Коммунальная квартира. Старое фото

      
До семи лет Лёшка ходил в баню, что на Карповке, с мамой, а как стукнуло мальчику  семь папа стал брать его мыться с собой.  Карповские бани состояли из двух корпусов в два этажа.  В одном корпусе бвли мужские отделения, в другом – женские.  В каждом отделении имелся обширный гардероб с широкими стеллажами.

        Одним из важных банных принадлежностей была простыня.  Но  ею не вытирались. В неё заворачивали пальто, одежду и обувь. Этот большой узел сдавлся на время помывки гардеробщику.

     До появления персональных шкафчиков таким способом уберегали одежду от воровства. В то скудное время воровали всё,  даже чулки, а уж о штанах, пальто и говорить нечего.

     Вот и у Лешки каким-то образом вытащили из банного узла  пальто. Пальто было новое, только что купленное  для школы, в которую Лёшка должен был пойти этой осенью.

     Папа с расстройства из-за пропажи пальто  прошелся  в фойе бани к пивному киоску и заказал «большую тёплого». Продавщица ручным насосиком подкачала воздух в бочку, открыла кран и потекло в гранённую кружку настоящее пиво.  Заполнив кружку неполностью, продавщица долила её нагретым пивом из ковшика (был такой сервис).

      Дома папе досталось.  Мама его отругала и за пиво, и за пальто. Однако. ругайся- не ругайся, а пальто нужно было вновь покупать.  Нужно-то нужно, да где ты его купишь?  В то  трудное  время с детской одеждой были проблемы.  Да и не только с детской, но и со взрослой. Да и не только с одеждой.

    Стало известно, что в Двухэтажку на Большом завезли детские пальто. Сразу же люди стали записываться в очередь. Записалась и мама. Потом папа ходил несколько раз отмечаться. Отмечание – это очень важная операция.  Если не отметишься. то тебя вычеркнут из списка очередности.

     Пальто всё-таки купили. Это было могучее сооружение из толстого сукна и нескольких слоёв ваты, украшенное воротником из жесткого. серого искусственного меха.  А ещё мама купила большой коричневый портфель, букварь, пенал  и тетради в клеточку и в косую линейку. Лёшка без конца перебирал эти интересные вещи и не мог дождаться своего первого похода в школу.

      Однажды  его облачили в зимнее пальто, надели на голову большую ушанку,  дали в руки портфель и, поставив в профиль перед натянутой простынёй, стали фотографировать.  Фотографировал папа. Он велел сыну сделать шаг вперед (якобы идёт в школу) и застыть.

       Фотоаппарат был замечательный. Он представлял собой маленькую камеру-обскуру, выполненную то ли из фанеры, то ли из картона, которая была оклеена зелёным дерматином.  Впереди была линза, сзади – матовое стекло размером с игральную карту, на которое проектировалась перевернутая картинка. После выбора объекта съёмки  в аппарат вставлялась кассета со стеклянной фотопластинкой и делался снимок.

       Лёшке нравилось ходить в школу, где седая и ласковая Клавдия Петровна неспешно обучала детей грамоте.  Сначала первоклассники писали палочки, потом крючочки, затем элементы букв и наконец – сами буквы. К новому году они ухе могли написать: «Мама мыла раму». А еще научились  считать до ста и производить арифметические действия с помощью цветных палочек.   

     Про маму могли написать все кроме Петьки Игрунова, сына дворника из дома  44в. Грамота давалась ему с большим трудом. Дети его дразнили: «Петрушка-Игрушка, в голове хлопушка!»

      А потом все стали октябрятами. По октябрятским правилам октябрёнок должен не дразниться, а помогать товарищу. Вот все и начали  помогать Петьке, да так хорошо, что и он к концу года смог написать про маму и раму.

     Лёшка Барсуков по жизни заметил, что тупакам везёт. Вот и Петрунову повезло выжить в блокаду, а круглой отличнице Марке Антоновой не повезло.  В блокаду, вообще-то, мало кому везло. Из всего Лёшкиного класса после  разграма немцев под Ленинградом в наличии осталось четыре человека. Не все погибли, конечно, многие эвакуировались, но почему-то. за исключением двух мальчиков, они не вернулись в Ленинград.

     И Лёшке, хотя он и не был тупаком, повезло тоже. Перед самой войной они с мамой уехали на лето в деревню. Вот и повезло не попасть в жуткий ленинградский миллион. Нынешнему люду невозможно представить эту адскую картину. Каждый день в среднем гибли по две тысячи человек. Таких жертв не было даже на самых кровопролитных участках фронта.

       Сейчас мягкотелые люди сомневаются: стоил ли Ленинград таких жертв, не лучше ли было сдать  его немцам?  Это вопрос типа:  защищать ли дочь от нападения насильника или пусть уж он ею попользуется. Для ленинградцев такого вопроса не существовало.

     Прошли годы. В память о довоенном детстве  уцелел у Барсукова снимок, сделанный его папой с помощью примитивного аппарат.  На сильно пожелтевшей , а местами и коричневой, карточке делает шаг  малютка  в тяжёлом пальто до пят (пальто покупалось «на вырост»). В руках к него большой портфель до пола.  Наивное личико чуть видно из-под нахлобученной на голову ушанке.

       Каждый раз при разглядывании этого снимка у Барсукова сжималось сердце и хотелось заплакать. Ему было до боли жаль этого малыша, который сделал первый шаг в жизнь, совершенно не предполагая, что это будет не жизнь, а сплошная полоса препятствий с шумовыми и дымовыми эффектами.
,