Туман. часть пятая глава девятая

               

               

               





                УЖ  КОЛИ  НЫРЯТЬ,  ТО  ДО  САМОГО  ДНА.






                Чаял – одна вошь, ан нет,
                две сплошь.

                Русская народная пословица.




Время старательно отсчитывало пролетающие секунды набатным звоном, раздававшимся в ушах помещика и гоф-медика. Оно торопило, но, в тот же час, сковывало руки уже не просьбою, а требованием рассудительного размышления и поспешного действия.
 
Fеstinа lentе – поспешай медленно, так просящим тоном требовали уплывающие дольки времени.

А что именно, спросите вы, стало неугодно равнодушному времени? Отвечу – нежданный беспорядок в приёмной комнате, коего не наблюдалось при ранишнем посещении господами оной.

--Кирилла Антонович, что, по-вашему, искала мадемуазель? Вы только поглядите – ящики стола выдвинуты, чернильница опрокинута на пол, деловые папки просто свалены кучею на письменный стол! Вы не можете объяснить нам, - обратился Карл Францевич к секретарше, - для чего всё это?

Гоф-медик обвёл комнату рукою, давая понять девице жестом, какую именно часть пространства он имеет в виду. После чего переплёл персты ладоней в «замок», и опустил их аж до … брючного пояса.

Секретарша покачала головой, безгласно оказываясь и говорить, и пояснять … отказалась, одним словом.

--Вот, что …, - задумчиво проговорил Кирилла Антонович, постукивая средним перстом по картонной обложке папок. – Вот, что нам сейчас надобно – прошу вас, доктор, постерегите сию особу, мне требуется отлучиться ненадолго. Да, остерегайтесь любых её действий, а особенно её речей. Моя кухарка не единожды сказывала – плеть ранит мясо, а язык поранит даже кость. Я скоро вернусь.

Карл Францевич кивнул, принимая услышанное, и соглашаясь с ним, тут же отступая на шаг назад, оставляя, по прежнему, сцепленными персты.

--Я и не предполагал, что столько всего свалится на нас, да так скоро! – Разговаривал сам с собою помещик, шествуя по верхнему этажу приюта. – Сколь много требуется сделать, буквально за один вздох, что не могу сообразить, с чего начать! Вот, уж, подпёрло, да под самые ворота!

То ли таким мысленные стенания помещика были услышаны, то ли свершаемое им богоугодное дело и без присно упомянутых стенаний было под присмотром Всевышнего – про то не ведаю, но вот то, что подобающих людей для помощи, да и в довольном количестве удалось сыскать никак не мешкая – так то правда.

Первым обнаружился классный наставник, с удовольствием занимающийся бездельем. Отпущенные им воспитанники сидели кружком на траве вокруг Модеста Павловича, и глядели на него не дыша, опасаясь пропустить не то, чтобы любое словцо, выпущенное им на волю, а и любую буковицу, проговариваемую им со вкусом и наслаждением.

--Доброго здоровья … э-э, Андрей Тихонович, верно? Скажите, милейший, а есть ли у вас холодное место, где вы держите съестные припасы?

--Да, милейший, есть. Проголодались?

--Я оценил ваш сарказм и иронию. Браво! Действительно, браво! Однако ответ мне нужен в серьёзном тоне. Итак?

--Есть.

--Хорошо. А, где?

--Там, -  махнул рукою в сторону дальней стены приюта наставник, получая удовольствие от беседы не меньшее, нежели от безделья.

--Понимаю, каков вопрос, таков и ответ, верно? Вот тут, - помещик постучал перстом по сюртучному карману, - лежит бумага, подписанная собственноручно губернатором. Я извлеку её, и пущу по ветру в сторону губернского чиновничества, хотите? И смею заверить вас, что по истечении завтрашнего дня вы приметесь упрашивать меня выслушать ваши разъяснения по тем вопросам, кои я ещё и не задал. Я не занимаюсь устрашением ни вас, ни всех остальных в этом приюте. Я испрашиваю вашего совета – мне воспользоваться этой бумагой? Учтите, после всего, что сотворено в сём воспитательном  учреждении, вы сочтёте высшим благом стать дворником в нищем приходе, где-нибудь на Камчатке! Вас оскорбило обращение «милейший»? Приношу свои извинения, но за остальное, что произойдёт с вами, не взыщите! Модест Павлович, у нас появилось срочное дело! Передайте воспитанников господину Кугатому, и ….

--Постойте, постойте! Что вы так воспринимаете ….

--Уже не интересно вас слушать! Как аукнется, знаете ли.

--Да, постойте же! Да, мне показалось несколько высокомерным произнесение ….

--Я извинился. Этого мало? А ваше самомнение, кровоточащее от единого слова, не насторожилось от того, что прибывший вчера господин расспрашивает вас о холодном месте?

--Я предлагаю всё переиграть, - сказал Андрей Тихонович, жестом (и весьма вежливым жестом) предлагая штаб-ротмистру воздержаться от вступления в беседу в качестве третьей стороны, - вы извинились, и я приношу свои извинения, надеясь на скорое и взаимное удаление из памяти всего сказанного нами до этих самых слов. Согласны?

--Изящно сказано! – Модест Павлович трижды хлопнул в ладоши. – Ваши подопечные заждались вас!

--Что вы хотите узнать?

--Вы слыхали мой вопрос.

--В самом конце здания есть старый погреб. В дальнем углу, вдруг вас заинтересуют детали, есть место несколько … э-э, странное, что ли. Там круглый год лежит лёд. И не тает.

При слове «погреб» штаб-ротмистр пристально поглядел на друга, а услыхав словцо «лёд» и вовсе насторожился. Подметив такое поведение друга, Кирилла Антонович утвердительно кивнул, оставаясь полностью поглощённым беседою с наставником.

--Кто вхож в погреб?

--«Вхож», словно во дворец … доступ имеет Василий Соловьёв. Он и завхоз, и сторож, и столяр, и … первый помощник во всём. Может и розгами отходить.

--Последнее не пригодится. Хотя …, - помещик мечтательно поглядел на ту часть приюта, где, согласуясь с его умением ориентироваться, находилась приёмная комната.

--А карцер имеется? Либо кондуит?

--Да, верхний этаж, комната по левую руку.

--Из той комнаты возможно подать сигнал наружу?

--Только взорвав стену.

--Подходит.

Штаб-ротмистр, скрестив руки на груди, стоял не шелохнувшись, всё стараясь понять, что именно, за истекшие два часа с небольшим, выискал его друг в этом приюте? Лёд и карцер! Господи! Скажи он «сабли и пушки», это не показалось бы таким тревожным! И увлекательным!

--А лазарет есть? Нечто схожее с лазаретом? Нет, не стоит, лазарет не нужен.

--Что вы хотите получить от меня?

--Прямо сейчас – ключ от карцера. А по истечению половины часа, после передачи мне ключа, и передачи воспитанников другому воспитателю, я хотел бы видеть вас в приёмной комнате. Я могу рассчитывать на вашу помощь?

--Разумеется.

Удерживая левою рукою локоток Модеста Павловича, а правою сжимая полученный ключ, помещик последовал на верхний этаж.

Описывание другу свежайших событий проходило на ходу. Само изложение, каким бы странным сие не казалось, было отмечено краткостью и ёмким наполнением каждого слова. Вопросов он, пока, не задавал.

На всякий случай господа сами зашли в карцер, дабы удостовериться в его надёжности, как камеры для временного сохранения дамы, а также в наличии минимального уюта, сопоставимого с нуждами заложницы женского полу. И одно, и другое оказались приличными.

Вообще-то нашим героям следовало бы поторопиться с процедурой заключения узницы в темницу, поскольку времечко-то уж склоняло стрелки к самому обеду, соблюдаемому в приюте скрупулёзно.

При появлении в приёмной комнате третьего мужчины, оснащённого армейской выправкой, девица тут же расхотела сопротивляться возражениями, и неустанно твердить, что никто, кроме неё,  ничего не понимает. Это обстоятельство позволило запереть оную в отдельный нумер (что-то на шутейный тон потянуло, не рано ли?).
Штаб-ротмистру показали тело. Не позабыли  указать и на след от верижной цепи. А далее была представлена новая игра, под названием «покойный пока жив». Участие Модеста Павловича в игре было обязательным.

--Скверно, - посетовал штаб-ротмистр, - что нам суждено руководствоваться лишь экспромтом, но никак не правилами. Но, это может оказаться и интересным, - продолжил офицер, резонно предугадывая дальнейшие повороты игры. А после подытожил.

--Однако пока сия игра не зашла слишком далеко, предупреждаю, что на этот раз, играть покойного, не мой черёд.

--Это, мы, как-нибудь, позже, вероятно обсудим, - стараясь не показать, в чью сторону направлен столь явный намёк, пробормотал помещик, переходя к главному, - пока мы одни, надобно понять, что именно тут могло приключиться? Этот господин из кабинета, эта девица, отнекивающаяся от разговора, и наклеивающая на стекло буковицы, эти сброшенные на стол папки …. Тут ещё Карл Францевич обратил внимание, что у неё недостаёт кое-какого аксессуара.

--Это она налепила? Пра-а-во?

--Нет, её руками было составлено «трево», видимо, в полном варианте «тревога». Это мы изменили сигнальное словцо.

--Может, она достала папки, чтобы пользовать бумагу для написания? В смысле – наклеивания?

--На стекле газетная бумага. Модест Павлович, вся эта бумага, окно и прочее важно, как видимые детальки. А во что они сочленяются? У вас есть догадка? Любая? И нам не стоит забывать, что скоро явится наставник Кугатый, который не входит в круг посвящённых.

--Вы предлагаете мне прямо с похода  ринуться в бой. У меня иное предложение – давайте ваше приключение, и моё наблюдение сведём в единое, тогда и поделимся догадками. А относительно папок … а если они ей просто мешали? Как нам мешает скорый приход наставника, например. Но, к делу. Мои разведчики упустили Матвея Качурина. Они заснули. Дети, они и есть дети. До трёх часов ночи извозчик был на месте, это то самое время, когда у мальчиков проходила смена в секрете. Во-от, а в шесть десять наблюдатель проснулся, и тарантаса уже не было. Я спросил горевавших разведчиков, не было ли ими подмечено ещё чего-то, самого пустяшного и мелкого, даже такого, что не достойно внимания? Ответ – нет! Ничего и никого они после пробуждения не заприметили.

--Да, Бог с ними, с разведчиками! Во всяком случае, извозчик Качурин будет у нас на примете.

--Тут я не соглашусь. Мои дозорные никого не видели, понимаете? Вашего покойного, входящего в здание, они также не видели, а их секрет располагается со стороны фасада, и любой входящий, от трёх часов до шести, непременно попался бы им на глаза. Может ли это означать, что упокоенный некто присутствовал в приюте всё время? Вполне! А то, что он проник скрытно мимо моих разведчиков - не вероятно.  Тогда появляется вопрос – а как он пробрался?

--И?

--И тогда рождается догадка – вход в приют один, почти всю ночь ведётся наблюдение разведчиками, и что? А то, что есть, как минимум, ещё один вход в это здание. Тайный для большинства, даже для пронырливых мальчишек, но ведомый для особых гостей.

--Папки ей мешали? А где они хранятся?

Вот так, с явным раздражением и, не менее явным нетерпением, Кирилла Антонович резво сменил разговор на иное.

Подобная перемена в поведении и в настрое не сочеталась с происходящим, и уж точно не вязалась с вялым разговором, не дающим даже малейшего толкования событиям, и не дающего никакого толчка к подготовке действий. На самом деле причина была в забывчивости. Да-да, именно в ней! Дело заключалось в том, что ещё при первом посещении приёмной комнаты помещик заприметил нечто такое, что отложилось у него в памяти, как частица, пусть и не важного наблюдения, но весьма занимательного.

Теперь же, силясь отыскать в закромах памяти то искомое «нечто», он наталкивался лишь на воспоминание о том, что в первое посещение приёмной комнаты он подметил … и так далее. А что подметил? Вещи, голос, аромат? Что? Память не отдавала сохранённое воспоминание, а лишь подсказывала, что «нечто» есть сохраняемо до поры.

Вот это и служило причиной раздражительности, вот это и создавало нервозность в осмысленном течении разговора.

Сказать, что остальные участники беседы не подметили смены настроения друга, было бы обманом. Но у них достало разумности не предавать огласке и обсуждению таковое поведение помещика, а продолжить поиск истинного в изменившемся направлении разговора.

--Кирилла Антонович, давайте ходить мелкими шажками, - никак не вкрадчиво, дабы не подлить маселка в разгорающийся костёр раздражения, а прежним, деловым тоном сказал Карл Францевич. -  Шаг первый – мы пришли с визитом в эту комнату. Что нам бросилось в глаза? Ничего! Стол пуст, секретарша без … об это уже говорили, помещение убрано. Шаг второй – вы выходите из кабинета. Папки на столе лежали?

--Нет!

--Шаг третий – Модест Павлович сказал, что они появились на столе потому, что они мешали. Кому? Кроме девицы тут никого не было. Выходит, что мешали ей. А где принято хранить папки? В канцелярском шкафу, который стоит у стены позади вас. Наша ошибка заключалась в том, что под подозрение попали сами папки, как сохранители чего-то нам полезного. А если мы предположим, что они попросту мешали секретарше извлечь из шкафа … что-то извлечь?

--Что, простите? – Пробормотал помещик, только в сей миг возвращаясь из расстроенности в обычное состояние.

--Дело не в содержимом папок, а в их местоположении. Дело в шкафе.

Кирилла Антонович резко повернулся, сделал шаг вперёд и потрогал дверцу шкафа ладошкой.

--Сколько же мы потеряли времени! – Голосом прежнего себя сказал помещик.

--Я не опоздал? – Раздался, хоть и полезный, но такой не своевременный голос наставника.

Кирилла Антонович уткнулся лбом в шкаф, стараясь побороть вновь всплывающее раздражение, а гоф-медик принялся собирать в стопы, лежащие на столе папки.

--А что у вас творится? Обыск?

--Сей беспорядок не наших рук дело, - выступил с ответным словом Карл Францевич, переставая терзать канцелярщину, и задёргивая штору на той половине окна, на коей красовались буквы.

--Присядьте! Вот сюда! – Теперь беседу возглавил помещик.

Господин Кугатый опустился на стул, не переставая попеременно поглядывать то на папки, то на шкаф.

--Как давно вы работаете в приюте? В этом приюте?

--Вы считаете, что я подобным отношением ….

--Я считаю, что краткость вопросов и ответов всем нам пойдёт на пользу.
Педагогические способности ваших коллег, равно, как и ваши возможности, оставим на весьма отдалённое «потом». Мой вопрос вы услыхали.

--В октябре сего года будет четыре … года.

--Сколько в приюте педагогов?

--Ммм, семь. Три наставника, две наставницы. Одной позволено замещать педагога.

--Сколько работников?

--Не знаю.

--Это, простите, как?

--Видите ли, время от времени приходят люди, которые могут входить в классные комнаты во время занятий. Некоторые из приходящих вхожи на кухню, некоторые общаются только с попечителями. Работают ли они в приюте, хотя и появляются довольно часто, я не знаю. Вероятно, они изыскивают из приходов сюда свой интерес. А вот тех, кто находится здесь неотлучно – двое. Повивальная бабка Зинаида Руковишникова, и Василий Соловьёв, я о нём рассказывал. А что, собственно говоря .., - Андрей Тихонович не сдержал, и выпустил на волю копошащееся в мозгу любопытство, но осёкся, встретившись глазами со штаб-ротмистром, отрицательно покачавшим головою.

--Секретарь по штатному уложению положен?

--Нет. В нашем приюте менее трёх сотен воспитанников.

--А кто ведёт деловые бумаги? Кто пишет распоряжения? Кто регистрирует входящие и исходящие письма?

--Есть помощница попечительского совета. Должность избирательная из числа педагогов. Сейчас этим занимается Антонина Михайловна Самохвалова. Биолог.

--И где она?

--Повела воспитанников в столовую. Верно, обед закончен, и она скоро освободится.

--Знакомство с нею отложим. Доктор, открывайте кабинет.

Пропуская господина Кугатого вперёд, в попечительскую комнату вошли по очереди все мужчины. И только штаб-ротмистр остался стоять у приоткрытой двери, ведя наблюдение и за коридором, и за приёмной.

--Вы знаете этого господина?

Наставник нерешительно сделал шаг к дивану, на коем, уже в благопристойной позе возлежал убиенный.

Сделав ещё один шаг, Андрей Тихонович остановился, и замер, не отводя глаз от тела
.
--Он … мёртв?

--Я спросил – кто это? Я не предлагал вам угадывать его состояние.

--У него … на шее. Он убит?

--Вы можете ответить на мой вопрос?

--Боже мой, это вы его убили?

--Если я скажу  - нет, вы поверите мне?

--Не знаю.

--Тогда каков смысл вашего вопроса? Положительный ответ вызовет у вас такое же «не знаю», равно, как и данный мною отрицательный. Вы помните, о чём я вас спрашивал?

--Да, помню. – Наставник громко сглотнул, а после кивнул головою.

--Тогда, чёрт вас побери со всеми вашими психическими потрясениями, и нервной неуравновешенностью! Вы знаете это тело? Из-за вас я стал заговариваться в этом приюте благородных неврастеников! Вы знаете этого господина?

--Я уже говорил – да!

--Моё терпение на исходе! Выбирайте – либо я подам вам стакан воды, либо влеплю вам же затрещину! Что вы предпочтёте в качестве стимула для начала разговора?

Не то, что давно Кирилла Антонович не появлялся на людях в таком рассерженном состоянии, он никогда не давал воли своим чувствам! Его, если будет позволено сказать, конёк – логически выстроенная мысль, поданная, иногда многословно, спокойным и слегка равнодушным тоном.

Однако сейчас вожжи, коими управлялся разговор, были отпущены из рук, а сама беседа неслась во весь опор, наскакивая на неприятности, словно на острые каменья.

И ещё усугублялось, и без того скверное настроение тем, что ускользнувшая из памяти, та самая подмеченная деталь в приёмной комнате, начинала откровенно злить своею неотыскиваемостью.

Служит ли то оправданием такового обращения к господину Кугатому, либо вышесказанное никоим манером не оправдывает сказанных речей – уже не суть. Слова сказаны в голос, эмоции выставлены на показ публично. Что сказано, с тем и жить.

--Это Смольникович Владимир Адамович.

--А остальные его регалии и заслуги вы предлагаете мне узнать самому, когда я отдам Богу душу, и повстречаю его на небесах? Так долго ждать я не намерен!

--Он … как бы вам … в феврале сего года … был выведен из попечительского совета. Мне, сами понимаете, никто отдельно не докладывал о причинах такого … такого ….

--А что в приюте говорил о причинах его отставки?

--Я слыхал, что у него, совершенно-таки вдруг, появились свободные … э-э …  денежные средства. Говорили, что немалые. Откуда они пришли к нему – никто не знал, либо не говорил, а он сам не давал в том отчёта. Якобы весть о его достатке дошла и до губернии, откуда зачастили комиссии с проверками. На фоне такого оживления, со стороны управления народного образования, его решили вывести из попечительского совета, чему, надо сказать, он старательно противился. И с мая, примерно с середины месяца, он перестал появляться в приюте.

--А на его место был посажен господин Шоринцев Александр Иванович, верно?

--Господи, вы же всё сами знаете, зачем вы меня терзаете?

--Кто кого терзает ещё вопрос.

Этими словами Кирилла Антонович обозначил окончание пустому словоизвержению, начавшему уже утомлять. Тут пришла пора действий.

Андрей Тихонович был отправлен за тем самым Соловьёвым, мужичком присматривавшим и помогавшим.

Оставшись без присмотра посторонних, наши друзья единогласно согласились с предложением помещика тайно, насколько это возможно, избавиться от тела, оставив на виду, снова, насколько это возможно, известие о тяжком состоянии господина Смольниковича, приходящего в себя в кабинетной комнате попечителей.

Это был, даже не стоит подобное обсуждать, первейший пункт слабенького плана, в успех коего не верил никто с первой секунды его обнародования. Однако плана, улучшенной стратегической наполненности, так скоро, как того хотелось бы, в головах наших героев не рождалось. Хотя потуги к тому были. Именно те самые липкие «как бы», и «если бы» не позволяли проклюнуться на свет стройному и, по-настоящему, талантливому плану. И тут не стоит забывать о необсуждённом другом пункте – бумаги, шкаф и секретарша, так и не дописавшая кому-то послание из одного словца.

Вот и появился в комнате мужчина, отрекомендованный господином Кугатым, как Соловьёв Василий, с совершенно неуместным добавлением «тот самый, за кем посылали».

Виду, Соловьёв Василий, был серьёзного, лет, эдак, сорока с небольшим. Росту в нём было не менее шести футов. Остриженные «под горшок» седеющие волосы кудлатились на темени, добавляя ему скорее мальчишеского озорства, недели мужеской суровости.

При таковом росте приютский сторож не выглядел подобием скульптуры древнегреческого атлета, но таящаяся в нём силища, не позволяла надеяться любому сопернику достичь виктории в схватке, случись она в действительности.
Пальцы его ладоней походили на толстые сучья старого дерева – корявые, и весьма сильные. У штаб-ротмистра даже мелькнула мысль, что таковыми перстами Василий ловко раздавит грецкий орех, зажав оный меж указательным и средним.
Вошедший мужчина снял с головы казачий картуз, перекрестился на икону Иверской Божьей матери, и остался стоять на месте.

--Здравствуй, Василий Соловьёв, - сказал Кирилла Антонович, и представил своих друзей. Только тогда, когда помещик проговаривал имя Модеста Павловича, сторож кивнул головою, а на остальных только поглядел.

--У нас к тебе дело, - продолжал меж тем Кирилла Антонович, указывая рукою на неподвижное тело, - и скорбное, и таинственное. Нам нужна помощь, и вот Андрей Тихонович отрекомендовал тебя, как человека, на которого можно положиться.

Далее последовало описание предлагаемого деяния, участи в коем предусматривалось планом наших героев.

Выслушав, мужик спросил, глядя на помещика в упор.

--Ты его?

--Не-ет, - опешив от подобного, ответствовал помещик.

--Правда?

А тут надобно краткое отступление, и ради понимания проистекающей беседы, и ради дальнейший сношений Соловьёва Василия с нашими героями.

Родом Василий был из селения Вычермное, что недалеко от Гатчины. Его ранишние годы не так интересны, как те, кои последовали за его тридцатилетием.
Что привиделось в те самые годы Василию, либо он чего начитался – история не сообщает. Только ни с того, ни с сего стал кузнец Соловьёв самым важным человеком во всём Вычермном. И дело было так.

Выкованную на заказ ограду забрал из кузни довольно богатый купец, позабывший заплатить за работу. Видимо тогда кузнец и понял, что не только согласие на выполнение работы важно, а важен заключённый договор, могущий заставить оплатить тяжкий труд кузнеца.

И такой договор был придуман. Он был настолько прост, по своему способу заключения, настолько и страшен из-за неисполнения оного. Василий Соловьёв испрашивал заказчика – правда ли он оплатит работу?

--Да, - соглашался тот, вслушиваясь в толкование кузнецом смысла словца «правда».
А смысл был вот в чём.
 
--Правда? – спрашивал Василий, что означало «правицу даёшь, ежели обманешь?»

--Правда! – Ответствовал заказчик, что, в свою очередь, означало «согласен отдать правицу».

Долго ли, коротко ли, но появилось среди поселенцев Вычермного аж три человека, у коих не хватало правиц аж до локтя.  И с их появлением люди стали меньше лгать друг дружке, стал исчезать обман в отношениях меж односельцами. Особливо блюлись договора, где посредником бывал кузнец.
 
Много позже в кузне снова объявился тот самый купчишка, не оплативший кованную ограду. И приспичило ему, горемычному, сделать новый заказ кузнецу, ответствуя Василию словцом «правда», подтверждая обязательность оплаты.

Думал ли купец, что он, с деньгами и знакомствами, уж никак не ровня мужику грязному, снова обманет с оплатой? Кто про то узнает? Только через два дня, после вывоза заказа, лишился купчишка своей правицы, хоть и просил пощады, и сулил горы золотые, и стращал карами небесными.

Приехавшие из Гатчины жандармы схватили Василия Соловьёва, да и свезли в уезд.
 
Только, как сказывал сам Василий, случился в помощь правдолюбцу порядочный урядник, отпустивший кузнеца на все четыре стороны, лишь подвода с задержанным скрылась из глаз односельцев.

Ещё наказал урядник, не появляться в селении никак не менее пяти годов, иначе несдобровать им обоим. На что Василий ответил.

--Не появлюсь. Правда.

Теперь, зная об особенном значении сего словца для Василия Соловьёва, ответно проговариваемое то же самое словцо, наполнялось много иным смыслом для Кириллы Антоновича.

--Правда, Василий!

--Молвил по доброй воле, потому и поверю. Чего от меня надобно?

Не пускаясь в долгие объяснения, помещик в двух словах описал тутошнюю драму, и помощь, коя требовалась от мужика – верёвка, дабы опустить тело с верхнего этажа к погребным воротам. И это только ради того, чтобы воспитанники не видели выноса тела. Может статься, что не только воспитанникам возбранялось созерцать подобный предпохоронный ритуал.

Кивнув, Василий Соловьёв ушёл, а наши герои принялись снимать (а кое-какие и срывать) тяжёлые портьеры с окон, для пользования их в качестве савана.

Вот за сим занятием, почти доведённым до конца, их и застали два господина, быстро и шумно вошедшие в попечительский кабинет.

--А что тут происходит? Это что? – Строгим и зычным голосом спросил тот, что остановился рядом с Модестом Павловичем. – А это что?

Второй вопрос касался тех самых чёртовых деловых папок, бесцельно тоскующих на столе.

--Я спрашиваю – ЭТО ЧТО?

Теперь повторившееся вопрошение сопровождалось движением трости, взлетевшей наконечником от пола в направлении беспорядка в приёмной комнате.

--А это, чтобы вы не имели сомнения, заговор банды глухонемых воришек, наряженных в приличное платье. Думаю, что спроси вы, Александр Трофимович, что за свёрток на полу, они также промолчали бы! Что с них взять, с воров-то? Ишь, подлецы, на портьеры позарились, а они по двадцати восьми рублей за аршин!

--Чёрт знает что твориться! – Уже не говорил, а почти криком кричал названный Александром Трофимовичем. – Среди бела дня, в кабинете попечительского совета, на виду у всех воруют! Кто вас сюда впустил? Кто вам позволил? – Никак не унимался господин.

Наши герои стояли молча, и только наблюдали за происходящим. Пока не вступать в шумный спор с оправданиями, а выжидать – вот, что они сочли благоразумным в те мгновения.

--Предлагаю телефонировать в управу, - сказал тот, чьё имя пока не произносилось.

--Пусть пришлют жандармов, а мы, с Василием, этих попридержим. Ежели что, то и наставники подсобят.

--Верно, надо телефонировать! Ну-ка! – Рявкнул всё тот же Александр Трофимович, отталкивая штаб-ротмистра наконечником трости, словно тот был и не человеком вовсе, а грязною тряпицею.

Только краем глаза Кирилла Антонович уловил начало движения друга, рвущегося в бой, и едва успел ухватить его за локоть.

Модест Павлович повернул голову в ответ на прикосновение, и встретился взглядом с глазами помещика, в коих читалась просьба не вершить желаемое наказание дерзких попечителей. И ещё эти глаза наполнились стальным блеском, не позволявшим никому даже надеяться на пощаду. А эти господа попечители, в полном составе, в списке подлежащих прощению не значились.

Тем временем, крикливый господин уже постукивал по трубочному рычагу телефонного аппарата, отсылая сигнал на коммутатор.

--Александр Трофимович, - думал про себя Кирилла Антонович, припоминая висевшие на стене приютского коридора фотографические карточки, - кто ты таков есть? Бекешин? Нет-нет, тут запоминающаяся пара – Александр Трофимович ТрофимОвич, да, точно! И кто ты … третий в списке … это … почётный житель города Белозёрска. Вот и познакомились, почётный наглец.

--Да, барышня! Это из попечительского совета Чудского приюта. Соедините меня с полицейской управой! Немедленно! Кто занят? Тогда с другим … кем-нибудь. А когда? Не знаете? А что, чёрт побери, вы там знаете? Тотчас же соедините меня с самим господином Федуловым, как только освободится! И не заставляйте меня телефонировать повторно!

Трубка телефона прижалась к аппарату так сильно, да с таким звуком, словно эти две части чуда техники соскучились друг без дружки.

--Линия, видите ли, занята! Что предлагаете делать, Антон Гаврилович?

--Та-ак, Антон Гаврилович … это, по-моему, первый в списке, - продолжал напрягать свою память помещик, по-прежнему не произнося ни слова, - это … Юшкевич, епархиальный наблюдатель приходских школ.

--Думаю, запрём двери, и станем сторожить злодеев! А чтоб они не надумали шалить, покажите им оружие.

ТрофимОвич уронил своё тело в единственное кресло, стоящее у стола, и демонстративно выдвинул верхний ящик, намекая, что в нём и находится оружие, которое было одновременно и для обороны, и для наказания.

Кирилла Антонович решил, что настало время и самому принять участие в «приятной» беседе.

--Нам, друзья мои, навязано, а не предложено дожидаться за запертой дверью полицейских чинов. Присесть, разумеется ….

--Поглядите-ка, Антон Гаврилович, они и говорить могут! Вот с полицией пусть и толкуют!

--…не предложат, - невинным, и каким-то бесцветным голосом продолжил помещик, - чем же нам заняться, чтобы скоротать время? Хотите, я вам почитаю? Тут, на полке, есть интересные книжицы. Возьму-ка я наугад … вот эту!

Два действия, но в разных частях кабинета, произошли одновременно – Александр Трофимович шустро опустил руку в выдвинутый ящик стола, а Кирилла Антонович, пройдя три шага к противуположной стене, взял книжицу в тёмно-зелёном переплёте.

Не обращая внимания на тревожно замерших попечителей, а подмечая желваки, ходящие по щекам Карла Францевича, да на сжатые кулаки Модеста Павловича, помещик вернулся на своё место, и поднёс книгу к глазам.

--Бецкой Иван Иванович. «Уставы, касающиеся до воспитания и обучения в России юношества обоего пола. Учреждение ИМПЕРАТОРСКАГО Воспитательнаго для приносных детей Дома». 1774 год, устав, пользуемый подобными Домами до сего дня.

--Что тут происходит? – Вскочил с дивана господин Юшкевич. – Что вы себе позволяете?

--Я позволяю себе зачитать выдержку, да … хоть отсюда. Страница тридцать третия, параграф первый – «Не будет ли чьё сердце из вас, усердные особы сего попечительского совета, на коем основание сего приюта устроено тем, что в вашем благоволительном труде упущениям быть несть числа?» А вот и следующий параграф – «В воспитательном приютском Доме имеет быть совет, состоящий из шести знатных персон. И те принимают на себя сей труд единственно из любви к Отечеству, и по христианскому сожалению о бедных сиротах». Славно сказано, не находите?

Кирилла Антонович повертел головою, разминая шею. В попечительском кабинете стояла тишина. Для кого-то понятная по своей причине, а для кого-то уже тревожная.

--Перейду к странице тридцать четвёртой. «Оные ж попечители могут и для своих каких-либо нужд от приютскаго Дома отлучиться, дать знать о том Совету, на некоторое время, токмо из оных не более трёх человек в одно время отлучаться, дабы по крайней мере толикоеж число при оном попечительском Совете могло оставаться». Ну, как вам, - спросил своих друзей помещик, любопытно? А вот ещё один параграф, за нумером девять – «Казначей ведёт хозяйство, щеты и бумаги приютских детей на поступление и отбывание оных. И при нём быть двум писарям, либо секретарям, или больше». Улавливаете?

Кирилла Антонович шагнул ближе к окну, и продолжил
.
--«Лекарь. Должность состоит в том …», тут, малость, пропущу … «больных питомцев приютскаго воспитательнаго Дома должен лечит, и безотлучно быть». Могу добавить и такое – «В попечительском Совете ниже Коллежскаго Советника заседать не должно, того ради какого звания свыше ни был …». И так далее. Мне интересно, а кто в Чудском приюте имеет чин Коллежского Советника, что равно в сухопутной армии чину полковника? Могу читать выдержки и из второго тома, но без явной пользы. Вы понимаете меня? Вбежали сюда какие-то тряпошные драконы, и ну жути наводить! А сами-то, господа попечители, знаете, что есть жуть на самом деле? Глядите!

Помещик довольно бесцеремонно сорвал с лежащего тела портьеру.

От увиденного господина Юшкевича перестали держать ноги, и он кулём повалился на диван в позе, мало отличавшейся от позы покойного. Господин же ТрофимОвич, так и не вынув руки из ящика, другою рукою прикрыл себе рот. И замер, глядя на уже бывшего члена попечительского совета.

--Пока вы демонстрируете нам своё умение превращаться в неживые предметы, без радости сообщу вам, что в нарушение устава, о коем вы не могли не знать, вы оставили без пригляда вверенный вам приютский дом. Покинули все, и одновременно. По своему произволу вы упразднили должности секретарей, поручив исполнение их обязанностей человеку, занятому иными, своими делами. Отсюда есть неупорядоченность в делах, отчётах, в использовании денежных субсидий и в обосновании должного порядка. Вы избавились от доктора, позже мы выясним, по какой причине. И подмена доктора состоялась в пользу повивальной бабки сомнительного свойства. А по отчётам, кои вы отправляете в губернию, сии должности у вас имеются в наличии, и жалование они получают исправно. Могу задать вам тот же вопрос, который вы задали нам, однако не стану. Нам уже известно, кто есть настоящий вор, потому мы дождёмся приезда полиции, ежели вы решитесь её вызвать. Кроме того, у нас имеется весомый довод считать именно вас, господин почётный житель города Белозёрска, пособником смертоубийства господина Смольниковича Владлена Адамовича, либо, что не менее вероятно, и собственно исполнителем сего греха. Вы попустительствовали многому, и ответствовать надлежит за всё, и сразу. А та порка, кою вы изволили устроить в отношении нас, словно мы находились в присутственном месте, заставить вас о многом сожалеть.

На диване заворочался Антон Гаврилович, вряд ли по-настоящему лишившийся чувств, оттого и слушавший всю речь помещика.

Кирилла Антонович бросил ему на колени книгу, из коей зачитывал полезные параграфы.

--Поставьте книгу на полку, господин епархиальный наблюдатель.

Рискну предположить, что некто сочтёт подобное поведение унизительным, и недостойным дворянина. Рискну предположить, что таковое даже весьма вероятно. И, вместе с тем, рискну предположить и иное – помещик припомнил заповедь из истинно славянской Острожской Библии, которая гласит, что следует подставить левую щёку за то, что позволил себя ударить по правой. Верю, что отныне число осуждающих Кириллу Антоновича заметно сократится.

Долго терпевший, и столь же  долго молчавший Модест Павлович, тихо произнёс слова поговорки, сопровождая их всё поясняющим деянием.

--Долг платежом красен.

Штаб-ротмистр подошёл к сидящему в позе китайского болванчика почётному жителю, взял его трость и пребольно ткнул оного в бок.

--Встать! Смирно!

Отточенный армейскими годами, голос офицера приказными нотами воспарил над приютом, взлетел ввысь над самой губернией, после над Россиею и полетел на Восток, к дальним рубежам Отчизны. Отразившись от малоприятных берегов Американской страны, возглас штаб-ротмистра эхом возвратился к месту своего возникновения, и  выдернул из кресла того, коему приказ предназначен был.

--Двери отпереть! Повторять надо?

Ослушаться приказа не было сил, да и прежнего гонора такоже не было.

--Где ваш ночлег?

--В правом крыле приюта. Третья дверь … по левую руку. А что?

--Находиться там неотлучно! Ни с кем в сношения не вступать! По первому зову явиться к месту требования! Исполнять! Оба!

После подобного приказа «исполнять», к попечителям вернулись силы, чтобы скоро покинуть кабинет.

--А не слишком ли вы … строго обошлись с ними? – Подал голос гоф-медик.

--Не думаю, что для людей, упустивших детских душ, таковое обращение станет излишним.

--А вот тут согласен с вами полностью! Кирилла Антонович, что делаем дальше.
--Кто знает … думаю, что сожалеть о свершённой глупости, позволившей не учесть возвращения попечителей. Я понадеялся, что они явятся позже. Намного позже. А они … в самое неудобное время … ах, чёрт!

Помещик с силою потёр лоб, словно это могло избавить его от прибытия гвардии попечителей.

--Право, не знаю, что делать. Мы упустили пользу от проведённого натиска. Давайте, сперва, спрячем тело.

--А стоит? У нас два лишних свидетеля, не ровён час, и остальные попечители подтянуться. Давайте переиначим прежний план, либо составим новый.

--Согласен!

--Вот верёвка, которую просили. Там попечители понаехали, - совсем равнодушно (чему, к слову, позавидовали наши герои, а именно спокойствию, выражавшемуся в видимом равнодушии) сказал Василий Соловьёв, вошедший кабинет только на один шаг.

--И, ведь, не разогнать их, отцов приютских! Предлагаю следующее – любым способом тело на лёд в погреб. О смертоубийстве – никаких разговоров! Василий, сможешь навесить на погребную дверь амбарный замок? Да такой, чтобы никто и ничем его не открыл?

--Смогу.

--А потом … эй-эй, Василий ….

Да, было поздно. Поправив на теле портьеру, мужик взвалил  бренные останки усопшего на плечо, и лёгкой походкой направился к выходу.

--От помощи отказался …, - просто констатировал Кирилла Антонович. – Остаётся одно – провести собрание с попечителями, со всеми сразу … вспомнил! Вот, что не давало мне покоя! Карл Францевич, не прихватите ли книжицу господина Бецкого? Она нам пригодится для усмирения господ попечителей!