После долгих скитаний по миру и по родной стране, Михаил Романович, генерал-майор, обняв за плечи верную жену Любоньку, вошёл в родную квартиру.
- Дома! - в один голос радостно закричали Миша с Любой, и, сдёрнув простыню, укрывавшую диван, так долго ждавший своих хозяев, плюхнулись на него, не веря своему счастью.
Отставка. Вот и закончились служба. Гарнизоны, переезды из Германии в Мордовию, оттуда в Венгрию, потом в небольшой городок под Киевом, затем на несколько лет в Москву, в Академию, а потом снова гарнизоны и военные городки, – всё в прошлом. Теперь навсегда домой.
Детей у Любы с Михаилом не было, так что особых трудностей в связи с переездами у них не возникало. Но они мечтали о детях и часто думали, что выдержали бы все трудности, лишь бы Бог послал им ребёнка.
И Бог услышал их и послал им сына. Это было так неожиданно, что Люба даже испугалась: ей уже было за сорок, а Мише – за пятьдесят. Успеют ли они вырастить сына, хватит ли сил поднять его, дать ему образование и поставить на ноги?
Но всё сложилось хорошо. Сынок подрос, пошёл в первый класс. Люба и Миша записывали его в разные кружки, учили, развивали, и вот уже отпраздновали его выпускной вечер. Потом сын поступил в институт, закончил его, начал работать, нашёл себе девушку, и даже сыграли свадьбу.
И тут у Любы закончились силы. Как смертельно раненый солдат, который до последнего сражался, а увидев идущую подмогу, умер, так и Люба, всеми силами поднимавшая сына, почувствовала, что тот уже крепко стоит на ногах. Последние слова Любы были: «Не бросайте папу!».
Папу не бросили. Сын часто звонил ему, заскакивал раз в неделю, иногда привозил продукты. Раз в месяц даже наведывался с молодой женой.
Михаил Романович ждал их приезда, просил приходящую домработницу Таню приготовить обед и что-нибудь вкусное к чаю. Конечно, застолье не было таким, как при маме, да и кто мог сравниться с ней по гостеприимству? Все их друзья считали, что более хлебосольной хозяйки, чем Люба, они и не видели. И Михаил, с любовью глядя на Любашу, соглашался с ними.
После каждого приезда сына и невестки что-нибудь из домашних вещей уезжало вместе с ними.
- Можно мы возьмём эту хрустальную вазу? - спрашивал сын.
- Берите, - говорил Михаил Романович, отодвигая стекло серванта и доставая вазу, давным-давно приобретённую в Германии. И ваза уезжала на новое место жительства.
- Можно мы возьмём этот хрустальный кувшин? - в очередной свой приезд спрашивал сын, не глядя в глаза папе, а отводя их куда-то в сторону.
- Конечно, конечно, - суетился папа, вытаскивая из серванта красивый кувшин, сверкающий и переливающийся всеми цветами радуги. А невестка уже вынимала из сумки заранее приготовленную мягкую бумагу, чтобы бережно упаковать кувшин и заодно стаканы к нему. Михаил Романович тем временем пошире расставлял хрустальную посуду, чтобы прикрыть на полке освободившееся место.
За кувшином ушёл чайный сервиз в весёлых голубых цветочках, за ним китайская ваза из тонкого, почти просвечивающегося фарфора.
Михаилу Романовичу не было жалко вещей, но с каждым разом на душе становилось тяжелее от того, что вещи, ещё помнившие руки Любы, покидали дом.
- А можно нам взять эту хрустальную салатницу? - через какое-то время спросил сын, показывая на мамину знаменитую салатницу, украшение праздничного стола.
Эту салатницу знали и любили все, кто приходил к ним на праздничные застолья. Люба славилась своими салатами, всякий раз разными, а после угощения делилась своими рецептами. Даже если бы не было никакой другой еды на столе, одного этого салата было бы достаточно, чтобы долго помнить о таком вкуснейшем блюде – царе застолья, приготовленном искусными руками щедрой хозяйки.
Услышав просьбу сына о хрустальной салатнице и глянув на застывшее в ожидании лицо невестки, Михаил Романович молча поднялся из-за стола, подошёл к серванту, тихонько отодвинул стекло, взял двумя руками волшебную хрустальную салатницу и… хрясь! Об пол!! Со всей силой!!! Хрустальные осколки брызнули в разные стороны и засверкали из каждого уголка комнаты. Хрустальная пыль, как снег под лучами солнца, искрилась и переливалась на полу.
Сына и невестку как ветром сдуло. Михаил Романович даже не заметил, как они ушли. Он стоял, глядя на останки знаменитой салатницы, и шептал: «Прости, Любонька, не мог я тебя сдать в плен. Не мог я предать тебя. Я тебя от плена спас».
Потом набрал телефон Тани и попросил её прийти, чтобы прибрать в комнате. Поколебавшись, позвонил Николаю Павловичу, своему врачу и другу. Тот примчался буквально через десять минут.
- Ну что я скажу тебе, Миша, - задумчиво проговорил Николай Павлович, выслушав генерала и глядя на хрустальные осколки. - Этим ты спас себя от инсульта или инфаркта.
- Да, моя Любаша спасла меня, - согласился с ним Михаил Романович, - подсказала, как пережить стресс.