Пропагандист. ч3. К Сталину

Юрий Панов 2
   Очередь в Мавзолей начиналась от Никитских ворот, и  показалась она Николаю Васильевичу, даже в солнечных лучах,  траурной. Черная лента на черной брусчатке. В последний раз в этой очереди он стоял еще ребенком, когда приезжал в Москву с родителями. Тогда в Мавзолее рядом с Лениным лежал Сталин, но это были смутные воспоминания. Сегодня,  если бы не программа группы,  ни за что бы не пошел. Гробницы он не любил, даже изображения на картинах. Всегда поражался,  зачем с такой любовью Верещагин выписывал узоры на дверях  гробнице Тамерлана?! Неподвижные часовые у дверей в чалмах и халатах были ему так же неприятны, как мундиры, фуражки и белые перчатки часовых у Мавзолея. Разве что смена караула привлекала его, как и всех зевак. И, как на зло, рядом с ним в очереди   стоял Трапезников с двумя гвоздиками в руках.
- Илья Федорович, вы  мне напомнили, к Ленину надо с цветами идти. Я как-то не подумал.
- Не к Ленину, Сталину
- Удивительно, все в обществе  «вождя народов» осуждают за репрессии, а вы всей семьей его почитаете
- Не всей семьей, всей партией. Вы, Николай Васильевич, простите,  в партии человек новый, хоть пропагандист со стажем. Партия от Сталина никогда не отказывалась. Если считаете себя коммунистом, нужно Сталина принимать целиком  и уважать
- А как же речь Хрущева на двадцатом съезде, вынос тела из Мавзолея?
- Ну и где ваш Хрущев? В отставке,  и с Горбачевым то же будет. Приходят новые люди – Полозков, Зюганов, у них другое мнение, они настоящие государственники и против перестройки.
- Значит, по их мнению репрессий не было, миллионы не погибли?
- Кто о миллионах говорит, журналисты либеральные? Цифры выдумывают и морочат людям головы.Да простому народу репрессии незаметно прошли. Вспомни как мы любим царей. На коронации Николая Второго, на Ходынке,  толпы людей передавили, на похоронах Сталина, наверное, не меньше. Добровольно гибли, никто их в толпу не тащил.  А Хрущев умер, кто это заметил? Народ твердую власть любит
- А как же перестройка, зачем мы ее на политзанятиях обсуждали?
- Погоди, скоро перестройка прикажет долго жить, порядок наведут
- Я не согласен, что коммунизм и уничтожение людей совместимы
- Значит, вы не коммунист, тебя слово "диктатура" пугает, как меньшевика!
- Я прежде всего пропагандист, иду на политзанятия как на культурное действо. Политзанятие - такой же акт культуры, как музыка, живопись, театр.
- Ну, это уже слишком. Идеализм, романтизм, для идеологии это вредно.
   Разговор зашел в тупик. К счастью они подошли к Мавзолею. Очередь медленно заползала в гранит и мрамор, в траурный зал и, наконец, спустя много лет, Николай Васильевич снова увидел тело Ленина.  Чувства были противоречивые, и любопытство,  и недоверие, и неприятие. С облегчением он вышел на свет у кирпичной кремлевской стены, к живым голубым елям, к длинному ряду серых бюстов на постаментах. Трапезников и еще несколько человек с чувством положили цветы  на плиту с бюстом Сталина. Николай Васильевич на это проявление чувств даже смотреть не хотел. Он, наконец-то,  увидел вблизи Нину Петровну
- Что там по плану, куда идем?
- Как и положено провинциальным интеллигентам,  в Третьяковку.
- Интеллигенты вымерли после революции. Знаете, у меня другое предложение, вдруг осмелел Николай Васильевич, - пошли в музей Пушкина, вы там были?
- Нет, никогда
- Вам понравится, идемте, не пожалеете
- Уговорили, давайте у Трапезникова отпросимся
Трапезников, как ни странно,  ничего против не имел, только предложил своим ходом добираться.

   Своим ходом было близко. Они решили вернуться через Красную площадь. Мимо ГУМа, Исторического музея, через широкие чугунные ворота Александровского сада. Шли,  как школьники, сбежавшие с уроков,  и вокруг были все знакомые  места – Манеж, библиотека Ленина. Говорилось легко и вовсе не о политике.  Музей Пушкина тоже показался им светлым и приветливым, не мавзолей, греческий храм.  Колонны поднимались за голубыми елями,  и, казалось,  были ели у белого мрамора гораздо  более уместными, чем у кирпичных стен. Жаль только начали они осмотр с египетского зала. Лежащая в гробу в центре зала мумия в бинтах снова напомнила Николаю Васильевичу мавзолей. Но греческие залы его излечили. Он смотрел на учебные, римские, мраморные и бронзовые копии богинь и сравнивал их,  молча, улыбаясь в душе,  с Ниной Петровной. Сравнивал их брови, глаза, бедра, груди и находил, что живая Нина Петровна выходила победительницей во всех сравнениях. Золотые рыбки Матисса еще больше подняли его  настроение, а возле картины Пикассо он уж совсем обнаглел и посчитал взрослую женщину девочкой на шаре, а себя широкоплечим гимнастом  гигантом. Он хотел поведать  об этом женщине, но не посмел. Вместо этого вдруг сказал:
- Знаете, Нина Петровна, я, кажется, урод. Иду по мраморным залам и думаю, как проводить политзанятия в этом году. Можно придумать тысячи игровых ситуаций. Ну, например, телемост, только не с Америкой, а с Древним Египтом, или Древней Грецией, или с Пабло Пикассо, ведь он коммунистом был. Какой бы они хотели видеть будущее России, или своей страны?
- А мне хочется выпить чашечку кофе, где-нибудь на набережной, или на тихой улочке со старинными домиками. Согласны?
- Конечно, согласен, - Николай Васильевич был счастлив.

    А ведь завтра он ждал еще и поездки с группой и Ниной Петровной на белом пароходе за белыми столиками,  с белым вином в бокале!
 
Фото из интернета