С тех пор как умер Алексей, утра стали вялыми и безрадостными. Жидкий серый свет протискивался между крыш и сонно шарил по сгрудившейся мебели. Лариса с трудом отрывала голову от подушки, понимая, что торопиться больше некуда и, по мере того как тело её принимало вертикальное положение, каждый сустав начинал сигнализировать, до чего невыносимо ему жмут мышцы и кости. Гимнастику она теперь делала осторожно, постепенно уговаривая тело встроиться в рабочую форму. Но гармония между формой и содержанием не находилась, точнее, это и было, увы, гармонией: ломота душевная и физическая синхронизировались.
По привычке ведя отсчёт по дням недели и после смерти мужа, Лариса Петровна всё чаще ловила себя на сбоях. Вот и сегодня – с трудом вспомнила, что уже пятница. Пока закипал чайник, взяла с подоконника рисунок пятилетнего Глеба. Чёрным карандашом Глеб нарисовал стену многоэтажного дома. В окнах ничего не было, кроме нескольких синих штрихов и короткой красной полоски. Полоска была вертикальная. Кровь? – тревожно спрашивала себя Лариса Петровна, вертя рисунок так и этак.
...Глеб не был обычным ребёнком: с внешним миром он предпочитал не общаться, почти не разговаривал. Между собой они с Ксенией, мамой Глеба, дочерью Ларисы Петровны, предпочитали его называть наш чудик. Прозвище странное, но обеим так было легче. Всё заключалось в интонации, с какой произносилось это прозвище, ласковой и немного заговорщической, словно речь шла о какой-то игре.
В прошлый приезд Глеб просидел над рисунком два часа, и Лариса Петровна тревожилась, что, пропустив время полдника, обычно пунктуальный как часы мальчик потом придёт в совершенно расстроенное состояние. Надо было бы отвлечь, но чем?
… Глеб, уже, как обычно, переодетый в домашнюю коричневую рубашку из мягкой фланели и в такого же цвета шорты (других вещей он у бабушки носить не хотел, как и у себя дома, пришлось купить три комплекта), сидел за детским столиком; левая рука с карандашом неподвижно застыла на листе бумаги, но взгляд устремлён в окно и сосредоточен.
- И ты думаешь, что так мы встретимся? – девочка в красном платье в мелкий цветочек свесила ноги из окна и смотрела на Глеба серьёзно.
- Конечно, встретимся. Я нарисую сетку, переброшу её через улицу, и ты сможешь спокойно по ней пройти до самого моего окна. А я тебе открою. Я умею отрывать окна.
- А мои ноги не провалятся в эти дырки? Они такие большие…
- Ничего подобного. Смотри, видишь, я делаю сетку частой-частой, как вокруг шахты лифта. Она железная. Вот, попробуй.
- Ладно, только я тапочки сниму.
Девочка осторожно поставила худую ногу в белом носке на сетку. Всё-таки седьмой этаж... Надо быть очень хорошим инженером и правильно рассчитать крепления. Глеб рассчитал. Он подбадривающе махал рукой. Но в этот момент тихий дребезжащий звук заставил обоих вздрогнуть и замереть. Звук появился где-то в левом нижнем углу и, нарастая, превратился в сплошной стеклянный дребезг. Девочка едва успела спрыгнуть с сетки обратно в комнату, как всё вокруг затряслось, зарябило и рассыпалось. Теперь Глеб видел перед собой шестиполосное ущелье с грохотом и оглушительным шипеньем стремнины, летящей в два противоположных конца, торчащие внизу покалеченные обрубки тополей и стайку птиц, придавленных свинцовыми облаками к почти самой крыше дома напротив.
- Глеб, обед остывает, - тихонько позвала бабушка в едва приоткрытую слева дверь.
...В этот приезд Глеба история с рисованием повторялась. Начал быстро, будто находу припоминая, как однажды выученный урок. Но что-то опять пошло не так.
Глеб смотрел на рисунок. Он старался, как мог, но и в этот раз ничего не выходило. Голос бабушки был расстроенный и тревожный. Глеб тяжело вздохнул и стал крутить рисунок во все стороны, ища изъян.
- У меня не работает новый городской телефон… Нет. Никаких звуков. Да, дважды пробовала отключить и включить снова в розетку. Ничего. Значит, скорее всего у нового аппарата какой-то заводской брак? - говорила бабушка в трубку, и её аккуратно подрисованные брови жалобно дрожали. – А сколько будет вызвать мастера на дом? Да, понятно… Тогда я сама к вам приеду и привезу… Да, спасибо.
Всё дело было в левом нижнем углу. Глеб снова стал подправлять раму, пока бабушка набирала на мобильном мамин номер – Глеб легко узнавал ритм, в котором чуть слышно попискивали под её пальцами клавиши.
И тут его осенило. Ну конечно! Чтобы левый нижний угол принял верное положение, в правом верхнем должны расступиться тучи. Иначе птицы никогда не полетят! Глеб начал сосредоточенно рисовать широкие синие полосы... Главное теперь было не перестараться…
Он даже не заметил, как бабушку сменила мама. Точнее, он поздоровался и даже поговорил немного, в смысле поприсутствовал, выслушал и, как всегда, запомнил слово в слово речь мамы и бабушки. Но сам думал о другом: больше всего ему сейчас хотелось вновь увидеть девочку по имени Роза и наконец коснуться её пальцев, будто всё время продолжающих играть на пианино.
Лариса Петровна вышла из подъезда в унылый кирпичный колодец и, тяжело вздохнув при виде вязкой каши у ступеней подъезда, осторожно зашлёпала к метро. Выискать более-менее сухую тропку в этих бурых шхерах не было никакой возможности, и всё-таки нужно было стараться, отчего двигаться приходилось медленно. Ветер, сырой и нерешительный, неприятно поплёвывал в лицо запах бензина и тусклой безнадёжности предстоящей зимы.
В зазоре между кирпичными фасадами с обманчиво щедрыми витринами пирожковых и продуктовых возник книжный лоток. Продавец, мерцая ореолом волнистых пепельных прядей вокруг подвижного лица, беседовал с молодым человеком в дорогом кожаном пальто.
Лариса Петровна остановилась у лотка и с облечением перевела дух. Бумажные динозавры середины века – словари, учебники по французской и чешской грамматике, романы Жоржа Сименона и справочники по механике - внушали ей уверенность, что прошлая жизнь не была сном. Новых глянцевых сородичей, включая не только плодовитого Ника Перумова, но и чудом втиснувшегося в компанию авторов мускулистых фэнтези рафинированного схоласта Эрвина Панофского, она как-то не замечала.
- Мадам, я могу вам чем-то помочь?
Мягкий, но отчётливый баритон затекал в уши успокоительно, как тёплая камфара. Лариса подняла голову. Молодой человек в кожаном пальто ушёл, продавец печальными глазами, в которых отпечатлелись древние пустынные дали, смотрел на неё.
- Вы уже несколько раз останавливались, но ничего не купили кроме Bonjour Tristesse. Любите Саган?
- Да. А вы?
- Предпочитаю Юрсенар. Хотя Саган, конечно, по-своему музыкальна, но несколько однообразна… Юрсенар шире, неожиданней… на мой вкус. Если хотите, можете пока поставить свою сумку вот сюда, вам же неудобно смотреть книги, а это неправильно. Вы человек книжной культуры, я же вижу. Нас теперь таких мало. Молодёжь, знаете ли, предпочитает гаджеты. Вот моя внучка, например, ей всего пять лет, но как ловко она управляется со всеми этими пультами… а на мобильнике моментально освоила все эти приложения, хотя её никто не учил... Ну ладно, я другое дело, старый технарь, да ещё с бауманским так сказать заквасом, но она! - продавец развёл руками и покачал головой, как поплавком.
- Вы ей купили мобильный? Не рано ли?
- Нет, тут мы пока держимся. Но она как-то сама начала вертеть в руках мамин мобильник, установила ей красивый звонок и обои с видом с Санторини. Смотри, говорит вдруг, вот это маме понравится! И ведь угадала!
- А я ничего в этом не понимаю, совсем. Думала всегда, что вся эта техника просто не женское дело. А вот юные, видите, совсем другие, так свободно ориентируются…
- Моя внучка Роза необычный ребёнок… понимаете, о чём я? Живёт в своём мире. И никого в него не впускает.
- Как наш Глеб… Ему тоже пять.
- Глеб? Вашего внука зовут Глеб? – продавец как-то по-птичьи встрепенулся.
- Да. Это вас удивляет?
- Видите ли… Да, да, молодой человек, это замечательный учебник грамматики Поповой, не пожалеете. Сто пятьдесят рублей, разве это деньги?.. Мадам, вы уходите?
- Да вот, везу телефон, скорее всего, придётся сдать в ремонт, сегодня у них сокращённый рабочий день… так далеко ехать… а может… - Лариса вдруг решилась, - вы его посмотрите?
Собеседник точно поперхнулся её словами и воззрился в пространство.
- Почему опять я?! – вскрик был таким громким, что несколько прохожих обернулись. Казалось, старик выкрикивал какую-то древнюю и до сих пор терзающую его скорбь Господу Богу.
- Потому что вы умный, - извиняющимся тоном пролепетала Лариса.
- Ладно, давайте посмотрим, - так же быстро смирился продавец книг. Он извлёк из пакета коробку. – Та-ак, что там … м-м… а-а, понятно. Ну что ж, мадам…
- Лариса.
- … мадам Лариса, в следующий раз просто не забудьте переключить вот этот рычажок, видите? А когда вам надоест принимать звонки, просто сделайте вот так.
И по всем складочкам его старческого лица растеклась невольная улыбка – таким непосредственным было восхищение в глазах этой сдержанной интеллигентной дамы.
- Сколько… - начала было Лариса Петровна, пытаясь извлечь из ставшей вдруг бездонной сумочки кошелёк.
- Мадам Лариса, не надо обижать старого Арье. Сдвинуть рычажок – это ведь может каждый.
- Да, но не каждый же знает, что надо сделать именно это!
- ...Верно. Если уж так хотите отблагодарить меня, лучше купите какую-нибудь книгу. Подождите… у меня для вас есть кое-что!.. Вот. Мне её заказывал один молодой человек, да так и не явился. Уже два месяца не заходит, должно быть, купил в другом месте.
- «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Баха! Даже и не знаю…
- Берите, за двести рублей отдам, хотя она стоит дороже, уж поверьте. Это ведь не Коэльо. И передайте от меня привет вашему Глебу.
…Дожидаясь, когда красный сигнал светофора сменится зелёным, Лариса прислушивалась к новым звукам. Сердце пело и плескалось, будто произошло что-то необыкновенное, хотелось запеть по-птичьи. Перекрёсток оглушал морем мелодий и отзвуков, но теперь в выловленном из общего месива резком звяканье проносящегося трамвая ей чудилось что-то искристое, живое, упругое, как перекат волны, плавно скользящей к берегу …
- Мама, смотри, что Глеб нарисовал.
Лариса, не обращая внимания на распахнутую дверь, поставила у порога сумку. Не снимая покрытого впитывающейся в тепле жидкой пылью пальто, взяла в руки рисунок. Вроде бы всё то же самое, что и в прошлый раз, но теперь она поняла, над чем так бился юный художник. Не было никакой стены. За широкими прутьями решётки на фоне облачного, кое-где расчистившегося неба легко скользили две птицы. Непонятен был только красный штрих и появившийся рядом с ним похожий коричневый.
Глеб стоял с отрешённым видом около матери и едва заметно улыбался. Теперь, после того, как ему удалось нащупать невидимую решётку и угроза заблудиться миновала, и Роза перебралась к нему по надёжно укреплённой сетке, и они смогли наговориться о том, как пахнет песок в пустыне и море после шторма, почему приземляться труднее, чем взлетать, как важно сохранять равновесие, прыгая из сна в новое утро и для чего надо начинать всё сначала и как всё это глупо, и почему волосы Розы напоминают ему спиральную ракушку, найденную в прошлом году на берегу Эгейского моря, и что Роза стала сама учиться играть по нотам ноктюрны какого-то Фридерика, и вот эти её пока слишком короткие пальчики, хотя они такие чуткие и отзывчивые, с трудом дотягиваются через октаву, и это её сердит, и не забыли размер хвоста её кошки Флаффи, дедушкино увлечение французской литературой, и ещё где и как они станут встречаться потом, когда бабушка Глеба поменяет квартиру - теперь он понимал, что может сказать то, что требует от него данная минута.
- Бабушка, я хочу выпить чаю и съесть не два твоих пирожка, а три. Они очень вкусные.