Сегодня он опять ждёт её. Как вчера, позавчера и как уже много времени.
Собственно, всё его теперешнее время это и есть ожидание. Между ними можно ставить знак равенства. Или тождества? А ну-ка, уточни! Математику высшую учил ведь, в техникуме, так давай, вспоминай, что тебе еще-то делать? Вроде правильнее тождественно. Да, когда-то время точно было тождественно напряженному служению – профессии, железной дороге, людям - известным ему и неизвестным – вообще людям. Порой время было тождественно тревоге - когда болел кто-то из близких. Или когда был Карибский кризис… А иногда оно полностью, целиком равнялось боли – когда умер сын. Или помогли ему, слишком активному, прекратить существование, в 93-м, при дележе какой-то конторы, дьявол ее возьми. Разборка называется…
Говорят, самое неприятное - это ждать и догонять. Догонять ему, Евгению Ивановичу, уже никого не надо. Слава Богу. И некого. И теперь вот, как ни крути, – время тождественно только ожиданию.
И он перманентно, непрерывно, хотя и неявно для окружающих, ждёт Её – с утра, когда еще мутно в полузашторенном окне, да и в глазах. Ждёт, когда прихлебывает слабый желтоватый чай, экономя на заварке по привычке – так всегда делала покойная жена. Ждёт, когда справляет в крошечном хрущевском туалете нужду – не без труда, что греха таить. И когда маленькой расческой с частыми зубчиками причесывает, да просто приминает остатки своей поблекшей шевелюры. Интересное слово – шевелюра. От шевелиться, что ли? Ждет, когда чистит протезы зубов, в детской надежде, что это временно – и искусственное со временем обязательно станет настоящим.
Ожидание его – оно немного, совсем чуть-чуть, волнительное, немного торжественное, но не суетливое, нет. По-другому он ждал когда-то, в незапамятные времена кудрявую брюнетку Зину, покойную жену. На остановке тридцать третьего автобуса, возле киоска «Союзпечать». Он не ждал, он бегал вприпрыжку, с нетерпением подросшего птенца, рвущегося в сумасшедший полёт из тесного гнезда.
Или когда в предбаннике роддома полусонный, открыв оторопевший рот, тупо и с ненавистью глядел на белую дверь, за которой происходило нечто уникальное с его женой, и начиналась - он чуял - какая-то непонятная, но важная и новая жизнь, жизнь его крошечного - от слова крошка - потомка...
Да, сейчас ожидание иное - более спокойное, но и более … что? Благоговейное – вот такое старомодное словцо приходит на ум. А ум-то уже не тот, ум-то ржавый, окисленный, стихийно-калейдоскопичный. Из кусочков, выпавших из старого телевизора "Рекорд", из типичных в своей бытовой сути картинок улицы, из редких телефонных звонков.
А может, ум-то сейчас уже и не главное? Важнее чувство - ожидания. Потому что оно меняет всё: взгляд, слух, обоняние и осязание.
Да, он ждет Ее, когда открывает рассохшуюся синюю дверь на балкон - глотнуть свежести всем своим увы, несвежим телом, и от того, что он ждет Её, острее и пронзительнее радость от струи воздуха, врывающейся в ветхий, как и он сам, дом. Еще хрущевской постройки - не в этом суть. Главное - он видит дивную черно-бело-зеленую гамму начала декабря, полосатое небо, розово-лиловые матовые крыши, яркие пятнышки детских курточек и желтые трамваи вдали. И ему так хочется нарисовать всё это. Но, видимо, желание это слишком запоздало. И Евгений Иванович мечтает о том, что обязательно будет художником... потом, когда-то, в следующей жизни. Будет рисовать красоту. Непременно.
Он ждёт, готовится... Ждет больше, чем свое девяностолетие в будущем, восемнадцатом году. А что там интересного? Ну девяносто и что? Время - условность. И отчитаться о пройденном, подвести итог можно в любой день или час.
Он ждёт Её. Но это ожидание совсем не мешает ему испытывать тихую тайную сладость от всего, что пока еще окружает его, видеть коричневую канитель не облетевшей, но закоченевшей листвы на тополе под окном, слышать свист какой-то безымянной птахи в морозном воздухе, вдыхать запах свежего хлеба. Правда, свежим он бывает раз в неделю. Потому что только раз в неделю теперь Евгений Иванович совершает маленький подвиг - берёт походную сумку, палочку и топает - в час по чайной ложке - в ближайший продуктовый магазин, в "Пятёрочку". Этот поход занимает около двух часов. Надо отдохнуть на каждой лавочке, постоять, а уж в самом магазине - ох! Но зато какое удовлетворение он испытывает когда возвращается домой с недельным запасом еды! Настоящее счастье! Что смог, что обеспечил себя сам... Сам.
Хотя он, конечно, стар. Он прожил не менее двух тысяч лет - так говорит ему его внутреннее существо. И дожил до того, что не боится будущего. И не жалеет о прошлом. И ему всё чаще кажется, что он становится частью Вселенной. Не больше и не меньше. И конца нет - в принципе. А значит, всё хо-ро-шо...
И ожидание, в котором он сейчас находится, тоже по своему хо-ро-шо. Оно не мешает думать и даже мечтать.
И вот сейчас, привычно поглядывая на настенный календарь – подарок из соцсдужбы, а потом на себя в старом зеркале, которое в универмаге «Маяк» сорок пять лет назад купила хозяйственная Зина, - он всё ждёт и ждёт ёё, не паникуя, не торопя время, но с чувством, остренько покалывающим, как пузырьковый напиток детства "Лимонад" – ждёт свою прекрасную и неизбежную невесту-освободительницу по имени смерть. А вернее, вечность.