейцев времён гражданской войны. На их головах надеты будёновки, солирует Леша, а Саида подыгрывает ей на пионерском барабане.

Периодически Григорий Иванович устраивает походы в горы, на далёкие горные перевалы. Цель походов – пройти тропами защитников Отечества от фашистов в годы Великой Отечественной войны. Григорий Иванович уже не директор школы, на его место назначен Михаил Давидович Губаз, которого городская девочка знает, как Лёсика: именно так по старой памяти зовут бывшего пионервожатого все учителя, включая маму Эвелину. Несмотря на смену статуса, Григорий Иванович по-прежнему продолжает считать себя ответственным за школу, и часто приходит, чтобы посмотреть, всё ли в порядке. Он же и организовывает походы, как правило, приуроченные к очередной памятной дате.
Городская девочка помнит стенд с чёрно-белыми фотографиями, сделанными их участниками.
По своей привычке, она часто и подолгу рассматривает приколотые кнопками снимки. Вот групповой снимок участников. Среди них ученики тёти Иры из её любимого класса. Вот обелиск с пятиконечной звездой. Рядом запечатлены солдатская каска и раскиданные повсюду гильзы – свидетельницы гремевших в горах боёв. Вот горные пейзажи, зафиксированные на чёрно-белую плёнку с высоты птичьего полёта.
 
Какая же там красота!

Всесоюзные праздники отмечаются в школе обязательными линейками, торжественными собраниями, и отдельными мероприятиями более мелкого масштаба: к примеру, это могут быть выпуски специальных стенгазет, или приуроченные к празднику открытые уроки. Общешкольные мероприятия запоминаются двумя разными состояниями – торжественно-ликующим в преддверии парада на центральной площади и нараставшим по мере взросления ощущением зря потраченного времени в тех случаях, когда надо выстраиваться большим квадратом на школьном дворе и слушать длинные речи взрослых, изученные за годы учёбы почти наизусть.
 
Однажды торжественная часть проводится почему-то не на школьном дворе и не в актовом зале, а на центральном крыльце. Недавно назначенный директором Михаил Давидович Губаз после произнесения речей объявляет минуту молчания (кому она посвящалась?..) и присутствующие с опущенными к низу глазами и наклонёнными головами погружаются в адекватное ситуации состояние. Младшая сестра городской девочки, Жанна, тоже находится на мероприятии, но по причине малолетства сидит на руках у мамы Эвелины. В самый разгар торжественного момента она неожиданно для себя обнаруживает среди скорбящих кузину Зарему, и тогда среди воцарившегося молчания слышится игривое:
 
- "Щарема-а-а".

Нет, люди того времени были очень дисциплинированны, факт. Все сдерживаются. Но какой ценой!
    
Школьный двор и без мероприятий никогда не пустует. В хорошую погоду физрук Григорий Николаевич проводит уроки на свежем воздухе, после уроков мальчишки подолгу гоняют в футбол в той части двора, где расположена спортивная площадка, в другой части двора ученицы младших классов играют в классики, а позже в резинку. Старшеклассницы уже не играют в детские игры, а чинно прохаживаются под руку мимо длинных садовых скамеек. Память выхватывает из забвения Олю Анцупову и Нелли Вайнер. Они дружат, всегда красиво одеты, и, судя по тому, как часто бывают во дворе, – явно не любительницы сидеть на уроках.

Открыто курит на глазах у всех старшеклассник Юра Лакоба. Не обладающие эпатажной смелостью Юры ученики старших классов тоже курят, но либо в общественном школьном туалете, либо в узком пространстве прохода к воротам. Борьба с курением в стенах школы напоминает сизифов труд. Всех, кто курит, знают поимённо, учителя мужского пола проводят с юными курильщиками профилактические беседы, но стоит им отвернуться – и разбежавшаяся было стайка нарушителей собирается вновь.

Курение модно, а моде трудно противостоять.

В младших классах верхом шика считается снять весной надоевшие за зиму неудобные колготы, надеть гольфы и явить припекающему солнышку острые белые коленки. Городская девочка болезненна, она часто простуживается и лежит в постельном режиме по три и более дня дома, из-за чего праздник замены колгот на гольфы наступает на её улице одним из последних в классе.

- Сегодня можно надеть гольфы! – объявляет мама Эвелина под радостные вопли городской девочки.
- А я? А мне можно? – интересуется сестра городской девочки, Тамила, жалобно глядя на маму Эвелину.
- Нет, ты можешь заболеть.
- Но Эле же разрешили!
- Она старше тебя, значит и организм у неё крепче.
- Когда мне будет можно?
- Через три дня, наверное, если погода будет хорошая.

Через три, так через три. Тамила покорно принимает свою судьбу, в отличие от народившейся через десять лет после появления городской девочки третьей сестры, Жанны. Та никогда не ждёт милостей от мамы Эвелины, а принимает решения сама, чем ввергает в состояние полу-испуга полу-восхищения старших сестёр.
Они точно никогда не осмелились бы на самостоятельное принятие решений в её возрасте.

В годы учёбы в стране наступает эра телевидения, вместе с ней приходит и мода на фигурное катание. Фигуристы – настоящие звёзды, ими восхищаются, им подражают. Поголовно все девушки, и, в особенности девчонки, мечтают с той же уверенностью кататься на коньках, и также запросто ездить в страшно далёкую заграницу.
В южных республиках катка нет и быть не может. Настоящий снег, скрипучий и сухой, в отличие от местного, влажного и тяжёлого, кажется всем недостижимой мечтой. Отсутствие снега не помеха для городской девочки и её сестры Тамилы, и они часто устраивают показательные выступления фигуристов у себя дома. Колготы скользят по покрытому блестящим лаком паркету, сёстры отчаянно поют, размахивают руками и задирают ноги в позе ласточки. После окончания выступления они из фигуристок превращаются в судей и гнусавым монотонным голосом, явно подражая дикторскому, выставляют друг другу высокие оценки. Обе в восторге от себя ровно до того дня, пока по приглашению городской девочки к ним не наведывается Оля Ладария. Спортивного телосложения, лёгкая и умелая, она поначалу уходит в другую комнату и тренируется там перед выступлением под недоумённое ожидание сестёр. А затем выходит и выступает так, что посрамлённые собственной неуклюжестью сёстры решают больше в фигурное катание не играть.

В тот день обе усваивают один весьма важный жизненный урок. Если хочешь выглядеть достойно – подготовься заранее.

Городская девочка остаётся в стенах десятой школы до восьмого класса. После окончания восьмилетки она уходит учиться в музыкальное училище, и весь период пубертатного взросления одноклассников, с его влюблённостями, союзами и распадами, метанием чувств и свойственным возрасту максимализмом проходит мимо неё. Даже на выпускной вечер, она, живущая установками, вбитыми в голову воспитанием, не посчитает правильным сшить новое платье, и пойдёт в уже не раз надёванном до этого. Платье запомнилось – оно из нежно-голубого шифона, с прихотливыми цветными разводами и рукавами фонариками.

На школьном балу городская девочка чувствует себя чужой. Её жизнь разворачивается уже далеко отсюда, на прямых как стрела сухумских улицах, под пенные брызги разбивающихся о камни набережной волн и концерты классической музыки в исполнении весьма прилично звучащего республиканского оркестра под управлением красивого человека Анатолия Хагба – первого дирижёра-абхаза, и, по-совместительству, сына одного из преподававших ещё до городской девочки педагогов десятой школы, Веры Кучуберия.

Что ж. Каждый проходит свой путь.

Разворачивается в стремительном фокусе череда воспоминаний, дробится на картинки, доносится из прошлого обрывками бесед. Тётя Ира и мама Эвелина восхищаются красивой Путой Карал-оглы. Пута Карал-оглы – из старой сухумской аристократии, это настоящая горожанка, в ней нет ни грамма возможно милой, но провинциальности, и она не находятся в плену многочисленных психологических установок, или кажется по крайней мере таковой. Красивыми по мнению городской девочки являются и сёстры Цаква и Хута. Дети из их семей тоже в числе учеников десятой школы, возможно, поэтому мама Эвелина и тётя Ира и упоминают их в многочисленных разговорах о школьной жизни.

Сколько их было – этих бесед, диалогов и монологов о школе – и не счесть.

Если идти по улице имени грузинского поэта Ильи Чавчавадзе, а это маршрут городской девочки, когда она ходит в гости к кузине Зареме, в окне низкого первого этажа единственного сохранившегося в столице дома в стиле конструктивизма тридцатых годов виднеется тонкий профиль художницы Варвары Бубновой. На первом этаже дома её мастерская. Занавески в доме Бубновой всегда открыты, внутри на крохотном столе лежит множество предметов, рассказывающих о характере профессии обитательницы: банки с кистями, какие-то дощечки, планшетки, книги, исписанные свободным почерком листки, открытки с почтовыми штемпелями и много чего другого. Да и сама художница часто сиживает у окна в компании с гостями, внешний вид которых не оставляет сомнений в их профессиональной принадлежности к тому же цеху, что и она.
Если у Бубновой гости – городская девочка чинно проходит мимо окна, не смея разглядывать открывающихся за ним подробностей. Но гости бывают не всегда, и тогда можно жадно рассматривать непривычный в обыденной жизни антураж.
Повзрослев, городская девочка приобретёт работы Бубновой сразу же, как только войдёт в полосу осознанного отношения к художественным ценностям. А тогда, в те далёкие времена, вязь почти небрежных линий бубновских акварелей будет казаться ей неумелой и странной.
«Неужели это кому-то нравится? И как такое можно купить?», – спрашивает себя она.


Память смешивает в произвольный коктейль даты, скачет по годам, любуется своим отражением в разрозненных фрагментах прошлого, звонко хохочет, подчас и плачет горькими слезами.

Похороны Надежды Курченко. В гробу у стюардессы, принявшей смерть от пули террористов, совсем другое лицо – не такое, как на фотографиях, и городскую девочку это почему-то удивляет. Мёртвое – оно резкое, словно распадающееся на осколки: слишком острый нос, сжатые в полоску губы, очень бледная кожа. Это лицо без возраста, ещё одна бессмысленная дань прожорливому богу смерти.
Прощальный митинг, солдаты в почётном карауле, масса людей. Многие плачут. Надю Курченко всем жаль по-настоящему, и много лет к её могиле будут носить цветы и принимать в пионеры.

А вот поездка в Москву в составе школьной делегации. Городская девочка впервые в городе-герое, впервые так далеко от дома, без родных и близких рядом. Сколько ей? Кажется двенадцать. Вместе с ней в Москве Арда Инал-Ипа, Темур и Кама Басария, Римма Дербекова, Кама Бигвава, Кама Джикирба, кто-то ещё…
Делегация останавливается в гостинице «Россия». Гостиница огромная, внутри жарко и тихо, буфеты прямо на этажах, в них продают традиционные сосиски и кофе с молоком. На улице – минус тридцать, и городская девочка почти не воспринимает ничего, что связано с уличными впечатлениями. У неё длинные косы, но заплетать их она пока не научилась, и пионервожатой Белле Кобахия приходится ей помогать. Городская девочка любит Беллу за весёлый нрав и красивую улыбку. Чувствительная к проявлениям раздражительности, она внимательно следит за ней во время ритуала плетения кос, но ни разу не обнаруживает ничего, что могло бы внести диссонанс в их отношения. По возвращении из Москвы пионервожатая перестаёт приходить на работу, и на вопрос городской девочки, «мама, а где Белла?» – выясняется, что в школе её больше не будет.
- Почему, мама?
- Она вышла замуж, Эля.
- И что? Нельзя дальше работать?
- Просто Бэлла вышла замуж не в Сухуми.

«Как можно выйти замуж не в Сухуми?», – удивляется городская девочка, но ответов не ищет. Многие её вопросы и без того кажутся маме Эвелине почти что странными, наверняка странным покажется и этот.

Летит назад память, забрасывает городскую девочку обратно, в глубокое детство. Мир становится большим, переполненный зал филармонии, где она сидит на галёрке в ожидании своего выхода, и наблюдает, как на сцене под песню Озбакь-хаца греет руки у бутафорского костра изображающий охотника старшеклассник Валера Дзидзигури – и вовсе кажется громадным.
Гремит филармония, зал полон зрителей, а в его воздухе разливается то, что великий Фазиль назвал «праздником ожидания праздника». Это нечто осязаемое, нечто трепетное, полное взрывной энергии.
Медленно вышагивает во главе плывущих в осетинском «Симде» танцоров Саид Таркил. Навстречу устремляются в плавном движении девушки. Постепенно танец набирает обороты, ряды смыкаются в едином круговом движении, ритуальное колесо из участников танца ускоряет темп, затем распадается на две чёрно-белые половины – и вот уже перед зрителями двое. Он и она. Боря Чалмаз и Алла Отырба.
Одетый в белоснежную черкеску Боря становится на носки. Невысокий, с плотно посаженной на плечи головой, в танце он лёгкий, как перо. Ни разу за всё время выступления так и не встав на полную ступню, под ликующий рёв зала, Боря парит в центре сакрального круга, движется вслед за златовласой Аллой, нарезает вокруг неё круг за кругом.
Подключается к солистам остальная танцевальная группа и в едином порыве идёт к апофеозу финала…

- Быстро, Эля, быстро пошли, быстро, твой номер скоро!

Городская девочка вздрагивает, и толком не успев прийти в себя, выбирается из переполненной ложи к выходу и бежит по длинным извилистым коридорам за кулисы, где её уже ждут кузина Зарема и тётя Ира.
Сестёр торопливо переодевают в белоснежные школьные сорочки, повязывают на головы большие белые банты, дают в руки по живому голубю, и сажают на дно корзин с напутствием терпеливо ждать, пока их не поднимут наверх.
- Смотрите, до этого сидите тихо, не шевелитесь, – волнуется тётя Ира.
Волнение напрасно. Городская девочка и кузина Зарема готовы к испытанию и жаждут пройти его достойно.
Они сидят, прижав к себе трепещущие тела птиц – городская девочка даже запомнила исходившее от голубя тепло – и ждут своего выхода. И вот уже много сильных рук подхватывают корзины и поднимают их под гром аплодисментов вверх. Прославляется праздник урожая, гремит музыка, хлопают в ладоши обессиленные от впечатлений зрители. Но это ещё не всё и главный сюрприз впереди. Две крохотные первоклассницы внезапно выныривают из корзин и под рухнувший в овации зал выпускают дрожащими от волнения руками взмывающих над их головами голубей.
Довольно кивает за кулисами Григорий Иванович.
Всё прошло, как задумали. Блестяще прошло. Молодцы, молодцы. Никто не сможет нам помешать.
Никто и никогда.
Никогда.