Это было много лет назад, в конце девяностых, в годы самые трудные. Терпение у людей истощалось вместе с запасом вещей, которые можно было продать.
Я совмещал работу в газетах с академическим отпуском в институте.
Мой академический отпуск был больше похож на алкоголический, а мой институт был похож на рынок, где преподаватели торговали учебной литературой.
Литературой были учебные пособия, написанные теми же преподавателями. Это были тонкие, одноразовые брошюры, напечатанные на серой офисной бумаге, и весь их дизайн сводился к выбору цвета обложки. Впрочем, палитра тоже была не слишком велика: бледно-голубой, бледно-розовый и серый.
Преподаватели продавали свои пособия весьма настойчиво, иногда угрожали, а тех, у кого не было денег купить, заставляли распечатывать новые экземпляры.
Для преподавателей это был единственный источник дохода в течение многих месяцев.
Я ушёл из института, но, подписав какие-то бумаги, остался жить в общежитии и платить ежемесячно стоимость примерно двух пачек сигарет.
Общежития были смешанные, как при молодом коммунизме, и мы жили в одной комнате впятером — три девушки и два парня. Нашими основными занятиями были секс и алкоголь, и как ни было досадно, от них приходилось отвлекаться, чтобы добыть денег.
Для студента лучшей тогда была работа ночного продавца в ларьке, но по ночам мне больше нравилось развлекаться с девушкой на подоконнике прачечной, чем мёрзнуть в железной комнате метра на два. Так что я устроился в один из первых супермаркетов в городе — работу такую тяжёлую, что целый год выпал у меня из памяти.
Плюнув, наконец, на торговлю, я пристроился в газету через редактора, несчастную даму средних лет, и стал бегать по бывшему своему супермаркету и совать начальству в лицо удостоверение журналиста. Я собирался вывести их всех на чистую воду.
Но начальство было отвратительно спокойно, потому что известно: чистой воды в нашем городе не найти. Я махнул рукой и окунулся в репортёрский водоворот, который молодому и неприкаянному человеку заменяет жизнь.
Меня, тем не менее, ставили не на срочняк, а на аналитику — не на происшествия, а на их подсчёт. Из фактов, которые свежими так возбуждали, на расстоянии получалась одна и та всегда каша: ограбления, отравления, убийства...
Наконец, одна газета, чтобы поднять себе тиражи, заказала расследование деятельности кадровых агентств. В те времена, когда рынок труда лежал, как после войны, безработное население трясли мошенники всех мастей. Торговля после открытия супермаркетов стала слишком хлопотным делом, а всеми остальными сферами заведовали государство и его друзья.
Кадровым агентством мог назваться любой подвал с двумя стульями, столом и общей тетрадью. В тетрадь женщина вписывала фамилию посетителя и контакты, брала с него деньги (порой немалые) и прощалась, разумеется, навсегда.
Самые добросовестные женщины распечатывали для посетителя объявления о вакансиях из интернета (если был хотя бы компьютер), и клиент выходил даже с улыбкой.
Я ездил по городу, заглядывал в кадровые агентства, назывался представителем самой древней профессии — разнорабочего, — и раздавал редакционные деньги.
Пожилые в основном женщины по трудоустройству искренне хотели помочь, выделяли мои данные красным маркером в тетради, хотя прекрасно знали, что никто туда не заглядывает, кроме неё, а сама она заглядывает только от скуки: когда-никогда попадётся смешная фамилия на должность кассира.
Но какие бы я ни рассказывал анекдоты, попивая чёрный, как нефть, нескафе, мой репортёрский глаз фиксировал всё: плесень на стенах, старую мебель, бумажную табличку на двери.
В таблице я отмечал недостатки посещённых учреждений, каждое ещё и подробно комментировал, не брезгуя и старым добрым хамством. Одной из фирм я дал такую искреннюю характеристику (самую искреннюю, потому и хорошо её помню): «Не похоже на место, где находят хорошую работу для хороших людей. Или вообще работу. Похоже на место, где прощаются с последними надеждами. И деньгами».
В день выхода первой же статьи на редакцию посыпались требования извинений, опровержений, просьбы дать мой адрес, чтобы прислать рыбу, но мой директор только потирал руки. У него было своё кадровое агентство. (Там, впрочем, всё было относительно хорошо.)
Я почувствовал себя паровозом из песни, который ничем не остановить. Я запланировал материал о работорговцах.
«Это уже не игры!» — кричал директор. — «Вся жизнь впереди!» У него была своя песня.
Хлопнув дверью, я решил продолжать расследование, чтобы продать потом конкурентам.
Уже много лет бродили слухи, что под предлогом работы за рубежом людей отправляют в рабство со всеми удобствами: оплата едой, 14-часовой рабочий день, без права на телефонный звонок. И никакое посольство, и никакая полиция их не искали.
Я пришёл в учреждение с вывеской «Международная рекрутинговая компания „МеРа и Ко“», и сразу попал, куда целился: из прочного в обстановке была только бронированная дверь. Вообще обстановка была похожа на такую, которую не жаль оставить. Компьютер в углу грустно повесил свой монитор.
У заведения был только один плюс: центр города. Самый что ни на есть центр. В здании, соседнем с мэрией.
Когда я входил, человек, сидевший ко мне спиной, перегнулся через стол, поближе к уху девушки. Стол затрещал, человек прошептал:
«Распилили!»
Не представляю, о чём до этого был разговор, но девушка, всерьёз заполнявшая его анкету, удивилась:
«Что... распилили?»
Человек оглянулся на меня. Я непроизвольно кивнул головой, побуждая его ответить. На вид ему было за пятьдесят.
«Да всё!» — сказал он наконец.
Он снова обернулся на меня и увидел мою разочарованную гримасу.
«Страну распилили, сарай распилили... Всё!» — добавил, наконец, человек и, отдавая на выдохе деньги, вежливо уточнил: «Расписочку не напишете?»
«Нет краски в принтере!» — отрезала девушка, показала ему рукой на дверь, и переключилась на меня: «Что вам?» — но я уже бежал вверх по лестнице за человеком в серой куртке.
«Какой сарай?» — спросил я его, когда догнал.
«Тааа...» — он махнул рукой, свободной от чёрной дерматиновой сумки с накладными карманами. С такими сумками в те времена ходили все — от сантехника до профессора. Дерматин (его называли «дерьмантином») очень скоро осыпался, из-под него торчала грубая ткань, но это никого не смущало.
Я предложил опрокинуть рюмаху, и человек сразу согласился, настояв только, что место выбирает он.
Местом оказался гастроном под названием «Гастроном». Внутри стояли высокие столы, за которыми не сидят, а стоят. За ними, впрочем, никого не было.
Тётка в белом кокошнике вытирала рукой стаканы. Мой новый собутыльник подошёл к ней и стал смотреть ей в глаза. Она, хоть и без всякого интереса, смотрела в ответ.
Сцена затянулась и выглядела так странно, что я не выдержал, и обратился к буфетчице. Но человек меня перебил:
«Паяльник!»
Женщина продолжала возюкать рукой по стакану, и человек попробовал снова:
«Свистальник!»
Женщина не выдержала и раскрыла ворчливый рот:
«Во-первых, куяльник, молодой человек. А во-вторых, побойся Бога!..» — и указала на часы.
На часах было полдесятого. День только начался.
«Эххх, что с вами сделаешь...» — она в сердцах сбросила полотенце со своего плеча и сделала нам куяльник — водку с газированной минеральной водой. Алкогольной лицензии у гастронома, видимо, не имелось.
Я вспомнил, что ещё не ел, но из закусок была одна песочного теста ромашка с маленьким пучком повидла посередине. «Вечерняя» — назвала её буфетчица.
Мы взяли по два стакана куяльника и встали за столик. Собутыльник выпил первый стакан залпом, отхлебнул со второго и только потом сказал:
«Алесь».
Я не сразу понял, что это имя. Думал, он снова не может вспомнить простого слова. Он, наконец, протянул руку.
«Евгений» — по утрам я всегда представлялся так.
Газированная солёная водка била по мозгам, и чтобы завоевать доверие через личный разговор, я выбрал из всех тем худшую:
«Белорус, что ль?»