Северо-Западный фронт.
Новгородская область. Старая Русса-Демянск-Рамушево.
1942-1943 гг.
...Если не морозы, зловоние вокруг медсанбата стояло невыносимое. Зелёные мухи сносили свои личинки прямо в загноившиеся раны или на окровавленные бинты изуродованных, искалеченных бойцов. Через несколько часов неподвижного лежания, опарыши уже ползали по телу солдата, заползая в ноздри, уши, приоткрытый рот. Если червей вовремя не смахивали, личинки начинали выедать глазницы покалеченного человека. Если страдалец был без сознания, голодные простейшие рощеники в первую очередь выедали глаза. А там и до кровоизлияния в мозг было уже недалече. От чего преставился солдатик, никому уже было не интересно. Помер и помер, служивый. Закопают жертву в общем погребальнике, вышлют домой похоронку, и снимут с довольствия. На этом завершалась ратная история героя войны. Или не героя, кому какая разница. Вычеркнут из списков, спишут со счетов, зато у других шанс выжить в медсанбате появится.
Всех раненых людей санработники старались группировать по диагнозу ранения. У ельничка могли лежать с ампутированными конечностями. Из них кровь сочилась не переставая. Многие так и умирали от потери крови. Под орешником укладывали бойцов с брюшными ранами и упакованными в бинты, как в корсеты. Кровь, окутанная марлевыми повязками схватывалась и превращалась в липкую, кисельную, еще гнущуюся от прикосновений кошму. Затем ткань спрессовывалась до такой степени, что разодрать слои уже было невозможно. Собственно говоря, у медперсонала и времени-то валандаться с несерьезными проблемами, совершенно не было. Брали в руки нож, можно было и простым кухонным скобелем, взрезали бандажный пояс. Делов-то. Но дальше возникала проблема с перевязочным материалом, а вдруг на долю этого горемыки уже не найдется тряпья с преставленных мертвецов? Далее на досках от ящиков располагались недвижимые "позвоночные". Поодаль, с забинтованными, как коконы головами неподвижно покоились "черепно-мозговые" мученики, пока еще живые неудачники судьбы. Правда, с минимальными шансами выжить и остаться при светлом разуме.
Большинство раненных солдат лежали на земле голыми. От холода стучать зубами они не могли, сил не было. А раз так, не слышно возмущений, потерпят бедняги. Очередь и до них дойдет, возможно. Разодранные штаны, гимнастерки санитары распарывали, кромсали и выбрасывали без возможности восстановления. Исподнее шло сразу в прачечную на бинты и тампоны. То, что из тряпья могло пригодиться для использования по второму кругу, беспощадно срывалось с обессилевших, неподвижных тел. Позже окровавленные рубища забирали штрафники из дивизионного дисбата и увозили на обновление в ближние тыловые банно-прачечные походные комплексы.
Летом тяжелораненных прикрывали каким-либо тряпьем. Так и лежали горемычные мученики в зловонном смраде, в самой гуще кровососущих летающих тварей. Сердешные бедолаги смиренно ожидали своей участи. Зимой из одёжки прикрыть было возможно только шинелками, да и то если подавали хоть какие-то признаки жизни. Тёплых землянок катастрофически не хватало. Во время активной фазы боев вовнутрь логова заносить-выносить раненых и умирающих становилось большой проблемой. Впрочем, чего тут сентиментальничать, все равно других вариантов выжить у них попросту не было.
Где-то в конце мая 1942 года неожиданно похолодало, случился снег, и землю подморозило. После боя раненных не успевали обрабатывать. Сотни человек лежали на земле, прямо на лёжках из лапников елей, на прошлогодней листве. Подстелить веточку беспомощному человеку было некому, все были заняты более важными делами. Либо на передовой, здесь на приеме очередных смертников или в суете текущих и безотложных дел. Поутру большинство раненых окоченело насмерть. Те кто умудрился не околеть, двинут кони чуть позже от двустороннего воспаления лёгких.
В преддверии зимы 1942 года была предпринята еще одна попытка перерезать Рамушевский коридор. Войсковая операция была безуспешной.
Болото и лес, настил и дорога к передовой были покрыты снегом. Раненным с поля боя до дороги в медсанбат еще надо было добраться. Некоторых мучеников везли повозками, другие бойцы ковыляли сами. По инструкции, в теории на одного тяжёлого надо четверых здоровых. С ума, что ли сошли? В реальной жизни всё было наоборот. Вот и тащили бойцы сами себя. С трудом волочили по сугробам и застывшей земле изувеченные и израненные тела с безжизненными конечностями. Частенько, просто волочили свое окровавленное естество на карачках.
В подавляющем большинстве раненные спасали себя сами. Других шансов судьба им не предоставила. Тут как кому повезет, некоторые в судорогах умирали в паре шагов от дорожной колеи. Бесчисленное количество трупов лежало на всех подходах к спасительной дороге, ведущей к медсанбату. Все искренне верили, что, если доберутся до заветного знахаря, то спасение будет неизбежным. Так ли было на самом деле, что-то сомневаюсь я шибко. К концу дня это была уже не дорога, а окровавленное полотно трёхкилометровой длины, с сотнями окоченевших трупов по обочинам.
Раненому бойцу повезет, если с поля боя сразу отвезут в госпиталь. Но в полуторку входило всего четыре, максимум шесть тяжелых, а с подводами была вечная проблема. В то же время, представьте себе на бездорожье многокилометровую колонну из санитарного транспорта. Сладенькая, беспомощная цель для немецких «Юнкерсов», не правда ли? Раненных после неудачных наступательных боев были тысячи, десятки тысяч. Поэтому тяжелораненных складывали в санитарные повозки, кузова штабелями друг на друга по ночам старались в бешеном темпе вывезти на подводах в госпиталь, в тыл. Подальше от бушующей смертельным огнем передовой.
Если подфартит и силы ещё есть, выживут. Здесь-то по любому никаких условий и шансы спастись минимальны, быстрый конец неизбежен. Сами понимаете, что после таких садистских мук, отсев в медсанбате был катастрофически громадным. Однако, в любом случае, для каждого воина подстреленная надежда умирала последней, это была страшная и неизбежная правда войны...
Из воспоминаний моего отца.
166-я стрелковая дивизия, 517-й стрелковый полк, 2 миномётная рота. Командир 3 миномётного взвода, лейтенант Щербаков Иван Петрович (1923 г.р.)