ТОТ САМЫЙ ОСТРОВ
DREI
Чтобы прибыть в «каюту» командира из своей радиорубки, мне достаточно было встать и сделать всего лишь два шага через коридор. Фон Рёйдлих стоял в своей капитанской выгородке возле откидного столика-умывальника с листком бумаги в руке. На капитанской койке сидели новый первый помощник Фогель и наш лейтенант Финцш. Инженер-механик Дривер и штурман Пёйлен стояли, заполнив собой почти всё оставшееся место, и поэтому им пришлось чуть посторониться, пропуская меня к командиру. Он был уже без верхней куртки, но других наград, кроме Рыцарского креста, я на нём не увидел. Даже знака «Боевой подводник» – и того не было.
– Ваше имя? – строго спросил новый командир, и я не мог оторвать взгляд от узких щёлок его глаз.
Похоже, у него была привычка вот так пристально прищуриваться – от такого взгляда мороз по коже. Я назвался, хотя что-то подсказало мне – он и без того прекрасно знает, как меня зовут.
– Замечательно, Гейнц Биндач. Слушайте внимательно. Мы меняем курс, и никаких донесений о погоде не будет. Ежесуточно около полудня, в зависимости от обстановки, вы будете отправлять короткие сигналы, состоящие из литер GL и индекса квадрата, который вам скажет штурман. (Хуберт кивнул.) Шифруете и отправляете как обычную радиограмму с записью в журнал. Они должны поступать в срок, потому что тот, кому они нужны, будет их очень ждать.
Он выделил эти слова – «тот, кому они нужны».
– Теперь возьмите эту бумагу и будьте готовы передать в эфир. Но не прямо сейчас, а несколько позже.
Я взял обычный, растворимый в солёной воде жёлтый листок, на каких мы пишем радиограммы, и пробежал его глазами; заметив моё изумление, фон Рёйдлих пару раз подтвердил свои слова кивком головы.
– Текст пусть не удивляет вас. Главное: вы должны передать её без малейших изменений. Исключительно по моей личной команде. (Я кивнул.) Выучите её наизусть, вызубрите так, чтобы в нужный момент не затратить ни одной лишней секунды. Если случится так, что я не смогу дать вам команду на передачу, вы сделаете это самостоятельно. Вам, конечно, не всё ясно, но это вопрос времени, я вас проинструктирую дополнительно. Таким образом, по уровню знания ситуации вы становитесь почти равным второму помощнику – да не обидится на меня инженер-механик, – тут он указал глазами на Дривера. – Ваша ответственность повышается пропорционально осведомлённости. С составом трибунала можете ознакомиться прямо сию минуту, – фон Рёйдлих сделал жест в сторону сидящих. – Уверен, до этого не дойдёт. Теперь ваши вопросы.
Командир говорил жёстко и серьёзно, но что-то подсказало мне, что он имеет понятие и о чувстве юмора. К тому же есть у меня такой грешок – сказать, и только потом подумать. Когда-нибудь это точно выйдет мне боком. Поэтому я ляпнул:
– Herr Kaleun, а что это был за «Летучий голландец»? (Я понимал, что наглею, но курок был уже спущен.) С чёрным парусником на рубке...
Сказал и понял свою оплошность: назвал корветтен-капитана просто каплеем... по привычке... Однако он сделал вид, что так и нужно.
– Вы сказали – «Летучий голландец»? Хм, – он усмехнулся. – Что ж, вы не так и далеки от истины. Да, это был именно «Летучий голландец». Фон Цвишен сейчас бы захохотал, – и капитан обменялся взглядами с капитан-лейтенантом Фогелем. – Это, конечно, не тот вопрос, который вам следовало задать; однако достаточно, Гейнц, пока хватит, вы свободны. Возьмите листок и идите к себе.
– Хайль Гитлер! – выкрикнул я и, насколько позволяло пространство, чётко повернулся кругом.
За спиной я услышал насмешливое ворчание нашего нового командира: «Хайль Гитлер, хайль Гитлер… словно в Рейхстаге, а не на подводной лодке».
От этих слов я и вовсе обалдел. Нет, конечно, среди подводников не очень-то приняты партийные приветствия, но чтоб с таким вот пренебрежением...
Часом позже ко мне заглянул Герхард Финцш. Мимо нас с акустиком просто невозможно пройти, чтобы не заглянуть.
– Интересные дела, Гейнц? – спросил он, предварительно убедившись, что командира нет в «каюте» и что он нас не слышит.
– Ага, – вполголоса протянул я. – «Летучий голландец». И вообще, уму непостижимо.
– Слушай, а как ты думаешь, может всё это быть заговором против фюрера? Я вот про такого подводника – Пауля фон Рёйдлиха – ничего не знаю. Ни разу не слышал. А ведь корветтен-капитан, дубы и мечи, и с самим Львом на одной ноге…
– С чего ты так решил? – спросил я.
Мы почти одногодки и земляки, плюс давние собеседники; у нас много общего, поэтому наедине я позволяю себе «тыкать» второму помощнику, и он не возражает.
– А ты что, не слышал, как он сказал – «папаша Дёниц»? Вот я, допустим, скажу: «дядюшка Гиммлер»…
– Тише ты!
– Вот-вот. Что-то тут не так, – задумчиво проговорил Герхард. – И положенное приветствие ему не понравилось. Провоцирует, что ли? Не понимаю.
– А куда он ведёт лодку? – спросил я.
– Не он ведёт, а мы все ведём, – поправил меня Герхард. – Куда и шли, в Атлантику, только не к Исландии, а напрямик между Фарерскими островами и Британией. Хуберт уж и курс новый нарисовал.
– А этот Фогель?
– Чёрт его разберёт, Гейнц. Всё время молчит. И где это видано: первый вахтенный офицер – аж целый капитан-лейтенант.
– Нет, Герхард, вряд ли это заговор против фюрера, – подумав, сказал я. – Как-то всё это… Да и Рыцарский крест...
– Значит, здесь что-то другое. Ладно, поживём – увидим, – и Герхард выскользнул из радиорубки. – Между прочим, мне приказано приглядывать за тобой, – ехидно сказал он, обернувшись.
– А ты что? – спросил я.
– Ты же видишь – приглядываю, – сказал Герхард с улыбкой и нырнул в переборочный люк командного поста.
Нет, всё-таки быть мне писателем. Перечитал – и почти ничего не надо поправлять. Пусть будет, как есть.
К вечеру всплыли на зарядку батарей. Всё тихо. Денёк выдался сумасшедший – сколько новостей – а вечер такой спокойный. Прикоснёмся к деревянному.
1/IX-1944
Шифром для B.d.U. от U-247: BF 2437, повреждены глубинными бомбами, потеряли управление, тонем. Стало интересно, где это. Посмотрел на секретной карте квадратов – юго-западная оконечность Англии, возле самого берега...
А мы... А мы, то есть GL, в квадрате AE 9956, вот мы где. Финтцш сказал, что нужно быть непроходимым тупицей, чтобы не догадаться: GL – это Золотой лев.
М-да.
3/IX-1944
Три дня ничего не писал. За эти три дня весь экипаж совершенно вымотался. Пока вышли на широту северных берегов Ирландии, нас трижды атаковали самолёты и один раз корабли. Всё это здорово замедлило наше продвижение, да и вообще, по большому счёту, нас уже должны были утопить. Но этот Змей – а именно так окрестили фон Рёйдлиха в экипаже – ухитрился вывести лодку из-под всех бомб томми. Финтцш в тихой беседе только восхищённо цокал языком, наблюдая за манёврами нового командира. Он мгновенно учитывает все факторы и принимает самое нестандартное решение из всех, которые только можно принять, а лихо в итоге обманывает противника. И мы остаёмся целёхоньки...
После того как наш зенитчик умудрился сбить одиночный «бофайтер» – мы в тот раз обнаглели до того, что даже не погружались – Змей спустился в командный пост, молча обвёл всех прищуренным взглядом и произнёс с ухмылкой: «Сейчас набегут, как на дармовую выпивку». И точно, через три часа подошла свора эсминцев и корветов – дымили и кидались глубинными бомбами где-то очень далеко по корме, мы даже специально изменяли курс, чтобы послушать, как они там стараются.
Это что касается самолётов, а вот с кораблями приходится сложнее. Молчаливый Фогель ведёт тщательный подсчёт сброшенным бомбам, и за три дня их набралось восемьдесят шесть. Но если не считать пары-тройки разбитых плафонов, лодка не получила ровным счётом никаких повреждений. Бомбили всё больше где-то в стороне. Импульсы британских эхолокаторов молотили по корпусу лодки со всех сторон, откуда-то сверху доносилось хлопанье винтов – со всех сторон – и взрывы, взрывы, взрывы… Как небольшие серии по две-три бомбы, так и массированные: у них теперь есть такие новые бомбомёты, которые не сбрасывают бомбы по одной, а выстреливают залпом, накрывая цель, словно огромным лассо. Но всё равно тщетно. Герхард говорил даже, что это выглядело, как будто капитаны эсминцев, прежде чем устроить очередное бомбометание, каким-то образом советовались с фон Рёйдлихом: «Герр корветтен-капитан, вы не возражаете, если мы сделаем вот такой заход и отбомбимся вот здесь?» Он словно знал, что произойдёт в следующие пятнадцать минут, ворочал вправо-влево, выстреливал патроны-имитаторы, менял глубину... В общем, оба раза мы ушли невредимыми. Потому его так и прозвали – «Хитрый змей», или просто Змей.
Представляю, как томми бестолково топтались на поверхности – куда девалась подводная лодка, которая вроде бы вот только что была где-то здесь. Какое-то время они продолжали искать нас гидролокатором, импульсы становились всё тише и тише, а потом и вовсе смолкали. Со Змеем мы как заколдованные. И это несмотря на малые глубины, ведь в этих местах хорошо, если сто метров под килём, прятаться совсем негде. К тому же, если кто-то думает, что подбить эсминец или корвет – это раз плюнуть, то пусть пойдёт и попробует. Они лёгкие, вёрткие, быстрые: укусят – и отбегают в сторону, а потом снова и снова… И жалят смертельно, как шершни.
Но нам даже не пришлось применять «дохлую торпеду» – так мы нарекли самодельный контейнер со всяким мусором и тряпками, обильно залитыми отработанным маслом дизелей. «Дохлая торпеда» заряжена в кормовой торпедный аппарат на случай быстрой имитации нашей гибели. Вытащенная из аппарата «рыбка» лежит прямо на пайолах рядом со своей «сестрёнкой», а вокруг них – ящики с провиантом, так что к аппарату можно пролезть только по вымазанным солидолом торпедам, согнувшись в три погибели.
Змей рассказал, что как-то раз один британский эсминец подорвался на собственных бомбах: сбросил на малом ходу, а потом почему-то резко дал самый полный назад. И разлетелся в клочья. С одной стороны – да так им и надо, этим томми; с другой – вот же глупая гибель…
А вчера мы среди бела дня улизнули от четырёх охотников прямо на перископной глубине, приклеились к поверхности моря снизу. Так он нас почти не слышат и эхолокатором не видят. Три с половиной часа ползли ходом полтора узла, боясь поднять перископ. Они крутились позади нас; там вдалеке ухали разрывы глубинных бомб, а мы всё злились, что нам не загрузили ни одной акустической торпеды, которые сами наводятся на шум вражеских винтов. Мы здорово устали вчера.
Кроме того, Змей загонял экипаж, направляя на верхнюю вахту не только тех, кому это обычно положено, но также парней из технического дивизиона, включая даже нас, радистов, не трогая только машинистов и кока. Он меняет расписание вахт, как ему в голову взбредёт, в зависимости от погоды и ситуации вообще, и даже сам стоит верхнюю вахту – правда, недолго, часа три-четыре в день. Вообще-то, с точки зрения устава и всех неписаных морских законов, дёргать подвахтенных есть форменное безобразие, но зато люди перестали спускаться вниз с воспалёнными глазами. Я тоже торчал на мостике с биноклем, не отрывая взгляд от назначенного мне сектора горизонта. Из нас не трогали только акустика Йозефа – он всё время был на своём посту.
Таков оказался корветтен-капитан Пауль фон Рёйдлих. Сколько ему лет? На вид совершенно непонятно. Фогелю я бы дал тридцать три... или тридцать пять, а этот... никак не угадаешь. Щёки и лоб в морщинах, но в серых глазах – озорной мальчишеский задор, какой-то бесовский огонёк. Жуткий прищур и открытая улыбка (а зубы у него кривые). Постоянно в белой фуражке, даже под водой, и никогда не снимает с шеи Рыцарский крест, хотя одет в ковбойку и подтяжки. Других крестов не носит, а ведь они, несомненно, должны у него быть. Себе на уме, но при этом прям, как черенок от лопаты. Ко всем, кроме первого помощника, обращается по имени и на «вы», а к Фогелю почему-то только по фамилии. Кто-то (уже после меня) в первый же день по инерции сказал ему «герр капитан» вместо «герр корветтен-капитан», а он не обиделся, принял доклад, да так дальше и поехало. Шутки у него – не поймёшь: то добрые и весёлые, то мрачнее некуда, то изысканный тонкий юмор, то несусветная похабщина, но весь экипаж с готовностью ржёт. Решения принимает за считанные секунды, и какие решения! Сорвиголова, desperado – я бы так сказал – но у этого сорвиголовы, кроме прочего, опыт и точный расчёт. Это стало ясно после первого же погружения. Словом, флибустьер какой-то. Вообще-то, таких на флоте уважают – точнее, в таких командиров экипажи просто влюбляются. Однако посмотрим, как оно будет дальше.
Что же до Фогеля, то он всё время ходит в толстом зелёном свитере и обычной матросской пилотке. И почти всё время молчит, только краткие команды, и всё. У него застаревший шрам на левой щеке и орлиный нос, как у индейца.
Странная радиограмма, написанная командиром, лежит у меня в сейфе с шифровальными блокнотами. Она гласит: «Кноке BdU АL 7183 атакованы глубинными бомбами повреждён корпус всплыли противника не наблюдаем тонем U925». Остаётся только зашифровать её, добавив подписной номер, и отправить в эфир, когда прикажет Змей – в обычном режиме и в сверхбыстром. Кроме того, он приказал не передавать повторно короткие сигналы, на которые не получено квитанций. Просто молчим до очередного полудня, вот и всё. Оно и правильно.
Мы постоянно слушаем вражеское радио. Это как бы запрещено, но запрещено не совсем. Янки трезвонят о том, что все базы подводных лодок во Франции блокированы с моря и с суши, вот-вот падут. Понятное дело, после таких новостей настроение в отсеках упало, экипаж приумолк, шуточки стихли. Нет-нет, не может быть, это просто пропаганда, чтобы понизить наш боевой дух! Ведь наш штаб ничего подобного нам не говорит! А даже если и блокированы – разве мы не прорвёмся? Вот когда выполним задание, тогда и будем думать. Змей непременно найдёт выход из любого положения.
А пока что позиция GL – квадрат AM 0129. Никто из нас не понимает сути нашего задания. Кроме Фогеля, конечно, но он молчит.
Сегодня именинник Йозеф Вист, наш музыкант-акустик. Снова будет маленький скрипичный концерт с большой коробкой анекдотов.
THREE
Яхта стояла, покачиваясь на бирюзовых волнах (а ветер к тому времени упал баллов до трёх) и хода не имела. Это была «Beneteau», отличная французская мыльница-люкс, стоящая кучу денег. Что-то нехорошо трепыхнулось у меня в груди, но в первый момент я не понял, почему именно. Я крикнул Мэгги; она вышла наверх, уже выспавшаяся. В руке она держала расчёску – у неё были восхитительные тёмно-русые волосы почти до пояса. И она сказала вполголоса:
– Смотри на паруса.
Действительно, с яхтой было не всё в порядке. Грот был спущен, но не просто спущен – он вывалился из лик-паза мачты и съехал с гика, накрыв собой рубку; незакреплённый фал болтался. Стаксель хлопал туда-сюда – яхту слегка дрейфовало. Это был шлюп (а они только шлюпы и делают); на корме наши глаза прочли его имя: «Пеламида». Чуть ближе мы поняли, почему грот свалился с гика на рубку – «лентяйки» левого борта были порваны, и ничем не поддерживаемый парус упал вбок. На палубе не было ни души. Мэг спустила стаксель, и под одним гротом мы аккуратно подошли лагом к неизвестной яхте с голым флагштоком. Кроме того, яхта ещё и сидела в воде чересчур уж глубоко. Мэг взволнованно тронула меня за руку:
– Кровь... – прошептала она, указав пальцем в сторону кокпита.
Вместо ответа я показал ей взглядом на шесть пулевых пробоин в левом борту. Кокпит и палуба возле него и впрямь были вымазаны кровью, словно там тащили за ноги тушу только что зарезанной свиньи. Стоя рядом с Мэг, я почувствовал, как она вздрогнула, сказав это слово – «кровь». Известно, что женщины больше боятся крови и ножа; на мужчин куда большее впечатление оказывает огнестрельное оружие. Поэтому я глядел на пробоины, как зачарованный, силясь понять, что же здесь могло произойти. Мэг пришла в себя раньше и полезла в форпик за кранцами.
– Возьми штурвал, – приказал я, когда мы вывалили кранцы по правому борту. – А я пойду и посмотрю.
Прежде всего, я быстро спустился в каюту за револьвером, который Мэгги отняла в Гонконге у незадачливого грабителя. Это было год назад, и с тех пор из него было сделано всего лишь два выстрела, когда Мэг опробовала свою добычу, бабахнув по унесённому с какого-то пляжа резиновому мячику. Помню, тогда она утопила его со второго выстрела. Винтовка тоже была её – вполне легальная и с оптическим прицелом.
Прыгнув на палубу «Пеламиды», я тут же велел Мэг отойти на четверть кабельтова – мало ли что. Однако всё было тихо, и из открытого люка не доносилось ни звука. Взведя курок «кобры», я стоял на чуть согнутых ногах, выжидая долгую паузу. Потом приподнял парус, направив туда ствол, но под ним никого не было. Тогда я прошёл по левому борту на нос, где также ничего особенного не увидел, и по правому до кокпита, запачканного кровью. Пора было лезть внутрь, но я всё ещё не решался – как бы чувствовал, что там кто-то есть, и беспокоился, сумею ли я быстро и правильно среагировать, если произойдёт что-нибудь неожиданное. Мэг на «Отчаянном» стояла неподалеку, удерживая корвет в левентике. Наконец, я решился, вздохнул поглубже и нырнул в сдвинутый люк. И сразу же увидел живое существо.
Это был обыкновенный чёрно-серый спаниель с обвислыми ушами и куцым хвостиком. Он сидел на овальном обеденном столе красного дерева. Он не кинулся ко мне с лаем, не заскулил – вообще не пошевелился, если не считать того, что смотрел прямо на меня широко открытыми карими глазами. В этих глазах я прочитал безумную, просто непередаваемую тоску. С опаской (а вдруг цапнет?) я подвинулся к собаке, но перед этим внимательно оглядел ту часть салона, которая была доступна взору, помогая глазам револьверным стволом.
Салон был полон воды – наверно, на фут выше уровня пайол. «Пеламида», несомненно, имела течь, и никто не мог поручиться, что она не потонет в самое ближайшее время. Однако я решил, что минут пять или десять у меня ещё железно есть.
На спаниеле был коричневый кожаный ошейник с никелированной бирочкой. На бирочке я прочитал: «Данни». Тут я заметил, что собаку бьёт сильная дрожь. Спаниель смотрел мне прямо в глаза, и в его взгляде было что-то умоляющее.
– Как жаль, что ты не можешь говорить, Данни, – сказал я.
Пёс едва заметно шевельнул хвостом. Уши его тоже слегка дёрнулись, но не более того.
– Ты спасён, Данни, – продолжил я. – Всё о’кэй, ты пойдёшь со мной на «Отчаянный». Но сначала я посмотрю твою посудину. Ты один здесь, да? Что же у вас тут стряслось? Где твои хозяева?
Пёс, ясное дело, промолчал. Плюхая по воде, я прошёл через салон в носовые каюты, потом по левому борту через камбуз – в кормовую. Яхта была великолепно отделана красным деревом и выглядела совсем новой. На борту больше никого не было. Одна из пуль, пробивших борт, угробила дорогой плоский телевизор. Нигде ничего не разбросано, лишь камбуз завален немытой посудой. На полуразложенном столе пусто. На диване с небесно-голубой обивкой лежала книга; я машинально глянул название: Норман Мэйлер, «Нагие и мёртвые». Я читал её, когда мне было лет двадцать. Рядом – ещё одна, «Путешествие в Икстлан» Кастанеды, вся засаленная и потрёпанная.
Напоследок я внимательно осмотрел штурманский стол (хотя, если по уму, то с него нужно было начинать). Аппаратура была выключена, никакого вахтенного журнала я не нашёл. Карты на столе также не было, зато лежал карманный приёмник GPS со вдавленным и треснутым серым дисплеем. Распределительный щиток на щёлканье тумблерами не отреагировал никак. Я озадаченно почесал затылок – кроме загадки продырявленной пулями яхты без экипажа оставался открытым вопрос, где же мы всё-таки находимся. Понятно, что где-то к востоку от Малых Антильских островов, но насколько далеко? Севернее широты Барбадоса или южнее? Идя на запад, можно узнать у встречного судна (вот идиотизм!). Или наткнуться на какой-либо остров и там спросить (ещё больший идиотизм). Но с таким же успехом можно и промахнуться мимо берега, снова оказавшись в Карибском море без навигационных приборов, или же не встретить никого – законы Мэрфи никто ещё не отменял. Значит, надо идти на вест длинными переменными галсами, только и всего.
Тут у меня проскочила умная мысль попробовать найти на «Пеламиде» недостающие нам аккумуляторы, но едва я тронулся в сторону дизельной выгородки, как услышал откуда-то снизу странное бульканье, а яхта, чуть вздрогнув, дала слабый дифферент на корму. Я сразу сообразил, что минуты «Пеламиды» сочтены, и, словно кенгуру, подскочил к столу, на котором по-прежнему в каменной позе сидел спаниель Данни.
– Ко мне, Данни, давай быстрей! – я запихал «кобру» в задний карман шорт, схватил пса на руки и развернулся к трапу.
Данни не сопротивлялся, но и не цеплялся за меня – он словно находился в каком-то ступоре. Под пайолами что-то негромко забурлило, и дифферент увеличился. Я рванул на верхнюю палубу, там поставил Данни на лапы и, махая рукой, заорал в сторону «Отчаянного»:
– Мэг!!! Давай греби сюда скорее! Не видишь, что ли? Она тонет!
И в этот момент «Пеламида» начала не спеша погружаться. Сердце у меня так и застучало. Я, конечно, прыгну в воду вместе с Данни, но... Почему-то именно в этот момент мне показалось, что едва я окажусь в воде, на меня снизу нападёт какое-то неведомое зубастое чудовище. На самом же деле это был обыкновенный страх, чего там говорить.
Пока корвет подходил к гибнущей яхте, я лихорадочно осмотрелся вокруг, силясь среди всего, что вижу на верхней палубе, обнаружить хоть какой-то ключик к разгадке тайны «Пеламиды». Спутанные шкоты, сломанный раструб вентиляции, разбитый путевой компас, сдвинутый с места спасательный плот… Стоп! Тузик! Где он? С кормовой шлюпбалки свисали только срезанные тали. Тузика не было. Точно так же, как не было и спасательных кругов-«подков» в положенных местах на кормовом релинге. Выходило, что люди бросили яхту, ушли, и получилась очередная «Мэри Селест». Побросали в тузик спасательные круги, вахтенный журнал. Кто-то споткнулся, разбил нос, залил кровью весь кокпит, потом там что-то волочили – наверно, мешок с едой… Но почему? А собака? Её-то не взяли… И откуда пулевые дырки в борту? Вот сейчас она пойдёт на дно, сработает аварийный радиобуй, и скоро здесь будут спасатели. Тогда наша проблема определения места вообще отпадает – правда, на день рождения к Хосе мы всё равно безнадёжно опоздали. Я поискал глазами аварийный радиобуй, а когда нашёл – обалдел.
Буй (типа «Дельфин») был расстрелян двумя выстрелами. Оценив величину дырок, я решил, что из пистолета или револьвера.
Мэгги подошла, когда мои ноги были уже по щиколотку в воде. Теперь «Пеламида» погружалась куда быстрее. Я передал ей Данни (пёс наконец-то издал что-то похожее на визг или вяканье), ухватился за фальшборт, подтянулся и, кряхтя, перелез на «Отчаянный». В этот момент «Пеламида» камнем пошла на дно, пуская пузыри. Когда топ мачты скрылся под водой, Данни вдруг завыл. Да как! Я ни разу не слышал, чтобы собака так выла. Мороз по коже. Мэгги тоже было не по себе. Зрелище погибающего корабля – вообще штука малоприятная. А тут ещё этот вой…
Мы спустились в салон. Я шумно выдохнул и сказал:
– Это пираты, Мэг. Пираты, понимаешь? Без вариантов. И они не так далеко…
Она перебила меня:
– Там никого не было? Ты уверен?
Хм, какой хороший вопрос, мадмуазель...
Данни полакал воды и отказался от сосиски. Потом он уселся у трапа на верхнюю палубу, словно часовой, тихо поскуливая. Мэгги наклонилась к нему, и пёс с благодарностью лизнул её в нос. Мэг чмокнула его в ответ и сказала:
– Ну, вот и слава Богу… Давай перекусим и пойдём дальше. Прямо на вест, длинными галсами. Всё будет хорошо, Си-Джей.
Конечно, будет. Главное, что шторм позади, а галсить по океану – дело привычное...
Мы глотнули рому и пошли поднимать стаксель. «Кобра» пока осталась на штурманском столе – так, на всякий случай.
Но когда мы вышли на верхнюю палубу, мы и думать забыли про стаксель...