Самогонный аппарат был новенький, блестящий и весь какой-то космический. Казалось – вот-вот поднимется на языках синего пламени, отбросит первую ступень и улетит в неведомое…
- Оборонщики делали, - подтвердил Илья. – Шайтан машина: говорят, почти что сам варит. Так что пользуйся на здоровье!
- За здоровье и по пятьдесят не худо бы, - отозвался Петрович, сияющий не хуже подарка. – Спасибо, сынок! В следующий раз угощу своим, а пока – не обессудьте – заводская.
Он достал водку и маленькие граненые рюмки, подаренные к прошлому юбилею. Гости одобрительно загудели, рассаживаясь вокруг нехитро сервированного стола: уж как сумел. Вареная картошка, нарезанный крупными ломтями хлеб, шашлык да салат из супермаркета – чего еще надо, на природе-то?
Листва шелестела над шиферной крышей, гости хмелели, кто-то достал гитару, и жизнь, подошедшая к пенсионному рубежу, была очень даже ничего.
Петрович давно решил, что после 60 – на пенсию. Баста. На пенсию – и наслаждаться заслуженным отдыхом в деревне. Всю жизнь вертелся как белка в колесе, вздохнуть времени не было, хватит. Прощай, городская суета, здравствуй, сельская тишь! Возвращение, так сказать, к истокам. К добротному дому, сложенному из бруса, к жаркой бане с березовым паром.
Жена с ним, разумеется, не поехала. Что, скажите на милость, делать холеной городской даме в деревне? Уж не с грядками ли возиться? Шутить изволите.
И слава богу. Пусть остается в тесной городской квартире, становясь все невыносимее, хотя, казалось бы, куда дальше?.. Дети оперились, из гнезда вылетели, вроде больше никому не должен…
Законную супругу в этом, разумеется, убедить не удалось. Трудоголик-бухгалтер без любимых дебета и кредита жизни не мыслила и добровольный выход мужа на пенсию восприняла как дезертирство. О, какие скандалы сотрясали стены их городской квартиры! Петрович бы сдался, как это всегда бывало раньше, но мечта о деревенском отдыхе манила таким тихим светом, что даже бухгалтеру не удалось его погасить.
Но она не оставляла попыток – атаки продолжались по телефону, и Петрович, услышав трель мобильника, привычно вздрагивал. В начале разговора тон бывал мирным; к концу он достигал таких высот, что приходилось отводить трубку от уха.
- Ты же инфантильный слабак! – кричала супруга. – Решил он, видите ли! Да ты в жизни ничего до конца не довел! И из деревни своей убежишь, поджав хвост, вот увидишь!
В глазах темнело, кулаки сжимались от бессильной ярости, Петрович бросал трубку, хватал молоток и принимался за хозяйство. Может, сарай и не требовал срочной починки, но каждый вколоченный гвоздь как бы утверждал право Петровича на самоопределение и место под солнцем на отдельно взятых шести сотках.
После очередного такого звонка на участке появилась будка, а в ней – флегматичный пес. В военных действиях против жены это было равнозначно выстрелу из крупнокалиберного орудия: на супругу известие о самоуправстве мужа произвело такое действие, что она не звонила целых три дня.
Пес по кличке Зверь был не в курсе того, что оказался между двумя воюющими армиями. Он был стар и время проводил преимущественно в конуре: дремал. Его и звали-то наверняка как-то иначе, но выяснить это не представлялось возможным.
Прежним его хозяином был пожилой армянин. Свой участок он продавал уже дет десять, и когда покупатели вдруг нашлись, чуть с ума не сошел от радости. Получив деньги, он торопился уехать; новые хозяева оставить собаку не захотели, и Петрович, пожелавший забрать пса, казался ему посланцем Божьим. Подъехав на видавшем виды автомобиле, он разливался соловьем, расхваливал собаку и не давал ошалевшему от такого напора Петровичу слово вставить.
- Да ты не смотри, что он все время спит! Порода такая! Настоящий зверь! Отвечаю! Потом спасибо скажешь!
Натужно заревел мотор, из выхлопной трубы вылетело облачко черного дыма. Пес чихнул.
- А зовут-то его как? – запоздало крикнул Петрович вслед отъезжающей машине.
- …Отвечаю! ...Зверь! – донеслось издалека. Затем во всю мощь старой автомагнитолы заиграли «Черные глаза», и машина, дребезжа, исчезла в клубах пыли.
- Ну что ж, Зверь, пойдем, - проговорил Петрович, поворачиваясь к дому, и пес, подволакивая лапу, поплелся за ним. Им обоим по большому счету было все равно. Зверь так Зверь.
Бухгалтер меж тем как-то успокоилась: разговоры стали реже и доброжелательнее, и в них все чаще замелькало словосочетание «Сергей Родионович». Петрович ее не винил: каждый имеет право хотя бы попытаться реализовать мечты. Он всю жизнь хотел покоя, она – влиятельного мужа, так, может, все к лучшему?
Стоя на лестнице возле яблони, держа в одной руке телефон, а в другой – пилу для сухих веток, он пообещал ей развод, если она пожелает. В трубке кокетливо посмеялись. Более ничто не препятствовало Петровичу в полной мере наслаждаться новой жизнью.
Он и наслаждался. Бодро латал дом, прилаживал насос для питьевой воды, насвистывал советские шлягеры, перекрикивался через забор с соседями. Давно запущенный огород был прополот, вскопанные грядки радовали глаз зеленью, новые сорта клубники успешно приживались. Чтобы не скучать вечерами, Петрович накупил книг, судоку, а еще оформил подписку на научно-популярный журнал и честно прочитывал каждый номер – в общем, все шло как по маслу.
Вот только кроты досаждали. Чуть ли не каждое утро новая куча взрытой земли, да частенько еще и посреди грядки – ну не свинство?! Петрович боролся. Сначала он сделал, как учили соседи: понатыкал по всему участку палочек и надел на каждую пустую банку из-под пива. Банки стучали от малейшего дуновения ветерка, и это должно было отвадить грызунов. Кроты, однако, почему-то стук игнорировали, а сам Петрович не раз от него вздрагивал – особенно ночью, когда приближалось ненастье, ветер гулял, и темнота была полна шорохов, напоминающих шаги.
Петрович попробовал сменить тактику. Закапывание в кротовины тухлых селедочных голов оказалось более эффективным, но ненамного. Он уже задумывался о химикатах, но до дела так и не дошло: лето как-то незаметно пролетело. Приближалась осень, а к осени Петрович обычно становился задумчив и рассеян. Раньше-то, в городе, он спасался работой, а теперь, в деревенской глуши, хандра расцвела пышным цветом.
Вечерами он садился на собственноручно сколоченное крыльцо, закуривал и размышлял. О том, что шуршащая темнота уже пахнет прелым листом, о том, что большая часть жизни позади и о том, что мечтать о несбыточном глупо и смешно.
Красный огонек сигареты тлел во тьме, в бездонном небе перемигивались звезды, Зверь ворочался в будке, а в голове неотвязным комаром зудела мысль: а если бы… а вот бы тогда… а как бы я…
Что он, совсем стар? Нет. Слаб? Тоже нет. Глуп? Так ведь есть намного глупее – а как живут! Ведь есть еще время совершить что-то значительное. Мало, но есть! Такое, чтобы современники ахнули и потомки помнили! Чтобы человечество облагодетельствовать! Да что уж там. Ни сил, ни здоровья. Вот опять поясницу ломит – спасу нет…
Петрович тушил сигарету, с тоской смотрел на небо и шел в дом. «А в детстве я хотел стать космонавтом, – думал он. – А потом, конечно, не стал. А они и сейчас там – смотрят на нас сверху. А мы им снизу – привет шлем…».
В доме на столе лежал свежий номер научно-популярного журнала: с обложки улыбался довольно молодой человек в белом халате. «Прорыв в науке: еще один шаг к разгадке тайн Вселенной!» – гласил заголовок. Петрович вдруг испытал такое отвращение и к этому улыбающемуся человеку, и к журналу, что поскорее спрятал его с глаз долой в тумбочку.
Долгожданное одиночество начало тяготить. Порой ему становилось так худо, что он подавлял порыв набрать номер супруги. Он знал, что ничем хорошим разговор с ней закончиться не может, но потребность излить кому-то душу становилась почти непереносимой…
Именно в один из таких вечеров, разъедаемый тоской, он вспомнил про самогонный аппарат. Чудо оборонной техники стояло себе в углу и загадочно поблескивало. Намереваясь сварить «лекарство от хандры», Петрович достал инструкцию, изучил, начал готовить ингредиенты – и внезапно с удивлением ощутил, что хандра отступила, а ее место заняло любопытство. Процесс неожиданно оказался очень интересным. Настолько, что конечный продукт отошел на второй план.
Через пару недель кухня почти превратилась в лабораторию. По углам, временами булькая, доходили до готовности разные виды перегонной смеси; на полках, на столе, под столом блестели банки, бутылки, совсем уж непонятные колбы с разного оттенка жидкостью; у окна стояла старая активаторная стиральная машинка – Петрович где-то вычитал рецепт «быстрого самогона», и теперь в барабане крутилась смесь из воды, сахара, дрожжей и молока.
Облаченный в найденный на чердаке старый лабораторный халат, Петрович нарезал, пересыпал и смешивал. На огне тихонько булькала перегоняемая жидкость, и тонкая струйка конденсата заставляла его чувствовать себя алхимиком.
В ход шли самые невероятные сочетания, урожай, выросший на небольшом огороде, приносился в жертву самогоноварению, душистые травы были сорваны, с кустов исчезли листья... Даже Зверь, обычно безучастный ко всему происходящему, начал смотреть на мечущегося хозяина с любопытством. Осень вступала в свои права, недостатка в ингредиентах не ощущалось…
- Эй, Петрович! – позвала через забор соседка. В руках у нее были большие желтые яблоки.
- Здравствуй, Лидь-Санна, - поприветствовал Петрович. – Как сама?
- Я ничего. Спина вот только… Ты знаешь, Петрович, мы антоновку-то спилили.
- Как так?
Соседскую антоновку, большую, раскидистую, Петрович уважал. Хорошие она яблоки давала, душистые, и пироги с ними получались – объедение…
- Так старая она стала, уже и не плодоносила почти, - как бы оправдываясь, заговорила соседка. Ей тоже было жаль яблоню. – Вот, возьми с последнего урожаю, угостись…
Петрович взял. Рассеянно прошел на кухню, вымыл яблоки и водрузил на плиту самогонный аппарат.
Антоновка была крепкая и крупная – загляденье. Даже яблоня – и то расстаралась напоследок, думал Петрович, нарезая сочную мякоть кубиками. Кубики выходили ровными, один к одному. «Экой я ювелир, - довольно отметил он. - Хоть линейкой измеряй. И вообще, что если это все – запоздалый зов призвания? В школе у меня химия неплохо шла. Кто знает, приложи я тогда больше усилий…». Петрович представил себя ученым-химиком с мировым именем и снова приуныл. «Эх, судьба, не даешь ты мне шанса…»
Приотпустившая было тоска снова камнем легла на сердце, за окном начал накрапывать осенний дождик, и Петрович, давно не употреблявший даже собственного самодела, снял с полки первую попавшуюся бутыль. К тому времени, как поспел яблочный первач, хозяин участка был весьма навеселе. Нетвердым шагом он подошел к самогонному аппарату, слил мутноватую жидкость в жестяную кружку и вышел на крыльцо. На улице вечерело; дождь усиливался. Зверь уныло глядел из своей будки, положив голову на лапы…
- Ну что, пес? Выпьем за наши несбывшиеся… Ох!
Покачнувшись, Петрович потерял равновесие и кубарем полетел с крыльца. Некоторое время посидел на земле, тупо уставившись на так подло подведшие его ноги. Рядом валялась пустая кружка. Поглядев на лужицу впитывающегося в землю самогона, Петрович коротко подвел итог:
- Ну и черт с ним.
Вяло махнул рукой, поднялся на ноги и, пошатываясь, убрел в дом.
В тот вечер он напился вдрызг.
Утро следующего дня встретило его неприветливо: все же такое количество спиртного и на более молодой организм окажет разрушительное воздействие. Борясь с тошнотой, Петрович вышел на кухню и сморщился: в помещении царил страшный бардак. Незакрытый холодильник потек, на полу блестели осколки стеклянной тары, воздух был густ от алкогольных паров.
Петровича чуть не вывернуло. Он распахнул окно, жадно глотнул холодного утреннего воздуха, а затем долго и с наслаждением пил воду. Стало легче. Стремясь как можно быстрее проветрить кухню, Петрович открыл входную дверь и обомлел.
Перед крыльцом зияла яма. Небольшая, где-то метр в диаметре и сантиметров пятнадцать в глубину – но вчера-то здесь точно был утоптанный грунт! В яме лежали собранные со всего участка банки из-под пива и жутко смердела кучка чего-то, с трудом опознанного Петровичем как полуразложившиеся селедочные головы.
- Эт-то еще что такое? – проговорил Петрович, протирая глаза.
- А ты разве не видишь? – раздался хриплый незнакомый голос. Петрович огляделся в поисках его источника и сел. Прямо на дощатый пол крыльца.
- Да я это, я. Не бойся ты так, - проговорил Зверь, глядя из будки не по-собачьи умными глазами. Челюсти его при этом двигались в такт произносимым словам.
«Схожу с ума», - подумал Петрович и издал такой жалкий звук, что пес поспешил добавить:
- Все с тобой в порядке! Ну, похмелье, разве что, с кем не бывает. А это все тебе не мерещится. Да ты не волнуйся, я объясню.
- Зверь… ты?.. – слабым голосом спросил Петрович. Ему показалось, что собака поморщилась.
- Да не Зверь я. Сократ меня зовут. Знаешь, жил такой умный человек когда-то.
- «Заговори, чтоб я тебя увидел», помню. – Петрович истерически хихикнул. – Так прежний хозяин тебя Сократом величал?
- Нет, - пес снова поморщился, совершенно отчетливо. – Тот в качестве имени ругательство употреблял, не скажу какое. Противно вспоминать. А имя я сам себе выбрал. Умный человек. Любил наблюдать. Я тоже люблю. Тебя-то как зовут? А то все Петрович да Петрович…
- Александр я… Ладно, Зв… Сократ. Так… ты умеешь говорить?
Пес вздохнул.
- Так я же пытаюсь объяснить, это ты не слушаешь. Говорить я до вчерашнего вечера не мог, хотя иногда очень хотелось – люди бывают такие ослы! Ты вчера самогон яблочный варил, так?
- Ну варил.
- А знаешь ли ты, что у яблони этой действительно был последний урожай? Умирала она. И весь остаток жизненной силы в плоды передала.
- Так разве бывает?
- Да что вы, люди, о природе знаете? Бывает. А теперь об аппарате твоем. Который самогон варит. Тебе верно сказали – оборонщики его делали. А не сказали, что в сплав случайно попал микроскопический кусочек метеорита, который они там в своих секретных лабораториях изучают… Лаборант на рукаве пылинку принес. Так вот, метеорит этот жизненную силу активизирует, усиливает в разы… Да и вообще его можно назвать «эволюционной бомбой». Только они, в лаборатории, об этом не догадываются. А у тебя случайно вышло совпадение ингредиентов в нужных условиях и нужных пропорциях, шанс – один на миллион, сразу предупреждаю, вряд ли удастся повторить…
- А тебе-то откуда все это известно?!
- Дождь рассказал, - непонятно ответил пес. – Не знаешь, что вода – универсальный переносчик информации? Ничего-то ты не знаешь…
- Так объясни! – не выдержал Петрович. – Ну сварил я самогон из этих яблок с этим метеоритом, дальше-то что?!
- А дальше ты его разлил. Пара капель на меня попала, я их слизал, поэтому получил возможность говорить... И в голове стало яснее… Гораздо. Даже не представлял, что такое возможно. Да и лапы больше не болят. А остальное в землю впиталось. А в земле кто? Правильно, кроты. На них-то весь твой эликсир жизни и пришелся.
- Мой… эликсир жизни? – слабеющим голосом спросил Петрович. – И… что, что?!
- Что, что. Поумнели. Я бы даже сказал, эволюционный скачок совершили. Вон, банки твои поснимали и рыбу из нор повыкидывали. Тебе сложили под крыльцо как предупреждение – не связывайся, мол. Хорошо, что ты ядом их не травил, иначе не знаю, чем бы закончилось… И землю, эликсиром пропитанную, – видишь – унесли.
- Кроты… поумнели?
-Ага. И жить теперь будут очень долго. Долго и скрытно, так что людям их бояться незачем. Создадут какую-нибудь подземную цивилизацию, пока не вымрут. У кротов ведь свой менталитет. Главная их мудрость знаешь какая? Не высовывайся…
- Кроты ставят мне ультиматумы, собака со мной говорит… А если б я его выпил?!
Сократ посмотрел на него с сочувствием.
- Не надо об этом. Ничего уже не сделаешь: землю ту найти даже не пытайся, копать и прятать – это они мастера… Да и как найдешь землю в земле? И на контакт они с тобой не пойдут. Это я человеческой речью овладел, потому что всю жизнь рядом, притерся… А ты лучше смотри: погода налаживается. И поговорить тебе теперь будет с кем.
Петрович схватился за голову. Шанс, вымечтанный и выпрошенный у судьбы шанс оказался так безнадежно упущен… И другого – он это знал точно – уже не будет. Как там это у Сократа? Исполнение самых сильных наших желаний часто бывает источником величайших наших скорбей, вот!
- Так значит я сварил «живой самогон», - подытожил он, пытаясь говорить спокойно. – И даже не попробовал. И рассказать об этом никому не могу.
- Рассказать можешь, - рассудительно заметил Сократ. - Но никто не поверит. Я лично при посторонних рта не раскрою: не хватало мне в ту лабораторию… Да ты не отчаивайся, - пес дружески ткнулся носом ему в ногу. – Это у тебя знаешь что? Тщеславие. Жуткая штука. Избавься от этого паразита, живьем сожрет иначе… Превратишься в безумца у самогонного аппарата. Не твоя это заслуга, пойми. Просто редкое стечение обстоятельств.
- «Живой самогон», - повторил Петрович, и вырвавшийся наружу истерический хохот заставил его прислониться к перилам.
Сократ терпеливо ждал, едва заметно виляя хвостом.
Отсмеявшись, Петрович сказал:
- Ну пойдем, мыслитель. Ты, наверное, голодный. Да и я со вчерашнего дня ничего не ел…
Он тяжело поднялся и пошел в дом. Жизнь продолжалась, значит, нужно было ее доживать. Шанс повторить – один на миллион. Что же, теперь ясно, как он проведет остаток жизни.