Черный Человек

Николай Аба-Канский
                Серебряный век – вот что
                вздор! Век поэзии – золотой,
                он же и единственный.
                А если осетрина серебряной
                свежести, то это означает,
                что она тухлая.

                Так говорил Воланд.
                Или почти так.

Келья поэта. Порядком запущенная, как и полагается у настоящего поэта. Впрочем… У поддельного поэта и запущенность может быть поддельной, но не будем вдаваться в детали. Да и поименовать «кельей» летний дачный домик тоже… чересчур «высокий штиль».
Мирская профессия поэта – инженер, трудится в КБ солидного завода и далеко не на последних ролях, а его Евтерпа – двуликий Янус, так как помимо любви к поэзии и прозе он зажигательно перебирает струны гитары.
Теплый светлый вечер потихоньку склонялся к ночи, но еще можно было сидеть на некоем подобии веранды и перечитывать на листках строки новорожденных стихотворений.

–Кажется, все, править больше нечего. Ну, если осенит…  «Два корабля» – Владимиру Пастернаку, он тоже инженер, жаль, что на гитаре не умеет играть, учился корабли строить. Да еще и мореход. Это же надо быть таким обезбашенным, чтоб на какой-то скорлупке попереться через три моря из Днепропетровска в Хайфу!!!
«Далекому другу» – Виктору Афсари . На гитаре – вроде меня, а может и получше. Гм. Тоже добрая птица. Интересно, смог бы кто-нибудь заманить мою персону лететь на мотодельтаплане в логово сибирского шамана делать операцию и перевязку его ручному волку?!! Хирург!
Еще один… отмороженный… Музыкант. Профессионал. Пять лет шастал с бродячим цирком, имея просроченный и непрописанный паспорт. Куда милиция смотрела. Уцелел! Два романа о цирке нацарапал. Ну, ему однозначно:

                МИСТЕР ИКС

                Грелся всю жизнь от рожденья
                Я у чужого огня.
                Долго искал я селенья,
                Где б приютили меня.

                Но не нашел… Мне Дорога
                Темной судьбой суждена –
                Мглою тумана ночного
                Застила душу она.

                Скоро дойду до погоста,
                Скоро усну навсегда –
                Так молчаливо и просто
                С неба слетает звезда.

Побренчать бы с ними на гитарах… Эх… Кроме ПРОЗЫ РУ встречаться больше негде… Жизнь окаянная…

Поэт вздохнул, отодвинул свои стихи в сторону. На мгновение замер, потом пробормотал: «Идея фикс…» и достал другие листки, тоже со стихами и какими-то списками.
–«Мы живем под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны…»
–Гений серебряного века. «А где хватит на полразговорца, там припомнят кремлевского горца…»

Взял в руки список.
–Их было двенадцать.
Пробежал по списку глазами.
–Двенадцати зачитал он свое стихотворение. Двенадцать апостолов. Как у Иисуса Христа. А из двенадцати один – всегда Иуда. Предатель. Доносчик. А имя какое позорное: ИУДА! Каждая буковка дышит изменой. И-и-у-у-да-а-а… Кто, кто из двенадцати? Полжизни отдал бы чтоб узнать, кто – Иуда…
–Да ну! За такую безделицу – полжизни?

Поэта как током ударило: от металлической калитки к веранде шел человек, весь в черном, с неразличимым в густеющем сумраке лицом.
«Я ведь замыкал калитку, отчетливо помню… Не открыть ее… И через забор не перелезть…»
–Вы… кто такой?.. Что вам надо?.. Как вы… попали?!
–Не бойся. Я не тот черный человек, что являлся Сергею Есенину.
–Галлюцинация… С чего бы вдруг… Не пил, не курил…
–Пусть, если так нравится, галлюцинация. Только я не булгаковский кот и молчаливым привидением не буду. Не затем же ты… ломал голову! чтобы мне явиться сюда и молчать. А Булгакова я знавал. Умный, талантливый человек, но характера трудного и судьбы жестокой.

Как ни странно, но пассаж о Булгакове привел поэта в чувство:
–Знава-а-ал? Когда – знавал?! Когда он умер то?!
–Так и мы все давно умерли, – Черный Человек уже сидел напротив поэта. – Все, как ты бредишь, двенадцать апостолов, давным давно умерли. Твой… любимый автор! в позапрошлом веке родился, а среди нас были и постарше его.

Странное и страшноватой чувство ледяной рукой сжало поэту сердце: ему вдруг показалось, что происходящее – не обман, не бред, не галлюцинация, а чистая истина, чистая реальность. И, как бы в подтверждение этой жуткой мысли, Черный Человек медленно продекламировал:

–«Ты сильным и опасным чаром мой круг волшебный грыз не даром…» Ты! Вот я и пришел.
–Ага, – поэт наш был не из робкого десятка, опомнился и решил играть навязанный спектакль по навязанным же правилам. – Так ты, стало быть, Иуда? Фамилия!!!
–Ох, как сердито. Прямо ЧК. С фамилией подождем. Разберемся с оклеветанным именем.
–Оклеветанным… Ха! Символ предательства!
–Да? А кто такой тогда Иуда, четвертый сын Иакова, прямой пращур Иисуса Христа? Его имя тоже «символ предательства»? Стало «символом» за многие века до самого предательства? А кроме сына Иакова, в родословной еще два Иуды? А Иуда Апостол, брат Спасителя? Иуда Маккавей, вождь восставших, храбрый воин? Имя страны – Иудея? Имя религии – иудаизм?

Пыльным вихрем закружились мысли: «символ предательства» повис в воздухе. Что ответить?..

–Иуда Искариот не предатель. Он всего лишь выполнил приказание Иисуса. И, наверное, был единственным, на кого тот мог положиться.
Горькое признание: «Не мир я вам принес, но меч!» Пришел с миром, но таковы люди, таковы во все времена: любой мир они, как одержимые, стремятся обратить в меч.
И нависли римские мечи, и сказал первосвященник: «лучше одному человеку погибнуть, чем всему народу», и невольный… язык с трудом выговаривает – виновник! надвигающейся беды решил принести себя в жертву ради спасения этих жалких ничтожеств.
И собрал их на тайную вечерю, и объявил им свою волю, и признали они его правоту: ведь никто, ни один! не возразил ему!            
Но попасть на крест можно было только по доносу: «…истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня».
А ведь это вовсе не констатация факта, что меж апостолов завелся изменник, это требование, чтобы один из них пошел и выдал его. Где здесь предательство?
Здесь воля человека с душой Сына Божия, ведь никто, с волей человеческой, не решился бы пойти добровольно на самую страшную пытку, которую изобрели люди.
Но никто не хотел доносить, боялись, вот и началось: «Не я ли?..», «Не я ли?..», «Не я ли?..». И это не вопрос; это завуалированный отказ: «Не я!», «Не я!», «Не я!».
Пришлось власть употребить: «Тот, кому я, обмакнув кусок хлеба, подам». И обмакнул, и подал, и приказал: «Что делаешь, делай скорее».
Ведь были у них мечи! Почему никто не бросился вслед за Иудой и не рассек ему голову?! Как это: «Но никто из возлежавших не понял, к чему он это сказал ему».
Что тут не понимать? Ребенок понял бы.
И, вместо того, чтобы элементарно скрыться и спрятать Иисуса, они «воспевши пошли на гору Елеонскую», где в ожидании ареста и в предчувствии ужасных мук Сын Божий скорбел и тосковал, а спутники его норовили тем временем поспать…
Не сумели ни уберечь, ни защитить Учителя, разбежались, а потом во всем обвинили Иуду.
И либо он сам покончил с собой, либо его зарезал неумный, но рьяный прозелит.

Черный Человек умолк. Подавленно молчал и поэт. Не решаясь спрашивать взял лежащий на столе листок. Показалось, что Черный Человек саркастически усмехнулся.

–Ладно. К делу. Послушай, какой из меня Иуда. Итак, нас пригласили. И нам зачитали. Текст. За одно прослушивание которого можно было поплатиться разбитой жизнью. Прослушал. Пришел домой. Семья. Жена, сын, дочке два года. Рискнуть их жизнями? Не донести? Своей – пожалуйста, но жизнью дочери? Ни за что на свете. Ситуация жуткая, но – каждый за себя. Пропасть за бездарный и пошлый пасквиль?! Благодарю покорно. Так что не надо всуе трепать это имя: ИУДА! Бывай здоров.

В звенящей бесшумности: Черный Человек встал, вышел на темную, узкую, заросшую дачную улочку, свернул вправо. На пару минут поэт обратился в соляной столб, но вот вскочил и оскалил зубы: «Фамилия…»
–Фамилия!!! Иуда!!!
Бросился к калитке, рванул ручку. Калитка была на замке. «Ведь точно помнил, что замкнул ее!..» Обратно. Вытянул разболтанный ящик стола. Ключ. Скрипнул замок. Улочка. Снова замок. Огляделся. Где-то, за три-четыре дачи, неспешно удаляющийся темный силуэт.
–Догоню!
И – почти бегом.

Но… что это?..
Зыбкий силуэт закачался, как бы поблек и расплылся, и вдруг раздвоился.
–Двое… Два Иуды?!
Гонка возобновилась, только… Да простит меня Михаил Афанасьевич за плагиат, но гонка стала похожа на погоню незабвенного Ивана Бездомного за еще более незабвенными консультантом, регентом и паскудным котом: гонишься, гонишься и никак не догонишь!

Проклятие… Вот оба силуэта начали качаться и расплываться и, нате вам! – их стало четверо!
–Геометрическая прогрессия?!
Наверное, так, ибо еще, миновав пару дач, темных силуэтов мельтешило уже восемь.
–Дальше что – шестнадцать?! – поэта душили страх и ярость.
Но прогрессия оказалась какой-то ущербной (в обратную сторону, что ли, двинулась?): раздвоились сначала две тени (десять!), а потом и вообще – одна (одиннадцать!).

Немели ноги, в мыслях – хаос, но поэт шел, срываясь на бег, вслед зыбкой черной шеренге. «Все же – галлюцинация?.. – пульсировала отчаянная мысль. – Может, я у себя и сижу за столом?.. С ума сойду…»
Вдруг шеренга остановилась и, хотя ничего не было видно, у поэта появилось чувство, что черные призраки обернулись к нему лицом. Остановился и он.
–Ну, вот, теперь ты знаешь, сколько у Иуды голов. Доволен?

Поэт судорожно вздохнул и, как-то помимо воли, прошептал:
–А… двенадцатый… Вы его выдали?!
–Нет. Его сдал автор пасквиля. Не понимаешь? Наутро следующего дня мы практически в одно время, не сговариваясь, оказались в приемной… Ну, ты догадываешься, какого заведения. Мучительное чувство… Сидели не поднимая глаз, пересчитаться даже в мыслях не было, все или не все.
А двенадцатого взяли через несколько дней и вежливо спросили, почему он не пришел сам и не сообщил… о враге народа, скажем так. Загремел в лагеря. Семью сослали куда-то поближе к озеру Байкал. Имя двенадцатого? А зачем оно тебе? Ты же Иуду искал! Эх, горе-исследователь…
Пиши стихи, они у тебя неплохо получаются, и пусть в грязном мусоре прошлых времен копаются археологи, это их профессия, и те, кто ничего больше не умеет, кроме как рядиться в тогу рыцаря-правдоискателя.

Черные силуэты начали терять очертания, расплываться и, наконец, слились с мраком ночи.
Глухая пустынная улочка…
И – тьма…
Бездонная…

Поэт снова за своим столом. Чувство тупой, обволакивающей усталости туманило мозг, но он упрямо всматривался в три листка с тремя стихотворениями.
« «Мистер Икс»? Нечего править. Александр Багмет сказал: «Настоящая поэзия». Так, это циркачу. В сторону.
«Два корабля». В третьем четверостишии нехорошая рифма: «рассвет» – «привет»… Вообще-то, причем тут «привет»?.. Перепишу строку…

                ДВА КОРАБЛЯ

                Владимиру Пастернаку

                В море бушующем, в море бескрайнем,
                Встретились два корабля.
                Разные вымпелы, разные флаги,
                Где им родная земля?

                Встретились молча, безмолвно расстались,
                Даль застилает туман.
                Ждет их, суровый, в далеких широтах
                Берег неведомых стран.

                Скалы и мели, тайфуны и зыби,
                Горькой чужбины рассвет…
                В странствии вечном под небом холодным
                Нет им покоя, и родины нет.

Последний стих слишком уж… Лермонтовский… Ну, да ладно, пусть остается. Реминисценция, скажем так. Теперь:

                ДАЛЕКОМУ ДРУГУ

                Виктору Афсари

                Друг мой далекий, друг незнакомый –
                Бездна меж нами лежит:
                Вы своего не покинете дома,
                Я не покину свой скит.

                Руки у нас не сомкнутся в пожатье,
                Взглядом не встретимся мы,
                И семиструнным гитарным заклятьем
                Не отогнать нам зимы.

                Свидеться в жизни судьбой не дано нам –
                Только в бесплотной Сети…
                Были всегда музыкальным каноном
                Трудные наши пути…

Здесь все хорошо. Завтра их… сегодня уже! – заброшу на ПРОЗА.РУ.
Все?.. Спать?.. Э, нет!»

Поэт бережно отложил три своих листка и занялся другими, упомянутыми вначале, тоже со стихами и списками.
Долго и тщательно рвал их на мелкие кусочки, изорвал, сгреб клочки и вынес на середину дачной улочки. Поджег. Пепел растер подошвой.

                ПОСТ СКРИПТУМ

    Посвящаю новеллу трем гражданам прекрасного города ПРОЗАРУЕВСКА:
               
                Виктору Афсари,
                Александру Багмету,
                Владимиру Пастернаку.