...Много горя и страданий принесли гитлеровские нацисты на думиничскую землю. На мою малую родину. Сотни мирных жителей были казнены, целые деревни угонялись в концлагеря, на каторжные работы. Были взорваны Думиничский и Хотьковский чугунолитейные заводы, в груды развалин превращены районный центр Думиничи, ст. Думиничи, Воймирово, Пробуждение, Палики. 60 сёл и деревень сожжено, 16 - разрушено. Всего в Думиничском районе фашисты сожгли 10656 домов, 45 школ, 11 клубов, 22 избы-читальни. У населения гитлеровцами было отобрано 9 тысяч голов крупного рогатого скота, 13 тысяч овец и свиней.
Когда к августу 1943 года район был полностью освобождён, то выяснилось, что на 28 колхозов приходится всего 25 лошадей и 125 коров.
Рассказ-воспоминания ветерана войны и труда Г.Е.Суслова, жителя г. Москвы, лишь незначительная часть из того, что пришлось пережить моим дорогим землякам за время оккупации. Детские годы Георгия Ефимовича прошли в дер. Речица, Думиничского района, Калужской области.
***************************************************************
Сентябрь 1941 года. Части Красной Армии, сдерживая натиск фашистских полчищ, закованных в броню и железо, вели тяжёлые оборонительные бои на реке Десне. Самолёты противника беспрерывно бомбили железнодорожные станции Сухиничи и Зикеево. Отдалённый гул артиллерийской канонады отдавался тревогой в душе у каждого, у кого были мужья, отцы, сыновья и братья, кто в эти дни служил в армии и встал на защиту родной земли. Фронт приближался, и зарево пожаров виднелось по вечерам над горизонтом.
Запылённые, уставшие красноармейцы молча отходили на восток. На их пути была и наша деревня.
В Речице в то время насчитывалось 420 дворов, густо обсаженных садами. Летом всё вокруг было покрыто зеленью, цвели клумбы, трели соловьёв не смолкали по ночам. По вечерам слышался смех гуляющей молодёжи, весёлый перелив гармошки, туман поднимался над озёрами и рекой Жиздрой. Всё было наполнено радостью жизни.
Такой была наша Речица. Так жили люди. Дружно, обустроенно, с надеждой. И вдруг война. И фронт всё ближе к нам. Мы ещё не знали, какие испытания ждут нас впереди.
К нам в дом зашли два бойца и попросили напиться воды. Мама пригласила их за стол покушать, но они отказались.
"Мы, мамаша, сыты. Вот только бы водички попить, - сказал один из них, протягивая мне котелок. - Пусть мальчишка сбегает".
Мама взяла у меня котелок и наполнила его холодным кислым молоком. Красноармейцы присели, мама подала стаканы. Я внимательно смотрел на солдат, на их оружие и уставший вид. Утолив жажду, один из них достал пять рублей и протянул маме.
"Да вы что, детки, - наотрез отказалась она. - У меня своих там двое, и эти вот на выросте...Нет, нет...".
"Ну что ж, тогда спасибо", - поблагодарил боец, и они попрощались. - "До свидания, сынки, только свидимся ли, уж очень он, антихрист, бомбит".
При этих маминых словах загорелое лицо молодого бойца сделалось задумчивым и печальным.
"Ничего, мамаша, мы вернёмся. Обязательно вернёмся!" - ответил он. И красноармейцы побежали догонять своих.
Погода быстро портилась. Тучи низко повисли над горизонтом. Заметно похолодало. По деревне прошёл слух, что немцы в соседнем посёлке. Люди стали поспешно прятать, закапывать, уносить в подвалы всё, что попадало под руки. Что наживалось трудом и годами. Женщины с детьми забились в погреба, коров увели в лес. Началась паника, крики, слёзы, причитания. Беспорядочная беготня.
Немцы не появились ни в этот день, ни на следующий. Прошёл октябрь. И всё-таки этот день настал. Которого боялись всё это время, ожидали с пугающей тревогой и неотвратимостью. 10 ноября через деревню прошли пять фашистских танкеток. Тут же по столбам и заборам были вывешены приказы о сдаче оружия, о запрете появляться на улице позже семи часов вечера, требования во всём подчиняться оккупационным войскам. За любую провинность жителям грозил расстрел.
Старший брат Никторий, посоветовавшись с друзьями, решил отнести на пункт сдачи охотничье ружьё, а то, что поважнее, как они называли его "винторез", спрятать подальше.
Сдав ружьё, брат вернулся домой хмурый и бледный. Видя его состояние, мы поинтересовались, что случилось, кто принимает оружие: немцы или кто-то другой. Никторий помолчал, тяжело вздохнул: "Если бы немцы, а то свой заправляет. Колька Белый. В полицаи подался. Мне говорит: "Что-то ты не спешишь выполнять приказ германских властей! Смотри, а то найдём управу!" Закипело у меня в душе: "Гад, думаю, ты, гад, продажная твоя шкура! Братья, отцы, односельчане кровь проливают на фронте, а ты немцам помогаешь порядки наводить!"
Брат потемнел лицом, заскрипел зубами: "Ладно, посмотрим, это ещё не конец. Это только начало". Он взял гитару и начал тихо играть. Мама удивлённо посмотрела на него и с укором заметила: "Что ж это ты, сынок! Фашисты - в деревне, а мы будем веселиться?"
Никторий ничего не сказал в ответ и ещё гормче ударил по струнам.
Отовсюду стали приходить страшные известия, что фашисты зверствуют. Расстреливают, вешают, грабят. Эти события происходили то в одной деревне, то в другой.
Однажды брат прибежал домой весёлый и закричал с порога: "Ну всё, началось. Я же говорил, что это произойдёт!" "Что началось? О чём ты, сынок?" - спросила мама.
"Да фрицы драпают! Я же говорил, что это будет! Что не видать им Москвы!"
Мама забеспокоилась: "Немцы бегут, а мы не прячемся!"
"Да нет, мамочка, фашисты бегут от Москвы, - ответил брат. - Наши уже освободили Тихонову Пустынь".
Мама повернулась в угол, где стояли иконы и начала креститься, повторяя то и дело: "Царица Небесная!"
Вечером к нам пришли друзья Никтория, и они стали играть в домино, потом взяли в руки гитару, балалайки. Когда музыка стихала, ребята о чём-то тихо шептались. Мне было интересно смотреть на эту дружную компанию. Я мечтал о том, когда мне тоже начнут доверять и я окажусь рядом с братом и его товарищами.
Когда все разошлись, мама стала собирать ужин на стол. Уже полгода прошло, как умер отец, и мамы было очень трудно одной вести большое хозяйство, постоянно думать о детях.
25 декабря послышался отдалённый гул артиллерии, который с каждым часом нарастал, приближался. Шестого января 1942 года прибежал наш сосед Гриша Шустиков и застучал в окно.
"Вы ещё спите? - закричал он, едва ввалившись в дом. - Посмотрите, что делается!"
Мы бросились на улицу и увидели двух красноармейцев, которые стояли среди людей и пожимали им руки. Все в белом, с автоматами. Мы тоже подошли. На душе было радостно от такой встречи. Мне тоже пожали руку, и я с интересом стал рассматривать бойцов, их белые халаты, новое вооружение.
Вернулся брат, разделся и сказал, что это пока разведка, а остальные должны подойти чуть позже. Мы даже не заметили, как немцы покинули нашу деревню. В Речице стало тихо, на улицах никого не было. Ни немцев, ни наших. Но на утро следующего дня снова появились наши бойцы. На этот раз их было несколько десятков. Люди радовались освобождению и готовы были поделиться с красноармейцами последним, что ещё не успели отобрать фашисты. Но не прошло и часа, как к нам во двор забежал наш сосед Лёшка и сообщил, что возле кирпичного завода появились немцы.
Прозвучал сигнал тревоги, весть быстро облетела деревню, и из домов на улицу, одеваясь на ходу, стали выбегать иолодые, крепкие парни. С винтовками, гранатами в руках, у многих были автоматы. Раздавались слова приказов. Я смотрел в лица бойцов и не замечал на них ни страха, ни робости, ни какого-либо замешательства. Они о чём-то шумно переговаривались, иногда слышался смех и весёлые шутки. Я прикинул: в строю было более ста человек.
Кирпичный завод находился от нас в километре, и уже через полчаса оттуда послышалась стрельба. Бой разгорался.
Никторий встал, оделся, посмотрел на нас и решительно сказал: "Ну, мама, и мне пора. Если что случится, немцам живым в руки не дамся. А вы уходите в подвал. А пока, братишка, сбегай за ребятами, пусть тоже собираются и идут к нам".
На улице стали рваться мины. И вдруг стрельба стихла.
"Беги за Полиной, - сказала мама. - Стрельбы не слышно, пусть из подвала идут домой".
Настало время обедать. К нам зашли мамины племянники - Лёша и Митя. На столе появились чашки с гороховым супом. Но не успели мы притронуться к еде, как за окном снова послышалась стрельба, прогремели разрывы снарядов. Наши отходили от завода, в деревне появились первые убитые и раненые. Митя и Лёша бросились на улицу, а мы опять поспешили в подвал. Нас заметили, дали очередь, и пули с треском застучали по частоколу, сбивая снежную пыль. Где перебежками, где ползком, мы добрались до убежища. Я оглянулся: мамы рядом не было. Я знал мамину храбрость и осторожность, но тут забеспокоился. Но вскоре и она появилась. Оказалось, рискуя жизнью, мама выводила со двора корову и прятала её в шалаше в саду.
В погреб набилось полно народу. Кто-то крестился и плакал, кто-то тяжело вздыхал: "Теперь они нас не оставят в покое, сожгут, заберут всё". В углу охала наша соседка, сокрушалась, что не успела вынести чугунки, и теперь они сгорят, как только начнётся пожар. А он уже занимался.
Мама вышла наружу и скоро вернулась. "Горят два дома, - сообщила она страшную весть. - Похоже, у Шишкиных".
Я вышел из погреба. Вечерело. Над деревней виднелись светло-розовые всполохи. Наш дом стоял невредимым. Стрельбы тоже не было слышно, и мы решили вернуться домой. Но едва только переступили порог, не успев ещё зажечь лампу, как в хату ворвались два фашиста. Включив фонарик, один из них направил мне луч в глаза. Мама зажгла огонь, и я посмотрел на немца. Перекосившееся лицо его выражало страх и ненависть. Коверкая слова, тот спросил, сколько мне лет. Я показал на пальцах, что двенадцать. ( На самом деле мне было 15 лет). Казалось, фашист не выдержит, наведёт на нас автомат, и всё будет кончено.
Но этого не произошло, немец немного успокоился и потребовал от мамы: "Шпек, шпек!" Мама развела руками, не зная, что ответить. "Шпек, шпек", - продолжал настаивать немец. Я знал, о чём он бормочет, изучал в школе немецкий, но вступать в разговор не решался, чтобы не вызвать приступ ненависти. Гитлеровец ударил себя по ляжкам и захрюкал по-поросячьи. Мама догадалась, о чём идёт речь.
"Я, я, шванья, шванья", - затарахтел немец, довольный, что его поняли. Мама объяснила, что свиньи нет, нет и шпека. И тогда немец закудахтал по-куриному. Мама заколебалась, но тут в разговор вмешалась моя сестра Полина и посоветовала уступить, чтобы не накликать беду. Мама вышла, немец последовал за ней. Второй продолжал оставаться в доме. Увидев на столе миску с холодцом, он подошёл, поковырял ложкой, но есть передумал. Его напарник вернулся со двора, за поясным ремнём у него была привязана курица. Фашисты ушли, а мама долго не могла успокоиться, сокрушалась, что согрешила перед таким большим праздников - в канун Рождества 1942 года.
Рано утром вернулся брат Никторий и объяснил, что уйти с нашими не удалось и теперь надо будет ждать другого удобного случая. Кругом стояли патрули.
До страшной, чудовищной ночи, когда деревня будет сожжена, а сотни мирных жителей казнены и угнаты на чужбину, оставалось несколько дней.
Едва рассвело, мы с сестрой решили сходить на Марьинский завод. Из деревни нас выпустили. До этого рабочего посёлка было всего четыре километра, но здесь находились уже наши войска. Окружённый со всех сторон лесом посёлок состоял из деревянных бараков и двухэтажного дома - заводского общежития. Дороги сюда не было, и потому немцы наступать пока не решались. Люди были хорошо одеты, свободно ходили по улицам. То и дело встречались колонны наших бойцов, техника, которые направлялись в сторону Зикеева, соседнего Жиздринского района. Такую картину видеть было непривычно.
А немцы тем временем основательно закреплялись в Речице. Но как только под Зикеевом завязались бои, находящиеся у нас в деревне немцы занервничали. 9 января, боясь окружения, без единого выстрела они поспешно оставили Речицу. Наша многострадальная Речица снова свободна! Это было приятной неожиданностью. Нас дома ожидал праздничный завтрак.
Утро выдалось морозным, чистым, солнце ещё не взошло, но его лучи уже играли высоко в небе, переливаясь разными огнями в облаках.
После завтрака брат подозвал меня и попросил сбегать за ребятами, чтобы всем вместе отправиться на место, где ещё недавно проходили бои. К заводу мы пришли вшестером. Убитых не было, но снег во многих местах был окрашен кровавыми подтёками. Стреляные гильзы от немецких автоматов, нашли сапёрную лопатку... Сразу было видно, что здесь полегло много фашистов.
В небе появилось два самолёта, но не было видно чьи они. Не успели мы подумать, как самолёты начали снижаться и открыли по нам пулемётный огонь. Теперь на них были хорошо заметны немецкие кресты. Переждав в сарае и не найдя на поле боя ничего подходящего, мы вернулись домой.
Прошло ещё десять дней. Однажды лейтенант собрал молодёжь, население Речицы, и выступил перед нами с речью. Он говорил о положении на фронтах, которое с каждым днём осложнялось, о том, что враг силён и нужна помощь от каждого, кто может держать в руках оружие.Только так, по словам офицера, можно было сообща уничтожить фашистскую нечисть.
Никторий вернулся с митинга взволнованный и, не говоря ни слова, стал собирать вещи. Мама приготовила покушать, и мы молча сели за стол.
"Да, значит, наши опять уходят, - заметил брат. - Под Зикеевом войска потерпели поражение". Мама побледнела, заплакала: "Только и видела вас, как росли. А теперь по разным сторонам разлетаетесь".
Брат стал успокаивать маму, и та, утерая слёзы, согласилась, благославила его в трудную дорогу. Я смотрел на брата, словно видел его впервые. Почему-то вспомнились детские годы.
"Ну что, братишка, давай прощаться, - произнёс он. - Ты теперь единственный мужчина, береги маму, слушайся сестру!"
Никторий обнял меня, прижал к себе. Я не выдержал и заплакал.
Наши войска снова покидали Речицу. Молодёжь уходила с ними. В деревне оставались старики, больные, женщины и дети. А вечером в деревню пришли немцы. Снова по заборам и столбам забелели их строгие приказы, за неисполнение которых каждому грозила смерть.
Ночь прошла спокойно, хотя мало кто спал. Нас не покидало ощущение, что должно произойти что-то страшное.
Едва забрезжил рассвет, немцы пошли в наступление на деревню Будские Выселки.
Утро 20 января выдалось холодным, с морозом под 40 градусов. Немцы продолжали подтягивать технику, живую силу. Всё это двигалось устрашающе по центральной улице Речицы, а она будто вымерла. Вокруг не было видно ни души. В деревне остался лишь небольшой отряд: обер-лейтенант, фельдфебель, кухня и взвод охраны. Всего около двадцати человек.
Я вышел на крыльцо. Солнце только что взошло, озаряя яркими лучами заснеженные поля. Моё внимание вдруг привлекли необычные фигуры, которые трудно было разобрать сразу. Они то ли неподвижно стояли на месте, то ли двигались со стороны Марьинского завода. Мама тоже вышла на крыльцо и поинтересовалась, за чем я так пристально наблюдаю. Я объяснил, и мы оба стали всматриваться. А оттуда уже слышались команды, звучала русская речь. Мы поняли, что это наши. Наши наступают! Наши!!!
Я побежал к соседям, чтобы рассказать о том, что к нам идёт освобождение. А на улицах деревни уже завязывался бой. Через несколько минут автоматная и пулемётная стрельба, разрывы гранат и мин слились во всеобщий гул и треск.
Несколько дней назад из Полюдова, Жиздринского района, к нам перебралась с детьми моя сестра. В надежде найти у нас спасение от развернувшихся у них боевых действий. Но к нам снова возвращалась война и тревога. Тревога, страдания и страх.
Быстро одевшись, мы поспешили в соседний кирпичный дом, в котором жил одинокий мужчина.
К немцам подошло подкрепление, и бой разгорелся с новой силой. Он всё больше приобретал затяжной характер. Трудно было понять, кто же всё-таки одерживает верх. Перестрелка то стихала, то снова вспыхивала с ещё большим ожесточением.
Так в неизвестности прошёл короткий зимний день. Начало смеркаться. Деревня горела в нескольких местах. Я выглянул на улицу и заметил недалеко от себя человеческую фигуру. Не успел я подумать, кто он - наш или немец - как тот вскинул винтовку и выстрелил в мою сторону. Сразу всё стало понятно: в деревне были немцы.
Я забрался на печь, открыл дверцу в трубе и стал прислушиваться. Бой стихал, стреляли всё реже и реже, иногда раздавались разрывы гранат. Огня не зажигали, чтобы не привлекать внимание. Всех тревожила одна мысль: хватило ли у наших сил выдержать этот поединок.
Долго ждать не пришлось, события развивались по самому страшному сценарию. На крыльце затопали тяжёлые сапоги, дверь с грохотом распахнулась, и в темноте раздался жуткий, звероподобный рык: "Рус, раус!"
Закричали, заплакали дети, бросились к матери. Старик-хозяин сидел в углу под иконами и шептал молитвы. Фашист шагнул к нему и наотмаш ударил прикдадом, непрерывно повторяя своё "раус". Я не понимал, что означает это слово, но чувствовал, что в нём таится что-то зловещее. Гитлеровец заметался по избе, избивая всех подряд и выгоняя людей на лютый мороз.
Старшая из племянниц прижалась к Полине, плакала маленькая Люся.
Я притаился на печке в углу. Фашист вскочил на полок и несколько раз ткнул штыком в темноту. Совсем рядом с лицом, в нескольких миллиметрах, я ощутил холодную сталь штык-ножа.
Изба опустела, все были на улице. Я тихо слез на пол. Сверлила одна мысль: что делать?
В избе сделалось светло: горели соседние дома. Припомнив слова сестры, я бросился к большому сундуку, быстро напялил на себе женский сарафан, который, видимо, когда-то принадлежал хозяйки дома. Повязал платок, незаметно выскользнул наружу и, увидев своих родных, смешался в общей массе.
На улицу продолжали выгонять полураздетых людей, а деревня тем временем уже горела во многих местах. По улицам метались лошади, коровы, некоторые из них были подстрелены и истекали кровью.
По центральной улице гнали людей - стариков, женщин, детей. Полураздетых, с непокрытыми головами, многие были даже без обуви. Крик, слёзы, проклятия в адрес карателей. Подгоняя пленников штыками и прикладами, фашисты врывались в толпу и, отыскав мужчин - будь то старик или юный подросток - как звери набрасывались на них, остервенело сбивали с ног и волоком тащили на большую площадь перед средней школой. А оттуда уже раздавались автоматные и пулемётные очереди. Замечаю, как, обезумев от ужаса, несколько женщин пытаются вырваться из оцепления и тут же получают в спину смертельную порцию свинца.
На моих глазах гибли мои дорогие односельчане. Мои друзья детства. Вот стоит дружок Илья, пытаясь согреть своим телом полураздетую мать. Каратели бросились к мальчишке, мать бросилась к сыну, крича нечеловеческим голосом. Женщину сбили с ног, принялись избиваать прикладами и коваными сапогами, пока та не умолкла, перестав подавать признаки жизни. Сын оглянулся, рванулся из последних сил, а через минуту уже медленно заваливался на бок. Моему другу не было ещё и 15 лет.
В Речице были больные и немощные старики, которых было велено свезти в стоящий на окраине дом. О чём думали в те страшные минуты люди? Когда был доставлен на санках последний человек, дверь в избе наглухо закрыли, а её облили горючей жидкостью и подожгли. В окна полетели гранаты. К строению бросались близкие, из огня раздавались душераздирающие крики, а каратели спокойно смотрели, отрезая путь к горящему зданию автоматными очередями.
Расправа над мирными жителями продолжалась. Стоны и крики, автоматные и пулемётные очереди на площади и на улицах деревни, треск и огонь пытающих построек, ржание животных...Всё слилось в сплошной вой. Люди прорвали оцепление и бросились в разные стороны. По ним открыли ураганный огонь.
Мы скатились в ближайший овраг и где ползком, где перебежками добрались до колхозного овощехранилища. Автоматные очереди и разрывы гранат не умолкали. Мы позже узнаем, что смерть настигала людей повсюду.
Кто жил на окраинах, скрылись в лесу, кому-то удалось вырваться из деревни и прибиться к пос. Красногорье, в двух километрах от Речицы.
Падая в заснеженный овраг, я услышал автоматную очередь в нашу сторону. Фашист стоял где-то рядом, потому что выстрелы и свист пуль прозвучали одновременно.
Я упал, прикрыв собой племянницу. Малышка уже не плакала. Она смотрела на меня умными глазами и всё понимала. А может, её душа уже закаменела настолько от увиденного и пережитого, что разучилась плакать.
Зарево пожаров охватило всю деревню на сотни метров, с улиц и окраин продолжала слышаться уже ставшей редкой автоматная стрельба.
Когда оказались в подвале, мама оставила нас одних, решив вернуться к нашему дому, который пока не пылал вместе со всеми избами и хозяйственными постройками. Я хорошо представлял, как это опасно, но мы были раздеты, и мама надеялась успеть захватить из дома что-нибудь из одежды.
Земля вздрогнула под ногами, и мы услышали, как где-то рядом за речушкой прозвучали мощные разрывы гранат.Всем стало ясно, что расправа продолжается, что каратели идут по улицам и взрывают подвалы с людьми.
Вернувшись, мама рассказала, как снегом тушила наш дом, обжигая и обмораживая руки.
Мы потеряли счёт времени, сидели тихо, прикрыв дверь в подвале изнутри. Но утром в неё постучали и на ломаном русском языке произнесли: "Ви должнит уходит на Туброфка".
В груди больно ёкнуло: "Это за нами! Неужели конец?" Но немец успокоил, что нас никто не тронет, вёл себя иначе, и мы решили выйти. Возможно, этот пожилой немец не принимал участия в ночной расправе над жителями деревни или это были уже другие немцы, прибывшие в Речицу под утро.
Я угнулся, чтобы скрыть лицо, чтобы во мне не признали подростка, прижав к груди племянницу. Я мало чем отличался от других женщин: такие же лапти, рваный пиджак, на голове грязный платок.
Занимался новый день. Стояла лютая стужа. Усадив девочек на салазки, мы двинулись вдоль деревни. Всё вокруг было покрыто сажей и копотью. В воздухе пахло гарью и горелым мясом. Над головами с криками носились стаи ворон. Солнце с трудом проглядывало сквозь пелену дыма, который плотно висел над Речицей. Нашей родной деревни не было: вместо домов - полуразрушенные кирпичные стены, тёмные пятна пожарищ, грязный, полурастаявший снег. Всё чаще прямо на дороге встречались тела расстрелянных, трупы животных. Вдруг среди них я узнаю своего старшего брата Степана, уткнувшегося в снег. С босыми, окровавленными ногами. Ему недавно исполнилось сорок лет, имел семью, детей. Он заболел и уйти из деревни не успел. Я не могу отвести взгляда от этой жуткой картины, ком подкатывает к горлу, ноги словно приросли к земле. А мама шепчет: "Пойдём, сынок, не останавливайся, а то и мы пропадём".
Но не менее жуткое зрелище ожидало нас возле школы. На площади, где любила собираться и веселиться молодёжь, куда на митинги и по праздникам приходила вся деревня. Большая площадь была устлана телами казнённых. Десятки трупов. Снег вокруг был настолько пропитан кровью, что, казалось, люди лежат на каком-то ярком ковре. Мы чуть позже узнаем, что кто не умирал сразу и подавал признаки жизни, того палачи приканчивали штыками.
Мы спустились в крутой овраг и поднялись на высокую горку, называемую в деревне "хуторской". На нас никто не обратил внимание. Немцам было не до этого: наступление под Будскими Выселками сорвалось, и они подвозили к зданию средней школы раненых, где решено было создать госпиталь.
Сестра Полина шла впереди, мы с мамой немного сзади. По целине и глубокому, по пояс, снегу идти было трудно, и мы не знали, сможем ли одолеть долгий путь в сторону Марьинского завода, к домику лесника Вендикова, затерявшегося среди леса. Девочки мёрзли, силы оставляли нас, но мы продолжали медленно брести. Мы шли, не зная, что через несколько часов поступит ещё один чудовищный приказ, по которому оставшихся в живых людей заставят убирать с улиц и площади трупы и складывать их по подвалам. А потом всех сгонят в два колхозных амбара, продержат ночь и на утро следующего дня погонят по минным полям в сторону фронта.
***************************************************************
К началу апреля 1942 года Думиничский район будет частично освобождён от немецко-фашистских оккупантом, и вся страна из газеты "Правда" узнает о злодеяниях гитлеровских нацистов в деревне Речица. А чуть позже об этих трагических событиях будет поставлен документальный фильм.
....27 апреля 1942 года Нарком иностранных дел СССР В.М.Молотов обратился в Лигу Наций с заявлением о зверствах фашистских захватчиков на оккупированной территории, в том числе в селе Речица Думиничского района. Это заявление было опубликовано во всех центральных газетах, а кинорежиссер Иосиф Прут, кинооператор студии «Мосфильм» Вера Строева по сценарию поэта С.Михалкова создали об этой трагедии короткометражный фильм в августе 1942г, который вошел в военный киносборник №12 под названием "Сын бойца". Позже на Нюрнбергском процессе рассматривалось данное зверство фашистов.
Семьдесят лет прошло с тех пор, но поисковые отряды продолжают находить захоронения неизвестных солдат. Так недавно поисковым центром "Искатель" из Тулы было поднято 85 красноармейцев, большая часть которых были призваны из Горьковской области. Имена некоторых были восстановлены.
....Тихо в сегодняшней Речице, всего несколько домиков теплятся жизнью, где доживают свой век ветераны. Деревня так и не смогла возродиться после тех январских дней 42-го года.
На фото: Этот монумент-памятник напоминает о том, что здесь в центре дер. Речица фашистские каратели в январскую ночь 1942 года учинили расправу над мирными жителями...Деревня в 500 дворов была сожжена, а многие из жителей были расстреляны на площади, где в те годы стояла школа...
Думиничи - Москва. Сентябрь 2007 года.