Хочу вам рассказать о том, до чего у нас, братцы, медицину довели. Медики у нас стали… Не в рифму будет сказано. Но очень хочется. В общем, давление у меня стало пошаливать. То ничего, ничего, а то вдруг, бах, в глазах темнеет, сесть охота. Скушно.
Клавка моя и говорит:
- Иди, - говорит- к медикам. Мож таблетку какую дадут.
Ну я сдуру и пошел. Захожу в поликлинику нашу местную. А тааам, мама дорогая. Очередь, как в советские времена за водкой. Но одни бабки. Ну уселся я среди них. Неохота, а сижу. Клавка ж домой не пустит. Не то, чтоб я ее боялся. Нет. Просто связываться не охота. Сижу в общем. Час сижу, два сижу. Уже все бабкины болезни изучил. Наконец вызывают.
Сидит там такой пацанчик, медиком прикидывается. Небось все лекции проспал. Потому как спрашивает меня, а сам одним глазом в справочник косит. И молооооденький. Не приведи Господи. В горло полез зачем то. Я говорю: «Эй, ты че в горле то забыл? Давление у меня». В общем долго меня осматривал, минут пять. Бабки говорили, что по регламентю у них теперича двенадцать минут на человека положено. Пять минут поговорить, пять пописать и две на осмотр. Так что мой медик ответственно подошел. Целых пять минут смотрел на меня. Тяжелым взглядом таким смотрел. Мне аж не по себе стало. А потом как скажет: «В больницу тебе, дядя, ложиться надо». Это как это? А кто ж работать за меня будет? Клавка что ль?
- Я, - говорю, – не могу в больницу. Ты дай мне таблетку, чтоб в глазах не темнело, и я пойду.
Нет же настырный попался. Уговорил в общем.
- Ну, - думаю, - ладно. Полежу, отдохну от работы, ну и от Клавки тоже.
Ей только не говорите. Взял список, что с собой собрать и пошел.
Дома, как и думал, Клавка распричиталась: «Куда, да как, да что.»
Я говорю: «Хватит Что?Где?Когда? устраивать. Сама меня отправила к ентим, медикам. Вот тебе, пожалуйста».
Ну, собрала она меня. Все, как положено. Бутылочку в полотенце завернула. И пошел я на свою голову к ентим, медикам. Так и хочется в рифму… Прихожу в приемный покой. Ну точно назвали. Покойником станешь, пока тебя заметят. Потом столько же писать чего-то будут. Часов через пять отправили меня наконец-то в отделение.
А там уже поужинали. Что ж мне ее, полотенцем что ль закусывать. Хорошо, что вместе со мной мужика еще положили. У него недоеденный бутерброд оказался. И главное, как нам сказала Нюрка, нянечка, которая горшки моет:
- У вас, - говорит, – вип места.
Что это такое мы не поняли, но ругаться пока не стали. Думаем, надо сначала осмотреться что да как. Вдруг это все-таки не ругательство, а наоборот. А что, удобно. Хоть и в коридоре, зато туалет рядом. Далеко бежать не надо. В общем освоились мы немного, а тут и отбой.
А утром началось самое антиресное. Всех значит кормят, а меня нет. Ну, то есть форменно не кормят и все тут. Я говорю:
- Братцы, граждане, это что же получается, так же и загнуться человек может.
А Нюрка, зараза такая, еще издевается.
- Лежи, лежи, - говорит, – дооперационный.
Я говорю:
- Жрать не даете, а обзываться то зачем? И что это за ругательства у вас непонятные какие-то.
Тут она с такой ехидной улыбочкой и говорит:
- Прошу Вас в клизменную.
Если б знал, что это такое, ни за что б не пошел. От обиды хотел домой сбежать. Да куда теперь дальше горшка убежишь. Так и сидел. Две минуты на своих вип местах, десять на горшке. Понял зато, что вип – это не ругательство. Это лучшие места, братцы мои. Пока на горшке сидел, Нюрке страшную месть придумывал.
Часа через два бегать прекратил. И только полегчало, решил я уходить от греха подальше. Так нет же. Вот они, родные. Медики нарисовались, не в рифму будет сказано. Идут толпой, улыбаются. Думают, верно, у меня настроение от этого должно повыситься. Наверное им так на лекциях, в ихнем институте говорили. Улыбайтесь, мол, больным, им от этого веселее на тот свет перемещаться.
В общем идут они большой толпой, и все, главное ко мне. Как будто тут других больных нет. Тот, который с самой широко улыбкой, шасть ко мне и говорит:
- Пройдемте в операционную.
Ну уж дудки. Вцепился я в кровать и говорю:
- Хоть режьте, никуда не пойду.
А он так улыбается и слово опять непонятное ввернул.
- Каламбур - говорит.
Я говорю:
- Это что ж такое, граждане, товарищи. Прекратите больным непонятные ругательства говорить.
И от обиды к стене отвернулся.
И тут свет померк. Вкатили они мне укольчик какой-то. И все. Ничего не помню. Очнулся, лежу на своем вип месте.А живот забинтован зачем то. Клавка моя сидит рядом и воет. Я говорю:
- Чего воешь, дура.
Она говорит:
- Тебе ж аппендицит вырезали.
- Какой, к чертям, аппендицит? Мне его года три назад как вырезали.
У Клавки глаза круглые стали, как побежит куда-то. А я лежу, махнул рукой на все, отдыхаю.
Бежит Клавка, за ней опять толпа медиков. Не улыбаются уже. Говорят:
- Как три года назад. А мы что вырезали?
- Ну это уж я не знаю, что вы вырезали. Вы резали, вы и разбирайтесь. Я вообще сюда из-за давления лег.
- А Вы, разве, - говорят, - не Пупочкин?
- Какой, - говорю, – к чертям, Пупочкин. Я, - говорю, - Ивашов.
- Пупочкин, – это я, - кричит сосед мой, с которым мы бутерброд ели. И у меня, - кричит, - очень живот болит.
Тут Нюрка влезла:
- Ага, - говорит, - и температурит он. Похоже аппендикс лопнул.
Тут они засуетились, забегали. Соседа моего на каталку погрузили.
- А со мной то что, - кричу.
- А перед Вами, – говорит медик, – медицина извиняется.
И ушел. У Пупочкина пошел что-то вырезать.
Вот так, граждане, товарищи. Такая нынче медицина пошла. Мне, конечно, не жалко, но пусть бы хоть сказали, что отрезали то. А вдруг оно мне самому надо было. И главное, с тех пор темнеть в глазах перестало, искрится теперь. Как заискрится, сесть охота. Но к медикам теперь не иду. И Клавка не отправляет. Сами вылечим, говорит, молитвами. И брызжет на меня что-то. И я вам скажу, помогает. Даже лучше, чем операция.