Порядки и дезертирство в Иностранном легионе.ч.6
(Продолжение. Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2017/12/26/1113)
Как ранее говорилось, случаи дезертирства и самовольного оставления части в Иностранном легионе были нередким явлением.
Э.Н. Гиацинтов в своих мемуарах «Записки белого офицера»,так вспоминал об этом:
«Было у нас несколько случаев дезертирства, после которых ко всем русским применялись исключительно репрессивные меры. Мечтой каждого было как-нибудь вырваться из неволи до истечения контракта. К этому вели только два пути: госпиталь и бегство…
Первый случай дезертирства произошел еще в горной роте. Исчезло сразу четверо русских, захватив с собой карабины с патронами. Инициатором этого бегства был офицер военного времени Ладзин, человек очень решительный, с наклонностями к авантюризму и не останавливающийся ни перед чем для достижения намеченной цели.
Я его хорошо знал, так как жил с ним в одном бараке в Константинопольском лагере.
Еще тогда он не скрывал своего намерения бежать и очень радовался, что попал в Сирию, так как рассчитывал по сухому пути добраться до Персии, в которой побывал во время Великой войны. Путь свой они направили в сторону Турции, от границы которой их отделяло всего-навсего сто километров. На второй день пути они оказались окруженными отрядом жандармов, посланных за ними вдогонку. Однако беглецы не сдались и вступили в перестрелку с преследователями.
В результате боя, происшедшего в горах, были убиты два жандарма и, по слухам, два беглеца. Ладзину и еще одному удалось скрыться, и долгое время они пропадали бесследно.
Через два месяца после этого события двух наших переводчиков, бывших в то время уже бригадирами, вызвали куда-то в город, откуда они вернулись крайне смущенные и взволнованные. Они рассказали по секрету некоторым из нас, что в городе их ввели в одну из тюремных камер, не говоря зачем, через некоторое время в эту камеру был введен Ладзин, страшно исхудавший и оборванный…
В скором времени Ладзин был опознан вызванным в Бейрут сержантом, служившим в горной роте, и расстрелян по приговору военно-полевого суда.
Горная рота капитана Дюваля после этого случая была расформирована, и состав ее влился в прибывший к этому времени из Алжира батальон Иностранного легиона.
Русских было приказано распределить по разным ротам и взводам. Батальон был отправлен на фронт, где очень быстро из русских вновь составили отдельные взводы. Эти взводы зарекомендовали себя во время боев с самой лучшей стороны, и начальство не могло ими нахвалиться. Один из русских был произведен в капралы и получил за отличия военный крест (croix de guerre).
Когда кончился поход, батальон был несколько отведен в тыл и легионеры приступили к проводке шоссе по совершенно безлюдной и безводной местности. Отношение начальства, бывшее прекрасным во время боев, сменилось очень быстро на отношение тюремных надзирателей к каторжанам. Оружие было отобрано и выдавалось только отправлявшимся в караул.
Однажды отличившийся капрал был назначен в караул, довольно далеко отстоявший от расположения батальона. Часовыми у него, числом двенадцать, были все русские. На другой день караул, пришедший на смену, не нашел никого ни в караульном помещении, ни на постах, и только в палатке лежало письмо, адресованное командиру батальона.
Очевидно, письмо это никогда не оглашалось. За беглецами была спешно отправлена погоня, состоявшая из эскадрона спансов и взвода конных жандармов.
Отряд нагнал легионеров недалеко от турецкой границы и решил атаковать их. Конница была встречена ружейными залпами и потеряла нескольких человек ранеными и убитыми. На вторичную атаку они не решились, и беглецы, никем не тревожимые, благополучно перешли турецкую границу. Дальнейшая судьба их мне в точности не известна».
Как видим, русские бойцы Иностранного легиона доставляли своим начальникам немало хлопот: воевали они смело и доблестно, но вот строить шоссейную дорогу в пустынной и безводной местности, при самом негативном и презрительном отношении к ним со стороны командования не слишком-то желали и начинали целыми группами дезертировать с оружием, оказывая вооруженное сопротивление попыткам жандармов их задержать.
Такое поведение, в свою очередь, вызвало жесткую реакцию со стороны командования Иностранного легиона:
«Начались бесконечные придирки к самым пустякам, на которые прежде не обращалось никакого внимания.
За всякую малость русские попадали под арест, причем арестованные подвергались самым ужаснейшим пыткам. Их гоняли по три раза подряд по самому солнцепеку, заставляя то ложиться, то вскакивать, бегать, ходить и так далее, без передышки.
Все это они проделывали в полном боевом снаряжении, к которому были прибавлены еще мешки с песком, надетые на спину. По прошествии трех часов их посылали на самые тяжелые работы, специально для этого случая изобретаемые кем-нибудь из начальства...»
Такие условия, обычно, создавали в дисциплинарных батальонах, для самых злостных и распущенных нарушителей и преступников. А тут – французское командование практиковало эти издевательства для всех русских «волонтеров», просто «для профилактики».
Не менее оскорбительным было и моральное давление на них:
«Полковник, командир всех ремонтных эскадронов в Сирии, позволил себе в приказе написать следующую фразу:
"Русские, которые были подобраны из жалости на улицах Константинополя, вместо благодарности дезертируют, нарушая этим данное ими слово при заключении контракта".
Э.Н. Гиацинтов с возмущением комментирует:
«Интересно знать, почему именно русские были подобраны на улицах, а все остальные, принимающиеся в легион без документов и с более чем сомнительным прошлым, просто считаются добровольно поступившими на службу, без применения этих жалких и бесстыдных для офицера союзной армии слов.
Также небезынтересно, почему французское правительство считает себя вправе нарушать данные им обещания и вместе с тем требует их исполнения от заключившей контракт другой стороны.
Все эти приказы переводились как на русский, так и на арабский языки, так что, видя такое отношение к нам со стороны начальства, арабы совершенно обнаглели и уж окончательно не давали нам покоя.
Наконец кого-то из наших богов ослепила блестящая мысль, как нас наказать самым чувствительным образом: были уничтожены русские бараки, и нас всех разместили так, что постель каждого русского находилась между двумя арабами.
При этом арабам было вменено в обязанность следить за своим белым соседом и обо всем замеченном немедленно доносить по начальству. Жизнь становилась при таких условиях совершенно невозможной.
Начались бесконечные ссоры и драки между русскими и арабами, и карцер все время бывал переполненным.
Простые солдаты и бригадиры-французы были так же возмущены таким образом действия начальства, как и мы сами, но ничем, кроме слов сочувствия, не могли помочь нам в беде. Только через два месяца после поимки дезертиров были восстановлены русские бараки, и понемногу нам вернули все наши привилегии. Арабы опять потеряли свое первенствующее значение, и жизнь потекла по-старому».
Как видим, даже простые солдаты-французы были возмущены таким издевательским отношением своего командования к русским «волонтерам» Иностранного легиона.
Что уж говорить о них самих…
Гиацинтов описывает и другой случай группового дезертирства сразу 8 казаков:
«Казаки-дезертиры, не зная языка, не умея читать карт и не имея достаточного количества денег, попались после трехнедельного скитания по арабским деревням. Один раз они наткнулись на воинствующих бедуинов и еле-еле спаслись. Один из них, впрочем, попал в плен к бедуинам и пробыл там несколько дней.
Его опускали на день в глубокий колодезь, на дно которого выбегала вода тонкой струйкой. В колодезь опускали на веревках ведра, которые он должен был посредством кружки наполнять водой. Конечно, такая операция длилась очень долго, и его заставляли просиживать на дне колодца целыми днями.
При переходе табора на другое место ему удалось бежать, и при встрече с первым же французским отрядом он принес повинную. Его присоединили к остальным семерым, которые тоже явились сами к французам, испугавшись возможности вторичной встречи с бедуинами. Все эти восемь человек по прибытии в Бейрут были препровождены под сильным караулом и в кандалах в наши казармы. Для них был специально приготовлен карцер-клетка из пустого каретного сарая, в котором вместо недостающей стены была приделана решетка. Стерег их усиленный арабский отряд, и благодаря решетке каждое их движение было видно. Через неделю их перевели в городскую тюрьму, где они ожидали суда.
Очевидно, что в наши казармы они были приведены исключительно для того, чтобы показать нам всем могущество и бдительность французской полиции и отбить охоту от повторения подобного опыта у всех остальных».
Надо сказать, что казаки-дезертиры вовсе не случайно боялись встречи с сирийскими бедуинами. Французы, своим зверским отношением к местному населению, заслужили страшную ненависть бедуинов, которые в свою очередь, расправлялись с попавшими им в плен белыми самым жестоким образом.
Гиацинтов отмечает:
«Так как правильная война в Сирии в то время не велась, то в глубь страны пускали целые отряды войск, которые проходили назначенные районы. Такие отряды называются колоннами и иногда составляются из трех родов оружия. Жители арабских деревень при приближении колоны исчезали все до последнего, так что, по большей части, французские войска находили совершенно пустые деревни. Такое стремительное бегство объясняется отношением французов к завоеванным народам…
Первые же деревни, занятые французскими войсками, были отданы в полное распоряжение солдат. Начинались неистовые грабежи и насилие.
В результате все бывало разграблено, женщины изнасилованы, и несколько трупов - безмолвных свидетелей насаждения западноевропейской культуры - валялись на улицах деревни. Познакомившись с этими приемами, жители перестали ожидать прибытия культуртрегеров и, забирая все, что можно было взять, заблаговременно исчезали.
Временами арабы соединялись в довольно большие отряды и преграждали путь колонне; происходил бой, почти всегда оканчивавшийся победой французов, так как бедуины были очень плохо вооружены.
Все же борьба с ними была трудная, так как бедуины прекрасно применялись к местности, и нередко десять - двадцать бедуинов причиняли большие неприятности колонне в несколько сот человек. Бедуины - прекрасные стрелки, и большая часть ранений бывала или в голову или в область живота.
Колонна, отправлявшаяся из какого-нибудь пункта, не имела ни тыла, ни флангов. Вся местность кишела отдельными группами бедуинов, которые благодаря знанию местности были неуловимы.
оэтому всякий отставший почти неминуемо попадал в их руки и после всяких издевательств и пыток приканчивался ими. В маленьких колоннах, не имевших с собой значительного обоза, раненые бросались на произвол судьбы и, конечно, погибали…
Частенько колонны находили на своем пути обезображенные трупы.
Большей частью у них были вырезаны половые органы и вставлены в рот.
Бедуины одинаково ненавидели всех европейцев, совершенно не разбираясь в национальности, и всех одинаково мучили. Ненависть эта легко объяснима практикой французов держать себя в завоеванной стране.
Однажды рота, в которой служил рассказчик, проходила мимо пасшегося в стороне стада коров и овец. Арабы-пастухи никаких агрессивных действий не проявили.
Командир роты послал обходом в их сторону несколько разведчиков, которые произвели несколько выстрелов якобы в сторону колонны. Это послужило достаточным поводом для обвинения пастухов в нападении на отряд.
Согласно действовавшему военному положению, пастухи были на месте расстреляны, а стадо как трофей поступило в собственность находчивого капитана…»
Вот тебе и «цивилизованные европейцы»…
Надо сказать, что и со своими солдатами в боевой обстановке французы не слишком-то «чикались». Вот один из примеров Э.Н. Гиацинтова об этом:
«Один из лежащих вместе со мной в госпитале, будучи в колонне, натер себе ногу. Этот пустяк чуть-чуть не стоил ему жизни. По мере движения нога все больше и больше разболевалась. Он попробовал идти босиком, но это оказалось невозможным благодаря мелким камешкам, еще более изранившим больную ногу. Наконец, нога так сильно разболелась, что он уже не мог идти с той быстротой, с которой следовала колонна. Взводный сержант, видя, что он отстает, вынул из его винтовки затвор, отобрал патроны и, оставив коробку сухарей и флягу воды, предоставил его собственной судьбе.
Не надо думать, что этот сержант являлся каким-нибудь особенно жестоким.
Если бы пропал легионер с винтовкой в полной исправности и патронами, то сержант был бы отдан под суд.
Такой изумительно зверский закон отнюдь не применяется исключительно к легионерам или арабам, а в равной мере распространяется и на чистокровных французов.
Необходимость этого правила диктуется нежеланием вооружать бедуинов. Возможно, что это и очень разумно, но нельзя не удивляться такому изумительному бездушию.
Множество жертв этого закона рассеяно навеки в песках Сирии».
В конце-концов, и сам Гиацинтов тяжело заболел и решил уволиться из рядов Иностранного легиона по болезни.
Это оказалось ОЧЕНЬ унизительным и трудным делом:
«Доктор, пришедший к нам часов в одиннадцать, был очень мрачный и угрюмый. С больными он не разговаривал, ничего не спрашивал, но осматривал очень внимательно. Выслушав и выстукав меня со всех сторон, он скороговоркой отдал какое-то приказание и пошел дальше. Через некоторое время после его ухода к моей постели подошла с самым решительным видом сестра и приказала мне лечь на живот.
Я исполнил приказание и сейчас же почувствовал, что мне делают какое-то впрыскивание. На мой вопрос, от какой болезни мне это делают, она ответила, что от сифилиса.
Я поспешил ей сказать, что никогда этой болезнью болен не был, но она приказала мне молчать, присовокупив, что все легионеры - мерзавцы и бродяги. Возражать, конечно, при таких условиях было невозможно, и каждый день приходилось подчиняться этой неприятной процедуре.
Только на четвертый день взяли мою кровь на исследование...»
Не правда ли, на загляденье «вежливо» общалась медсестра госпиталя с бывшим подполковником русской армии, старшим «волонтером» Иностранного легиона?!
Причина столь странного подхода к больным легионерам была экономическая. Нежелание французского правительства выплачивать им положенную им пенсию:
«...у каждого легионера, прослужившего более года и предназначающегося к отставке, берут кровь, и исследование в девяноста случаях из ста дает положительный результат.
Объясняется это очень просто. По закону каждый, прослуживший более года, при отставке по состоянию здоровья имеет право на пенсию. Это право теряется при нахождении сифилиса, так как считается, что потеря здоровья вызвана именно этой болезнью.
Только в случае какого-нибудь перелома, ранения или чего-нибудь в этом роде исследование не делается и пенсия выдается».
Помимо наглых медсестер, в этом госпитале работал настоящий врач-рентгенолог, с садистскими наклоностями, получивший среди русских легионеров кличку «Чекист».
Вот, что вспоминает о нем Гиацинский:
«Некоторых легионеров, болезнь которых не может быть точно установлена доктором, посылают в рентгеновский кабинет, которым заведовал в то время форменный зверь.
Русские его прозвали Чекистом, и этот эпитет как нельзя более подходил к нему.
Арабов он просто бил до тех пор, пока они не сознавались, что у них ничего не болит, к европейцам же он применял более утонченную пытку.
Подозреваемого в симуляции он клал на стол и пропускал через него ток, постепенно усиливая напряжение. При этом истязании он время от времени спрашивал, как себя чувствует больной и на что жалуется.
Некоторые выдерживали марку до конца и продолжали настаивать на своем. Не всем, конечно, это удавалось, но часто бывало что даже и действительно больной обвинялся в симуляции.
В таком случае его выписывали из госпиталя с соответствующей препроводительной бумагой, так что по прибытии в часть он сразу попадал под арест.
Все эти рассказы еще более напрягали мои нервы, которые и так были натянуты до крайних пределов благодаря полной неизвестности относительно ближайшего будущего.
С нетерпением ожидал я результата исследования крови, но, будучи подготовленным, нисколько не удивился, узнав о положительном.
Впоследствии, уже будучи на воле, я нарочно сделал себе исследование в частной лаборатории, и в крови у меня ничего найдено не было. После окончания исследования меня отправили в кабинет Чекиста, порог которого я переступил с трепетом.
Доктор, еще не старый человек, встретил меня руганью, сразу обозвав симулянтом.
Я попробовал было заметить ему, что я прибыл из Сирии, где подвергался уже различным обследованиям, и оттуда вряд ли могут прислать сюда без достаточных для этого оснований.
На это я получил приказание молчать, приукрашенное несколькими неудобопроизносимыми эпитетами, и он приступил к производству снимка моего спинного хребта. Окончив процедуру, он отпустил меня, не забыв прибавить на прощание, что если он не найдет никакого органического недостатка, то я буду выкинут из госпиталя и отдан под суд за злостную симуляцию.
Однако, несмотря на то, что органического недостатка в моем хребте не было, из госпиталя меня не выкинули, так как палатный врач нашел у меня порок сердца и повреждение нерва в пояснице».
В конечном счете, Э.Н. Гицинскому удалось по болезни уволиться из Иностранного легиона. Для всех остальных легионеров проблема увольнения (даже законного) была очень нелегкой задачей.
Вот, что он вспоминал об этом:
«Легионеры прибыв в легион, немедленно начинают мечтать или о побеге, или об освобождении по болезни. Слишком уж непривычна легионная обстановка; она так сильно расходится с тем, о чем так гладко напевают вербовщики.
Удается это единицам, но мечтают о побеге все.
Почти каждый день в Бель-Аббесе происходит побег. Большей частью это кончается неудачно. Успех затруднен главным образом тем, что жители за выдачу дезертира получают денежное вознаграждение, и поэтому беглец окружен со всех сторон врагами...
Наказание за побег - от одного года тюрьмы до пяти лет каторжных работ. На фронте в Марокко - смертная казнь…
Вообще на службе стараются задержать всякими способами. Простому солдату обещают при возобновлении контракта нашивки капрала, капралу - сержанта. Эти обещания большей частью не реализуются, и после второго контракта легковерный так и остается в прежнем звании. Если же кто-нибудь соглашается возобновить контракт, требуя авансом обещанного, то его производят. После заключения сделки, если он не оказывается соответствующим своему новому положению, придираются к какому-нибудь пустяку, раздувают его в огромное дело, и честолюбец разжалуется в простые солдаты. Вообще при окончании срока службы каждому приходится держать ухо востро, ибо вместо воли можно легко попасть под суд.
Самоубийство тоже один из способов кончить службу раньше срока. К этому прибегают довольно часто.
Кое-кто из наших соотечественников тоже прибег к этой мере. При мне были следующие случаи самоубийств. Один русский бритвой перерезал себе горло; немец, посланный на комиссию для освобождения по состоянию здоровья, был на ней признан годным и по возвращении в казармы выпрыгнул из окна с высоты седьмого этажа. Один француз-сержант прострелил себе грудь из винтовки…
За четыре с половиной месяца пять случаев, я думаю, более чем достаточно».
Дисциплина в Иностранном легионе поддерживалась довольно суровыми методами и к русским «волонтерам» командиры были особенно придирчивы и строги. За малейшие провинности можно было «загреметь» в карцер.
Вот, что он из себя представлял:
«Это совершенно обособленный городок, окруженный со всех сторон высоким каменным забором. Здания расположены квадратом, посреди которого находится небольшой плац. Все помещение разделено на восемьдесят шесть отдельных камер. Пол в камерах каменный, нары железные, откидные.
Неограниченным владыкой над всем этим маленьким мирком с его переменным составом являлся сержант, корсиканец родом. Он никогда не расставался с револьвером и хлыстом внушительных размеров (!!!).
Сержант этот жил там же, и, таким образом, арестованные всегда находились под его неусыпным надзором.
Арестованные вставали на полчаса раньше всех остальных и после чашки кофе сразу же начинали экзерсисы.
Эти экзерсисы заключаются в следующем: каждому надевается за спину мешок с песком, и затем, выстроив всех по четыре, начинают гонять по солнцепеку с шести утра до одиннадцати дня. Если кто-нибудь падает от изнеможения, его приставляют к стенке и дают некоторое время отдышаться.
На обед они получают все то же, что и все остальные, за исключением мяса и вина. Раз в неделю их водят под душ, причем это сопровождается такими предосторожностями, как будто бы ведут мыться чрезвычайно важных государственных преступников. Их окружают со всех сторон человек двадцать часовых с примкнутыми штыками, и никому не позволяют приближаться ближе, чем на двадцать шагов. Постороннему наблюдателю никогда не могло бы прийти в голову, глядя на всю эту процедуру, что он видит перед собой солдат, виновных в самых незначительных дисциплинарных проступках.
Минутное опоздание в строй, плохо исполненный ружейный прием, не пришитая на френче пуговица - все это карается почти всегда восемью сутками ареста. После отбытия наказания все имеют осунувшийся и истомленный вид.
Несмотря на то что в Бель-Аббесе я был на положении больного, несколько раз я рисковал попасть в этот ад.
Много русских побывало в руках зверя-сержанта, ибо попасть туда, как я уже говорил, было очень легко. Русских в Бель-Аббесе было всегда очень много.
Нужно сказать, что кадр учебной команды, то есть сержанты-инструктора были почти все русские. Кроме того и среди проходящих школу капралов тоже преобладал русский элемент…
В скором времени после прибытия первой партии из Константинополя начала образовываться русская библиотека, которая к моменту моего прибытия, то есть через полтора года, насчитывала несколько тысяч томов…
Некоторые русские, простые казаки и солдаты, постепенно приохочивались к чтению, так что с этой стороны легион им принес некоторую пользу.
Все эти культурные начинания возбуждали в остальных легионерах презрение, а некоторые за это прямо-таки ненавидели русских. Быстрое продвижение по службе русских легионеров тоже не вызывало у остальных добрых по отношению к ним чувств».
Вот такие порядки были в лучшей (по боевым качествам) воинской части демократической Франции!
Суровые наказания и безжалостное отношение командования к здоровью и судьбам своих солдат помогало поддерживать в Иностранном легионе твердую дисциплину и высокую боеспособность.
Как уже говорилось, Э.Н. Гиацинтову, после «двадцатимесячного рабства», удалось уволиться из легиона по состоянию здоровья. Вот что он получил на память о службе:
«Легионеры как при окончании контракта, так и при досрочном освобождении получают только френч, брюки, ботинки, смену белья и кепку. Больше не выдается ничего, и при этом ни гроша денег...»
Затем его ждала обычная судьба русского белоэмигранта: многолетнее полунищенское существование и мытарство по разным углам.
Он учился в Русском университете в Праге, где получил диплом инженера-химика, после чего работал на заводах во Франции и Австрии.
Надо отдать ему должное: в годы Второй мировой войны он, в отличие от многих других белоэмигрантов, не стал сотрудничать с нацистами и лишь чудом избежал концлагеря.
Чтобы закончить рассказ о Э.Н. Гиацинтове, надо бы вспомнить о его первой жене, Софье Владимировне Гиацинтовой, которая была актрисой МХАТа и осталась в Советской России.
Если верить сочинениям наших современных либеральных историков, то у жены царского офицера, подполковника врангелевской армии, члене Особого совещания при Главнокомандующем В. С. Ю. Р. генерале Деникине, в «Совдепии» была только одна дорога – в ГУЛАГ, а оттуда на кладбище.
Тем более что до 1924 года она оставалась в браке со своим мужем-белоэмигрантом, а в 1923 году, во время заграничных гастролей, даже встречалась с мужем в Праге!
Мало того, что Софья Владимировна была женой офицера-белоэмигранта, она еще и была кровной родственницей Эраста Николаевича, приходясь ему двоюродной сестрой.
Даже после своего развода с "белоэмигрантским мужем" она не стала брать фамилию нового мужа и осталась Гиацинтовой.
Иначе говоря – «член семьи изменника Родины» (ЧСИР) в чистом виде!
Однако она, почему-то, не была репрессирована, или выслана из Москвы, а продолжала выступать в ведущих театрах, а затем стала известнейшим педагогом и театральным режиссером, прожив 87 лет.
Она даже была удостоена звания лауреата Сталинской премии первой степени (1947 году) и звания народной артистки СССР (1955 год).
Была награждена двумя орденами Ленина и
двумя орденами Трудового Красного Знамени, многими медалями. Она снималась в 12 художественных фильмах и сотнях спектаклей ведущих театров нашей страны.
В следующей главе поговорим о судьбах простых казаков, оказавшихся тогда в эмиграции.
На фото: начальник 2-й кубанской конной дивизии генерал-майор Антон Мейнгардович Шифнер-Маркевич с группой офицеров своего штаба. 1920 год, Крым. Интересно, что часть офицеров на фото - без погон.
Находясь в эвакуации, в Галлиполи, в январе 1921 года, генерал Шифнер-Маркевич заразился тифом и умер.
Продолжение:http://www.proza.ru/2018/02/06/595