Жена, зажав от головной боли, меленькими, кривыми зубками, деревянное сито, выглядывала из-за предбанника. Замызганный передник был дважды подогнут снизу и заправлен за пояс. Пуговицы, когда-то цветастой рубашки, выпадали из ставших безразмерными расхлябанных петель, обнажая вытянутую от частого кормления, в синих прожилках, грудь. Женщина осторожно постукивала тонкой палочкой по краям сита. Вибрация, издаваемая деревянной окружностью, шла, сквозь крепко сцепленные зубы, дальше в мозг, разгоняя слежавшуюся кровь.
- Ну ты ступай тогда по своим делам, а я домовничать останусь, - заметив на себе взгляд мужа, она вытащила из рта обслюнявленное сито. Обтерла подбородок передником и, склонив голову набок, уставилась на него покорным, виноватым взглядом женщины, готовой услужить по первому зову.
Егор взял пегую кобылу под узду и, обмахиваясь от несуществующих, еще неродившихся ранней весной мух, пошел со двора. С Шокши тянуло сырым воздухом, пропитанным гнилым, прошлогодним камышом. Перетащив деревянный плуг с другого края поля, он почти наслепую запряг лошаденку и, шлепнув ее по худому крупу, отошел по малой нужде. Грязь чавкала под ногами, намертво всасываясь в подошву сапог. Тонкая струя шла туго, будто из спицы.
Егор приподнял плуг и с небольшим усилием углубил его в землю. Мягкая почва податливо приняла в себя грубые зубья. Кобыла послушно натянула вожжи, оставив в земле рваную рану. Егор вновь и вновь наваливался телом на соху, когда та, разгибая деревянную спину, поднималась из борозды. С каждым кругом его мышцы все больше твердели, заполняясь кровью. Пот крупными каплями выступал на лбу, скатывался в утопленные глазницы, бежал дальше, оставляя следы соленых ручейков у крупных губ. Голова благостно отдыхала в такие моменты, была легкой от мыслей. Егор скинув с себя суконный ярмяк, остался в широкой, нижней рубахе.
Суровый труд освобождал, лечил от морока. Егор искал работу потяжелее. Нанимался валить сосняк с мужиками, по целым дням пропадая в соседнем лесничестве. К вечеру же снова одолевала тоска, стены сдавливали грудь, голова становилась тяжелой и больной, казалось, что он слышал, как разгоняясь, бился рогами баран о дубовые двери конюшни. Жизнь в доме затихала. Жена, сдвинув платок ниже бровей, старалась быть невидимой, передвигаясь по избе бесшумно, мягко, будто кошка. Ребятишки не смеялись, сидели смирно, перекладывая из стопки в стопку свой нехитрый скарб: ракушки, камешки, щепки от дров. Егор все чаще уходил из дома. Обычно бродил без дела, принюхиваясь к сладкому дыму из печных труб, по воскресеньям ходил подсобить к матери, реже выпивал. Ушел и вчера. От удара двери задрожали стены, раскачав пустую зыбку, вбитую в большое несущее бревно в потолке, - матку.
Непонятно в каком бреду дошел до той избы. Стыд душил, завязывал кишки в узел, колотился в висках наянливым шмелем. Егор переминался с ноги на ногу, потом достал папиросу и, сдавив ее между пожелтевших от табака пальцев, закурил.
В доме стоял кислый запах мужского пота и бабских выделений. Егор не разуваясь прошел в переднюю, сел на табуретку у двери. В полумраке, прикрыв задницу простыней, сухотелый парень **** здоровую бабу, казавшуюся, из-за обилия складок на животе, шестисисей. В каждом углу кто-то шевелился. Совсем неподалеку двое мужиков, по-видимому отец и сын, тряся одинаковыми рыжими бородами, щипали девку за маленькие, стоящие торчком, сосцы, та уворачивалась, бесшумно смеясь по-детски выпирающим, круглым животом. Едва старший опрокинул девку на пол, зажав ей рот ладонью, покрывшей почти все ее маленькое лицо, как молодой тут же пристроился промеж ее ног. Скоро он уступил место старому, который, высвободив рот девочки от своих пальцев, рьяно принялся за дело. Дергая невпопад руками, от нехватки воздуха в легких, девушка беззвучно шлепала губами, словно пойманная неводом рыба.
- Не хочешь, братец? - мордатая девка пристроилась рядом. Двумя руками она стянула с Егора исподнее и уткнувшись холодным носом в пах, обхватила толстыми, подвернутыми губами размякший член, словно материнскую сиську.
- Изыди, изыди, злой Князь Мира! - чавкая беззубым ртом, согнутая пополам старостью, бабка отогнала толстую девку. "Укрощение бури на озере Иисусом Христом" отливала иссиня-черным при слабом свете лучины, пробивавшимся из задней избы, сквозь дверную щель. Сверху икона была заботливо укутана самотканым рушником.
Не в своем уме Егор вывалился в сени, лег животом на длинную скамью и спустил портки. Несколько мужиков обступило его. Длинный и жилистый принес с конюшни лошадиный кнут, трижды обернутый вокруг широкого, мужского запястья. Плеть звонко щелкнула и, высвободив в воздухе змеиное тело, опустилась на выпирающие верблюжьими горбами ягодицы. Бедра инстинктивно сжимались, скрывая внутри плотно сомкнутое, черное гнездовище.
- Выебите меня, мужики, умоляю! - вырвалось наружу потаенное желание.
Длинный раздвинул горбы, плюнул в чернеющее око и глубоко вогнал изогнутый, словно сабля, отросток. Почувствовав легкий треск в анусе, Егор вцепился зубами в кусок скамьи. Следом вошел второй, уткнувшись твердой головкой в простату, размером с райское яблочко. Семя непроизвольно выплывало вместе с мочой, скапливаясь желобах грязи, соскобленной с сапог после весенней распутицы.
Заезженная лошадь, заворотив назад продолговатую морду, рухнула на землю. Раздувая черные ноздри, она храпела, будто ей перерезали горло. Было видно, как, упираясь в левый бок, билось лошадиное сердце. Сойдя с плуга, Егор безучастно смотрел на ее муки, спустив вдоль тела огромные, рабочие руки.
- Папка, папка!
Жена послала ребятишек отнести отцу обед в поле - пять яиц и кислое молоко из печи, заквашенное вместе с куском ржаного хлеба. Такие же узкие телом и кареглазые, как она сама, ластились к отцовским ногам. Присев на корточки, Егор крепко обнял мальчишек, взял на руки младшего, прижал к груди, почти невесомое тельце, и заплакал, затем приподнял плуг, запрягся в него вместо почившей кобылы, и, как оседланный бык, потащил его, вместе с ребятишками, на себе.
*Укрощение бури на озере Иисусом Христом - такими иконами, мистического характера, христоверы пользовались в различных обрядах, в том числе при Причастии.