Вот моя деревня глаа четвертая

Александр Тихонов 5
    А ночь вступала в свои права. Темнели берега. Всё ярче горели звёзды. Всё гуще становились береговые кусты. Все более расплывчатыми становились очертания леса на вершинах горного хребта под названием «Арга». Над водной глади старицы меркли отблески вечерней зари.

  Смолкли, так заливавшиеся с вечера, птички в забоках. Дикие голуби на вершинах высоких вётел прекратили свое предупреждающее гуканье. Филин в глубине «Арги» перестал пугать лесное население своим уханьем. Дикие козлы, перекликавшиеся в  недалеком бору, успокоились на ночь.

    Тишина!!! Как я любил в детстве эту тишину! И сейчас я остался один. На всю округу один! Таинство ночи окутывало меня со всех сторон. Стало чуточку жутковато. Я удивился сам себе: как это я в юности не боялся оставаться один на один с этой ночной таинственностью и чародейством?
 
  Отца, который с восьми лет брал меня на ночную рыбалку, посадили на три года за драку, и я, в двенадцать лет, остался один, колхозный рыбак, снабжавший колхоз и семью рыбой, присноровился рыбачить в одиночку. Я и сейчас готов был слушать и слушать эту завораживающую ночную тишину, кожей ощущать своё в ней одиночество. Я ощущал её заново, но надо было заниматься делом, ради которого я и выплыл на середину знакомого мне с детства Старого Чулыма.

    И рыбалка началась. Уже не прелюдия, а настоящая. Теперь уже тишина слушала меня. Я подплыл к берегу Острова, срубил таловую вешку с шапкой листьев на вершинке, заострил комелёк. Вешка нужна будет для ориентировки, чтобы видеть конец сетей. Вода в старице отражает звёздное небо, и на фоне этого отражения вешка будет хорошо видна.

  Июльские ночи это не сентябрьские. Вечерняя  и утренняя зори почти сходятся. Во время работы не замечаешь, когда гаснет вечерняя и загорается утренняя. Вот, кажется, только что погасла над Аргой вечерняя, а уже засветилась утренняя.

    От Острова я и начал, привязал к началу сетей досточку, выбросал сети, конец их пришелся на середину старицы, воткнул в донный ил вешку, отплыл в сторону метров на пятьдесят и начал уркать ботом, плавая вдоль сетей, каждый раз все более приближаясь. Потом заплыл с другой стороны и повторил урканье.

     В первую тоню мне попалось совсем мало рыбы: несколько сорожек, несколько окуньков и сазан. Сазан для меня был неожиданностью. Оказывается, пока я отсутствовал, проживая на чужбине, здесь в Старом Чулыме, жизнь шла своим чередом. Вот появился сазан, а возможно и ещё какая рыба. Мы-то с отцом лишь в половодье могли поймать неожиданную рыбу.

  Заплывали в Старый Чулым в большую воду и крупная сорога, и язь, и даже стерлядь. Щучины торпедами ходили по заводям на Острове, а тут сазан! Я помнил, что напротив Ключика не так глубоко и много водорослей, в которых водились щуки, а потому более мелкая рыба здесь не держалась.
 
  А хитрую щуку в сеть загнать трудно. Она не очень-то боится бота, а прижатая к сети, сигает через неё. Как я помнил, сорожняк хорошо ловился напротив «Дресвянки». Так мы называли длинный дресвяный берег, и ещё под Черемуховым кустом, под которым мы всегда останавливались для ночного обеда. Туда я и поплыл за второй тоней.

    Вторая тоня напротив Дресвянки оказалась более удачной. Попалось килограммов пять сорожняка, несколько небольших линей и даже килограммовый зеркальный карп. Карп был такой же неожиданностью, как и сазан. Красавцы лини ярко выделялись среди набросанной в носовую загородку рыбы. Я то и дело туда поглядывал.

    Третья тоня, четвёртая, и вот уже Черемуховый куст, где я и остановился отдохнуть. И опять меня окутала тишина. Замолчал мой громкоговоритель бот, не плещет, не будоражит воду весло, сети спокойно лежат в середине лодки. Лишь рыба, подпрыгивает в носовой загородке, ища спасения от удушливой воздушной среды.

  Тишина!!! Комарьё прекратило пищать над ухом. Даже мокрец, мелкая мошкара, втихаря забиравшаяся в самые укромные места моего тела, жаля шею и руки словно крапивой, и тот успокоился до рассвета. Момент блаженства!

   Я наслаждался пирожками с клубникой и от нечего делать любовался звёздным небом. Вон ковш Большой Медведицы переворачивается ручкой вверх. Вон созвездие Орион, а в нём Кичиги. Полярная звезда над ковшом Большой Медведицы. Сириус, так ярко блестит с самого вечера.

  Где-то я вычитал, что он самая близкая к нам звезда. «До неё всего-то каких-то восемь миллионов световых лет! – размышлял я. И если учесть, что скорость света, как утверждают ученые, триста тысяч километров в секунду, то разве это расстояние в восемь миллионов световых!?»

     Скоро взойдет Венера. Мы её называли утренней звездой. Она ярко блестит на бледнеющем утреннем небе. «Как необъятен этот мир!!! – размышлял я. – Человек в нём пылинка! Жизнь его коротка, как мгновенная вспышка по сравнению с этим необъятным и вечным миром.

  Жизнь человеческая как мимолётная искра, а мы ещё что-то ищем, что-то делим, убиваем друг друга… Ох, далеко ещё человеку до звания разумного. Хуже ведь зверя бываем! Все бьются за тёпленькое место под солнцем. Жаждут наслаждений, а они, вот они! Здесь вот, среди этой тишины и покоя! Ночь, звёзды и тихий плеск за бортом – потянул предутренний ветерок!

    Скоро рассвет. В три часа будет уже почти светло. Надо продолжать дело, бросить хотя бы еще две-три тони, успеть наловить, чтобы Лёньча не ворчал.

    Было сделано ещё две тони. Итого шесть. Неудобно одному и править лодкой и выбрасывать сети. С отцом мы делали 10-12 тоней, а тут шесть. Но и это уже хорошо, давно ведь не занимался. Отец в сороковых и пятидесятых заключал договор с колхозом на поставку колхозу тонны рыбы. Что сверх того можно было оставлять на собственные нужды. Я в эту ночь браконьерничал. «Ну, будем считать, что эти 30 кг я выловил «сверх того» - мыслил я.

    Я остановил лодку посереди старицы напротив Истока  в расчете на то, что услышу, как Лёньча крикнет с берега. Было шесть часов утра. Над Аргой уже поднялось солнце, но оно было не в силах пробиться к водам старицы сквозь молочный туман. Струйки его поднимались прямо из воды, окутывая все вокруг. Из невидимых прибрежных кустов неслась разноголосое пение птах. Оно сливалось в такой густой хор, что невозможно было уловить отдельный голосок. Радовалась природа, радовалась вся живность в ней, тёплому, благодатному июльскому новому дню.

    В ожидании приезда брата я, сидя, задремал, и голос его услышал не сразу.
---- Шура, мать твою!!! – уже ругался брат. – Родя, ты где? Ты меня слышишь?
     До моего подсознания, видимо, дошел не его голос, а мое прозвище и ругательства, и я проснулся.

---- Слышу! – встрепенулся я.
----  Плыви сюда! – И опять ругательства. – Я уже устал кричать.
     «Не опохмеленный! - сделал я вывод. – Ну и хорошо! Сегодня ему  в ночь на смену. Я увяжусь за ним! У Истока, как помню, хорошо клевала сорога!»
---- Спишь, едрёна вошь! – уже более мягко ругнул меня брательник, когда я причалил, а когда увидел в носу лодки мой улов, даже похвалил: - Молодец, Шура!