Иллюстрация из интернета. автор неизвестен
Сенокосная пора, ночи звёздные
"...Разнотравье в лугах,на полянах
Запах мёда,туманом лежит
Шелест листьев березки кудрявой,
Чистый воздух собою пьянит..."
"Память детства"
автор Ирина Черезова 2 сайт Проза.ру.
Прогулка в лес моего детства состоялась в солнечный осенний день "бабьего лета".
Десять минут и я уже у знакомой речушки Уломы, которая, так же как и река Вологда, берет свое начало в наших местах.
Километра через три, пробравшись через заросли ивняка и осинника я вышел к Левашову хутору.
Когда-то тут была конная торная дорога, а вокруг хутора небольшие поля, на которых в те давние годы колосилась рожь. В лесу, окружавшем со всех сторон хутор, было много земляничных полян с сочным цветущим разнотравьем.
В 40-х и начале 50-х годов прошлого века на этом хуторе стоял большое недостроенное домостроение.
Дом был под крышей, покрытой деревянной дранкой-щепой.
В срубе были лишь прорезаны проёмы под окна и дверь, а внутри врезаны потолочные и половые переводы из толстенных бревен, но без полов и потолка.
Хутор этот начал строить местный крестьянин Левашов, как раз во времена столыпинской аграрной реформы, но не успел достроить, началась Первая мировая война, а потом грянула Великая Октябрьская социалистическая революция и кровопролитная Гражданская война.
Куда сгинул Левашов нам в те годы никто не рассказывал, а только в разговорах между собой старики намекали, что он ушёл на войну,но так и не вернулся, словно сгинул во времени.
По бездорожью я всё-таки вышел к хутору, но там уже не обнаружил даже останков от дома. Поля заросли кустами и лиственным лесом, а ручеёк с чистой ключевой водой, из которого мы пили без какой-либо опаски через дудку или пригоршнями, пропал бесследно.
В детскую пору я, как и большинство ребятишек, с весны и до осени бегал только босиком, в штанишках на лямках,но с карманами, в одном из которых у меня всегда лежал самодельный ножичек из обломка старой косы.
В сенокосную пору на несколько дней Левашов хутор становился центром нашей бригады колхоза " Прогресс" и самым веселым местом по вечерам.
Так случилось и в этот год. Сюда на сенокос по наряду бригадира съехались все от мала до велика.
Здесь, в шалашах и в срубе этого недостроя, звездными ночами на просушенном и душистом сене после изнурительного трудового дня отдыхали колхозники.
Только некоторым женщинам и мужикам позволялось перед самым заходом солнца возвратиться в свои деревни по неотложным хозяйским нуждам.
А на хуторе от заката и до утренней зари не смолкали веселый гомон, пляски и песни под гармошку:
"Я ходил, ходил к сударушке,
ходил на хуторок.
пролетали ночи тёмные,
холодный ветерок",
- пели молодые парни-допризывники.
"Собирайся милый мой,
На сено - кошение!
Вот накосим сеновал,
Будет угощение!",
-в ответ им распевали хором девчата.
"Не одна на сенокосе,
Не одна на полосе,
Не одной о милом плакать —
Заревели девки все.",
- а такого фасона частушку пели самые задиристые женщины.
Костер полыхал и разбрызгивал искры в темень ночного неба.
Казалось, что искры этого костра улетают в самое поднебесье и там превращаются в яркие звезды.
Кое-кто из парней призывного возраста ближе к полуночи садились верхом на коней и через лес уезжали по известным им тропам на Роденские или другие покосы к своим подругам.
Но к утру ночные гуляния заканчивались и начинался очередной долгий сенокосный день под зудящий и жалящий хоровод злобного кровососущего комарья, паутов и слепней.
Молодые парни, недоспав, недолюбив, поднявшись ни свет, ни заря -"до солнышка", на спор, кто больше выкосит, по доброй воле устраивали между собой соревнования по косьбе, чтобы вечером похвалиться силушкой и выносливостью перед своими подругами.
Однажды Коля Иванов с утра и до вечера, с перерывом на двухчасовой сон во время обеда, выкосил целый гектар травы.
Это был настоящий рекорд, но его ладони от такой косьбы были в сплошных лопнувших кровавых мозолях. Правда, за такие "социалистические подвиги", кроме морального удовлетворения победителям, колхоз ничего, кроме 4 копеек за трудодень, не предлагал. О том, что в конце года за свои труды колхозники сполна получат "большой шиш" (в пределах 50- 100 рублей сталинскими деньгами), клок сена и горсть зерна на эти трудодни, прекрасно знали. Однако, сенокос, как и старопрежние времена, оставался сенокосом, страдной порой по заготовке кормов для скота на долгую северную зиму. К нему готовились все, от мала до велика, с надеждами на хорошую погоду.
Женщины и молодые девицы, по-праздничному одетые в летние пестрые сарафаныи платья с рукавами и в белых платках на голове ( как защита от палящего летнего солнца и проклятущего комарья), до обеда ворошили скошенное сено,потом сгребали его в копны, поминутно взглядывая на небо чтобы не проглядеть приближение грозовых туч. И вся эта работа часто сопровождалась пением колхозниц.
Подростки лет 11-12 работали на конных граблях, возили к стогам сено на приспособленных решетчатых телегах, называемых в нашей округе одрами, а в малороссии-драбинами.
Им же доверяли ночью пасти коней, водить их на водопой и купать в омутах.
Для таких как я, в возрасте от 5 до 8 лет, особых обязанностей не существовало: мы сами старались подсуетиться во всех делах; помогать повару Ермолаеву Алексею носить из леса сухой валёжник для костра, воду из ручья для супа и чая; семидесятилетнему участнику русско-японской войны 1905 года и Цусимского сражения Иванову Николаю - мастеру стогометания, помогали таскать ивовые и березовые ветки для остожья.
А ещё нам разрешали топтаться на сене, которое закладывали в хуторской сруб и в два сеновала. Утрамбовывать сено для нас было самым увлекательным и веселеньким занятием.
***
В нетерпеливом предвкушении вкуснейшего обеда, мы мешали всем и совали свои любопытные носы во все дела этой сенокосной общины.
Но как только из большого котла, в котором дядя Алёша обычно варил нажористый гороховый суп с мясом, по всей округе начинал распространяться мясогороховый аромат, вся пацанва без команды кучковалась вокруг костра.
А "кашевар Ермолай" ( так все его на сенокосе называли) время от времени большой поварёшкой зачерпывал бульон из котла и, причмокивая от удовольствия, пробовал его, тем самым ещё больше разыгрывал в нас голодное обоняние.
Потом видя, что "инстинкт Павлова" заработал и у каждого из нас началось непроизвольное слюноглотание, Ермолай, зачерпнув очередную порцию бульона с горохом и картошкой, предлагал нам отведать, спрашивая каждого при этом:
- "Спробуй-ка, а не маловато ли соли?
Мы пробовали, но дать ответ Ермолаю не могли так как от жадности обжигали языки.
Он добродушно хохотал над нами. Потом пробовал сам и за нас отвечал:
- "Ну уж не знаю, куды ишо лучше,больно добер супец получился. Шурка беги звони на обед всех"
Мы гурьбой бежали к железному лемеху от старого плуга, подвешенному к большому сучку развесистой березы, и кто обрезком какого-то железного прутка, кто молотком, дружно и из всех сил,били по лемеху.
Железная какофония звуков разлеталась по лесу и над всеми полянами в округе, извещая народ о готовом обеде.
Думается, что от этого рукотворного звона вся лесная живность пряталась по дальше в дремучий леса, а вот люди через две-три минуты торопливо появлялись с разных сторон леса.
Каждый выбирал себе место где-нибудь в тенёчке, кто сидя на пеньках или чурбаках, кто полулёжа.
А Алексей Ермолаев с поварешкой в руках покрикивал:
- Так, мужики, ну-ко походовее руки мыть, бабы это вас тоже касается.Подавайте быстро свои калабашки, а то суп простынет.
Этот общественный колхозный обед в лесу под открытым мирным солнечным небом был настоящим праздником для живота, носа и языка. У всех, все человеческие чувства сливались в одно сплошное удовольствие.
Супа хватило всем и ещё с добавками. А в это время над углями костра в большом ведре настаивался ароматнейший настоящий грузинский чай со смородиновыми листьями. К чаю Ермолай всем выдал по большому ломтю белого ноздреватого хлеба и по два куска сахару. В то время сахар ещё оставался самой настоящей послевоенной роскошью вкуса.
От работы и сытного обеда уставших людей сморила дрёма. Одни разбрелись по шалашам и сеновалам, другие устроились в срубе на свежем сене. Хутор охватил послеобеденный сон.
Около сруба дома, на копне сена под разлапистой ёлкой, как запорожец с чувством исполненного перед народом долга, лежал на спине кашевар Ермолай и храпел на весь лес.
В воздухе начинало парить,запахло еловой смолой,аромат скошенного разнотравья, как морфей витал над всем хутором и над людьми, выбившимся из сил от трудов сенокосных.
Я тоже прилег на сено в срубе, где угнездились парни и девчата.
Они договаривались вечером устроить костер в лесу и готовились встречать на омутах ночь Ивана Купала, а потом пойти в лес поискать цветущий папоротник.
Затем речь между ними зашла о том, как много в этом году земляники на лесных полянах и вырубках.
И тут Генка Михайлов, который пас коров в поскотине, собираясь бежать к стаду вдруг сказал, что на родинских канавах красно от земляники...(продолжение-Урок выживания)