(Памяти Анны Андреевны Ахматовой)
Я не люблю лесов вокруг Города. "Не люблю" – не точное слово.
Боюсь?
Наверное.
Они видятся мне сухостоем, буреломом, где вьются-кружатся невидимые, не отпетые.
Не отпетые…
Душно, смертно белой кипенью цветет черемуха. Мимо, мимо…
Вспыхивают вдоль шоссе неземной красой осенние клены. Мимо, мимо…
Лето на излете.
Хожу по кромке моря. Плотный, влажный, холодный песок. За спиной – дюны с синей острой травой и сосны. Не-лес.
– Махнем в Комарово? – врывается в мою тишину голос Марго.
Вздрагиваю.
Между нами и Комарово – лес.
Тот самый.
Зеленые глаза Марго темнеют, мохнатые – полукружьем – ресницы приглушили смех. Она всегда готова шутить, тормошить, смеяться.
– Только к Анне Андреевне!
Убийственный аргумент.
Смотрю вопросительно на Сержа. Он, как обычно, невозмутим. Помесь Геракла с Зевсом.
…Однажды в Александро-Невской лавре во время службы к нам подошел высокий строгий монах, овевавший всех, там бывших, чудным ладаном, остановился и вдруг произнес, обращаясь к Сержу:
– Благодать на Вас. Благодать…
Серж лесов не боится. Хотя присутствие неотпетых и он чувствует.
Может быть, они не зовут его? Не молят? Не хватают? Потому, наверное, что там, среди них, его отец …
Я не могу идти сквозь них. Это выше моих сил.
Серж может. И Марго.
– На машине – это две минуты, – говорит Марго.
– Так не пешком?
– Нет, – смеется Марго. – А оттуда сразу домой, в Петербург.
… От приоткрытых ворот кладбища по тихой аллее, вдоль могил и горбатых мостков – бегом, бегом, бегом.
Опускаюсь на колени, кладу руку в изголовье на колючую сухую теплую траву.
Вместо молитвы, коснувшись пальцами, протянутыми к ее последнему земному, поросшему колючей, сухой, срезанной кем-то травой, изголовью, произношу полумысленно, полушепотом:
… За разоренный дом,
За злую жизнь мою.
За одиночество вдвоем
И за тебя я пью.
За ложь меня предавших губ
За мертвый холод глаз,
За то, что мир жесток и груб,
За то, что Бог не спас…
Первые два слова «Тоста» не произнесла. Не смогла. Было бы ложью: я не пью. А остальное было уже не мое. Ее.
Ее слова. Ее голос…
"За мертвый холод губ."
Его убили в августе. 1921.
Сегодня сентябрь. 2012.
Неподалеку – могилы Лихачевых… Вот и Дмитрий Сергеевич.
И огромный, как путный, крест Лихачевых.
Для всех…
***
…В феврале в Комарово бело от снега.
Как быстро растут деревья! Как быст-ро! Воткнулись пиками в небо, укрыли.
Белая тишина. Черный крест. Иконы и четки.
Люди приносят свои дары. Оставля-ют…
– Простите, – тихо говорю я. – Я сно-ва к Вам с пустыми руками… Я помню, Вы не принимаете "пятачков"…
(Ох, этот мой глупый детский троллейбусный "пятачок" на Садовой!.. Всю жизнь его помню.
Но об этом – не сейчас… Как-нибудь позже…)
И – только через много лет понятое, потому что пережитое уже в недоброй, жесткой яви мною, а ею, Анной Андреевной, написанное задолго до нас:
Постучись кулачком – я открою,
Я тебе открывала всегда.
Я теперь за высокой горою,
За пустыней, за ветром и зноем,
Но тебя не предам никогда…
Твоего я не слышала стона,
Хлеба ты у меня не просил.
Принеси же мне ветку клена,
Или просто травинок зеленых,
Как ты прошлой весной приносил.
Принеси же мне горсточку чистой
Нашей невской студеной воды,
И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы.
И не дай, Бог, кому-то пережить это!
Или вот, в страшном 1921, когда убили ее Гумилева:
"Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать…"
Пора. Неловко протягиваю руку, что-то роняю на пол. Из блокнота выпадает листок. На нем чьей-то рукой:
"Русские – мифический народ, возникающий из ничего, когда России плохо…"
А дальше, цифры, даты. Надо спросить у домашних, что это?
Но не сегодня. Завтра.
Завтра будет новый день. И новое число.
Ольга ЛАНСКАЯ,
Комарово - Санкт-Петербург