Вот такой парадокс: я совершила две пакости, получила от этого результат и … летаю от удовольствия! Хочется петь, на сердце так тепло-тепло, и я, аки полная дура, иду по улице, улыбаясь первым кленовым листочкам, сорвавшимся с насиженных мест. Пакости такие: во-первых, я «слила» информацию корреспондентам нашего городского телевидения об одной личности; во-вторых, я сегодня целый час подслушивала! И ни одного, даже крошечного укуса совести сейчас не испытываю!
А память подкидывает картинки из моего детства. Надо же, а я-то была уверена, что все стерлось, забылось, растаяло….
– Проходи, Иринка. Вот твоя кровать, тумбочка. Чтоб везде порядок был, – пожилая и почти лысая медсестра смахнула с тумбочки книжки и тетрадки на кровать, – сейчас Надю уже выписали, она вещи заберет через часок. И вот тебе постельное белье. Сама сможешь ведь расстелить? Не маленькая все ж. В каком классе учишься?
– В пятом. А где все остальные? – в палате стояло пять кроватей, но все пустые.
– На процедурах. А тебя еще доктор не смотрел.
Когда дверь за медсестрой закрылась, огляделась еще раз. За свои одиннадцать лет я впервые попала в больницу. Хорошо, что никого нет, хотя бы отдышусь. И тут у окна раздался сначала писк какой-то, и сразу же крик, столь мощный, что я тоже заорала. Оказалось, там была еще и детская кроватка! И сейчас из нее торчала голова орущей маленькой девочки. Боже, как я испугалась! Подбежала к ней, отскочила, заметалась по палате. Выскочив в коридор, схватила кого-то за рукав:
– Она плачет. Где ее мама?
– Анфиса проснулась! Ну, это все услышали. Ты чего такая перепуганная-то? – Уборщица зашла в палату, одним движением выдернула малышку из кроватки и посадила на горшок, даже не сняв резиновые перчатки с рук. Она только что мыла пол в коридоре. – У тебя сестренок-братишек младших нет, что ли?
– Н-нет.
– Понятно.
Так, больше тридцати лет назад я познакомилась с девочкой с необычным именем – Анфиса, и такой же необычной фамилией – Голосистая. Впрочем, фамилию ей дали здесь, в больнице, как и имя…
…Однажды сестра-хозяйка детской больницы пошла за новой шваброй. Только дверь открыла, и тут же осела: крик полугодовалой девчушки-подкидыша, да в гулких стенах хозблока, привел к тому, что видавшая виды тетя Варя потеряла сознание. В корзине, замотанная в байковое и страшно грязное одеялко, лежала девчушка. Сколько она там провела времени, в этом полуподвальном помещении, неясно, но оказалась страшно голодной и почти смертельно простуженной. С тех пор Анфиса больницу не покидала, плавно перетекая из одного отделения в другое. Я, конечно, знала, что бывают дети-сироты, но одно дело знать, и совсем другое – видеть все своими глазами.
– Мама, мамочка, давай мы ее себе заберем? Пожалуйста! – рыдала я у мамы на плече через пару дней. – Понимаешь, у нее совсем никого нет. Вчера у Анфисы был день рождения. Знаешь, какие были подарки? Ей сварили яйцо и сосиску на завтрак и не заставляли есть кашу. Она совсем не ест молочное, и поэтому после завтрака всегда голодная остается, ведь тут всегда молочная каша и чай с маленьким бутербродом. А потом ей подарили пластмассового одноглазого пирата и помыли. Я уже умею сажать Анфису на горшок и умывать. И хлеб ей маслом намазываю.
Но мама покачала головой.
– Нет, моя хорошая. Я уже узнавала: к ней скоро придут. Ее должны до Нового года удочерить. Какая-то пара оформляет документы, и послезавтра за ней приедут.
Наскоро попрощавшись с мамой, я взлетела на третий этаж, в наше отделение. Но Анечка, самая некрикливая и добрая медсестра, заступала на дежурство только вечером. Надо все у нее расспросить.
– Жри картошку! Ну-ка, бери ложку сейчас же! – Шефство над малышкой почему-то было отдано Ленке, девятикласснице, которая лежала здесь с гайморитом. Она орала на малышку как безумная, и почему-то никто не делал ей замечаний. Анфиса не плакала от окриков, только вздрагивала.
– Не кричи, она же маленькая, – я пыталась вступиться за кроху.
– Не вякай! Вот меня завтра выпишут, тогда сами будете ей ж… подтирать и суп с коленок стряхивать.
Наутро, действительно, Ленку выписали. Но этого так мало для счастья оказалось…Анечка вечером мне немного приоткрыла глаза на жуткое детство Анфисы: малышку дважды хотели удочерить, но оба раза до нее так и не дошли потенциальные папа и мама.
– У крохи такая медкарта, что мало кто из желающих стать родителями, захочет такой букет в комплекте с малышкой приобретать. Вот и эти, послезавтрашние, отодвинули свой приезд на три дня – до понедельника. Решили еще раз подумать.
– Кто за малой теперь следить будет? – сокрушающе покачала головой Анна Васильевна, наша врачиха на обходе.
– Я, – сначала я ответила, потом уже скользнула мысль: «Не справлюсь же!»
– Ты? Нет, надо бы к вам поселить кого-нибудь постарше.
– Я справлюсь. И… можно вас попросить? Надо ее кроватку поменять с тумбочкой местами: там от окна дует, а ночью ей прямо в глаза фонарь светит с улицы.
– Ого! Вот это материнский инстинкт! Ну, дерзай!
Теперь мне было некогда даже болеть. Я перебрала мешок с тряпьем – тем, что натягивали на Анфису. Половину этого барахла можно было выкинуть хотя бы потому, что оно было омерзительно грязно-буро-никакого цвета. Приличной одежды – три пары колготок, две футболки и два платья. Самое ужасное – вообще нет обуви. Малышке так хочется бегать, а кроме тапочек на три размера больше, нет никакой обувки. В больших тапках она падала. Или босиком носилась по палате, а потом спать ложилась с черными ногами… И тут я сама себе удивилась, своей решительности и находчивости: спрятав свою стеснительность, я прошлась по всему отделению, заглядывая в каждую палату. Детишек такого же возраста, как Анфиса – два годика – нашлось только двое. Я спросила у мамочек этих детей, нет ли обуви, которая не нужна их малышам. А потом выскользнула из отделения в тихий час и пошла в хирургическое. Тут пришлось перебегать из палаты в палату. Ко всем женщинам, которые лежали здесь со своими детками, я подходила с одним и тем же текстом, который заучила, чтоб было не так страшно произносить :
– Здравствуйте! Во втором отделении лежит девочка Анфиса, у нее нет родных. Позавчера ей исполнилось два годика. Но у малышки совсем мало одежды и вообще нет обуви. Может, у вас есть что-нибудь, чем вы можете поделиться. Особенно тапочки нужны. Спасибо.
На следующий день я ревела от счастья: с самого утра Анфисе приносили передачки – платья, игрушки, печеньки, и, самое важное – сандалики и две пары мягких туфелек. Вообще, я теперь часто плакала: малышка засыпала вечером, крепко держа меня за большой палец всей своей маленькой ручонкой. Мне казалось, что я срослась с этой крошкой. Иногда она обвивала мою шею ручонками и прижималась всем тельцем. От этой преданности и любви я рыдала, представляя себе день нашего расставания.
– Иринка, ты смотри, так станешь мамой для нашей малышки!
День, когда должны были появиться очередные возможные родители для Анфисы, мы провели… на подоконнике коридора. Умытая Анфиса в лучшем платье, почти белых колготках и с сухарем в руке и я, взвинченная до крайности.
Я бегала ко всем окнам, чтобы посмотреть на подъезд к больнице, ожидая такси и женщину с мужчиной… В восемь часов вечера я совсем без сил упала на руки нянечки. А в палате Лиза наступила на мой карандаш. Неожиданно я так начала плакать, орать, топать ногами…. Натуральная истерика!
–Поч-почему за ней не приеха-ха-ли? – Сквозь слезы спрашивала я медсестер…
На следующий день меня неожиданно выписали.
– Мама, как же я оставлю Анфиску?
– Не переживай, через неделю все документы будут готовы, и ее заберут. Я узнавала у врача.
Через месяц я бегом пробежала через полгорода, чтобы узнать, забрали ли малышку новые папа и мама. Но на двери больницы меня ждало объявление: «Карантин». Меня не пустили. Еще через три года я снова оказалась в больнице. Анечка ходила огромная как пароход ¬– ждала двойню…
– Иринка! Я тебя помню!
– А Анфису? Анфису помните? Ее удочерили тогда?
Как будто земля передо мной лопнула от ее слов:
– Нет. Она в детдом была определена.
Видимо, врачи тогда велели маме моей оградить дочь от стрессов, забрать домой и пообещать хорошую судьбу моей названной дочурки мне. А я поверила…
Вчера судьба столкнула меня с молодой женщиной по имени Анфиса Голосистая еще раз. Я поделилась с подругой, работавшей корреспондентом, тем, что знала о детстве этого человека. И напросилась поработать тенью во время интервью с Анфисой. Меня раздирало от желания узнать о том, как сложилась ее жизнь.
– Почему вы решили стать воспитателем?
– Я часто лежала с пиелонефритом в больницах. И вот там поняла, как важно каждому малышу на планете иметь маму и добрых взрослых людей рядом. Одна женщина мне особенно запомнилась. Она поднимала из болезни сынишку – во время капельниц рассказывала ему сказки, перед сном читала «Руслана и Людмилу», показывала ему театр теней. А я лежала рядом, плакала в подушку и отчаянно хотела, чтобы и меня перед сном поцеловали в щечку, спросили, что приготовить на завтрак… Ее душевного тепла хватило даже на меня – она и мне стала помогать. Даже научила фенечки плести. Мне говорили, что с моими проблемами материнство, скорее всего, – не мое будущее. Но я хотела дарить свое тепло маленьким сердечкам. И в последний год в детдоме грызла все науки – лишь бы поступить в педучилище. Мне везло в жизни на хороших людей…
О своей жизни Анфиса рассказывала корреспонденту в кафе, а я сидела за соседним столиком…. Детдом, педучилище, жизнь в дворницкой городского парка, любовь, рождение сынишки – этапы жизни молодой женщины. Она преодолела много трудностей.
Теперь я шла, улыбаясь и взлетая от того, что у той малышки из моего детства, пусть не легкая жизнь была, но не сломала ее, не ожесточила. И внешность, и голова – на месте. И вчера на традиционном августовском педсовете городское начальство премировало победительницу ежегодного областного конкурса «Воспитатель года» Анфису Голосистую ключами от новой квартиры. Браво, моя маленькая девочка!