Демонов привлекают скопления масс.
Карл Юнг.
Бабуля долго обмахивала меня платочком на лавочке. Наконец я пришёл в себя, и мы покинули американскую выставку навсегда. Моя боязнь толпы обострилась, а началась она в детстве, когда я съехал с ледяной горки и бухнулся в снег. Сверху на меня с хохотом навалилась ватага взрослых пацанов:
– Куча-мала, братва!
Они давили со всех сторон, а я задыхался, теряя сознание в паническом страхе смерти. Наверно в прошлой жизни я был шахтёром и давал стране угля на-гора. Тёмной ночью враги чумазых напоили в хлам сторожа и, прокравшись в штольню, подпилили анкерную крепь. Утром она рухнула на меня, и я мучительно долго умирал под глыбой антрацита.
А может я был странствующим рыцарем, но стал оседлым и собственные вассалы замуровали меня в подземелье фамильного замка. Это их наследники науськали или марксисты, но могли и сами додуматься от зависти к праву первой брачной ночи. Страдая демофобией, я старался избегать узких мест и широких масс, как красного, так и иного колера.
Цвета я учился различать в Третьяковке. Она была рядом, и я знал все её залы, как свои пять пальцев, а они для меня были, как облупленные. Если я летел по району, а на меня надвигались гости столицы и начинали открывать рот, то я мигом указывал их маршрут пальцем:
– По набережной, третий переулок направо.
Они таращили зенки и ещё долго стояли с застрявшим поперёк открытой пасти вопросом. Моя неучтивость простительна: пришлые никогда не говорили: извините, подскажите, пожалуйста и спасибо, а я не хотел, чтоб мне лишний раз тыкали и спешил жить.
Насмотревшись в галерее шедевров, я и сам взялся за кисть. Тюбики в отцовском этюднике высохли, и мне пришлось самому делать краски.
Я не знал, какой камень надо растирать с казеином, какой – с клеем из хребта осетра, а какой просто – с желтком или белком. Но я уже умел вынимать из карандашей грифель и раскатывать его в порошок бутылкой.
Этому меня научила бабуля, когда я решил выпускать эксклюзивную жвачку. Тогда мама принесла с работы жбан экспериментального клея фекального цвета беж. Она работала на ящике, ящик – на оборонку, а оборонка – на космос. Поэтому клей был космический. Заметив, что он густеет на воздухе, я взялся за дело.
Жменя клея быстро смачивалась водой и долго жевалась вместе с порошком из грифеля. Это было самоё противное во всём процессе производства. Я то и дело сплевывал химический привкус, заботясь о здоровье будущих покупателей. Постепенно масса обретала приятный пастельный цвет, нейтральный вкус и отменную тягучесть. Сформировав из неё кубики, я посыпал их сахарной пудрой, добытой из куска рафинада, и упаковывал в фольгу от сигарет.
Мой гам имел бешеный успех. Он был дешевле и красивей фирменного, а главное служил дольше. Друзья жевали его неделями, благо он доставался им даром или с большим дискантом. К тому же я охотно шёл на бартер и однажды выменял за два кубика настоящий компас-свисток английских скаутов.
Так что я легко сделал краски, смешав на палитре грифельный порошок с маминым кремом. Затем я развёл водой зубной порошок и загрунтовал картонку от настольной игры. Не в силах ждать, я по сырому написал по памяти цветущую Сакуру на фоне горы. Её я видел на открытке и не знал, что пишу Аля прима Альфреско в психоделических тонах.
Мама и «Фудзияма» не подружились. Одна долго ругалась за крем, а другая пачкалась ещё дольше. Снимая напряжение, я подарил картину бабушкиной подружке, которых у неё было пруд пруди. Они называли себя политкаторжанками, так как в молодости чалились по Европам.
По велению партии бабуля читала им раз в неделю политинформацию в маленьком подвале под нами. А два раз в год они сдавали экзамен в большом зале красного уголка при первом подъезде.
Лена скромно сидела сбоку приёмной комиссии, а в центре председательствовала её тёзка Стасова. У неё было четыре ордена Ленина и столько же партийных кличек: «Абсолют», «Гуща», «Дельта» и «Варвара Ивановна». Она сразу просекала, кто в теме, а кто все занятия ковырялся в носу, вспоминая грехи молодости и страны Бенилюкса.
Въедливая Гуща быковала на отстающих, и девчонки преклонного возраста её боялись. Страдая склерозом, они заранее брали вопросы и ответы у бабули. Для этого подружки приглашали нас в гости на чай со сладостями. В их огромных квартирах стоял дивный аромат из смеси французских духов, паркетной мастики и старинных вещей.
Наряду с ними в доме жили и простые женщины, понаехавшие в юности из глубинки. Устроившись домработницами, они возмужали в каменных джунглях и начали привораживать хозяев.
Их супруги стали подслеповаты к старости и, утратив нюх на царских каторгах, раскладывали пасьянсы в гостиных. В это время деревенские девки вертели задом, подметая коридоры, строили глазки, варя на кухнях борщи, а в ваннах тёрли спинки старшим товарищам. Те сразу побросали боевых подругах, с которыми прошли огни Парижа, воды Баден-Бадена и медные трубы всесоюзного радио.
Взяв в жены румяных молодух, Старые большевики подали заразительный пример Новым русским в малиновых пиджаках. В итоге много вдов бальзаковского возраста и старше проживало в гордом одиночестве в пятикомнатных хоромах. Домоуправление собирало их каждый год и бросало клич:
– Товарищи женщины! Рабочие нашего дома остро нуждаются в жилье. Они ютятся по пять человек в маленьких комнатах. Давайте добровольно сдадим государству излишки жилплощади.
Но никто не хотел делиться с братским пролетариатом даже пядью. Знатные старушки мигом объединялись с безродными кухарками в ревущее стадо. Одни, испорченные квартирным вопросом, вопили:
– Не имеете право уплотнять! Сейчас вам не 37 год!
Другие доставали пожелтевшие индульгенции. Вспомнив лихую молодость, они рубили воздух бумажкой, как шашкой, и орали:
– Мне сам Сталин подписал пожизненное пользование за заслуги!
Отвергнув предложение домкома, прекрасный пол обещал ему на прощание:
– Завтра о ваших домогательствах узнают, кому следует.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/12/12/110