Ничего нет страшнее женщины, которая разлюбила. Не потому, что она будет мстить, если вы когда-то сделали ей больно. Нет, не поэтому. А потому что ей – всё равно. Теперь уже – всё равно. Вы привыкли, что она – ваша раба. Что она зависит от вашего желания. Или нежелания. От вашего настроения. Хорошего или плохого. Привыкли, что она радуется малейшим проявлениям вашей любви и умеет терпеть вашу резкость. И даже агрессию. И даже оскорбления. Бывает и так. Вы привыкли, что она готова в любой момент сорваться и побежать к вам. Поехать. Полететь. Только позовите. Только разрешите. Чтобы слышать ваш голос, она заплатит любую цену. Даже цену унижения. Она будет звонить снова и снова. Потому что без вашего голоса ей не жить. Потому что она любит вас.
Вы можете забыть о ней. На несколько дней. Недель. Месяцев. Даже лет. Да, и такое бывает. А она будет любить. Помнить. Ждать. Вы можете не отвечать на её письма. Просто не отвечать. Вы можете уехать из города, не предупредив её об этом. Хотя знаете, что она собирается к вам. Потому что не в силах не видеть вас так долго. И вам всё равно, что она приедет в пустой город. Где вас нет. Ну и пусть. Кто её сюда звал? Что она будет при этом чувствовать – неважно. Ведь вам неважно, что она чувствует, когда вы сбрасываете её звонок? День за днём. Пока не изменится ваше настроение. Привыкли. Вы привыкли, что она обязательно позвонит. Позвонит, потому что любит вас. Потому что боится потерять вас. Потому что уже теряла вас. И едва пережила это. И больше не хочет терять. Потому что боится не пережить. И вы знаете, что позвонит всё равно. Сама. Первая. Не выдержит. И вам не надо ничего объяснять. Извиняться. Потому что слышать ваш голос для неё – как жить. Как дышать.
Вы можете отвернуться от неё. Если она сделала что-то не то. То, что вам не понравилось. Вы имеете полное право отвернуться от неё. Оставаясь любезным с другими. Вы это умеете – оставаться милым и любезным с другими. Даже если внутри у вас бушует гнев. А с ней – необязательно. Ей можно сказать всё. Грубо и раздражённо. Потому что -проглотит. Простит. Забудет. Потому что любит. Любит. И так боится вас потерять. Ей можно не говорить спасибо. Иногда. Когда не хочется. И сказать. Когда хочется. С ней можно делать всё, что угодно. Пока она любит.
Но однажды она проснётся солнечным летним утром. Без привычного имени на губах. Вашего имени. Без привычного в сердце тепла, лишь только она вспомнит, что на свете есть вы. Она удивится. И почувствует себя как зимой – в тихий безветренный день. Когда в зимнем лесу не шелохнётся ни одна веточка. Деревья в инее. Сверкающий снег. Белый-белый. Ясно. Холодно. Тихо. Красиво. И так спокойно. Сначала она не поймёт, что произошло. Привычно схватит телефон, лежащий на подушке – а вдруг от вас было сообщение? Она давно уже спит с телефоном в руке. Чтобы среди ночи не пропустить ваш звонок. Потом отложит телефон в сторону, так и не посмотрев. Потому что вдруг поймёт, что ей это не интересно. Удивится. Тому, что ей это не интересно. Она ещё не до конца проснулась. Она ещё не поняла, что произошло. Она ещё не поняла, что разлюбила. Что так бывает. Что любовь, которая жила в тебе долго, бесконечно: месяцы, годы, десятилетия – да, и такое бывает, – просто ушла. Тихо ушла. Незаметно. Во сне. Знаете, иногда люди умирают во сне. Без мучений. Неожиданно для себя. И для близких. Ещё вечером, как обычно, пили чай, говорили о милых семейных пустяках. Планах на завтра. Как обычно, мама поцеловала меня на ночь. А я – её. Всё как обычно. А когда я проснулась – мамы уже не было. Она ушла. Тихо. Во сне. Без мучений. Незаметно. Не так, как жила. Бурно и ярко. Трудно. Насыщенно. Её жизнь была калейдоскопом событий и встреч. Бурлила. И вот всё закончилось. Во сне…
Знаете, что самое удивительное? Она не почувствует тоски. И даже сожаления. Ей просто станет спокойно. Как в зимнем лесу. Где ни ветерка. И даже наслаждение обрушившейся свободой придёт к ней позже. Свободой от вас. Свободой выбирать. Свободой идти дальше. Навстречу новой любви. Навстречу тому, кто сможет принять её. Кто сможет ценить её. Кто поймёт, какой это дар – её любовь.
А пока она будет просто смотреть в окно. На летнее небо. Если у неё из окна видно небо. Или на пейзаж на стене. Или на вашу фотографию. Просто смотреть. И ничего не чувствовать. И в этот момент раздастся звонок. Которого она так долго ждала. Когда ночью сжимала в руках горячий телефон. Горячий от её ладоней. От её губ, шепчущих, как молитву, «ну, позвони, мальчик мой, позвони…». Мокрый от её слёз, когда она больше не могла держать в себе эту тоску по вас. Знаете, что она сделает? Она не ответит на звонок. По крайней мере, сейчас. Нет, не из мести. Совсем нет. Ей совсем не хочется мстить. Ей просто не хочется отвечать. Не хочется слышать ваш голос. Впервые в жизни.
Нет, женщина, которая разлюбила, не мстит. Ей это уже не нужно. Ей больше ничего от вас не нужно. И вы сами ей больше не нужны. Совсем не нужны. Вот этим она и страшна. Своей неуязвимостью. Своей недоступностью. Для вас. Вчерашняя раба, она не станет вашей повелительницей. Хотя могла бы. Если бы захотела. Бывает и такое. Но она – не хочет…
А теперь я расскажу вам историю. Ведь вы уже устали от этого длинного предисловия. И, наверное, заскучали. Историю о том, как в курортном посёлке на берегу моря жили мальчик и девочка. Учились в одной школе. Окна которой выходили на море. На большой перемене хватало времени искупаться. Когда наступал ноябрь, купаться было слишком холодно. Тогда они просто бродили по берегу, бросая камушки, играя с набегавшей волной в игру «кто быстрее?». Играли? Побеждала всегда Юля. Высокая, тонкая, стремительная. А Митька всегда проигрывал. Он вообще терпеть не мог быстро передвигаться. И вообще что-либо делать быстро. И вообще что-либо делать. Вальяжный, слегка полноватый, он любил, чтобы всё делали за него. Сначала – мама. Потом, когда повзрослел – Юля. Потом, после развода – снова мама. Но я слишком забегаю вперёд.
Митьку любили все девочки. Или почти все. Но он выбрал Юлю. Сначала – потому что она была самая красивая. И самая высокая. Не дотягивающий до среднего роста, Митька дружил только с высокими девочками. С Юлей дружить было удобнее всего. Потому что она всегда была под рукой. Когда бы ни понадобилась. А понадобиться она могла в любую минуту. Иногда нужно было списать задачи по физике, которые у Митьки никак не решались. Иногда – зашить порванную в драке рубашку. Зашить, конечно, могла и мама. Но зачем её волновать? Потом крику не оберёшься. С Юлей всегда можно было поболтать, если становилось скучно. А когда хотелось помолчать, она не лезла с дурацкими вопросами, как другие девчонки. Нет, другие девчонки тоже интересовали Митьку, и даже очень, но с ними было столько проблем, что он рано или поздно возвращался к Юле. А как же она? Неужели не ревновала? Не сердилась? Неужели прощала? Ревновала. Сердилась. Плакала. Но об этом никто не знал. И, в первую очередь, Митька. Потому что это ему не понравилось бы. Совсем не понравилось бы. И Юля потеряла бы для него свою ценность. Ведь тем она и была ценна, что никогда не жаловалась. Не упрекала. Не воспитывала. Не устраивала сцен. И всегда была под рукой.
После школы она сразу шла домой. И начинала ждать. Занимаясь домашними делами, не переставала прислушиваться к звукам, доносящимся с улицы. Среди разноголосицы приморского посёлка её интересовал один-единственный звук. Вернее, свист. Потому что Митька, подходя к калитке, садился на скамеечку под шелковицей и свистел. По-особенному, как свистел только он. Услышав свист, Юля бросала всё. Выбегала к калитке, тонкая и стремительная. Иногда он свистел каждый день. Иногда приходилось ждать долго. Неделю. Две. Иногда больше. Но Юля ни разу не спросила, почему он не приходил. Ни разу не упрекнула. Ни разу не пожаловалась, как было ей грустно накануне. В день годовщины маминой смерти. Когда папа, запершись в бывшей супружеской спальне, пил коньяк. И плакал. Как всегда в этот день. А Юле было так одиноко. Ведь она тоже тосковала по маме. И тоже плакала. Но Митька не знал об этом. Потому что он не выносил слёз. И это могло ему не понравиться. Он любил в жизни её яркую и праздничную сторону. Весёлые истории, весёлые фильмы, весёлых людей. И сам был весёлым. Он умел так заразительно смеяться! Умел в обыденной жизни находить приключения, в которые нередко втягивал своих друзей. За это его и любили. Все. Не только Юля. Но Юля больше всех.
Другие мальчики для неё просто не существовали. Она их не видела. Не замечала. Просто смотрела мимо. Или не смотрела вообще. И подруга у неё была только одна. Кто же сможет дружить с домашней затворницей, которую никакая сила не выманит из дома? Кроме одной-единственной. Кроме особого Митькиного свиста.
Когда они поженятся, уже не будет нужды свистеть у калитки. И калитки не будет. Закончив школу, они оба уедут из посёлка. Учиться. Поступят в один вуз. На одну специальность. Юля – следуя своей склонности, а Митька – вместе с Юлей. Потому что так очень удобно. Когда кто-то учится за двоих. Согласны? Узаконить отношения их заставит маленькая Вика. Что никак не повлияет на Митькин образ жизни. Да и на Юлин тоже. Так же терпеливо будет она ждать своего теперь уже мужа. Только не в доме, спрятавшемся среди старых деревьев, а в крошечной комнатке общежития гостиничного типа. И не одна, а с малышкой. Всё веселее. А Митька и тут мгновенно обрастёт приятелями и поклонницами и заживёт своей привычной жизнью – весёлой, бесшабашной, полной приключений и совсем не похожей на семейную. Так же, как и в юности, он будет пропадать на несколько дней. Не предупреждая. И появляться как ни в чём не бывало. А Юля ни разу не спросит, где он был. Ни разу не упрекнёт. Только будет ждать стука в дверь, как когда-то ждала свиста. Митькиного, особенного, стука. Прислушиваться ночью, укачивая маленькую Вику, к звуку шагов на лестнице. А днём подолгу стоять у окна и смотреть на аллею, ведущую к подъезду. Только станет ещё тоньше. Почти прозрачной. И словно выше ростом.
А потом – вдруг – исчезнет. Уедет, не оставив адреса. С одной дорожной сумкой и двухлетней Викой на руках. Митька сначала не поверит. Так же будет безумствовать в своём отчаянии, как привык безумствовать в веселье. Потом утешится. Ведь на свете есть немало способов, чтобы утешиться. Он никогда не узнает причины Юлиного поступка. Хотя причин – хоть отбавляй. Выбирай любую.
Пройдёт восемь лет, прежде чем Юля снова приедет в родной посёлок. Навестить отца. Посидеть на маминой могилке. Показать Вике море, которого она никогда не видела. Митька к тому времени сопьётся. Будет перебиваться случайными заработками. И жить у мамы. Он так больше и не женится. Неудивительно. Кто же выдержит сравнение с Юлей? Да и кому он нужен теперь?..
Юля была уже в постели, когда у калитки раздался свист. Особенный. Такой знакомый. Конечно, она узнала его. Ведь она ничего не забыла. Она всё помнила. Только теперь этот свист не имел над ней власти. И она не побежала. Бросив всё, как бежала раньше. Минут через десять скрипнула дверь её бывшей детской. На пороге стоял Митька, а позади него маячил папа, беспомощно разводя руками.
Он был узнаваем. Всё тот же – невысокий, полноватый. В каких-то нелепых клетчатых штанах. Рваных шлёпанцах на босу ногу. Давно не стриженный. Непривычно жалкий. И очень нетрезвый. Юля отложила в сторону книгу. Но с постели не встала. Не видела в этом необходимости. Необходимости сделать хоть что-то, хоть одно движение ради этого чужого жалкого человека.
Он стоял на пороге и с удивлением смотрел на неё. То, что происходило, не вписывалось в его представление о мире. Юля, эта вечная Юля, покорная и безответная, как она смеет? И он выдохнул: «Слушай, если ты сейчас не встанешь, то я…я…я…я…уйду!». Весельчак и шутник, он никогда ничего не говорил смешнее…Юля хохотала, не в силах остановиться. Испуганный папа снова появился на пороге. Митька развернулся и, пошатываясь, пошёл к выходу. По-прежнему недоумевая. Потому что происходящее не укладывалось у него в голове.
Потому что ничего нет страшнее женщины, которая разлюбила…