Байки деда Захара
В провожатые к Лешему
1
Деревенские пересуды про Лешего
– Баба Тая, можно мы с Алёнкой пойдём на улицу, похрум-хрумкаем снегом?
– Позёмит знатно, – засомневалась бабушка и, отложив в сторону вязание, пошла к окну. Отодвинув шторку, посмотрела во двор.
– Вопиюще песцовая холодрыга, – непонятно поддакнул дед, не отрываясь от чистки трубки. В общем, стало понятно, что сегодня не удастся покататься на санках.
– Тогда мы завтра идём с дедом за ёлкой. А то мы ни разу не были зимой в лесу, – сказал я, и Алёнка радостно закивала.
– Если готовы увидеть Лешего и поздороваться с ним, то, конечно, я не против.
Дед Захар пожал плечами и направился в кухню, где, судя по скрипу, стал выкручивать ещё днём перегоревшую лампочку.
– Баба, деда обманывает про Лешего? – Алёнка дёрнула бабушку за кофту и, привстав на цыпочки, стала смотреть на метель.
– В наших краях не водилось подобных существ. Иначе, слухи бы пошли. Давай, дитятко, задвинем шторку, чтобы не светило от фонаря.
– Те, кто встречали его, потом, конечно рассказать не могли, печать безмолвия он ставил на уста, – послышался голос из кухни. – Это те, кто возвращался. А сколько человек уж сгинуло в нашей Пади, не сосчитать.
– Ну, дед, ты совсем, того… Ещё и внучат пужаешь. Не припомню и единого случая.
И добавила тихо:
– Кроме, разве что, одного.
– А куда тогда делся Прохор Трифонов, который отправился в лес накануне Ивана Купалы и не вернулся домой? Или Нину Бувальцеву, возьми: пошла за сушняком, и – с концами. Сотворил леший преграду-наваждение буреломом и закрыл дорогу обратно. Всё. Была девка – и нет её!
– А я тебе на это отвечу. Первый – тот ещё (закройте уши, дети) ходок по чужим бабам был. Денно и нощно шастал по дворам, вот и огрёб где-то по заслугам своим. Деревенский народ на справедливую расправу быстрый. Нина же – молодка, уехала в город и тебя забыть спросила. Какие ей здесь перспехтивы оставаться?
– Не убедительно, Тая, – дед вернулся из кухни, подошёл к круглому столу в центре залы, опёрся на него и пятернёй оправил бороду. – А что ты ответишь на богатство, которое вдруг свалилось на голову Авдотье? Которая жила в доме с вечно закрытыми ставнями на окнах, на краю Керепетского переулка. Помыкалась, ведь, по углам, сирая. Горбатилась за мелочь, помогая с засолкой овощей. Дух поганый с погребов изгоняла, сутками протапливая их перед сбором урожая. По чердакам скакала, как горная лань, поднимая луковые и чесночные косы для проветривания (а ведь ей к сорока подходило). И – на тебе! В один год повернулось для неё всё с ног на голову. Сама стала в помощь работников в огород брать. Деньгами свободно распоряжаться. Видела, какую машину дров каждый раз заказывает? Берёзовые, чурка к чурочке, ровные, без трухи и сучков. Бери любое и лепи с него Буратино. Целое войско деревянных солдат можно сотворить, умеючи. Даа…
Он подошёл к радио и сделал тише.
– Никто не знает, какая оказия с ней произошла. А дед Захар – догадывается.
Он победоносно посмотрел на бабушку, стоящую около торшера, на нас и даже на Мурку, которая разлеглась на диване. Потом прижал палец к губам и стал секретничать:
– Помнишь, Тая, как летом искали Авдотью три недели всей деревней? И уж планировали скидываться на памятник, и ставить его на пустую могилку. А она, возьми – да объявись! Лица на ней не было, взгляд такой пустой, что можно провалиться внутрь него. На расспросы не отвечала, только руками так страшно махала на нас, мол «уходите все, видеть никого не желаю». А мы что, люди простые, в чужую жизнь не лезем, да и в свою не особо пускаем. Понимали – нужно время Авдотье отойти от жутких воспоминаний. И одна ночь в лесу может отправить душу или в мир подлунный, или вообще, заточить её в чертоги собственного разума. А тут – три недели.
– Помню, Захар, как не помнить. Сход тогда собирали, решали, чем помочь ей. А потом всё пришло в норму само собой.
– А ещё у Авдотьи, ребёночек был, годовалый, нагулянный, без мужа.
– Как мамка пропала в чащобе, малыш заходился криком истошным, еды просил. Пока другую мать в соседней деревне не нашли. У кормилицы молока и на своего, и на чужого хватало.
– А знаешь ли ты, что после возвращения из леса, Авдотья пустая пришла, как ручей иссохшийся?
– Ну, да. Судачили люди. Немудрено. Такое переживание душевное перенести. Она ребёночка козьим поднимала.
Бабушка пошла на диван и села рядом с кошкой. Мы с Алёнкой пристроились возле. Мурка – и та смотрела на деда. Казалось, она так же, как и мы требовала продолжения.
– Так вот, богатство её нынешнее – не накопленное трудами. От Лешего оно.
Дед сходил в спальню и вернулся оттуда с низенькой табуреткой. Поставив её возле дивана, покряхтывая и держась за поясницу, сел. Мы сдвинулись ближе. Я посмотрел на Алёнку и увидел, как заблестели её глаза. Даже бабушка сосредоточенно надела очки. Даже Мурка перестала облизываться.
– Заприметил я однажды (уже после того происшествия), что Авдотья как сталкивается с односельчанами в лавке, или за околицей где, так прикладывает руку к груди. Кланяется при встрече – рука опять наверху. Вроде как уголок платка теребит, а глаза так и зыркают вопрошающе: не раскрыл ли кто её тайну?
«Неспроста это делает», – понял я и решил понаблюдать за ней.
– Даа…
Дед теребил бороду, видно было, что с трудом вспоминает.
– Смеркается, не пора ли свет включать? – шёпотом спросила бабушка. – Тьфу, ты! Да что это я тихушничаю, как дед старый? – спохватилась она, и продолжила нормальным голосом:
– Зажжём свет?
– Бабуля, не надо, и так всё видно. Мурка тоже не хочет.
– Ну, коли Мурка, спит, тогда, конечно, не будем тревожить животинку, – рассмеялась она.
– Предлагаю альтернативу, товарищи, – предложил дед.
– Ладно, Захар, неси свою самокрутку, – вдруг неожиданно быстро согласилась баба Тая. – А мы пока, подождём.
Так бывает только в одном случае – когда все дела переделаны, а дед что-то интересное рассказывает.
Пока дедушка ходил за махоркой, лязгал печной дверцей, подпаливал трубку, я всё думал о том, какой он – Леший. Мне представлялось, что он похож на существо, плетёное из прутьев деревьев. И руки у него из сучков. А борода обязательно рыжая, как осенние листья. И, высоченный, как дерево. Или даже выше.
Дед появился на пороге, и лица его не было видно из-за облака дыма.
– В сторону пыхти, не чади на внучат.
Дед уселся на табуретку, рукой отгоняя от нас соломенно-травяной запах.
– Хорошо, Тая, оставим пока в сторону дела молочные, к которым вернёмся позже. Расскажу, как тайна мне её приоткрылась. Подвозил я однажды Авдотью на железнодорожную станцию. Она сестру встречала из Ульяновска. Та к ней на погостить приезжала. Это случилось уже после того, как вернулась из леса и как завелась у неё лишняя копейка. По дороге интересовался за жизнь, про дитя, но не слишком-то она была разговорчива. Односложно отвечала или, отвернувшись к окну, вообще закрывала глаза. Так, почти в полной тишине, и ехали. Спустя пару часов показалось бело-кирпичное здание вокзала. И когда паровозный гудок объявил о прибытии, когда на перрон сошёл один человек, когда обнялись они, и представила свою сестру Лукерью, потеряла Авдотья бдительность. И мелькнул тогда на груди зелёным камень на верёвочке, в форме неровного треугольника. На мгновение. Но и этого было достаточно, чтобы в голове начали складываться рассыпанные кубики: потерялась в лесу – вернулась без молока – богатство свалилось.
– Ну, не томи, продолжай, Захарушка.
– Означает это лишь одно – Лешему потребовалась помощь человека. Иногда такое происходит. В случаях, когда на кону стоит жизнь его ребёнка. Подозреваю, что чудище лесное сначала заморочило Авдотью, а после направило по тропинке, ведущей к дому – к огромному трухлявому пню. Где её уже дожидался голодный новорожденный – плачущее дитя Лешего. И кормила она его, как своего. Не в себе была. Пока не дорос лесной малыш до того, чтобы питаться отдельно. В благодарность хозяин чащобы одарил кормилицу магическим оберегом на шею, приносящим богатство. И – забвением. Чтобы разум не потеряла.
Дед отложил прогоревшую трубку на табуретку и посмотрел на нас с Алёнкой.
– Кто со мной завтра в Бухтиярову Падь, за ёлкой?
Мы одновременно покачали головами.
Как самый старший из нас, ответил за двоих.
– Дедушка, ты иди сам, а мы на санках покатаемся. А потом встретим тебя возле гаражей.
– Молодец, Алёша, правильное решение, – засмеялась бабушка.
2
Как бабушка Тая встретила козочку о двух головах
Потом наклонилась к кошке и задумчиво потрепала её по шёрстке.
– Нынче прав, наш сказочник. Ох, как прав насчёт Лешего. Иногда человек не может вернуться обратно. И виной всему – именно он. Лесной хозяин умеет быстро-быстро, как взмах крыльев чирка, «обойти» путника и замкнуть дорогу невидимой круговой чертой. Тогда начинает человек блудить меж трёх деревьев.
«Ау, ау»! – станет кричать он о помощи.
– Да всё бестолку. Даже если рядом по тропе пройдёт другой грибник, али охотник. Не громкий вопль, а назойливое жужжание шмеля будет слышно. Проходящие мимо станут лишь руками отмахиваться от несуществующего насекомого. В то время как сам заблудший будет слышать шаги, но не заметит и тени того, кто следует мимо. Вроде бы и вместе они, но Леший взял, да провёл черту. И разделил миры на подлунный и параллельный, невидимый.
Бабушка облокотилась на диван и в задумчивости погладила ладонью ковёр, висевший на стене.
– Вот такие пирожки с котятами получаются, деточки мои, – вздохнула она. – Есть и другие причуды, с помощью которых Леший может спровадить любого в своё логово. Навроде той заманухи, с помощью которой год назад обманул меня. Как раз накануне Вербного воскресенья. Пошла, что называется бабушка Тая в лес, ивовых веточек наломать перед великим праздником.
– Так, бабка, не смей вступать на моё поле сражений. Главнокомандующий в семье может быть только один.
Было видно, как дед Захар возмущен. Он даже стал раскуривать трубку, не набив её перед этим табаком из кисета.
Уже было темно, и лицо бабушки было в тени. Но показалось, что говорит она не понарошку.
– А я и не заступаю на твои позиции. У меня своя правда есть. По ней, Леший завёл бабку Таю глубоко в чащу, прикинувшись диковинным зверем – козочкой о двух головах. Невидаль, которой место только в цирке. Она была настолько солнечной нежной и настолько же пугливой, что не подпускала к себе ближе десяти шагов. И слёзы человеческие стоят в глазах. Уж как я её не умасливала: протягивала в ладони краюшку хлеба; присев недалеко, как могла, успокаивала робкое животное. Но куда там! С поляны – под куст, с куста – за пенёк, с пенька – за дерево отступала она. И я вслед. Забыла обо всём, а только шла и шла за ней как мышь за дудочкой Крысолова. Сама не заметила, как очутилась у небольшого домика, который, казалось, врос в землю. Сломанные ветки, коряги, прошлогодние листья, солома, вывернутые деревья с корневищами и комьями ссохшейся почвы – вот из чего он был построен.
– И тут спохватилась. Где же я очутилась? Что за место такое незнакомое? Бухтиярову Падь не раз и не два пересекала. Доходила даже до Плачущих ворот. Но никогда на пути не встречала такой чудной поляны со странной постройкой и хозяином подле неё.
– Бабушка, как могут вороты плакать? Они же скрипят. Когда открываешь. Или закрываешь.
Сестрёнка громко зевнула. И я подумал, что завтра мне придётся рассказывать ей конец истории о двухголовой козочке.
– Алёнушка, солнышко, узнай об этом у настоящего путешественника по земным долам и хлябям, – вклинился дед.
– Так в комнате его нет.
– Тьфу, ты! Вот же, бабка, всё твоё неправильное воспитание подрастающего поколения. Родные внучата уже не признают!
Дед сплюнул через плечо и встал с табуретки.
– Умница, деточка, прижала ты хвост нашему командору. Ишь, прыткий какой! Вскочил так, что забыл про свою хворую поясницу. Иди в спальню, откроешь сундук, возьмёшь свечу парафиновую и неси сюда. Будешь сегодня создавать в зале обстановку таинственности и сказочности. Чувствую в себе зуд рассказчика, который пройдёт лишь после того, как выпущу наружу увиденное и услышанное в тот день в лесу.
– Баба Тая, а ты ночью будешь спать в пристройке? – спросил я. – А как же наш уговор?
– С чего ты это взял, внучок?
– Ха-ха-ха! – раздался хохот из спальни. – Молодец, Лёшенька, правильно заметил. Любишь байки травить – люби в пристройке сны ловить.
Не знаю, чему так обрадовался дед? Я думал о том, что сегодня моя очередь спать в кухне на пружинной кровати с бабой Таей. А если она уйдёт в другую комнату – это нечестно!
– Ах, вон оно что! Посмотрим, посмотрим, заслужу ли я эту честь отдыхать за дверьми с зеркальными окнами. Может, там мёдом намазано? Больно ты стал охоч в последнее время до дивана с лоскутной периной. А ты, Лёша, раньше времени не кручинься, если что, возьму с собой. И спать мы будем не до первых петухов, а до того часа, пока не почувствуем дымок от затопленной печки и аромата утренних блинов.
– Ну что ты, ласточка, не стоит тебе студиться в прохладе. Может и поясница моя скручивается из-за оконной сквози. Или из-за дырки в подполье, куда ныряет Мурка, когда ей нужно до ветру, – донёсся голос и, наконец, из тьмы показался дед.
Он нёс в руке поднос, на котором горела толстая свеча. И как он только не боялся быть в темноте в спальне? Я бы ни за что не зашёл туда без света. И Алёнка тоже.
– Я вот тебе и вязание прихватил. Знаю, Тая, что обладаешь талантом редким и можешь рукодельничать даже наощупь.
– А я знаю, что ты, Захар – тот ещё мастак зубы заговаривать. Ставь свечу на стол, и давай мне клубки. Историю продолжать буду.
Бабушка взяла в руки начатый носок с воткнутыми в него спицами, подождала, пока дед наполнит трубку махоркой и подпалит, и лишь после этого стала рассказывать.
– Ты права, Алёнушка, не могут ворота плакать. Ходит легенда, что ещё на заре Советской власти им дал название первый лесник нашего района, который составлял карту Бухтияровой Пади. Мол, когда добрался он до краю территории, до Васюганских болот, обнаружил два огромных вяза, которые склонились друг к другу и кроны их образовали арку. А с неё спускался ползучий плющ. Да так плотно, что образовывалась плеть из цепких растений. Словно непрерывные дождевые нити. Кажется, что, обнявшись, деревья плачут от радости. Или горюют. Кто знает…
– Тая, солнышко, напомни завтра поведать историю о том, что скрывается за этой аркой, – попросил дед.
– Хочешь сказать, что, несмотря на слухи, которыми полна наша деревня, ты переступал порог Плачущих ворот?!! Вот не брехун, ли?
– А завтра и узнаем.
Дед улыбнулся и радостно потёр руки. Я тоже. А сестрёнка уже спала. Как и Мурка.
3
Диковинная поляна и её обитатели
Как Леший обидел Водяного и что за этим последовало
– Так вот, открылась перед моим взором диковинная поляна.
Спицы так и замелькали в руках бабушки, с глухим цыкающим звуком касаясь друг друга.
– С травой, что колышется в безветрие. С птицами, парящими низко, как будто дождь собирается. С кольцом деревьев, плотно обнимающих лужайку. С избой, вросшей в землю под крышу. Без окон, с круглой дверью по центру. И, погода: ясная – на загляденье. Солнце полуденное жарит так, что спасу нет. Совсем не апрельская стояла на поляне погода.
Опросталась от одежды тёплой и уже надумала сесть да перевести дух, как заприметила движение. Пригляделась внимательнее, загородившись ладонью от лучей и, чуть не ойкнула. Показалось, что козочка моя пугливая нашлась, ан – нет: мужичок небольшого роста стоит возле дома. Лысый, неприметный такой. Встреть его на селе – мимо прошла бы и не запомнила лица. Кроме того, что оно бледное – как кора берёзовая. Нос на ней картошкой, щёки впалые. Безбровый. Глаза без ресниц. Бородка курчавая, аккурат такой длины, как у тебя, Захар, но не ухоженная. То ли листья застрявшие в ней виднеются, то ли колтуны накрученные.
Дед провёл ладонью по своей бороде.
– Стоит, полусогнувшись и опёршись на горбыль. Одежда мешком свисает, похожая на военную. Но не современная форма, а наподобие той, что носили в первую мировую. А пуговицы на кителе блестят – аж глядеть больно. И от коленей и ниже ног нет. Вроде как на культяпках стоит. Глаза смотрят из-под кустистых бровей, так исподлобья, так недоверчиво. Не обижу ли? И дышит тяжело и громко. И кажется, будто с каждым вздохом увеличивается в размерах, а с выдохом – съёживается. Дурно мне стало от вида страдальца. Чувствую, и хочет он помощь мою попросить, и слов найти не может. Так и стояли друг напротив друга, не знаю сколько времени. Я уже и думать забыла про козочку, которая привела в это место.
Как вдруг со скрипом отворяется дверь и выходит из дома дряхлая старуха. В чём душа только держится? Скелет, обтянутый морщинистой кожей. У моей бабушки были похожие гольфы – такие же безжизненно жёлтые, в складку. А некрасивая какая – страшнее чучела, которого сжигают на масленицу на костре. Прихрамывая на одну ногу, боком так, боком идёт в мою сторону. Пока не остановилась возле старика. Затем села на поваленный ствол дерева, дрожащей рукой провела по лицу, убирая с него седые космы и застыла. Смотрит так внимательно глазами вваленными, водянистыми и чувствую, что стало щекотно у меня в голове. Как будто кто-то внутри пером гусиным водит. Как готовый блин смазывают маслом. Дай руку, Лёша.
Бабушка взяла свободную спицу и провела ей несколько раз по моей ладошке. И правда, щекотно, почесать охота.
– И вот, что чудо – мне совсем не было страшно. Как будто попала в сказку какую. Сижу и жду – что последует дальше? Неспроста ведь здесь очутилась.
Бабушка задумалась. Даже вязать перестала.
– Что было потом? – подёргал я рукав кофты, и дед поторапливал:
– Складно талдычишь, не томи уже, Тая.
– Вот такая странная икспазиция получилась: я стою, метрах в двадцати от меня старик, рядом с ним бабка крючконосая сидит. И нет большого желания общаться с лесными людьми. Но есть интерес. Такой уж характер.
Смотрю на них пристально, в голове всё так же свербит, а краем глаза отмечаю движение у леса. Вроде, как наблюдает кто-то за мной. То там куст шевельнётся, то сям тень мелькнёт. И всё это перемежается шорохом, писком, а иногда рыком и воем.
«Лешачиха, я. Это я тебя заманивала, обернувшись козой. Иначе, не пошла бы за мной», – щекотка прекратилась. Старуха поклонилась. Я в ответ кивнула.
Могу поклясться, что она даже рта не раскрывала. А в голове моей рождались образы, которые в конечном итоге складывались… в звуки? Нет, не так. Как будто, я сама с собой беседую. Мой голос, моя речь, слова на ум тоже мои приходят. Только понимаю, что управляет второй Таей Лешачиха.
«Ты меня не бойся. Не причиню вреда. И этого тоже, – она зло и колюче посмотрела на старика, – не в том он нынче состоянии. Листопад перцовый ему в очи»!
«Так вы – Лешие»?
«Он – Леший, я жена его – Лешачиха. Зови меня Малахой».
Я покачала головой. Не думала, что доживу до того времени, когда буду вот так спокойно вести беседу с созданиями потустороннего мира.
«В беду попал, мой непутёвый. Да в такую, что выбраться без помощи человека никак невозможно. Сказ долгий. Давай присядем».
Она зыркнула влево. Ещё мгновение назад было место пустое, только трава, а тут смотрю – пень стоит. Ровный такой, двумя руками едва обхватистый. Чуть ли не опилки на нём, как будто только спиленный и колец на туловище – лет на сто наберётся. Смахнула стружку, села и поставила рядом корзинку с походным провиантом.
«Реже дыши, а то раньше времени на том свете окажешься». Это она мужу.
Леший дёрнул головой.
«И не ерепенься у меня»!
Он отвернулся и, вроде как, меньше стал раздуваться.
«Неделю назад пошёл мой… как бы имя благозвучнее выговорить… Корней (на вашем языке, примерно так звучит) в загул. Распили его пила! Да-да, мужики они и есть мужики. Хоть лесные, хоть деревенские или городские. Отправился он в гости к.., – опять небольшая заминка, – Федулу. Другу своему. Хозяину Васюгани. Чащи, которая начинается за болотами. Отпустила его. Раз в год даю волю благоверному. Честно сказать, и сама от него отдыхаю. Тот собрал свою свиту, зверьё да птицу, любимца топтыгина не забыл, и, как трутень на мёд, помчался на встречу. Непроходимую тайгу перешагивал, вырастая словно дерево и перенося своих верноподданных на руках. Чужие территории мышью сквозил. Водоёмы на спине бурого друга преодолевал. Пара дней с передыхами и прибывает он в пункт назначения – такую же поляну. Только более неухоженную. Потому как один Федул кукует. Подыскивает бабу деревенскую. Запросы у него больно высокие. Хочет молодку себе выманить пятидесятилетнюю. Самому уж под триста лет, а всё подавай свежее мясо. Да разгладится и станет чистой его борода!
Малаха сплюнула через плечо. В кустах протяжно завыл волк. Следом другие.
Леший поднял руку, согнул указательный палец крючком и всё стихло. Даже стало слышно, как на цветок земляники (май, земляника расцветает – чудеса и только) опустилась пчела и принялась тянуть нектар. Раздались чавкающие звуки. Как поросята едят похлёбку.
С той поры я совсем другими глазами смотрю на жужжащих медосборов.
«Братаются Лесовики, расспрашивают о делах, да, не откладывая дело, принимаются праздновать встречу», – тем временем продолжила Лешачиха.
«Собираются в избе, накрывают на стол и начинают бахвалиться своими подвигами. Кто больше скотины спёр с подворий, заплутал людей в лесу, погубил, защекотал до смерти. И, такое происходит. Природа Лешего, никуда не деться. Лису не отвадить кур воровать. И как с вечера начинают топить избу по-чёрному, так весь месяц не отходят от кумара. Играют в карты, пьют медовуху, песни орут. Осины гнут до земли, усаживая зайцев на их верхушки и запуская ушастых в небо. Медведи для них на расщепленных деревьях трандычат, а сами Лесовики гармони рвут в припадке безудержного веселья. Такая круговерть происходит, что гнус с болот поднимается. Никто в лес и шагу ступить не смеет во время светопреставления.
Я откуда знаю: Федул к нам так же! «отдыхать» наведается время от времени.
И вот значит проходит всего две недели, как заявляется Корней. Я даже глазам не поверила. Никогда ещё такого не было, чтобы он по своей воле прервал веселье. Точнее, не заявляется, не на своих двоих идёт, а косолапый на спине его тартает. А тот разложился на медвежьей шерсти и дышит тяжело – словно рыба, на сушу выкинутая. Слез он кое-как, встал на родну землю – а она его «Хвать!» и медленно поглощать начала. Что ни сдвинуться, ни ноги освободить. А ведь до первого снега полгода ещё! В сентябре-октябре Леший должен уйти в толщу земли. Чтобы весной опять вынырнуть оттуда. Обычный природный цикл. Никак не раньше. И тут выясняется, как они с Федулом «погуляли».
Малаха строго так посмотрела на Корнея, а тот даже глазом не повёл. Сразу видно, кто на поляне хозяин.
«Мой проиграл ему в карты стадо лосей. Вроде бы, дело обычное: зверей туда-сюда перегонять. Эка невидаль. Долг платежом красен. Но то ли печной угар был ядрёным, то ли выпендреться решил Корней перед другом, но в его деревянной башке созрел план – лично доставить животных. Да изойдутся трухой его глупые мозги! Кирнул на посошок с туеса медовухи, и рванул в родную чащу. Отыскал лосей и направил их копыта в сторону Васюгани. И погнал их не в обход, а чтобы сократить путь, через чужие земли. Через озеро Лебяжий зоб. Зеркальные покои Водяного.
Вот таким нужно быть, – Малаха постучала кулаком по своей голове, – чтобы выдумать подобное!»
Леший надулся пуще прежнего и, вроде как, обиделся. А земля уже почти колен касается.
«Ты откушай, человек, а то время здесь иное, долго тянется».
И действительно, я почувствовала такой голод и жажду, что тотчас принялась за еду. Убрала полотенце с корзинки и сама не заметила, как хлеб с салом и солёными огурцами умяла в несколько прикусов и водой из крынки запила.
Лешачиха, подождала, пока закончу с трапезой, и продолжила.
«Добезобразничал мой удалец. Гнал, восседая на вожаке, да пришпоривал того плёткой, пуская вплавь по озеру. И, не уважил Водяного. Всего-то нужно было стреножить лося, поклониться повелителю другой стихии. Если пригласит – не отказать ему в чарке и выпить за здоровье.
Обидевшись на проявленную дерзость, догнал хозяин вод наглеца и был на расправу скор: стеганул всадника своим хвостом по ногам. Да любой бы на его месте поступил так же. Охранять собственные покои надобно усердно и сразу восстанавливать справедливость. Что он и сделал.
После этого дыхание рыбное появилось у Корнея, ноги начали становиться прозрачными водянистыми. И стал он постепенно просачиваться с влагой в землю. Я полностью поддерживаю наказание, но, вместе с тем, не могу смотреть на то, как муж уходит от меня. Буквально, сливается. До Пасхи не доживёт. Истечёт из него жизнь. Одна надежда на тебя. Я в этом деле – не помощница. Не потому, что без желания – а от неспособности и слабости собственной. Не может Лешачиха попрать поступь мужниной смерти – лишь бессильно наблюдать за ней. Проси за это, что хочешь. Всё для тебя сделаю. В сущности, Корней – хороший Хозяин Пади. Не без дурости, конечно, но не злобливый, корягу ему под ребро».
Не знаю, кого не могла бы пронять такая история, но только не меня. Представила я тебя, Захар, на его месте, а себя – на месте Малахи. И поняла, что не просто бы попросила, а в отчаянии даже пригрозила бы лютой пыткой тому, кто может протянуть спасательный круг, но отказывается.
– Конечно, помогу. И не нужно мне за это ничего. Что делать-то?
Я встала с пенька и пошла к вкопанному. Отвернулся он, но носом так втягивает воздух. Нюхает меня. Не доверяет.
«Костер из дерева, которое тяжелее воды, требуется разжечь под ним. В наших лесах встречается лиственница, но она не подойдёт. А вот та, что стоит на берегу озера Лебяжьего – самое то. Нужно добраться до неё и наломать веток. Я не могу отходить от Корнея, без меня такого натворит в страхе – некого будет спасать. Без него не жить – сгину от кручины. А дитя пока нет, кому передать Падь. Как змея кусает свой хвост, так и наша судьба замкнулась на тебе, человек. Дам в провожатые косолапого. Несмотря на грозный вид – он добродушный, а, что самое главное, сильный и смелый. В случае чего, в обиду не даст. Костьми ляжет, но выполнит поручение и доставит тебя к месту».
«Зови своего любимца», – повернулась Малаха к Лешему.
Тот насупился, глазами так зыркнул, но хлопнул рукой по ноге. Что собачку призывал. Послышался треск кустов и на поляне появился огромный, как на дрожжах взрощенный, медведь. Ни на кого не обращая внимания, подбежал к Хозяину, лёг у ног и преданно посмотрел в глаза. Подобрело тогда лицо Корнея, погладил он друга и взглянул на жену с укоризной. Бери, мол, пользуй животное.
Признаюсь, сердце у меня билось, словно у зверька напуганного. И немудрено. Не представляла себе, как не то что отправиться на топтыгине в чащобу, а просто подойти к нему.
– А нельзя у Водяного прощения попросить? Загладить вину подарком? Или совершить подвиг для него какой-нибудь?
«Ты посмотри на моего Лесовика. Да он, скорее язык себе отрежет серпом, нежели пойдёт на попятную. Не мужик – кремень. Мучения одни от характера упрямого, забодай его баран!»
Лешачиха, тем временем, торопилась. Быстро присела у головы зверя, промычала что-то тому на ухо. Он встал на четыре лапы и подошёл ко мне. Я от страха зажмурила глаза, но вдруг почувствовала, как шершавый язык лижет мою ладонь.
«Хлебушко выпрашивает, у тебя не осталось»?
– Конечно, остался, – обрадовалась я и побежала к пню. Схватила корзинку, рукой под льняным полотенцем нашарила краюху, достала, а медведь уже тут как тут – поднялся на задние лапы и служит. Чудной, будто из цирка сбежал. Он взял хлеб в передние лапы и стал кусочничать.
«Так оно и есть. Цыгане как-то в кибитках мимо леса проезжали. Так мой дурень украл его. Сказал, что это месть за то, что они лошадей воруют. Как будто своих зверей мало! Вот не ребёнок ли?»
Малаха улыбнулась и посмотрела на Корнея. В её взгляде было столько любви, что у меня закружилась голова от нахлынувших чувств. Или оттого, что от шкуры медведя исходил какой-то дикий, звериный запах. Смесь псины и жжёной поросячьей щетины. Но – делать было нечего, обещание дано. Зверь склонил шею, залезла я сверху, за холку вцепилась, и отправились мы в путь. Только начали отъезжать, как Лешачиха заголосила.
«Как листвяк везти-то будете»?!
И скрылась в доме. Оттуда вышла, держа в руках что-то из плетёных кожаных ремешков.
«Перевязь для дров. Закрепишь на медведе. Сумеешь»?
– Не велика наука, справлюсь.
«И вот ещё еда. Как откушаешь, дорога полетит незаметно».
Она протянула узелок и я положила его перед собой.
«И последнее, но очень важное. Кроме пищи для костра, ты должна привезти прутья с того же дерева. Не меньше десятка. Они должны быть тонкими и гибкими, как розги. Не забудь. Иначе насмарку твой поход пойдёт».
Я кивнула, осторожно пятками коснулась боков медведя и оставила позади себя поляну с избушкой, истекающего водой Лешего, его жену. До сих пор в глазах стоит жалостливая картина, как Малаха машет на прощанье рукой, а другой обнимает непутёвого мужа.
4
Наперегонки с ветром по пути туда и обратно верхом на медведе
В собачьей упряжке ездила, верхом на лошади скакала, на машине за баранкой не одну сотню вёрст намотала на спидометр, катер водила. Одно время, даже управляла колхозом. Но чтобы пронзать лесную чащу, путешествуя на спине зверя – так лишь в сказках бывает. Только в отличие от Ивана-царевича, у меня было другое средство передвижения. Хотя цель одна: спасение от погибели.
Ущипнула себя за руку – больно! Значит, не сплю.
Поначалу косолапый осторожничал. Переваливаясь с боку на бок, бежал рысцой – видимо, приноравливался к ноше.
А уж потом включил скорость и, почти не разбирая дороги, помчался в направлении места, где растут нужные деревья. Сперва я опасалась свалиться со спины, а потом расслабилась. Удивительно, но ехать на медведе оказалось несложно. Несмотря на то, что местность была совсем не равнинная, чувствовала я себя, как царица, которую слуги верные несут на носилках – ни тебе шатания, ни бултыхания. Даже удобнее, чем на лошади. Рычит зверь что-то себе под нос, уши прижимает, иногда останавливается, вдыхает воздух и снова продолжает путь. Не один косогор пересекли через лог, не одну сотню кустов подмяли под себя. Лягушек нерасторопных давили, бурундуков и мышей загоняли в норы, белок пугали тяжёлой поступью, отчего те нарезали спирали по соснам и елям, стремясь к макушке. Муравьиные кучи разоряли. Мелькали за деревьями хвосты любопытных рыжих плутовок. Расползались от страха в стороны заячьи уши, выглядывающие из-за кустов. Дятлы красноголовые прекращали барабанный бой, забыв о еде. Кукушки на полуслове обрывали перекличку. Сухой воздух кедрача пропадал, уступая место запаху горелой пади, который спустя время менялся на влажную духоту заболоченного березняка. И так по кругу.
Когда бродишь по лесу на своих двоих – не замечаешь и малой толики событий. И совсем другая картина раскрывается, когда путешествуешь на медвежьей горбушке. Всё равно, что поездка в автомобиле: пока ты за рулём внимание сосредоточено на дороге. А то, что вокруг – остаётся в памяти в виде ярких цветных пятен. Никакой чёткости. Другое дело, когда ты пассажир. Как будто открывается окно в иной мир.
Не знаю, сколько часов провели с лохматым напарником в дороге до первой остановки. Но солнце как светило в зените, так и продолжало. Правду сказала Лешачиха: внутри леса время не то же самое, что снаружи.
Я уже начала чувствовать голод, как мы замедлили бег. Топтыгин потихоньку перешёл на трусцу, пока совсем не остановился. Аккурат перед зарослями дикой малины. Ещё подумала:
«Не попутал ли ты времена года, дружище? Урожай ещё не созрел».
Однако намерения напарника оказались просты. Пока я спешилась, села в тень цветущей черёмухи и развязала узелок с едой, медведь принялся обгладывать веточки зеленеющей малины. Словно человек, он уселся на зад и начал пропускать сквозь пасть нежные лепесточки. Проделав основательную брешь в порослях малинника, он направил лапы в сторону оврага. Не прошло и получаса, как вернулся обратно. А вместе с ним и рой диких пчёл. Не нужно быть очевидцем его набега, чтобы понимать – косолапый отвёл душу, насытившись мёдом. Лениво разгоняя приставучих надоед, он неспешно слизывал с шерсти остатки лакомства.
К тому времени я тоже окончила трапезу. И так меня потянуло в сон. Привалилась к дереву и закрыла очи. Но не тут то было! Сначала медведь обжёг мне лицо своим горячим дыханием.
– Поднимайся, Тая, путь ещё не близкий. Забирайся на меня.
– Отстань.
Усталость была столь велика, что рукой отмахнулась от его приставаний.
– Тебе нужно сесть на меня.
– Сгинь, нечистая.
Но зверюга не отставал.
Лишь после того, как он боднул влажным носом и стал чувствительно карябать когтем по телу, очнулась.
– Да чтоб, тебя, – выругалась я, – встаю уже, встаю! Дожилась, зверьё управляет человеком. Покорителем космоса и горных вершин командует.
Кое-как, в состоянии кимара, взгромоздилась на прогнувшегося мохнатика. И дала себе обет по возвращению домой непременно уйти в спячку на пару суток. Не доверяя своей памяти, попросила косолапого записать это желание на берёзовой коре. Тот сначала обиделся.
– Может ещё на балалайке сыграть?
Но всё же пообещал напомнить.
Какой обидчивый цирковой медведь попался!
Я хохотнула. Ударила пятками по вздымающимся бокам зверя.
– Вперёд, коняшка!
Он что-то проворчал насчёт одышки, но ускорил бег.
Долго ли, коротко ли ехали, но начало меня укачивать.
Чтобы хоть немного взбодриться, принялась напевать:
– Бежу по шклонам желенещщым,
Далжна нарват лиштвяк шпашэшный,
Медвэд под мною наштаямши,
Лешэй, дэржыш, мы пашпешамши!
Пока музицировала, вокруг мельтешили белки, сновали совы. Разинув клювы, барражировали аисты. Сморчки и строчки вели тихую охоту друг на друга. Пришла мысль: что я откушала на привале? Вроде, ничего особенного, постная еда: хлеб да зелень с хозяйства Малахи. Не считая укропа необычного фиолетового цвета. Хотела поначалу поостеречься. А потом решила: да мало ли сортов овощей и травы съедобной. Ну, местность такая, почва, видимо, богата на какие-нибудь минералы. Водой запивала не болотной, а на вкус даже и колодезной.
Последнее, что запомнила перед тем, как провалиться в забытие – тающая шкура медведя. А на её месте стала появляться перина. Не веря своему счастью, прикоснулась к ней сначала рукой. Какая мягонькая! Прям домашняя. Потом наклонилась и провела щекой. Пуховая! Такой и подушка не нужна. Затем обняла её, прижалась и в упоении прикрыла глаза. Как сладко!
Как мокро!
И громко!
Кто-то рычит прямо под ухом. Приподнялась и огляделась. Прямо перед нами блестело озеро. Такое чистое, прозрачное, цвета голубого неба, без ряски и камышовых дудок. Края не видно лесного водоёма. Он был неправильной формы, изгибался на поворотах и терялся за хвойным горизонтом. Хотелось скинуть с себя одежду, разбежаться и плюхнуться в мерцающую гладь.
«Так вот, где Лешему разбавили кровь водой», – догадалась я.
И действительно, метрах в ста от меня в лесной чащобе будто просеку прорубили – широкая полоса поваленной молодой поросли с кругляшами отпечатанных копыт на земле. Следы вели к воде, огибая по пути огромное дерево.
– Вот и прибыли, – выдохнула я и сползла с топтыгина, – дальше сама пойду.
– Подожди, косолапый, ты в дороге со мной не разговаривал? – остановилась я и устыдилась собственным мыслям. Понятно же, что от нервного напряжения в голове помутилось. Вот и мерещилось всякое. Или всё же укроп испорченный попался?
Как же приятно размять кости. Я потянулась и только сейчас обнаружила, что босая. Где-то по пути потеряла галоши – хорошо, хоть не голову.
И пошли мы вдвоём с медведем к лиственнице. И уже в тени дерева яркой вспышкой молнии пронзила мысль об инструменте.
«Вот же, дурья башка! Забыла спросить топорик или ножовку. Чем дрова-то заготавливать? Что ж теперь будет с Лешим?»
Села на траву и заплакала. Но не успели слезы окропить землю, как раздался треск и через мгновение ко мне под ноги свалился здоровенный сук. Я зря беспокоилась: не нужно было даже залезать на дерево. За меня это сделал помощник. Топтыгин забрался на вершину и, держась передними лапами за ствол, нижними наступал на сухие или тонкие отростки и отламывал их.
Не прошло и десяти минут, как по периметру лиственницы, на земле валялись деревяшки разной толщины и длины. Помятуя о том, что непременно нужно заготовить розги, принялась отыскивать наиболее гибкие прутки и связывать их в пучок. С дровами помог медведь. Он собирал их в охапку, сносил в кучу и как спички, легко дробил на части. Весьма кстати оказались его навыки, полученные в прошлой цирковой жизни.
И когда образовалась небольшая поленница, хозяин тайги подставил спину. И принялась я крепить перевязь, стягивая многочисленными ремешками заготовленные дрова. Сверху закинула прутья, взгромоздилась сама и отправились мы в обратный путь. Бросила последний взгляд на владения Водяного и уже на ходу доела провиант, выкинув, от греха подальше подозрительный укроп.
5
Озёрна жижа – изыди!
Правду говорят: дорога к дому всегда короче. Или, из-за того, что медведю не нужно было тратить время на поиск верного пути, но домчались мы, на удивление, быстро.
Ещё только завидев очертания родной поляны, косолапый поднял такой громкий рык, что слышно его было, наверное, в деревне. Одна из двух стоящих вдалеке фигур дёрнулась и помахала рукой. Прищурившись, чтобы обострить зрение, заметила движение второго. У меня сразу отлегло от сердца – успели.
«С того дерева дрова заготовили? Не встретился по пути Водяной? Прутья гибкие?» – забросала меня Лешачиха вопросами.
Пока я с помощью Малахи развьючивала медведя, Лесовик глядел в нашу сторону и хмурился. Ничего не изменилось в его поведении. Разве только уничижать меня бессловесно продолжал не сверху вниз, а наоборот. Земля доходила до пояса, и он напоминал не Лешего, а злобного старичка лесовичка.
Однако стоило косолапому другу освободиться от поклажи и упасть навзничь рядом с хозяйской рукой, как с того быстро сошла спесь и печаль, как слетает с дерева осенний лист. Мишка ластился и ластился, как преданный пёс, чуть ли не поскуливая от восторга. Он мне напомнил нашу Мурку, которая также любовно обихаживает хозяйские пимы, когда сытая и в хорошем настроении.
«Нельзя терять ни минуты! Видишь, человек, уже ног не видно. Слишком долго ехали. Придётся приспособу строить, прежде чем изгонять дух воды. Что-то навроде журавлиного колодца».
«Ко мне, живее»! – приказала Малаха медведю и тот, не без сожаления, оторвался от Лешего. Она промычала что-то в ухо и он, виляя задом, устремился в лес.
«Необходимо сделать сооружение чуть поодаль от места вхождения Корнея в земную твердь. Рядом с корягой, на которой я сидела. Ещё нужно принести самые крупные и тяжёлые чурки. Не забыть про верёвки». С этими словами она направилась в избу. Я – следом.
Пока мы носили материал, медведь притащил из леса валежную сосну с длинным ровным стволом, бросил возле нас и вновь сел к хозяину. Вот ведь кулёма цирковая, почище собаки верный будет!
Я посмотрела на небо. И только сейчас заметила – день стал клониться к вечеру. Да так быстро, что казалось, будто солнце наконец-то поняло – оно задержалось, и стала навёрстывать упущенное.
«К лучшему, что в потёмках придётся колобродить. Страху меньше нахватаешься».
Так говорила она и одновременно вязала узлы-удавки.
«Не стой, человек, складывай кострище вокруг него. Берестой перемежай поленья, чтобы вспыхнули как следует. Одновременный огонь со всех сторон нужен».
«А ты не смей скалиться, – погрозила Лешему пальцем, – пока твой организм две бабы спасают. Куснёшь человека – и назавтра косолапый будет на велосипеде в цирке круги наматывать. Или на балалайке трандычать. Ты ведь знаешь, сделаю это, верну цыганам пропавшее добро».
Несмотря на то, что Малаха строжилась и запугивала Корнея, мне казалось – делала это в большей степени для себя. Чтобы успокоиться и взять себя в руки. Браваду и легко в воздух выпустить, но страх из глаз так же просто не уберёшь.
Стараясь не смотреть на Лешего, я строила из лиственницы колодец вокруг него. Честно сказать, не представляла себе, как разжечь костёр и не спалить того, кто находится внутри импровизированной печи.
Когда последнее полено нашло своё место, солнечный диск полыхнул красным и скрылся в хвойных кронах.
Дальше, где мимикой, где жестами, Лешачиха заставила медведя взять сосну, которую тот приволок из леса, и перекинуть через плечо, словно коромысло. Сама же схватила перевязь, которую использовали для доставки дров и начала ею оплетать торс Лешего. И всё бегом, бегом.
«Запали факел – боюсь, впотьмах, слабину пустить», – бросила мне.
Я взяла кусок бересты, накрутила её на сухую ветку, достала из кармана коробок спичек и подожгла.
– Причудливы дела твои, Господи, – сорвалось у меня на выдохе, когда увидела в мерцающих всполохах тех, от кого зависела судьба Лешего. Они были похожи на сообщников, которые вершат тёмные дела в свете луны. То ли по ошибке, то ли по случайности, в их компанию попала и я.
«Шшшшш! Ты чего?!! Оставь слова подобные для дома, если хочешь вернуться обратно»!
Я прикусила язык.
Малаха последний раз проверила надёжность крепления перевязи, критически осмотрела место ритуала и осталась довольна. Затем со словами:
«Ждите», –
направилась в сторону дома.
Через минуту вернулась. В руках несла нечто, завёрнутое в полотенце.
«Преломим хлеб», – сказала она, развернула подношение, взяла в руки лепёшку и разорвала на четыре части. Половину отдала медведю. Он взял его лапой и принялся надкусывать, не убирая с плеча ствол дерева. Второй полумесяц разделила на троих.
Пока я ела, Малаха наставляла.
«Один конец «журавля» привяжем к Корнею, а на другой будем навешивать чурки. И так до тех пор, пока его глаза не станут багроветь и вылезать из зрачков. Следом запалим костёр. Он поможет разогреть почву, чтобы легче было откупорить тело из глубины. Как только земля начнёт отпускать пленника, как только увидишь ноги, или что от них осталось, – стегай по ним немилосердно! До полос синюших! До крови, цвета ночного небосвода! Не жалей силы! Не пугайся, коли будут они оплетены корнями или сморщенные. Что есть мочи полосуй полупрозрачные конечности. Сломается прут, хватай следующий и продолжай. Только когда кровь перестанет выделяться, а вместо неё хлынет из ран вода, можешь прекращать экзекуцию. Угли и головёшки сами высосут остальную влагу».
Я с сомнением посмотрела на прутья. На притихшего Лешего. На медведя с преданными глазами, в глубинах которых танцевали факельные всполохи. На Малаху, уходящую в темень. И, неожиданно, для себя, крикнула:
– Всё готово, почему не понукаешь?!!
И тут же получила властное:
«Жги»!!!
Смешались в кучу на поляне:
мычание Лешего и крики птиц,
животных ор и вой подлунный.
Малаха в голос причитает,
скрипит журавль, стонет мишка.
Трещат поленья, жар снедает,
дыба спасает?..
дыба спасает!!!
Клещи разомкнула земля,
озёрный «чавк»,
изыдь, отрыжка!
След розги на ноге кровавый,
стегай без устали,
секи, хлещи!
Всплеск первый, как младенца крик,
огонь умоется водой.
Белеют угли,
солнца диск,
зардеется –
всё стихло,
тлен…
6
Её прощальный поклон
Наверное, я упала без чувств. Потеряла сознание. Очнулась у себя на печи. И сразу поняла: не сама дошла до дома. Доставили. Потому как сплю только на кровати. Приподнялась на локоть, занавеску откинула. Глядь – около дровницы галоши стоят. Свесила ноги и ужаснулась – впору самой врачевателя вызывать. Так опухли – смотреть страшно. А на лавке, возле дедовского кресла свёрток лежит. Спустилась кое-как, со скрипом. Откуда ни возьмись, появилась Мурка, стала плести узоры вокруг меня. Я аж прослезилась от радости, что Бог не покинул меня и вновь вложил в сердце радость от вида деревенского, такого привычного, домашнего уклада. Загремел засов на калитке, едва успела за кроватную подушку спрятать подарок, как ты вошёл в двери.
Дед кивнул.
– Я не знала, куда девать эмоции, а ты был невозмутим. Как будто не заметил моего отсутствия. Как будто в лавку уходила и не затемно вернулась. Впрочем, мне только этого и надобно было. Да и не в том была состоянии, чтобы выложить, как на духу, сказ о невероятном приключении в Бухтияровой Пади.
На следующий день дождалась момента, когда ты пошёл готовить пятничную баню, и раскрыла свёрток. Кроме лепёшки и мази в маленьком туеске с угольным рисунком ноги на крышке, было ещё кое-что: свёрнутый в трубочку кусочек бересты, перевязанный тесьмой. Ещё не развернула его, а сердце уже заколыхалось, затрепетало от волнения. Подумалось, что это прощальное письмо от Лешачихи. Ан, нет. Нацепив очки, чтобы разобрать каракули, царапанные на белом клочке, читаю:
«Не забудь уйти в спячку на пару дней»
Без подписи. Да она и не нужна. И так понятно, от кого.
Бабушка вздохнула. Пламя на свечке затрепыхалось.
– Что же Лешачиха, кроме записки, ничем не одарила за твоё подспорье? За то, что из беды мужа вытащила, как Мюнхгаузен себя из болота?
– Отчего же, ничем? А ты обернись вокруг себя, Захар.
Дед сощурился.
– И что я должен в мерцании свечи разглядеть?
– Что стоит в углу на подставке? Там, где раньше белорусский «Горизонт» обитал.
– Новый телевизор.
– Плоский чёрный, как ночная озёрная гладь. С длинной антенной змеёй, ползущей по стенам на крышу и впивающейся концом в спутниковую тарелку.
– Ты же финансами семейными распоряжаешься, выходит, накопилось. Или нет? – голос деда стал неуверенным. – Выкладывай, Тая, как есть, не таясь.
– Как и «Крот», которому всю весну была благодарна твоя поясница. И черепичная крыша на дом и баню. И даже на собачью будку хватило. Думаю, на следующий год заменим нижние венцы дома, и выстроим к нему мансарду. Страсть как хочется почувствовать себя дворянкой столбовою. А чего, я теперь девушка зажиточная, могу себе позволить.
Мы с проснувшейся Алёнкой засмеялись, а бабушка раскраснелась.
– Сегодня я иду в пристройку отдыхать. Не только тебе она под размер. Внучата, айда со мной!
– Раз такое дело, – крикнул вслед дед Захар, – зубы надобно мне вставить. Фасад обновить, стало трудно пережёвывать пищу решетчатым ртом.
Бабушка остановилась в дверях, посмотрела на деда, державшего в руках блюдо с догоравшей свечой, и улыбнулась с хитрецой:
– А с чего ты взял, мой сказочник, что это не байка? А может, деньги и вправду скопились? Кто знает…
Фото из сети