Голос скрипки

   
    В субботу в пионерском лагере был "Родительский день".
    Радость встречи с родителями не отразилась на аппетите детей.
    Принесенные родителями домашние лакомства и фрукты, купленные на рынке, были
съедены детьми так быстро,что у родителей появилось сомнение - хорошо ли кормят
в лагере их детей?
    Администрация лагеря была готова к родительским сомнения. Она развеяла их
продемонстрировав родителям, бабушкам и дедушкам высокий духовный уровень воспитательной работы, которой дети окружены  в лагере.
    После концерта детской художественной самодеятельности, который провели под девизом «Мы — дети партии родной», родители с детьми партии  были приглашены в спортивный зал на выставку детского рисунка.
    «Тебе, партия родная!» - уточнял транспорант над входной дверью в зал, чтобы приглашенные не подумали, что эти рисунки дети нарисовали для своих мам и пап.
    Вскоре посетителям вернисажа стало понятно, что  родной партии  дети подарили не шедевры.
    Мои родители приехать не смогли. Были в командировке.
    Я обошел почти весь зал и медленно двигался в отдаленный угол, где за сложенным спортинвентарем висело еще несколько рисунков. Народа там не было, кроме высокого худого старика с длинными седыми волосами. Он стоял против двух рисунков, скрестив на груди руки и прищурившись смотрел на них.
    Я тихо подошел и стал чуть в сторонке, чтобы не мешать ему.
    Он посмотрел на меня  и сказал:
    - Мальчик, подойди ко мне.
    Я осторожно, боком приблизился к нему. Он взял меня за плечи и поставил перед собой лицом к рисункам.
    - Такие маленькие работы нужно смотреть стоя прямо перед ними, а не сбоку...
    Я взглянул на рисунки. Лицо мое застыло от удивления, рот непроизвольно приоткрылся и я издал какой-то  звук. То, что я увидел никак не вписывалось в мероприятие, проводимое в этом спортзале.
    Здесь не было ничего из того, чем был заполнен почти весь зал. Ни заводов, с их дымящимися трубами, ни строящихся гидроэлектростанций, ни танков, ни самолетов, ни комбайнов и тракторов на колхозных полях,  ни членов правительства.
    Ничего этого не было здесь, где стоял высокий седой старик и наголо подстриженный пионер, с изумлением смотревший на два  рисунка...
    На одном из них был нарисован стол,  покрытый белой скатертью. На столе лежал разрезанный арбуз, с черными семечками в сахаристой его мякоти и несколькими кусками арбуза на белоснежном фарфоре плоского блюда. Из  ярко-красной, сверкающей сахарозой мякоти торчал  столовый нож, по ручке которого ползла пчела.
    Другой рисунок был посвящен чаепитию.
    На столе чайничек для заварки чая, сахарница, стакан с чаем и чайной ложечкой внутри. На блюдечке горка печенья. В стакан, видно, только бросили кусочек сахара и он падает еще  не достигнув дна. Так и застыл светлым пятном в коричневатости чая.
    Я смотрел на рисунки и не мог остановиться ни на одной из мыслей, роящихся в голове. Я был обескуражен новизной увиденного. Воспитанный на монументальной живописи, отражавшей трудовой героизм советского народа, я никогда не думал, что стакан, чайник, арбуз, нож и пчела на нем могут стать объектом рисования.
    И второе.
    Я был поражен, что окружающие меня вещи можно нарисовать так красиво.  Когда до моего сознания дошло, что это чудо сотворил кто-то из моих друзей-пацанов, я впервые в жизни испытал раннее не изведанное чувство творческого восторга.  До сих пор  помню, холодок внутри себя и почему-то выступившие слезы.
    Наверное, мое  состояние понял и старик, стоявший за мной. Я почувствовал его худые пальцы у себя на плечах. Сжав их, он развернул меня лицом к себе.
    - Там — барабаны, - сказал он, показывая в заполненную народом часть зала. - А здесь...скрипки...Возможно, сегодня  ты впервые услышал их голос...
    ... С тех пор я всю  жизнь пытаюсь во всем услышать голос скрипки.
    Я не люблю ничего громкого. Ни в чем. Ни в музыке, ни в литературе, ни в чувствах. Громкость  вызывает мое недоверие. Я не верю в искренность шума. Он напрягает, но никогда не трогает меня. С ним ничего в мою душу не прибывает.
    Он бесплоден.
    Он мне -  не интересен.
    Моя жизнь — это поиск звука скрипки. Во всем. Особенно в волнующем меня.  Это, прежде всего, искусство. Мне  близки  и понятны  авторы негромкие, доверяющие мне свои незатейливые истории, размышления, переживания. Вскрики души. Рассказывающие о том, мимо чего я, возможно, прохожу каждый день. Но ты чувствуешь — это написано только для тебя.
    И мне они тем ближе, чем больше я ощущаю авторское доверие ко мне, читателю.
    Возможно поэтому мне нравятся многие бесхитростные, доверительные произведения моих коллег, написанные их талантливыми душами.