Первый этап хирургического лечения не принёс существенных сдвигов. Мои ноги, освобождённые от длительной гипсовой фиксации, о прямом назначении как будто позабыли. Они, жалкие и тонкие, покрытые многочисленными болезненными шрамами, трусливо дрожали и подгибались при малейшем шевелении. С величайшими усилиями я делала шаг за шагом, не отрывая стоп от пола, хватаясь за стены, дверные косяки, столы, стулья. К костылям не приспособилась - упала и забросила их. Копировать ходьбу здоровых людей тоже не получалось: я сбивалась с ритма, теряла координацию или неуклюже распластывалась на полу. По сравнению с пережитым, боль ушибов была ничтожной. Попытки встать на ноги повторялись снова и снова.
Шатко передвигаться без опоры я научилась спустя полтора месяца. Тут подоспел черёд следующей операции, менее мучительной. Незадолго до заветной даты Сергей Петрович сильно разболелся, второй костоправный этап чуть не сорвался. Я одинаково переживала за доктора и за себя. Другие многоопытные хирурги посовещались и в нужный срок продолжили моё лечение. Пожилой слабеющий лекарь лишь контролировал их работу. В то время он поправлял собственное здоровье в соседнем терапевтическом отделении и заглядывал в мою палату без особой нужды.
Я ждала Сергея Петровича как близкого человека. Он официально отошёл от лечебных дел и теперь изгонял болезни не руками и строгими назначениями, а добрыми беседами, наполненными живительной магией. От мудрых слов боль действительно утихала! Я ловила проницательный взгляд и каждую фразу благодетеля. Уставший, истощённый и страшно бледный, он присаживался на краешек кровати, гладил мою руку и, вздыхая, повторял вполголоса: "Бог терпел и нам велел". Сразу не поймёшь, то ли себе сказано, то ли мне, то ли всем страждущим одновременно.
Неспешно думая о мучениях Господа и людей, я выискивала светлый ракурс этого совета и укрепляла свой внутренний мир оазисами веры, упорства и выдержки. С каждым днём мне становилось легче и легче. А врачу-спасителю - хуже и хуже. Вскоре он умер: язва желудка оказалась злокачественной. Сергей Петрович всё понимал, наверняка считал последние дни, однако проживал их спокойно и достойно. Я видела в его глазах великое смирение, чувствовала беду, но не предполагала столь быстрого и горького расставания. Малоподвижная, несамостоятельная, даже поблагодарить доктора не успела. Всякие "почему?" тошнотворно и безответно терзали мой мозг и подавляли дух, телесная боль смешалась с удушающей скорбью. Её просветляло лишь желание уподобиться целителю и непременно продолжить общее дело.
Этот план был вполне реальным, но долгосрочным. А пока меня томил однообразный больничный досуг. Друзья и приятели изредка наполняли наше невесёлое палатное сообщество свежими новостями да бытовыми мелочами, необходимыми в спартанских условиях. Студенческая жизнь счастливо протекала за угрюмым госпитальным забором. Я теряла однокурсников безвозвратно.
Многие мои трудности неожиданно облегчили помощники-солдаты, тоже пациенты хирургического отделения. На стадии выздоровления они имели силы придерживать меня при ходьбе по коридору и даже выводить на прогулку. С взаимной симпатией мы проводили вместе несколько часов в день, но, покидая клинику, парни пополняли ряды здоровых людей и сразу забывали о немощной подруге. А я как была инвалидкой до операций, так и осталась ею после них. Другая жизнь, которая грезилась с малых лет, не удалась. После снятия гипса меня ожидало сильнейшее разочарование: атрофированные мышцы и перерезанные сухожилия совсем отказались работать. Я еле приспосабливалась к новым ощущениям и непривычным движениям. Безобразная походка улучшилась, однако хромота никуда не делась. Надо было принять её навсегда, здраво поразмыслить о будущем и адаптироваться к обычному окружению. Выздоровления от ДЦП не бывает!
Из больницы я вышла через полгода. Мама не была сторонницей кардинального лечения, но очень ждала моего возвращения. Поездки в госпиталь с огромными сумками, набитыми сменной одеждой и вкусной едой, давались ей тяжко из-за воспалённых суставов ног и нездорового сердца. Она измучилась от переживаний, ослабла, постарела. Не склонная к оптимизму, видела моё израненное тело, а о разорванной душе будто не подозревала. Мы находились рядом, так и не сумев слить воедино свою боль.
Последнюю важную операцию на подколенных сухожилиях, запланированную на следующий год, мне не сделали. После смерти Сергея Петровича слаженная бригада хирургов-ортопедов распалась. В медицине, как и во всей стране, начался полнейший бардак, прикрываемый звучным названием "перестройка". Я укрылась от него в замкнутом пространстве однокомнатного мира. Сначала благодарно принимала каждое утро, уносящее боль, потом осторожно вышла на улицу, освоила ходьбу по ровным тротуарам, пологим ступеням. Долго избегала пустынных площадей и открытых участков, высоких бордюров, крутых лестниц, заметных подъёмов и спусков.
Обновлённые ноги грозили в любой момент забиться в судорогах и месяцами держали меня в постоянном страхе. Его немного рассеивала крепкая трость, которую я нехотя и с трудом подстраивала под неровный ритм ходьбы. Молодость капризно тяготела к эстетике, казалось, внешне привлекательной мне уже не быть. Смущаясь любопытных взглядов, а то и вопросов, я отгораживалась от прохожих и просто знакомцев невидимой стеной отчуждения.
Фото из сети Интернет.
Продолжение - http://www.proza.ru/2017/01/20/299