Возрастные ассоциации

Любовь Розенфельд
             

Покупаю на днях бананы, наконец-то появились более или менее приемлемые, а то всё гнилушки зеленоватые. Хранить не умеют. Привозят огромное коромысло зелёных бананов, засовывают в промышленный холодильник, а потом, когда уже запах гниения пошёл, выставляют на продажу.
По ассоциации вспомнила я Люсю, я приезжала из Израиля в Киев, проведывала её. Она жила теперь одна, последняя старшая сестра Люсиной мамы (тёти Ривы) Соня, сухая и сварливая, любительница диет, умерла в новой потрясающей квартире в преобразившемся районе «Татарка». Дом достался Люсе стараниями Яна, удивительно красивый, стоящий на вершине горы со шпилем на красивой крыше. А тётушка Соня тосковала по своему Крещатикскому переулку…  У неё там были свои обязанности в доме, она выносила пакеты с мусором, для чего ей приходилось переходить дорогу и опускать пакет в проходе ко двору, где стояли мусорники. Ей это было нелегко, потом нужно было подниматься на высокий третий этаж (без лифта, конечно)…
Я долго тряслась в трамвае с далёкого и малосимпатичного киевского массива «Отрадный». Доехала до какой-то станции метро, там пересадка до станции «Лукьяновская». Опять перебиваю себя воспоминаниями – я бывала тут, ездила в тюрьму проведывать одного из подопечных. Мама его далеко, нужно тащить передачу. У меня даже есть небольшой рассказик «От сумы, да от тюрьмы…». Пожалуй, я его вставлю, тем более что уже нужно на кухню возвращаться…

                От сумы да от тюрьмы…
         Толпа несчастных матерей, жён, родителей, стариков, близких стояла возле СИЗО, в народе это место «предвариловкой» называют. Зима. Ещё совсем темно. Сесть негде. Не курорт! Все молчат. Вокруг маленькой конторки на упрятанной от центра улице никто не скалывает лёд. А погода переменчивая, то подтает, то снова застынет. Везде наплывы, скользко. Уже давно пора открывать приёмную, но там не торопятся. Терпеливые родственники мнутся, переставляют сумки поближе, перекладывают продукты, вещи.
      Наконец-то открыли. Один мужик, самый первый, просунул голову в окошечко, но сразу же он стал торопливо сгребать сумки и заспешил  в сторону трамвая.
     – Перевели на Лукьяновку, – объясняет голос опытного человека из очереди.
      Следующий застывшими руками передаёт в окошечко задубевшие батоны, кольцо колбасы. Там взвешивают, что-то забирают. «Передадут хоть ему?» – бормочет старик, отходя от окошка.
       У пожилой женщины не оказалось  с собой паспорта, только пенсионное удостоверение. Не хотят принимать передачу. Побежала вокруг будочки к начальству. Просила, плакала: «Сумки тяжёлые, я сердечница, не донесу обратно. Возьмите, ради бога!» Помогло! Взяли, предупредили, чтобы в другой раз с паспортом была. «Мало ли что – «на обмен подала» – а у нас – инструкция!»
       Другой женщине возвратили сгущёнку в железной банке.
     – А перелить нельзя?
     – Вы что, мамаша, только в пластиковой упаковке.
      – Где же её достанешь?!
       Вдруг в тишину и бормотание ворвался весёлый голос с нерусским акцентом: «Пропустите меня! Я всем вместе принёс! В камеру!» Оглянулись – «негр», укутанный какими-то шарфами, синий от холода, только  зубы блестят. Пропустили. Суёт в окошечко две огромные сумки, трёхлитровую банку сока.
      – Я сидел, меня люди кормили, я вышел, хочу всем передать. В камеру! Берите! Всем хватит!
     Взяли у него, пересмотрели, хотели сумки вернуть.
    – Не надо, – кричит, – я сидел, меня люди кормили, а вышел, всем хочу передать!
      В очереди стало как-то теплее.
     – Надо же! Какой совестливый негр!
     – Да ведь сам понял, каково там!
     – От сумы да от тюрьмы…
     Что-то как будто оттаяло. Люди стали тихонько говорить друг с другом.
      – А вашему сколько лет?
      – Да я б его своими руками…
      – Нельзя, говорите, апельсины передавать? Наркотики? Кто ж их станет в апельсины колоть?
     – Ах, господи, за что такие напасти? – вздохнула старушка, видимо из села, – раньше и не слыхать было про наркотики эти.
      А одна женщина развязала свой узел и дала ребёнку, который тут же маялся, пару пряников: «Ешь, ешь, застыл совсем!»



                ***
Вот такой рассказик… Я там бывала, в предвариловке этой, потом в другом месте. Пропал парень – подопечный мой, погиб. И в родную Москву так и не возвратился, только на кладбище перевезла его мама…
                ***
Но это потом случилось. А сейчас забежала я на небольшой рынок недалеко от метро. А там ТАКИЕ бананы, каких я и не видела в Израиле. Жёлтые, спелые – один в один. Через бананы к Люсе возвращаюсь. Купила целую гроздь, ещё яблоки, тоже отборные, пахучие. Пошла вверх по Татарской улице. Крутая улица, магазины, купила что-то ещё по дороге, а потом уже в лифт и на пятый этаж. Представилась консьержке внизу. Как раньше Люся жила в центре города – и как сейчас живёт! Сравнивать трудно. В центре жила она сначала с мамой, бабушкой и двумя тётками – мамиными сёстрами. Потом появилась у Люси дочка черноглазая. В квартире было ещё 3 семьи – коммуналка. Один туалет, на гвоздике –  газетные обрывки… короче все прелести коммуналки.
А тут три большие комнаты, балкон опоясывает все три, туалет с биде, большая ванная комната. Прихожая с красивым ковром на полу, гостиная… Только поздновато всё это Люсе досталось. На балкон выйти не могла – высоко прибиты шпингалеты – не дотянуться. На улицу давно не выходила, болезни… Да, Ладно.
Приняла Люся моё угощение, как всегда, нормально, ведь так и должно быть...  А потом, смотрю, ест и бананы, и тортик какой-то.
– Я вижу – ты совсем обнаглела, – сказала я, помня о диабете.
– А мне моя помощница сказала, что если очень хочется, так можно.
– Ну-ну…
Была в этом году в Киеве, совсем недолго, не пошла на Татарскую. Не могу… Люси нет. Черноглазая дочка в Лондоне. И девочкиного папы-Яна тоже не стало… Не могу.
                ***
И другая ассоциация. Стоит банка в холодильнике уже давненько. Капусту засолила, нашинковала, а не уходит, есть-то некому. И я как-то мало ем, и Мишка мой что-то охладел к этому. Была бы Маринка! Она всегда просила: «будешь капусту солить, мне принеси баночку. Хорошо?» И несла, и недоумевала, как же она её ест без зубов. Капуста у меня хрустящая, вкусная. А сейчас и угостить некого…
Ушла Маринка в прошлом году 9 августа. Муженёк её, Махмуд, любящий, чтобы его Мишей звали, жаловался мне при встрече на улице: «скоро нужно квартиру освобождать, через 2 месяца заканчивается оплата. Что делать, не знаю».
 Потом мы с сыном нашли могилу Маринки на кладбище. Уголок какой-то небольшой, на отшибе… Но сын Марины памятник поставил достойный. Я позвонила ему через несколько дней, рассказала, что мы с сыном посетили Маринку, похвалила памятник. 
–  Я думала, что ты просто плиту поставишь, – а он мне говорит в ответ.
 – Нет, плиту поставлю Махмуду.
– А где Махмуд? Я видела его недавно.
– Умер.
– Как? Ровно через два месяца 9 октября умер.
Вот куда привела капустка… И было у меня впечатление, что Маринка забрала к себе мужа.

                ***

Всё, что происходит, обязательно с чем-то связано. И всплывает ассоциация. Вот смотрю – перед глазами уголок Софиевского собора в Киеве. Прекрасный профессиональный рисунок, акварель. Как-то я послала Лёле фотографию, на столе у меня стояли красивые розы, а Лёля пишет мне:  «А что за картинка у тебя висит над столом?»
Засмеялась я, говорю: а это художница одна мне подарила и называю Лёлину фамилию. Забыла она. Ничего удивительного, она старше меня на 10 лет. В последнее время не пишет. Но её сын, который уже вырос из рыженького мальчишки во взрослого парня, прислал мне фото, там, где Лёля со своей мамой, ещё живой, с отцом Костей, который вернулся живым всё-таки из тех самых мест, куда исчезали многие талантливые люди в те тяжёлые времена. Чудесное, семейное фото. Лёлина мама, которую на время вытащил из болезни стрептомицин. Все ещё живы… И Костя перед глазами стоит, как живой: такие удивительные светло-голубые глаза. Я помню их большую комнату с верандой в центре города. Потом там построили высотку, все прелестные дворики исчезли. На веранде стояли ящики, в них цвёл душистый «табачок», я была девочкой, ходила из угла в угол и рассматривала красивые безделушки, стоящие на комоде…
Когда ушла и мама Фира, и Лёлина тётя Люба, в часть которой и я стала Любой (мы с Лёлиной тётей в один день родились, но год не один, конечно). Тётя Люба  вырастила племянницу, Фира болела. А я была у Лёли в новой квартире и всё рассказывала, что помню, что там у них  стояла маленькая шкатулочка, на крышке были птички из камня по камню, искорки сияли… Лёля давно жила в другом доме и в другом районе. Она поднялась и принесла мне ту самую шкатулочку. «Раз ты её помнишь – получай. Она теперь твоя!»
Есть фотография семьи, присланная мне Витей, сыном Лёлечки.

Я и шкатулочку прикреплю. Я её обожаю…
Снимать вечером – бликует поверхность, но ничего.
У Лёли есть внук Миша, но мы далеко друг от друга.

В последние годы Лёля вырезала из каштанов лица, фигурки. Я была у неё дома, в Германии, получила в подарок пару фигурок из каштановых плодов…