– Мужуки, – обратился к коллегам Ширшов, заходя в класс, – Ваша мама пришла, молочка принесла. Разбирайте новогодние подарки своим семьям.
«Мужуки» было одним из его любимых слов, с которым он обращался к своим сослуживцам. Другими яркими представителями его словесного арсенала были «чумадан» – так он называл служебный чемоданчик, в котором слушатели академии держал секретные тетради и учебники, и «куркулятор» – электронно-вычислительный прибор.
Впрочем, у каждого из здесь сидящих были свои филологические находки и откровения. Из них самым безобидным были «транвай» и «кардонка» из репертуара шефа, старшего группы. Иногда товарищи в шутку стращали друг друга, используя другой его «перл»:
– Скоро нам всем наступит лямба.
Так старший называл букву греческого алфавита «лямбду». При этом было трудно определить, искренне ли он заблуждался относительно корректности произношения этих слов, или это было нарочитой формой проявления своей индивидуальности.
Ширшов поставил свой объёмистый портфель на стол и стал доставать оттуда свёртки с деликатесами – здесь были балыки лосося, палки твердокопчёной колбасы, банки с тресковой печенью и прочая аппетитная снедь. Товарищи с удивлением наблюдали, как на свет появляется это богатство, наполняя помещение дурманящим ароматом копчёностей и создавая атмосферу праздника.
В свободной продаже подобные продукты были большой редкостью. Олегу было хорошо известно по прежней работе, что в трудовых коллективах они распределялись по линии профсоюзов через широко распространённую систему заказов, характерную для времен развитого социализма. Список дефицитных продуктов неуклонно рос по мере его развития. Заказы обычно появлялись в канун государственных праздничных дней, и ввиду ограниченного их количества доставались счастливчикам в порядке жребия.
На слушателей академии подобная система распределения товаров повышенного спроса не распространялась. Профсоюза у них не было по определению – создавать организацию для защиты интересов служивых людей от государственного произвола было бы, по меньшей мере, странным. Впрочем, если попытаться поглубже вникнуть в суть вопроса, было бы нетрудно прийти к вполне логичному умозаключению, что само наличие профсоюзов в условиях самого гуманного в мире строя с его централизованным планированием и отсутствием класса эксплуататоров выглядело бредовой затеей.
Накануне, по пути домой, внимание Ширшова привлекла вывеска «Отдел заказов» на дверях одного из подвальных помещений дома, расположенного недалеко от нашей академии. Из любопытства он заглянул туда и разговорился с хозяйкой помещения. Чем он смог её очаровать – одному богу известно. Хотя надо заметить, что его открытая улыбка, бесхитростное выражение лица и ямочка на подбородке подкупали любого собеседника, особенно если этот собеседник был женского пола. Вероятно, в силу сказанного, а, может быть, в порыве внезапно проснувшейся щедрости, иногда помимо его воли посещающей даже самого закоренелого скрягу, эта дама прониклась участием к этому симпатичному увальню и предложила порадовать его семью дефицитным продуктовым набором.
– И чем же ты, всё-таки, её обольстил, – донимали его одногруппники, глядя на это изобилие. Их терзало нескрываемое любопытство, и они состязались в выдвижении разнообразных, в том числе и не самых невинных, гипотез.
– Да ничем особенным, просто пообщались. Я поинтересовался, как бы мне купить для семьи эти вот штуки, которые у неё на прилавке. Она и согласилась. Ну, назвал эту тётеньку девушкой. А что тут такого? – он сконфуженно улыбнулся.
Далее, с его слов, события развивались примерно так. Увидев перед собой пакет с продуктами, Ширшов потеребил его в руках и замялся в нерешительности.
– Вы знаете, у меня семья большая. Семеро нас. Со мной вместе. – Он улыбнулся своей лучезарной улыбкой. Дама с уважением посмотрела на офицера и полезла за вторым набором.
– Вы не совсем правильно меня поняли, девушка. Таких как я семеро будет. И все люди семейные.
– Ну, что с вами делать, – покачала головой дама. Но, видимо, отступать ей уже было некуда.
Как сложились их отношения в дальнейшем, никому не известно, но он ещё не однажды радовал товарищей этими вкусными, как говорят подводники, доп-пайками. В таких случаях они между собой уважительно называли его «мамашей». Странно, что при этом никто не вспоминал про козлят.
* * *
Ширшов жил в общежитии в Песочном, и его соседом по квартире был преподаватель кафедры марксизма-ленинизма Станислав Панин. Он читал лекции по истории партии в потоке факультета, и в группе, в которой учился Кондратьев, вёл практические занятия. Хотя, на взгляд Олега, термин «практические» применительно к этой дисциплине звучал довольно нелепо.
Как выразился в отношении Панина их старший товарищ, характеризуя педагогов академии (по традиции новобранцы накрывали стол своим предшественникам, а те щедро делились секретами оптимального прохождения обучения) – это человек с глазами профессионального сумасшедшего. Глаза у него и действительно сверкали каким-то странным блеском. Служению идеалам марксизма он был предан беззаветно, и основные положения своей дисциплины доносил до аудитории проникновенно и без тени сомнения в голосе. Правда, со слов Ширшова, в быту он был волне адекватным обстоятельствам и вменяемым человеком.
На занятиях одногруппники частенько подтрунивали над товарищем.
– Что-то Панин к тебе неравнодушен. Никогда не поднимет, каверзный вопрос не задаст.
Ширшов мялся, немного краснел и сконфуженно улыбался.
– Собаки вы лесные. Нам и так общения хватает. Ну что нового я ему скажу?
Перед экзаменом наш шеф взял Ширшова в плотное кольцо осады и не давал ему спуска. Надо сказать, что, если шеф чего-то сильно хотел, он непременно этого добивался. И кольцо поэтому мог легко организовать даже в одиночку.
– Александр, вся надежда на тебя. Поговори ты с Паниным по-свойски, – заходил в очередной раз шеф в атаку на нашего товарища.
Организовать определённую схему сдачи экзамена всегда считалось главной задачей старшего группы. Схем было несколько – крапление билетов, «черепаха» – кража лишнего билета со стола во время экзамена для идущего, ожидающего за дверью, использование «бомб» – заготовок ответов на стандартных листах, и что-то ещё в таком же духе. Для организации какой-либо схемы существовали другие схемы, предполагающие, в частности, проникновение на кафедру накануне экзамена, подбор ключа от сейфа, в котором хранились экзаменационные материалы и разные прочие хитрости. Олегу приходилось слышать, что иногда даже в графин вместо воды наливалась жидкость иного рода. Но это применялось только в отношении известных своими привычками экзаменаторов.
Реализация схем была нелёгкой задачей, требующей определённой выдумки. Затея далеко не всегда заканчивалась удачей. Иногда схем вообще не существовало. Но в данном случае задача несколько упрощалась. Нужно было только найти правильный подход к «соседу».
Ширшов оказался в довольно щепетильной ситуации. Отыскание лёгких путей даже для себя обычно не входило в его правила. Но здесь интересы коллектива возобладали, и он смирил гордыню. Понимая, что Панин будет искать способ сделать ему поблажку, он заявил Стасу – а общались они накоротке, – что, если тот не пойдёт навстречу группе, он будет сдавать экзамен на общих основаниях. И что так заведено в их семье.
Это был удар ниже пояса. При всей своей принципиальности – а Панин был стойким марксистом – с Ширшовым у него сложились отношения иного рода, далёкого от стереотипа «начальник-подчинённый», и снижать оценку соседу ему было как-то неловко. Тем более что в их общей квартире на Песочной надвигался ремонт.
Как часто в жизни человек предстаёт перед выбором. Терзаниям в поисках компромиссов не подвержены только фанатики. Но здесь был не тот случай, хотя близкий к нему. В итоге было всё же найдено решение, устраивающее обе стороны. Панин согласился не тасовать билеты, а разложить их на столе в строгом порядке, начиная с первого. При этом он старался сохранить лицо, делая вид, что содержание билетов не станет достоянием экзаменуемых.
Экзамен был выдержан успешно. Так история партии дополнилась малоизвестной историей одной её маленькой ячейки – все слушатели академии в силу известных обстоятельств были людьми партийными. Беспартийных туда попросту не принимали. Шеф от лица группы вынес благодарность «мамаше Ширшову» за очередную материнскую заботу.
* * *
Группа завершала зимнюю практику, проходившую на одном из полигонов ВМФ под Ригой. Утренним автобусом офицеры прибыли из Лиепаи в столицу Латвии, и город практически на весь день был предоставлен в их распоряжение – поезд в Ленинград отправлялся ближе к вечеру.
Экскурсия по Риге и знакомство с её достопримечательностями заняли несколько часов. Товарищи прошлись по набережной Даугавы, прогулялись по улочкам старого города, немного послушали знаменитый орган, звуки которого доносились из-за дверей Домского собора (билеты на концерт купить не удалось).
Проголодавшись, решили заглянуть в какой-нибудь ресторанчик и поближе познакомиться с национальной кухней. Офицерская зарплата в то время иногда ещё позволяла подобную роскошь. Была суббота, и Рига была наведена горожанами и толпами приезжих.
Побродив по улочкам старого города в поисках какого-нибудь пристойного места, друзья остановили свой выбор на скромном кафе, у дверей которого стояла довольно приличная, но вполне сносная по меркам того времени очередь. Ситуация довольно типичная. Это сейчас некоторые возмущаются долгим ожиданием официанта. Тогда оно в расчёт просто не бралось – львиную долю времени обслуживания страждущих занимало наслаждение свежим воздухом у дверей заведения. Заняв очередь, они стали дожидаться своего часа.
Строгая, не лишённая определённого шарма военно-морская форма, будучи ещё сравнительно недавно предметом гордости и уважительного отношения окружающих к её обладателям, рельефно выделяла их на фоне окружающей среды. Нельзя сказать, что это обстоятельство здесь как-то согревало их и придавало привычную уверенность. Напротив, они слегка ёжились от холодных взглядов проходивших мимо рижан, некоторые из которых демонстративно отворачивались в сторону. Шёл 1988 год, и в странах Балтии настроение среди коренного населения приобретало всё более ярко выраженную сепаратистскую направленность.
Ширшов привычно переминался с ноги на ногу и поглядывал по сторонам. Что-что, а умение стоять в очередях – это неотъемлемый атрибут, составная часть нашего национального достояния. А для человека военного, по определению привычного к тяготам и лишениям и закалённого солидным стажем несения караульной службы, это умение и вовсе доведено до совершенства. Изобретательность – обратная сторона этого качества.
Вынужденный простой у нашего брата стимулирует его ум искать себе более достойное занятие, нежели поверхностный анализ попадающих в поле зрения предметов окружающего пространства. Стараясь освободиться от чреды ассоциаций и безудержного потока цепляющихся друг за друга бесконтрольных мыслей, он абстрагируется от внешней среды и инстинктивно переключает сознание в состояние, которые восточные практики называют созерцанием. При этом мозг не отвлекается на мелочи и сосредотачивается на главном, пытаясь проникнуть в его суть. Может быть поэтому из среды военных вышло немало рационализаторов и изобретателей. Олег не раз убеждался в этом, работая в стенах одного из институтов министерства обороны.
По всей видимости, схожее состояние овладело сейчас Ширшовым. Он рассеянно реагировал на реплики товарищей, невнятно отвечал на их каверзные вопросы. Друзья любили иногда, от нечего делать, подтрунивать над своим добродушным приятелем. Он невозмутимо вглядывался куда-то и что-то замышляя. В какой-то момент он оставил коллег и ненадолго исчез. Вскоре его фуражка мелькнула невдалеке. Он подошёл поближе к товарищам и махнул рукой.
– Мужуки, идём. Я обо всём договорился.
Ширшов подвёл группу к дверям какого-то небольшого, неприметного с виду здания. Никаких вывесок или иных признаков, мало-мальски указывающих на его принадлежность, не наблюдалось. У дверей висела какая-то невзрачная чеканка, выполненная в национальном стиле. Но и она мало о чём говорила. Ширшов постучал в дверь. Она открылась, но не сразу. На пороге появился почтенного вида пожилой швейцар в бордовой ливрее. Он услужливо кивнул.
– Господа офицеры, прошу вас.
«Господа» слегка сконфузились и прошли внутрь. Это обращение было непривычным и несколько резало им слух. Швейцар провёл их по ступенькам, ведущим в полуподвальное помещение. Там располагался гардероб. Они разделись и поднялись наверх, прошли в небольшое, похожее на фойе, помещение. И здесь их охватила лёгкая оторопь. Интерьер небольшого зала украшала мебель из красного дерева, кресла обтягивал бархат, окна были драпированы фактурными портьерами. На стенах, в массивных бронзовых рамах висели картины, их гармонично дополняла тяжёлая хрустальная люстра. Олег видел, как его товарищи старались не подавать вида, но скрыть охватившее их недоумение и любопытство им не удавалось.
– Ширшов, куда ты нас привёл, в музей или в театр? – приглушённым голосом, чуть ли не заговорщически, поинтересовался Пётр Зюзликов, всматриваясь в одну из картин.
– Чайник ты, Петя, – улыбнувшись, ответил Ширшов. – Крышечку поправь. Это ресторан Совета министров республики.
Его слова ещё больше шокировали коллег. Это был действительно служебный ресторан и, как выяснилось позже, в выходной день он мог позволить себе обслужить посторонних посетителей. Но пускали сюда не каждого.
Метрдотель в смокинге, белой рубашке с чёрной бабочкой повёл гостей в уютный зал, где было сервировано несколько солидных столов, за которыми сидела немногочисленная публика. Он предложил им карту блюд и сообщил, что если они собираются заказать что-нибудь из спиртного, то на одного гостя существует ограничение – не более ста граммов любого напитка. В ту пору в Советском Союзе была развёрнута компания по борьбе с пьянством, и соблюдение порядков строго контролировалось даже в этом заведении.
– Но, если господа офицеры не захотят ограничивать себя, мы оформим это отдельным заказом, – продолжил метрдотель и подозвал официанта. Он сказал ему что-то по-латышски, и тот кивнул с пониманием.
«Господа» переглянулись. Ничего подобного никто из них не ожидал. Уважение к офицерской касте ещё ютилось в сознании некоторых оставшихся здесь представителей ушедшего в прошлое сословного общества. Ушедшего, по меркам советского союза, не столь уж давно.
Надевая шинели и с трудом застёгивая их на животе, друзья были преисполнены благодушия и всем своим видом наглядно иллюстрировали фразу «Жизнь удалась». Цены здесь их тоже приятно порадовали.
Петя не унимался.
– Санечка, как ты нашёл это место и договорился, чтобы нас пропустили?
– Я вижу – в эту дверь время от времени заходят прилично одетые люди, и сытые и вальяжные выходят обратно. Ну и подумал – здесь не иначе, как кормят. Решил проверить. Подхожу, а из-за дверей такой запах, я вам скажу! Вы моё чутьё знаете. Стучу – появляется этот дяденька, – он кивнул на метрдотеля. – Я представился и спросил у него разрешения покормить свою семью. Он хоть с виду и строгий, но мне не отказал.
То, что на флоте экипаж – семья, дяденька понял сразу, увидев рядом с Ширшовым ещё пятерых, таких же как он, офицеров. Ну, а кто в ней мамаша, он, пожалуй, тоже догадался.