Мифшутки Древней Греции - книга

Мифшутки Древней Греции
(сатирический пересказ античных преданий)

Часть первая
Боги и полубоги


Хаос
По утверждению древнегреческих товарищей, вначале повсюду царил Хаос вселенский.
И был он беспросветен, бесконечен и неописуемо одинок, пока однажды не посетила его мысль шалая:
«Мать моя Вселенная! – сингулярно ахнул Он. – Так я ж порождать могу!»
И породил Землю с Тартаром, Мрак с Ночью. И Эроса, для потехи.

Ну а с Эросом всё само понеслось-поехало: Гея-матушка породила Горы высокие, Моря глубокие. Мрак с Ночью породили День и Свет, для контрастности.
Мрачный Тартар тоже нарожал себе всякого.
И началась повсеместная свистопляска, именуемая жизнью.
             
***
Принесла плодовитая Гея Урану титанчиков – шесть мальчиков и шесть девочек, – и стали они, разбившись по парам, тоже порождать, не мешкая.
Так возникли: Солнце, Луна, Заря розоперстая… Не говоря уже о ветрах, океанидах и прочей ерунде вроде звёздочек.

Правда, быстро пресытившись суетой утомительной, поднялся Уран над всем сущим и стал оттуда править миром. А вот жена его, Гея, увы, не смогла пресытиться. И всё рожала как заведённая.

– Чьё это?! – громыхал Уран, разглядывая уродливых циклопчиков.
– Твоё! – уверяла мужа невинная жёнушка.
– А это?! – указывал он на сторуких гекатонхейров.
– И это. Как на духу... А ну-ка, деточки, обнимите скорей папочку!
И бежали сторукие обниматься. Да так, что Уран продохнуть не мог.
 
Отбиваясь от ласк тех навязчивых, мчал к себе правитель материи и до зари грохотал там раскатисто. Пока однажды не пришла ему гениальная идея, всякого папашу посещающая изредка.

– А забрала б ты с глаз долой этих деточек! – пророкотал Уран в то утро памятное. И отозвалась его супруга изумлённая:
– А куда ж мне забрать-то их, миленький?!
– Да всё равно! Хоть туда, откуда вылезли! – разразился Уран грозной бурею.
И вобрала в себя Гея титанчиков.
А вобрав, принялась их в своём чреве против папашки науськивать.


Крон
Прилежней всех науськивался младшенький, Кронушка. Среди своих – Хрон или Хронос-джуниор.
Жутко нравилось тому Хроносу, сидя на коленках матушки, внимать колыбельной песенке:
Папка мамку не любил,
Кровных деток истребил,
Ай, люли, люли, люли –
Серпом папку оскопи!
 
И вот однажды, до одури наслушавшись того проникновенного шлягера и раздобыв по случаю серп нержавеющий, взял Крон да и оскопил папашу единокровного.
После чего безжалостно низверг оскоплённого.
Подробности того инцидента греки умалчивают. Но вот схема: серп, оскопление, низвержение – прослеживается ими и впоследствии.
       
***
 
В итоге, взобравшись на пригретое папино местечко, стал отныне Хрон единовластным царём всего сущего.
– Нет нынче никакой веры деточкам! – вздыхал он частенько вечерами томными. – И куда только мир катится?

«Куда-куда… – ехидно посмеивался Тартар. – Знамо куда, чай образованные».

А жена Крона, Рея кроткая, покорно помалкивала в тряпочку. И помалкивая, рожала мужу богов исключительно. По сугубо гастрономической надобности. Был у Хрона такой пунктик. Страдал он вдобавок к паранойе божественной богоедством любительским и, в отличие от низвергнутого папаши, любил своих деток чуть прожаренными и пожирал их порой даже без соуса.
 
Выгода тут прослеживалась очевидная. С одной стороны, брюхо сытое, с другой – власть незыблема.
– Ну-у, – потирая ладони в предвкушении, вопрошал он жену свою кроткую. – Кого нынче родила мне, в смысле сготовила?
– Аида, – вздыхала Рея несчастная.
– Еврея, что ли?!
– Бога, Аидушку.
– Аппетитное имя. Подавай кровиночку!
И лопал Крон чад своих без угрызений совести.

«Боги, – часто повторял он, косясь на серп нержавеющий, – знаем мы этих богов изменчивых».


Зевс
А вот громовержец будущий, ввиду вышеописанных обстоятельств, родился на Крите, в мило обустроенной пещерке.
Пятеро его божественных братьев к тому времени давно уже переваривались в желудке у батюшки. А тут и новорождённого пригласили на трапезу.
 
Да только не стала Рея отдавать на съедение младшенького. Завернула она в пелёнку булыгу бесхозную и подсунула мужу муляж, приговаривая:
– Кушай, Хронушка, кушай, родненький! Свеженький, парной, только родила. Кличут Зевсиком.
 
И чавкнул Крон, не подавившись.
Ну а греки потом в честь Реи той сообразительной часть мачты назвали для повешения.
       
***
А спасённый младенчик рос себе в той пещерке спокойненько, вкушая медок и козу Амалфею посасывая, ни горя, ни нужды не ведая.
Воспитанием его занимались нимфы прелестные. Возмужанием – куреты мудрые.
И вырос божок, на радость мамке и назло папочке, смышлёным да всемогущим. 
А как возмужал, двинул отца низвергать – согласно традиции.

– Чтоб непременно возвратился к ужину! – кричала ему вдогонку Рея-матушка.
– Ладно... – бурчал подросток трудновоспитуемый. – Папку вот оскоплю и отужинаем...
 
В итоге и на сей раз не подкачал серп испытанный.
Рубанул им сынок по чреслам папеньку, попросил срыгнуть оскоплённого, и выскочили на свет боги непереваренные: Посейдон, Деметра, Гера с Гестией и Аид, вечно мрачненький.
 
Влажный климат папашиной утробы пошёл лишь на пользу богам отторгнутым. Детки нагуляли жирок, налились соком желудочным… Но тут против них неожиданно восстали дядюшки.

«Выскочки! – взревели титаны-родственники. – Молодо-зелено!»
Тоньше других и пронзительней вопил оскоплённый Хрон-батюшка.
Тут-то началась великая титаномахия, иными словами – мордобой божественный.
       
 ***
Нещадно били молодых богов могучие дядюшки. И если б не гора Олимп неприметная, неизвестно, чем бы дело кончилось.
 
Но вот закрепились боги на высотке той стратегической. Похватали молний, циклопами накованных. И послали сторуких гекатонхейров швырять во врагов те молнии. А сами сели вкушать нектар с амброзией.
Да так ожесточённо и доблестно, что не вынесли титаны подобной наглости и сошли дружно в Тартар посмеивающийся.
       
***
Однако этим противостояние не ограничилось.
За пленённых вдруг жутко разобиделась Гея-бабушка.
Выкрикнув в сердцах: «Одна голова – хорошо, а сто – лучше!», разродилась она стоглавым Тифончиком и, пропев: «Чудище ты моё ненаглядное, носовых платков на тебя не напасёшься!», на Олимп богов жечь его отправила.
 
Хорошо, Зевс громовержцем оказался да посшибал тому Тифону все его жуткие головы. Иначе быть бы молодым богам носовыми платочками.


Посейдон
А вот Посейдон, бог морей и земли колебатель, страдал, говорят, от собственного имени. Как только ни склоняли колебателя, как ни рифмовывали. И не только, кстати сказать, на Олимпе стратегическом.
 
Вот и нервничал бог. Вот и волновалось море.
Но чем сильнее бушевал Посейдон обидчивый, тем витиеватей воздавали ему молитвы рыбаки с матросами.

– Угомонись уже, Пося! – говорили олимпийцы колебателю. – Не гони волну. Ты же бог. Не будь мелочным!
Но не успокаивался Посейдон Хронович. И понять его мог разве что Инах, сын Океана и Тефиды, склочницы.
Но где тот Инах?.. Вечно странствует.
 
Словом, неприветлив и угрюм был бог-буревержец.
Но вот прибили его как-то волны к Наксосу, острову, и увидел он там Амфитриту танцующую, дочь Нерея, старца водного.
И так славно хороводы водила та девица, что воспылал к ней Посейдон любовными чувствами. И решив для себя: «Пока дева на Наксосе, надо действовать!», указал трезубцем на колесницу рессорную и предложил прокатиться красавице.
 
Да только прокатила колебателя та хороводица.
Сказав: «Я на минуточку», сбежала она к титану Атласу, что на могучих плечах своих небосвод удерживал.
И рассвирепел Посейдон обидчивый. Бросился всюду искать свою хороводницу. Да только зря океаны взбаламутил, бесследно пропала его зазнобушка.
 
И вот уж совсем было Посейдон опечалился, как подплыл к нему дельфин и спрашивает:
– Не Амфитриту ли ищете, колебатель? Коли так – могу проводить. За желание… Звездой хочу стать. Подсобите трезубчиком?!
– Да легко. Легче лёгкого! Хоть звездой, хоть созвездьем! – Посейдон дельфину ответствовал и так тронул трезубцем остроносого, что тот в два счёта на небеса отправился.
 
А Амфитрита как ни кричала своему милому Атласу, всё ж не смог титан небосвод выпустить.
И утащил Посейдон в пучину танцовщицу. Да там женой и сделал быстренько.
А она ему в отместку наследничка родила.

– Тритон?! – обрадовался папаша новоявленный. – Ух ты, имечко-то какое звучное. Не одному мне теперь рифмоваться, получается!
И дует с тех пор Тритон в раковину да бури накликает грозные.
Нравом, говорят, сынок в папашу выдался.


Аполлон
Ох и любвеобилен… Ох и могуч был Зевс сиятельный. Страдал и млел от него женский пол нещадно.
Ещё бы – тучегонитель, вершитель, громовержец!
 
Разумеется, жене его, Гере, доставалось. Романы, интрижки, не говоря уж о бесконечном флирте божественном.
Однако скандалы его не останавливали.

– Ну бог я, понимаешь? Бог! – втолковывал он жене своей ревностной. – Природа у меня такая!
А та всё гонялась за его пассиями.
Титаниду Латону, к примеру, так и вовсе на остров посреди океана выслала. Греки утверждают, будто Зевс в порядке обольщения перепелом ради той титаниды прикинулся.
 
Но и птичьи подробности не смягчили гнева Гериного. Крикнула дракону: «Фас!» – ревнивица и спустила на Латону Пифона стоглавого.
Загнал дракон титаниду несчастную на плавучий остров Делос, и родила она там близнецов божественных: Артемиду и Аполлона.
       
***
 
Очаровательным мальчишкой получился Аполлончик златокудренький. Любили, баловали его боги, родичи.
Гефест даже серебряный лук с золотыми стрелами мальцу выковал. А проказник схватил игрушку смертоносную, да и расстрелял из неё Пифона стоглавого.
А на могилке драконьей возвёл Дельфы священные.
       
***

Или вот ещё случай памятный.
Встретился как-то Аполлону Эрот пухлый, с колчаном стрел влюбляющих.
И рассмеялся Аполлон заливисто:
– Зачем тебе стрелковое оружие? Ну какой из тебя лучник, мелочь пузатая?
– А вот такой! – крикнул Аполлону Эрот обиженный и пронзил стрелой любви бога заносчивого. А стрелой нелюбви поразил Дафну, красавицу, дочь Пенея, божка местного.
И полюбил Аполлон Дафну юную. И не полюбила Дафна бога златокудрого.
 
– Стой! Куда бежишь, дурочка?! – кричал Аполлон нимфе возлюбленной. – Я ведь не абы кто, а сын Зевса! С намереньями!
Но бежала от него нимфа трепетная.
И гнался за ней Аполлон намеренный.
Тогда взмолилась дева Пенею старому: «Спрячь меня, замаскируй, папенька!» И обратил её отец в древо кряжистое.
 
Грубой корой покрылась Дафна несчастная. Ноги корнями в землю ушли, руки ветвями к солнцу потянулись…
Нарвал лаврушки с той Дафны Аполлон опечаленный и, украсив ею чело божественное, молвил пророчески: «На соления пойдёшь теперь, на консервацию!»
После чего укатил горевать к музам творческим. Любил бог с музами погоревать время от времени. А если вдруг музы заканчивались, бог и с юношами горевать не брезговал.
       
***
Был у него, к примеру, друг Кипарис, сын царя Кеоса. И так один олень тому Кипарису нравился, что, пристрелив его на охоте нечаянно, зашёлся нечастный в рыданиях:
– Покарай меня, Аполлон, по всей строгости!
Ну и превратил златокудрый бог Кипариса в древо хвойное.
Греки с тех пор исключительно возле могилок те кипарисы высаживают.      
       
***
Или вот ещё случай ботанический, уже с другим товарищем Аполлона, Гиацинтом, произошедший.

Метали они как-то с Гиацинтом тем диск бронзовый – древнегреческое народное развлечение «кто выше выбросит». И Аполлон, разумеется, выиграл.
Так рекордно метнул болванку тяжёлую, что, срикошетив, пробила она тому Гиацинту голову.
Так и ушёл тот с лужайки в царство Аидово.
А Аполлон зачерпнул крови тёпленькой и аленький цветочек из неё в горшке вырастил.
«Вот, – говорит, – друг мой возлюбленный, будешь отныне вечно жить… на подоконниках».
И забренчав на лире златострунной, к музам горевать укатил. Как водится.
   
    ***
Из-за той самой музыки, кстати, сатир Марсий шкуры-то своей однажды и лишился.
Нашёл козлоногий флейту серебряную, что Афина в лесу выронила, и возгордился чудесной находкою. Аполлона вызвал на музыкальное состязание.

– А ну-ка, поглядим, – хихикает, – чего ты супротив моей флейты сделаешь?!
Да тут же и проиграл по очкам то соревнование. В три аккорда спустил Аполлон шкуру с козлоногого.
Греки утверждают – на память. Уж больно она ему, говорят, понравилась.


Актеон и Артемида
А вот сестра Аполлона, Артемида, в Греции всегда считалась заядлой охотницей. За это античные греки любому кишки наизнанку вывернут.

Стыдлива, говорят, была Артемида, невинна. Никто из смертных красоты её девственной не видывал. Одному лишь Актеону улыбнулась фортунушка.
 
Пошёл как-то Актеон дичь пострелять с приятелями, да так медовухи настрелялся, что горшок от амфоры не отличал воочию. И решил с пьяных глаз в ближайшем гроте освежиться.
А в гроте том, по оказии, Артемида с нимфами купалась.

Увидел её похмельный мученик и аж заблеял от изумления:
– Ты, бэ-бэ, хто?! – спрашивает.
– А ты кто?! – зарделась Артемида стыдливая.
– Я? Я Ик-теон, сын А-аристея!
– Смертный, что ли?!
– Ну-у… в данный момент… почти… Дай водицы испить, милая, кем хочешь для тебя стану!
– И оленем?
– Да хоть выхухолью!
– Нет, – улыбнулась Актеону богиня-охотница, – истинный мужчина с рогами должен разгуливать!
И превратила Актеона в оленя статного.
 
Расцвели на голове его рога ветвистые. Зацокал Актеон копытами стройными. И молвила ему богиня-охотница:
– Беги же скорей, расскажи приятелям, что саму Артемиду видел, девственную!
И побежал олень-Актеон перед друзьями хвастаться.
 
Но не признали приятели собутыльника. Затравили псами гончими да на вертеле кусками зажарили.
– Эх, – сокрушались они, причмокивая, – жаль, нет с нами Актеона верного. Вот уж кто б по достоинству оценил оленятинку.
 
Так и погиб Актеон, сын Аристея.
Ну а из псов тех гончих боги созвездие по привычке сделали.


Аид и Персефона
Или вот, к примеру, Аид мрачный. Ну, казалось бы, уж такая персона важная, а от тёщи страдал, как последний смерд.
И всё потому, что прельстился юной племянницей своей, Персефоной, дочерью Деметры и громовержца сладострастного.
 
Бегала, говорят, та Персефона по лугам с подружками, рвала себе цветочки алые… А Аид подглядел, прельстился и к брату Зевсу стремглав кинулся.

– Отдай, – говорит, – мне Персефону по-братски. Прельстился – аж горю весь, будто в пламени!
А громовержец ему:
– Бери на здоровьице. Но только так, чтоб Деметра не пронюхала.

И помчался Аид взбудораженный к Гее-матушке с просьбой сердечною:
– Помогите, мамаша, пожалуйста, умыкнуть вашу внучку для сватанья!

И обрадовалась плодородная матушка:
– Наконец-то! Не дождусь уж, думала! Боялась, сынок-то в меня пошёл, в Гею!
И прорастила на радостях цветок красоты невиданной.
Рванула тот цветок Персефона нежная, да и провалилась в царство Аидово. Только Солнце-Гелиос её и видело.
 
Примчалась Деметра на крик дочери, а там лишь океаниды безмозглые – мычат, блеют, глазками хлопают.

И взмолилась тут Солнцу мать безутешная:
– Не видал ли ты дочь мою, о светлый Гелиос? Как сквозь землю она провалилася!
– Так сквозь землю и того… ухнула! – отвечал ей златоликий Гелиос.
И о сговоре братцев всё выложил.
 
Ох и разгневалась богиня на небожителей. Ох и закатила на Олимпе истерику. А затем, собрав туники нарядные, уволилась из богов без выходного пособия.
       
***
 
Замерла с её уходом жизнь во всей Греции – облетели деревья, травы
повысохли.
А Деметра устроилась у царя Элевсина, Келея, нянечкой и знай себе сынишку его Демофонта балует.
Натирает на ночь пряной амброзией да в горячую печь кладёт – подрумяниться.
 
Но не вышло суфле из Демофонта мелкого. Проснулась его истеричная маменька и весь процесс кулинарный испортила.

– Ах ты, дура! Дура набитая! – набросилась Деметра на бедную женщину. – Не видать теперь Демофонту бессмертия! Пропадёт, как и все, – сгинет пропадом!

Насилу эвлесийцы храмом её успокоили.
Впрочем, и он Деметру не особо умилостивил.
Оставалась земля бесплодной, богам жертвы на ней не курились.
 
Закручинился громовержец без курева и письмо Аиду отбил срочной молнией: «Брат Аидушка (зпт) смилуйся (тчк) Твоя тёща нас крайне третирует
(тчк) Ты б вернул Персефону склочнице (тчк) Хоть на лето (зпт)
хоть на каникулы (тчк)».

И ответил Аид брату всевластному: «Насовсем забирай (зпт) коли надобно (тчк)».

«Мы весь год это счастье не выдержим (тчк), – прилетела ответная молния. – Три сезона потерпим (зпт) не более (тчк)».
       
***
 
С этих пор у богов так и водится. Три сезона на Олимпе – дочь с матерью. А как возвращается к Аиду девица, мать грустнеет и зима наступает лютая.
Лишь Аиду в аду жарче жаркого – Персефона-то, говорят, в мамашу характером.


Афина
Какие только коленки Зевс не выкидывал. Однажды, к примеру, даже родил через голову. От Метиды, богини мудрости.
Греки о том часто метрикой хвастают.
 
Нагадали как-то Зевсу мойры древние, что Метида ему сынка родит – выродка. И взволновался тучегонитель мнительный. На ужин позвал богиню мудрости. «Приходите, – говорит, – Метида, любезная, разговор к вам важный имеется».
А сам взял да и съел на десерт богиню, с пирожным.
Да так запил её амброзией плотненько, что голова наутро чуть не треснула.
 
Призвал к себе Гефеста Зевс страдающий и застонал ему прямо на ухо:
– Ох и худо ж мне, Гефестушка, миленький! Голова вся аж гудит и раскалывается. Ты б помог мне, сынок, помог, родненький!

А Гефест, не поняв сложной метафоры, просто раскроил отцу голову надвое.
И выскочила из черепушки отцовской доченька – в полном армейском обмундировании: с копьём, щитом, в доспехах сверкающих.
 
Замотал тут родитель башкой раскроенной. Замычал: «Афи!.. Афи!..» – в изумлении. И назвали дочь Афиной-воительницей – богиней войны и мудрости. Войны – поскольку родилась по-походному, а мудрости – ибо грабли изобрела наступательные. Ну и ещё кое-что, по мелочи: флейту, трубу, горшок глиняный. Но грабли – главное. Из них вся мудрость-то и проистекла впоследствии.

А Гефест с той поры молотком врачевать всех принялся. Греки говорят – безотказно работает.
 
       ***
 А Афина в какой-то момент вдруг увлеклась рукодельем, вышивкой. Всяк могла – и крестом болгарским, и оверлоком обшивочным… Оттого вот и вызвала её однажды Арахна на состязание.
«Поглядим, – говорит, – кто из нас носки лучше штопает!»
А богиня ей: «Вот уж совсем вам не советую. Если что, я ведь и пришить могу намертво!»
Но Арахна её не послушала и ковры стала ткать с картинками. Да всё про богов, всё неприглядное. Вот и огрела её богиня челноком по темени.
 
Не перенесла того удара прядильщица и на шёлковой пряже повесилась.
А Афина из петельки её вынула, по щекам посиневшим отшлёпала и говорит: «Живи же, плети же, искусница!»
И превратила Арахну в паучиху мерзкую.

А сама за новой сбруей к Гефесту отправилась.
– Скуй, – говорит, – мне, братик, доспехи модные – с низким вырезом да высоким врезом. Расплачусь с тобой чистым золотом.
А Гефест ей:
– Не надо мне золота! Мне любви твоей будет достаточно!
Да как ринется с пылом на скромницу, да как овладеет её правой коленкой.

Пролилось с того колена семя божественное, и закричала Гея оплодотворённая:
– Да вы чего тут, ироды, делаете?! У меня же весь год овуляция!!!

Прокричала так богиня разгневанная и родила мальца Эрихтония.
«У-у-у, – засуетился сейчас же Гефест озадаченный, – я ж забыл совсем, у меня ж горны погашены да вулканы не прибраны!»
И как дунет куда-то в подштанниках, только Гея с Афиной его и видели.
А сиротку того, Эрихтония, Афина в одиночку взращивала. Как-никак колено единое.      


Гермес
А вот Гермеса небожители сызмальства величали посланцем божеским.
«Ух, посланец!» – часто выкрикивали. Ибо страдал тот Гермес клептоманией и тянул у богов что ни попадя.
То у Зевса свинтит божий скипетр. То трезубец умыкнёт у колебателя. Вот и возносили ему молитвы жулики греческие. Редкостным пройдохой у них бог Гермес числился.
 
У Аполлона, к примеру, ясноглазого стадо коров увёл ещё в младенческом возрасте.
Выбрался из люльки, стащил подгузники, и недосчитались в поголовье штук пятнадцати.
 
А потом увидел Гермес черепаху на камешке, смастерил из неё лиру звонкую и сидит себе тихонько потренькивает. Да к старику пристаёт прохожему:
– Старик, а старик, хочешь коровку молочную? Бери, мне не жалко, пожалуйста, – только не выдавай моего месторасположения...
 
Глянул старик на младенца испуганно. Принял молча корову молочную.
 А Гермес переоделся в обличье новое и снова к нему подсаживается:
– Старик, а старик, хочешь бычка крепкого? Бери, мне не жалко, пожалуйста, – только укажи, куда мальчонка с коровками направился.
 
Ну и взял обомлевший старик бычка в подарочек. И направление указал рукой трясущейся.
А карапуз, сказав: «Будешь знать, как на богов ябедничать!», превратил его в скалу гранитную. И дальше побежал баловаться.

Разделал в Пилосе двух коровок жертвенно, остальных завёл в пещеру укромную и домой примчал да в люльку плюхнулся.
Лежит себе мирно, агукает.
А мать Майя поёт ему песенку:
– Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краю,
Не то Аполлон придёт
И стрелой тебя убьёт.

– А пусть сперва докажет! – улыбается младенец в люлечке. – Презумпция невиновности во всех законах прописана!
 
И ворвался тут в грот Аполлон рассерженный.
– Верни коров, – кричит, – гнида мелкая! Не то сгною тебя в мрачном Тартаре!
 
А Гермес зачмокал грудь мамкину, затуманил глазёнки блаженные.
– Каких таких коров? – бормочет. – Не ведаю. У меня вон молочка – груди полные!
 
И схватил тогда Аполлон проказника, и к Зевсу поволок, к родителю.
– Глядите, папаша, каков выродок! Без году неделя, а уж стадами коровокрадствует!
 
Осерчал родитель на ворюгу мелкого. Да как громыхнёт громом и молнией: «Как породил, так и поражу негодника!!!»

А Гермес хлопнул невинными глазками, лиру достал из подгузника и забренчал так пленительно, что весь Олимп заслушался той музыкой.
Аполлон аж заскулил от зависти.

– Давай меняться? – говорит братику. – Ты мне – лиру, я тебе – лук серебряный...
– Это я и так всё украду у тебя запросто, – улыбается младенец богу златокудрому. – Ты мне лучше коровок оставь украденных.
 
На том по рукам и ударили. И играет с тех пор Аполлон на лире черепаховой. А посланец Гермес с коровками балуется.   
 
 
Афродита
Вегетативно, говорят, зародилась Афродита златовласая.
Как оскопил Хрон Урана-родителя, капнула в морскую пену ДНК отцовская, и вышла из неё богиня – пеннорождённая.
 
Увидали киприоты Афродиту выходящую и храм ей тут же пафосный отгрохали. А богиня взошла на Олимп стройными ножками и принялась оттуда любовь да ревность по земле рассеивать.
       
***
 
Полюбит, к примеру, какой мастер сотворённую им статую – и оживит её богиня добрая.
Вот, мол, вам, гражданин Пигмалион, жена в подарочек. Получите и распишитесь в личном пользовании.
 
А тех, кто пренебрёг дарами её бесценными, наказывала богиня суровая.
И вот пример.
Влюбилась как-то лесная нимфа Эхо в Нарцисса прекрасного, а тот взял да и отверг душевные порывы девицы.
– Отвяжись, – закричал, – надоедливая! По пятам за мной всюду бегаешь. Повторяешь слова, как дурочка!!

Разгневалась на Нарцисса богиня златовласая и огрела его наотмашь любовью пылкою.
Склонился к луже испить водицы юноша. И влюбился в своё отраженье без памяти.
– Кто ты, красавчик писаный? – у самого себя спрашивает. – Больно уж мне твой лик божественный нравится.
А сам не ест, не пьёт – всё ответа ждёт да в лужу смотрится.
Так и зачах на болоте том гнилостном, превратившись в цветочек беленький.
       
***
А вот из Адониса юного цветочек вышел аленький.
Как последняя девка, в того Адониса богиня втрескалась. Олимп ради него бросила, увлеклась охотой спортивною. За утками, за зайцами словно малахольная бегала. Но вот вспорол однажды Адониса кабан подстреленный, и истёк кровью чудный юноша.
 
Несёт его на руках Афродита ополоумевшая, а кровь из рваных ран в траву так и капает. И прорастают из тех капелек анемоны алые.
   
Увидал Зевс, как бедняжка по Адонису убивается, и упросил Аида на побывку отпускать любовника.
«Иначе совсем, – говорит, – баба тронется».
 
Вот и мечется с тех пор бледный покойничек. Полгода с Афродитой милуется, полгода у Аида отлёживается.
Впрочем, «златовласка» не скучает в его отсутствие. И Гефесту, супругу законному, от кого только не рожает деточек.
И от Ареса, и от Гермеса, и от Диониса, Адониса, Анхиса...
А Гефест смотрит на весь этот страх и ужас на примере Деймоса с Фобосом, да только головой покачивает.

– Эти-то уж совсем какие-то страшненькие!
А Афродита ему ласково:
– Иди куй, муженёк миленький! Иди куй!
И уходит бог-кузнец махать молотом.
А потом опять диву даётся по возвращении. Благо див всегда хватало в Древней Греции.
       
***
Но вот сплёл как-то Гефест сеть золочёную. Подвесил в спальне супружеской. И поймал в неё Ареса с Афродитою.

– А чего это вы тут делаете? – пойманных спрашивает.
– Да вот, лежим, – отвечает ему супруга бесстыжая, – от трудов божественных отдыхаем!
– В неглиже-то?!
– Да, в неглиже. Неглижим, отдыхаем!
 
И сказал тогда Гефест Афродите ветреной: «Хоть и прекрасна ты, жена моя любимая, да только сердце твоё слишком уж изменчиво!»
На что ответила ему пеннорождённая:
– Иди куй, муженёк! Иди куй, миленький!
 
 
Гефест
Сам же Гефест неликвидным ребёнком выдался.
Покрутила его в руках Гера-маменька.
– А где тут у нас помойка? – Зевса спрашивает.
– Зачем тебе?
– Да так, кое-что выбросить.
И скинула с Олимпа дефективного отпрыска.
 
Долго летел Гефест вверх тормашками – благо погода выдалась лётная. Много о мамке успел дум передумать. А как додумал, грохнулся в море синее, и подхватили его Эвринома с Фетидою, дочери Океана и Нерея, старца кроткого.
Подхватили да в лучезарный грот вынесли.
И вырос в том гроте младенец всем грекам на зависть – хромым, кособоким да в кузнечном деле искусным.
 
Дни и ночи махал он своим молотом. Машет, бьёт да о мамке всё думает.
И как придумал, выковал ей трон золотой, с каменьями, да отправил его на Олимп до востребования.

Подивилась Гера подарку невиданному.
– От кого?! – вопрошает.
А никто и не ведает.
«От анонимного, – говорят, – воздыхателя».

Ну и села в него Гера властная. И обвили царицу путы крепкие. И не нашлось на те путы ни ключа, ни слесаря.
Уж и бил их Зевс громом-молнией – колотил-колотил, да всё без толку.
 
Вызвал он тогда к себе Гермеса-посланника.
– Ты уж сыщи, – говорит, – мне того воздыхателя! Да не мешкай, царице не можется!
И примчали сандалии крылатые бога к двери Гефестовой кузницы.
 
Но послал кузнец Гермеса до матушки.
«Будет знать, – ревёт, – как детями расшвыриваться!!!»
 
Передал отцу сын то послание, и призвал к себе Зевс Диониса-пропойцу – бога водки, вина, алкоголиков.

– Перепьёшь кузнеца? – сына спрашивает.
– Перепью! – тот отцу ухмыляется.
А затем, взяв вакханок две дюжины, к брату в кузню на тройках отправился.
       
***
– Первый тост предлагаю за папеньку! – молвил Гефесту лужёный пропойца, до краёв наливая амброзии.
А потом: за сестёр, за племянников… Так споил брата-бога до обморока.
Погрузил в колесницу, сонного, и помчал на Олимп с песней звонкою.
 
Как узрел Зевс Гефеста сомлевшего, подлетел, да и грохнул раскатисто:
– Отпусти, твою мать, мать несчастную!!!
И не смог сын папашу ослушаться.
Извлёк мамку из трона отмычкою.
И обняла его царица, расплакалась.

– Где ж ты был, хромоножка пропащая? Мы же с папкой ужасно соскучились!
Ничего не сказал Гефест матушке. Только пить с тех пор стал не закусывая.
Так и ходит, то с кубком, то с молотом. Таким греки Гефеста описывают.
 
 
Гера
А вот Геру, богиню верховную, греки величают властной ревнивицей.
Ох и страдал, говорят, Зевс от её выходок. На какие только ухищрения не шёл, кем не прикидывался – и быком, и орлом, и лебедем.
Ничего не помогало эгидодержавному. Всюду слышал он глас повелительный: «Ты куда это, лебедь, намылился?! Куда хвост свой навострил, бычара поганая?!»

И кричал ей Зевс:
– На минуточку! Разгоню пару туч! Кину молнию!
Но неслось в ответ: «Перья выдеру! Хвост загну! Шкуру выверну!»
Громыхал небосвод. Содрогался Олимп от скандалов в семье небожителей.
 
Но сильней всех страдали любовницы. Будто гнид их ногтем Гера щёлкала. То дракона натравит стоглавого, то змеюку нашлёт ядовитую…
       
***
Так, однажды, спасая любимую, превратил Зевс юную Ио в коровище.
Но и тут Гера мужа унюхала.
– С кем ты?! – крикнула. – С этой безрогою?!
И отвисло у грешницы вымя. А у Зевса державного – челюсти.
 
В стойло Гера корову поставила. Приказала доить по-стахановски. А стеречь повелела стоглазому Аргусу.
Когда ж убил Гермес стража стоглазого, Гера овода на Ио направила.
 
Из страны в страну гнал тот овод скотину мычащую. Лишь в Египте бедняжка отмучилась – отелилась сыночком Эпафиком и обратно женщиной сделалась.


Фаэтон и Гелиос
Кстати, из-за сына того коровьего однажды вселенский конец едва не устроился.

Сказал как-то тот Эпаф Фаэтону, приятелю, что никакой тот не отпрыск Солнца-Гелиоса.
«Нагуляла тебя мамка! – посмеивается. – Не бывает от загара беременности!»

И разобиделся Фаэтон чувствительный. Кинулся мамку Клименту расспрашивать.

Отвечала ему невинная мамочка:
– Не мужик приласкал меня, а Сол-ныш-ко! Хочешь – сам спроси ясноликого!
 
И пошёл Фаэтон Солнце спрашивать. Отыскал его в храме сиятельном.
– Ты ль мой папенька? – бога спрашивает.
– Кто таков?! – тот в ответ настороженно.
– Фаэтон я, сын Клименты праведной.
А сиятельному «алименты» послышались.
Вот и дрогнул бог Гелиос лучиком…
Но затем, разъяснив ситуацию, не отрёкся от рыжего юноши и желание обещал его выполнить.

– Что? Любое?! – Фаэтон переспрашивает. – Тогда дай в колеснице проехаться. Клянусь Зевсом, не поцарапаю!
И уступил сыну лучезарный Гелиос.
Лишь сказал: «Не лихачь там, пожалуйста, не то оба в Тартаре сжаримся!»

Но ослушался Фаэтон отца ясноликого.
Впрыгнул он в колесницу огненную. Крикнул коням: «Но-о-о, залётные!» И помчал, дороги не разбирая, по небу.
 
Понесли его кони огнедышащие – то к звёздам взмывая, то к Земле камнем падая. И запылала Земля от той аномалии. Да так, что из живописного Парнаса шашлык сделался, а из моря Эгейского тройная уха сготовилась.
 
И взмолилась тогда Зевсу Гея пылающая:
– Защити, сынок! Спаси от катаклизма природного!
«Клизма!.. Клизма!..» – разнесла то воззвание Эхо юная. И проснулся громовержец в ужасе. И метнул в Фаэтона инстинктивно молнию.
 
Разлетелась от неё колесница вдребезги. Разбежались кони огнедышащие. А Фаэтон промелькнул кометой стремительной да в безымянную речку с шипением и плюхнулся.
 
И назвали греки фаэтоном коляску конную – всем последующим лихачам в назидание.
 


Дионис
Дионис же, олимпиец младшенький, уродился не богом, а выкидышем. И опять же из-за царицы-ревнивицы.
Как прознала Гера, что Семела, дочь Гармонии, от громовержца ждёт ребёночка, так и спросила ту ласково:
– От кого дитя? От быка или лебедя?
И зашамкала пассия губками.
А Гера ей:
– Прекращай-ка ты зоопарк тут устраивать! Пусть уж ходит, как богу положено!

И засела та мысль занозою. И принялась Семела громовержца просверливать:
– Хоть бы раз пришёл ко мне в виде божеском! Не быком, не орлом, а суженым!
 
И явился к ней Зевс в полной выправке… да, запнувшись о порог, молнию выронил.
И шарахнула тут шаровая молния.
Заметалась Семела в пожарище. А как выкинула дитё недоношенное, так и сгинула в языках пламени.
       
***

Подобрал Зевс плод преждевременный, да и вшил себе в бедро правое. «Тут пока, – говорит, – посиди, Дионис Бедросович».
И засел Дионис в ляжке папиной.
 
А как сделал Зевс себе сечение кесарево, вышел в свет Дионис новорождённый и к бутылке потянулся ручками.
– Ух, мордастенький! – отец-роженик ему улыбается. – Вижу, быть тебе богом вина, красномордому!
И наказал в Орхомен снести грудничка ненасытного – к тётке Ино на воспитании.
       
***
И вот отнёс Гермес Диониса в дом тётушки.
Но наслала злопамятная Гера на мужа той Ино горячку белую. И схватил топор Атмант обезумевший. Да как начал крушить всех и вся, невзирая на личности.
Хорошо, Ино с младшеньким со скалы скинулись, не то бы и их порубал безумец горячечный.
А так утонули себе абсолютно целёхонькими и божествами морскими сделались.
 
Дионис же с той поры регулярно стал к бутылке прикладываться – за что и получил прозвище Бахуса.
Греки говорят, детской травмы последствия.
Хотя нрава Бахус был развесёлого. Круглый год он гулял по всей Греции да задорные вакханалии устраивал.
 
Веселился с ним народ, разлагался морально. А Дионис лишь на бесчинства людские любуется да упорных трезвенников карает.

***
Не пожелали, к примеру, дочери царя Миния с ним в вакханалии участвовать, вот и крикнул им Дионис: «Мыши летучие!» И повисли девицы, крыльями хлопая.
До сих пор так, вниз головами, болтаются – в назидание всем девственницам несговорчивым.
       
***

Или вот ещё случай примечательный.
Схватили как-то Диониса разбойники – в рабство продать удумали. Но заструилось вдруг вино прям по палубе, и перепились матросы до чёртиков. Разглядела окосевшая команда в Дионисе льва разъярённого и за борт в полном составе скинулась.
       
***
Впрочем, не только кары раздавал Бахус праведный. Он и награждать умел великодушненько.
Например, виноделию обучил Икария гостеприимного. За что пьяные пастухи того Икария насмерть зарезали.
Вскричали: «Потравил ты нас, Икарий, бормотухою!» – и кишки хлебосольному выпустили.

Долго его потом Эригона с собакой Майрой разыскивала. А как нашла могилку отцовскую, так от горя над ней и повесилась.

И сделал Дионис из Икария Волопаса, всем известного, из Эригоны – Деву звёздную, а из шавки Майры Большого Пса вылепил. Да так в ночном небе всех и развесил созвездиями.
 
       ***
 
А вот царю Мидасу за пьянство его доблестное Дионис любое желание обещал выполнить.
– Золота хочу! – прогудел хмельной Мидас в бороду.
– Сколько? – деловитый Бахус полюбопытствовал.
– Всё, чего коснусь, хочу, чтоб превращалось в золото!
И исполнил Дионис то желание.
 
И стали тогда Мидаса все звать «касатиком», ибо всё, чего касался царь ненасытный, в червонное злато превращалось немедленно. От бутерброда до последней крошечки.
Так, от голодной смерти, едва и не помер богач сказочный.
Насилу Дионис отмыл в речке тот самородочек.

– Золотце ты моё ненаглядное! – оттирая, бог ему выговаривал. – Что ж ты всё ручищами хапаешь?! А вилкой и ножом тебя что, не учили пользоваться?!
До сих пор греки в той речке намывают золото.



Прометей
Добрым был титан Прометей, отзывчивым. За то и поплатился, собственно.
Сперва, пожалев богов, предал титанов-родичей. Затем, пожалев людишек, изменил богам олимпийским.
За что боги с титанами его окончательно прокляли. А первобытные людишки воспели яростно.

«Ты наш герой! – заголосили неандертальцы неистово. – Воспоём же тебя как следует!»
И ну на весь мир языками чесать о том, как титан добродетельный украл для них огонь божественный, да как из неандертальцев никчёмных их кроманьонцами сделал продвинутыми.

Вот через песни те и лишился Прометей здоровьица.
Как услыхал громовержец, что титан людишкам способствует, так и приказал его приковать к горам Кавказским. 
«Кол ему, – кричит, – вогнать по самые! Пусть повисит на Эльбрусе да подумает!»
И повис титан на цепях, к скале прикованный.
 
А людишки, добро помнящие, насочиняли про него новые песенки – о том, как висит на скале их герой доблестный да богов поносит самоотверженно. А ещё про изжаленную оводом корову Ио балладу выдумали. Дескать, приходила к Прометею скотинка мычащая, и он ей предсказал всё будущее – родится, мол, у той Ио сынок коровий, и пойдёт от него род величественный, и выйдет из того рода герой могучий, что освободит титана несчастного.
 
Услыхал о том громовержец неистовый и аж позеленел от ярости.
«Так он там что, – орёт, – на солнышке греется?! С моими тёлками любимыми заигрывает!»
И низверг Прометея на два века во мрак беспросветный.
А потом из мрака того жуткого вытащил и давай то лучами палить, то снегами студить мученика.
       
***
 
А людишки всё новые баллады выдумывают и горланят их вовсю по пьяной лавочке.
«Смеётся над Зевсом Прометей мужественный! Знает титан от Фемиды-матушки, когда и кто низвергнет эгидодержавного!»
 
Тут и вовсе у тучегонителя крыша съехала.
«Лети! – орёт он Гермесу-посланнику. – Одна сандалия тут, другая – там! Да скажи этому неугомонному, пусть заговорщиков выдаст немедленно, не то орла накормлю его печенью!»
 
Прилетел Гермес к Прометею висячему. И замотал башкой титан-мученик.
«Клянусь мрачным Тартаром – не ведаю, о чём поют эти людишки бешеные – чтоб их тот огонь уж спалил к чёртовой матери!.. Спички, каюсь, приносил им из жалости. Остальное – наветы всё, наговоры лживые!»
 
Но не поверил Зевс Прометею на слово и наслал на него орла ненасытного. Каждое утро прилетал стервятник прожорливый клевать печень геройскую. (Поскольку это единственный способный к регенерации орган внутренний.) Так что каждое утро было орлу тому новое пиршество.

        ***
А людишки меж тем вконец распоясались и пуще прежнего воспевают преступника.
«Ох, и силён! Ох, и крепок духом наш Прометей несломленный! Уж и орёл его печенью лакомится, а он лишь знай себе со скалы поплёвывает!»
 
Заблажил от тех баллад Прометей дурным голосом:
– Всё расскажу, – кричит. – Всех сдам тебе, Зевсушка! Не женись на Фетиде-предательнице – сыночка она родит тебе, выродка!
 
И смилостивился тогда тучегонитель отходчивый. Послал к Прометею Геракла с заданием – сразить орла кровожадного да кол из груди титановой вытащить.
И освободил Геракл Прометея истерзанного.

Освободил, а затем и спрашивает:
– Ну, куда теперь пойдёшь, титан поклёванный?
– В Тартар, – отвечает ему Прометей искренно. – Говорят, там людишек проклятых не водится...
– Не, – улыбается герой титану освобождённому. – Этих-то уж как вшей всюду понатыкано... А что касаемо Тартара, так за тебя в него Хирон сойдёт, я уж договорился заранее – рану ему отравленной стрелой организовал незаживающую.
 
Так и избавился Прометей от мук вечных.
А греки его печень до сих пор воспевают. Особенно после возлиянья чрезмерного.      


Пандора
Вольготно жилось людишкам с дарами Прометеевыми. Огонь согревал их жилища холодные, быки к посеву землю распахивали.
Раздражало такое положение Зевса всесильного.
«Это что ж, – говорит, – такое получается? Теперь и они, что ли, как боги, на всём готовеньком?!»

И удумал громовержец бедствия с невзгодами наслать на человечество.
Раздобыл золочёный ларец по случаю. Начинил его пороками да бактериями разными и говорит Гефесту-мастеру:
– А сваляй-ка, сынок, мне бабу крепкую. Да такую, чтоб люди ахнули!
– Хорошо, – отвечает кузнец батюшке. – Глина есть, вода есть – сработаем!
И свалял Зевсу бабу ладную.
 
Афродита одарила её красой невиданной, Афина начинила деву мудростью, и назвали Пандорой новоявленную – что «подарочком» с древнегреческого переводится. Дескать, «от всех по дару» получила та девица.
       
***
 
И влюбился в тот «подарок» Эпиметей, брат Прометея-мученика. Да так влюбился, что замуж за себя потребовал.
– Пойдёшь за меня? – Пандору спрашивает.
А та ему:
– Как не пойти за красавца эдакого?! Правда, у меня из приданного лишь ларец один, громовержцем выписанный.
И побледнел от тех слов женишок новоявленный.

– Не открывай, – шепчет. – А лучше вообще выброси! Мне мой братец Прометей сказывал: ничего хорошего не ждать от тучегонителя!
– Так я ж одним глазком! Всего на секундочку!
– Ни-ни! – замахал Эпиметей на невестушку.
– А если в темноте и захлопнуть быстренько?
– Нет! Нельзя категорически!

Как услышала Пандора «нельзя» окончательное, так на ящике том и зациклилась. Всё ходит вокруг него, рассматривает, ногти грызёт в исступлении. То потрясёт золотую кубышечку, то по крышке постучит пальчиком. А потом опять к мужу возвращается и пластинку заводит заезженную.

– А если я булавкой и глянуть в щёлочку?.. Или приподнять на миллиметр с краешка?!
И кричал ей муж: «Я ж сказал: НЕЛЬЗЯ!»
– Что, совсем нельзя?!
– Да! Совсем! Лучше выкинуть!
– Вот и выкинь!!! – в сердцах Пандора ему крикнула. Да и откинула с ящичка крышечку.

И рванулись в мир пороки и бедствия. Лишь надежда осталась на донышке. Стали люди хворать, чахнуть, стариться, истреблять друг дружку по-всякому. Словом, из первобытных да недоразвитых – в современное шагнули общество.
 

               

Часть вторая
Смертные и не очень

 
Данаиды
А у Эпафа, сына коровьего, внучата, говорят, были очень уж плодовитые. Внук Данай породил полсотни девочек, а его брат Египет полсотни пацанов себе выстругал.
Вот и решили те сыны Египетские с кузинами официально сблизиться.

– Нас пятьдесят, – говорят. – Вас пятьдесят… Давайте поженимся!
– А нам жениться не велит папенька! – отвечают египтянам скромные девицы.
– Ах, ну раз так… – вздыхают на то молодцы. – Тогда ладно, сэкономим на подарочках...
И, взявши мечи с копьями, войной на Даная двинули.
 
Хорошо, запасливый Данай кораблик на такой случай имел, пятидесятивёсельный.
Побросал он в тот кораблик пожитки нехитрые, да и уплыл с дочками в Аргос солнечный. Так что египтяне им лишь платочками помахали с берега.

Помахали да призадумались: «Нас пятьдесят. Их пятьдесят. Арифметически всё сходится».
И, построив корабли быстрые, за невестами следом ринулись.
 
А как прибыли в Аргос солнечный да разбили там царька местного, снова завели свои речи призывные: «Нас пятьдесят. Вас пятьдесят. Давайте поженимся!»
И согласился на сей раз Данай несговорчивый.

– Ну, действительно, – говорит. – Раз вас пятьдесят и дочек у меня столько же – тогда, конечно, благословляю по-отечески!
Говорит, а сам с дочурками всё перемигивается.

Ну а перемигнувшись, свадьбу справили. Пятьдесят бочек вина на торжестве выпили. Пятьдесят быков зажарили. Пятьдесят баранов зарезали...
 
А наутро пересчитали – не пятьдесят, а лишь сорок девять получилось трупиков!.. Сорок девять женихов Данаиды той ночью по папиной указке прикончили.
А Линкея прекрасного Гипермнестра взяла да и отпустила живёхоньким.
«Люб он мне, – говорит, – пока хочу его тёпленьким чувствовать!»
 
И осерчал на дочку строгий папенька. Казнить велел строптивую ослушницу. Но вступилась за Гипермнестру Афродита златовласая:
– Не зарезала, – говорит, – значит, любит истинно! А недорезанный пусть теперь на спасительнице женится.
 
И женился Линкей на Гипермнестре влюбчивой. Да так удачно, что Геракл произошёл из их рода впоследствии.
 
А радостный Данай на поминках египетских Олимпийские игры устроить выдумал и вместо медалей дочерей своих повручал всем победителям.
       
***
Да только не простили боги мужегубства коварного и обрекли Данаид на муки вечные.
Льют теперь, бедняжки, у Аида воду вёдрами. Льют-льют, а кувшин тот дырявый, оказывается.



Сизиф
Коварен и хитёр был Сизиф, царь Коринфский. Не было ему в изворотливости равных. Самого бога смерти Таната сумел обвести вокруг пальчика.
 
Как явился за ним посланник Аида мрачного, бросился к нему Сизиф с объятьями:
– Ну наконец-то! А то всё думаю: почему Танат ко мне не заглядывает?!
– Так ты ждал меня?! – удивился бог такому радушию.
А Сизиф:
– Да, конечно же!.. Конечно!.. Ну, рассказывайте, как оно – души-то забирать грешные?
– Работа как работа, – потупился бог необщительный.
А Сизиф на то:
– Но они же, небось, изворачиваются? Как вы их тогда? Чем заковываете?
– Оковы на сей случай имеются.

И всплеснул тут царь холёными ручками:
– Ах, какая прелесть! Оковы! Оковушки!.. А вы их, извиняюсь, не захватили случаем? Страсть как подержать в руках хочется.
И протянул гость хозяину оковы крепкие… И заключил в те оковы Сизиф Таната доверчивого.

        ***
Нарушился во всём мире ход вещей обыденный. Перестали люди отдавать Аиду души грешные. И послал Зевс Ареса на задание.
Освободил могучий Арес Таната пленённого, а тот уж – всю душу выбил из Сизифа. С удовольствием.
 
       ***

Но и в царстве теней сумела та душонка вывернуться.
Перед смертью шепнул Сизиф жёнушке, чтоб похорон по нему не устраивала, и заждались Аид с Персефоной подарочков.

– Непорядочно это, – ворчал Аид обиженно. – Не по-людски как-то, да и не по-божески.
– Так то ж жена моя, дура, запамятовала, – отвечал Аиду Сизиф изворотливый. – Ты б отпустил меня на сутки, Аидушка? А я б уж завалил тебя потом презентами…
 
И отпустил Аид Сизифа за подарками.
Однако не вернулся аферист в царство мёртвое. Живёт себе во дворце, поплёвывая, да роскошные пиры закатывает.

Лишь через десять лет Аид внезапно опомнился.
– Секундочку! – говорит. – А Сизиф-то куда делся с презентами?!
И почесав в затылке божеском, снова снарядил за ним Таната хмурого.
 
Только не стал на сей раз Танат с Сизифом разговаривать – с ходу выбил из хитреца его душу подлую.

– Вот ты пожалел нам тогда подарочков, – улыбнулся Аид Сизифу эфирному. – А мы к тебе со всем сердцем, с радушием... Смотри, какую булыгу подготовили… А ну-ка закати её вон на ту гору покатую... Закатишь – снова в миру окажешься!
 
И схватил тут Сизиф валун каменный, и покатил его на гору высокую… Но вот вырвалась из рук булыга неподъёмная и с грохотом вниз рухнула.
 
Так из века в век и продолжает скатываться. Мат, говорят, над той горой стоит – отборнейший.
   


Тантал
А вот Тантал, сын громовержца верховного, баловнем богов у греков считается.
Всё, говорят, имел правитель Сипил богатейший, ни в чём себе не отказывал. Сами олимпийцы в его чертоги кутить хаживали. Да и к себе, на Олимп, порой пропуск выписывали.
Даже в олимпийском комитете Тантал пару раз сиживал. Оттого и возомнил себя ровней богам, видимо.
 
Сперва амброзию с Олимпа начал таскать по-тихому. А потом, обнаглев, стал на пирушках её вкушать уже в открытую.

Но и тогда не переставал эгидодержавный любить баловня.
– Ух и люблю ж тебя, сынок! – признавался в порыве нежности. – А за что – и сам не ведаю. Но готов любое желание твоё выполнить.
– Так не имею я, папаша, желаний-то! – улыбался в ответ Зевсу баловень. – Всё у меня есть. Как бог, амброзию кушаю.

Хмурился от тех слов Зевс величественный, но ничего не отвечал любимому отпрыску.

А тут вдруг золотую собаку у громовержца свистнули. Оставил он её на Крите – стеречь святилище, а жадный царь Пандарей украл того пёсика и Танталу уступил за мешок золота.

Послал тогда Зевс к Танталу Гермеса – посланником. Не видал ли, мол, золотую собаку, случаем?

Но вытаращился на посланца Тантал в изумлении: «Собаку?! Золотую?! Клянусь Зевсом, не видывал!»
– Ты б не разбрасывался такими клятвами, – посоветовал ему Гермес по-дружески. – Мы ведь, боги, того… всезнающие.
– Да разрази Зевса гром, если лгу тебе! – закричал тут Тантал запальчиво.
И вернулся Гермес ни с чем к тучегонителю.

– Не видал, – говорит, – Тантал твоего пёсика. Тобой божится, милый батенька.
И опять смолчал отец отходчивый. Лишь о чём-то своём задумался.
       
***

А Тантал, почуяв полную безнаказанность, решил проучить богов всезнающих. Пригласил на пир олимпийцев, приходите, мол, отведайте блюда изысканные… А сам убил Пелопса, сына своего родненького, да с приправами зажарил того на вертеле. Дескать, вот вам, всезнайки-вершители, – родственничка своего нате-ка, выкусите!
 
Однако не стали боги кушать Пелопса жареного.
– Благодарствуем, – говорят, – сегодня четверг – день рыбный!
Лишь Деметра, пропажей дочери опечаленная, кусок с тарелки механически хапнула.
 
Закричали ей боги: «Плюй косточку!» Но уж проглотила Деметра плечико. И хоть сняли боги Пелопса с вертела – пришлось вставлять ему плечо искусственное.
Из слоновой кости Гефест протез инвалиду вырезал.
 
А Тантала позвал к себе Аид неприветливый.
– Идём, – говорит, – у меня муки для тебя простаивают…
И приговорили боги того баловня вечный голод и жажду испытывать.
 
Поставили его по горло в озеро. Над головой спелые фрукты развесили. Но лишь потянет к ним руки жаждущий, лишь испить склонит Тантал голову, как утекает вода, исчезают плоды и скала нависает над мучеником.
В этот раз, говорят, Аид расстарался особенно.



Пелопс
Невезуч был сын Тантала, Пелопс. Не в отца пошёл, не в баловня.
Сперва его отец зажарил на вертеле. Затем безутешная Деметра плечико слопала. А как пришло время богатейшей Сипилой царствовать, так явился вдруг царь троянский и отнял власть у Пелопса силою.
Пришлось на юга податься горемычному.
 
И вот причалил он к ближайшему полуострову. Назвал его в честь себя – Пелопоннесом – из скромности. И решил на нём начать жизнь новую.
 
А на полуострове том Писа стояли древние.
Величественна, богата была та Писа белокаменная. И правил ею царь Эномай с дочкой – Гипподамией.
И такой сногсшибательной красавицей была та доченька, что вся Писа её желала незамедлительно. Весь Пелопоннес, и вся Писа включительно.
Возжелал и Пелопс роскошную девицу.
 
Но не торопился царь Эномай со свадьбою. Предсказал ему как-то оракул заезжий, что от руки зятя царь окочурится, вот и не желал Эномай свадьбы дочери.
А Писа вся, наоборот, страстно желали ту Гипподамию. И даже в очередь на неё записывалась.
Ну, и инвалид записался в ту очередь.

И объявил тогда Эномай женихам многочисленным: «Кто обскачет меня на колеснице в состязании, того зятем и сделаю! А проигравшего головы лишу за ненадобностью!»

И начались гонки смертельные.
Многими головами Эномай дворцовые ворота декорировал.
Но вот подошла очередь Пелопса невезучего, и залюбовался Эномай его черепом.

– Как, говоришь, звать тебя?.. Пелопс?.. Ну и прелестненько… Поутру и поскачем с божьей помощью… Да ты не бойся, фору получишь щедрую. А уж как нагоню – так, пожалуй, шкатулкой сделаю.

Но не из робкого десятка оказался Пелопс с протезным плечиком. Не испугался он речей устрашающих. И помолившись богам как следует, к возничему Эномая, Митрилу, направился.

– Митрил, а Митрил, – подходя, улыбается, – не вставляй-ка ты шпингалет в ось колесничную. А я тебе за это полцарства выпишу.
И сторговались Пелопс и Митрил предприимчивые.

А поутру вскочил герой в колесницу быструю и помчал проворней ветра северного.
Царь же за ним как в погоню кинулся, так и разбился к чёртовой матери.
В результате на оркестре неплохо сэкономили. В том смысле, что свадьбу вместе с похоронами справили.

А как явился возница к Пелопсу за обещанным, царь Митрила в пропасть столкнул аккуратненько.
«Смотри, – говорит, – какой отсюда вид открывается!..»
И в спинку его – двумя ручками.
 
Но оказался тот Митрил сыном Гермеса-посланника и проклял в падении Пелопса коварного. До десятого колена включительно.
До сих пор, говорят, его потомки ножами режутся.
А Пелопс великим царём Писы в истории значится.



Европа и Кадм
Немного развлечений знали греки античные. А уж гречанки – в разы меньше ихнего. Цветы собирать да хороводы водить – вот и вся их отрада нехитрая.
 
За тем занятием и застал Зевс Европу юную. Застал да в златорогого быка перекинулся. (Любил громовержец время от времени хвостом помахать перед дамами.)
Вот и опустился бычком к ногам красавицы.
И давай к той Европе ластиться. То венок сожрёт, то рукав лизнёт, то бочок забодает пухленький.

Рассмеялась тут дева задорная, оседлала бычка играючи. А тот вдруг вскочил на копыта резвенько и с утёса отвесного бросился.
Да так, не останавливаясь, и доплыл до Крита саженками.

А как вышел на сушу твёрдую – в жёны взял Европу сомлевшую.
И родила она ему трёх деточек – Радаманта, Сарпедона и Миноса лютого.

Когда же подался Зевс на другие пастбища, Европа за критского царя, Астерия, замуж выскочила. И стали с той поры бычьи отпрыски считаться сыновьями царскими.

        ***
А Агенор, отец Европы, обездоленный, послал сынов пропавшую дочку разыскивать.
И оправились Фойникс, Киликс и Кадм, младшенький, бродить по дорожкам нехоженым.

Но вот надоело братьям по дорожкам хаживать, оставили они младшего, Кадма, сестрицу разыскивать, а сами царства себе основали великие – Финикию и Киликию соответственно.

Ходит Кадм младшенький по болотам топким, кричит «ау» Европе утерянной, вдруг видит – Дельфы перед ним священные.

Заходит и спрашивает там местного оракула:
– Где мне царство основать собственное? А то брожу день за днём как неприкаянный, а братцы мои уж давно на царствах посиживают.

И ответил ему оракул прорицающий:
– Корова тебе укажет место подходящее!
И основал Кадм царство собственное, где промычало встреченное им парнокопытное.
 
Сложил из камней алтарь ладненький, разложил на нём всякую закуску-выпивку и слуг послал за студёной водицею.
 
Но не вернулись к нему слуги верные. Исполинский змей растерзал их, словно птенчиков. Пришлось убивать Кадму то пресмыкающееся.

Однако не успел он своей победе возрадоваться, как явилась к нему Афина и молвила: «Чем любоваться змеем поверженным, смотри, как бы самому гадом не сделаться!»
 
Почесал в затылке Кадм ошарашенный, а богиня уж велит ему – зубы рвать у змея мёртвого да сеять их в землю распаханную.
 
Делать нечего, подчинился Кадм богине-воительнице – вырвал да посеял зубы аспида.
И пошли из них расти воины латные. А взойдя, жестоко убивать друг дружку начали.
Пятеро же оставшихся поклялись Кадму в вечной верности и великие Фивы для него отстроили.
       
***
 
Зажил в тех Фивах Кадм припеваючи. Даже алфавит от безделья выдумал. А потом женился на дочери Афродиты Гармонии и детишек порождать принялся.
 
Но вот посыпались на Кадма с Гармонией беды и горести – то их дочь Семела сгорит на алькове пылающем, то дочь Ино с дитём со скалы скинется, а то и Актеона, внучка любимого, сожрут голодные собутыльники.

И сказал тогда Кадм Гармонии: «Чем так страдать, лучше уж и вправду змеем сделаться!»
И сказав это, обернулся вдруг скользким аспидом. А Гармония у его ног тут же гадюкой скрючилась.
И уползли гад с гадюкой в далёкую Иллирию. Да там, по словам греков, скалами сделались.
А геологи отыскали в тех скалах элемент химический и в честь Кадма назвали его «кадмием».
Теперь вот батарейки из царя Фив делают.



Зет, Амфион и Ниоба плодовитая
А ещё в семивратных Фивах жила Антиопа-скромница. Жила себе жизнью праведной, пока не родила от Зевса двух мальчиков.

Испугалась Антиопа гнева отцовского, сложила мальцов в лукошко плетёное и в горы бандеролькой отправила. Вот, мол, вам, громовержец, подарочек. Умел соблазнять, будешь и нянчиться!

Но не стал тучегонитель возиться с малышами. Пробасил «ути-пути» раскатисто и подкинул их пастушку местному.
 
И выросли у пастуха те братья красавцами. Зет охотником стал, Амфион кифаристом сделался.
А Антиопа тем временем у царя Лика в темнице чалилась.
Жесток был правитель Фив семивратных. Страшнее лишь Дирка была, его жёнушка.
       
***

Но вот вспомнилась как-то Зевсу Антиопа за завтраком, и скинул он оковы с бедной женщины.
Подалась та в бега – к пастушку в хижину. А Дирка злая о том проведала и явилась к близнецам с прошением.

– Слыхала, у вас беглянка здесь прячется – так вы уж разорвите её быками, пожалуйста!

И привязали сыновья к быкам мать их за ногу.
Да тут, на оказию, пастух вернулся с пастбища. И как закричит:
– Вы же мать вашу на части рвёте! Отвяжите мать, вашу мать!
И отвязали братья Антиопу-матушку.

А на вакантное место злую Дирку пристроили.
После чего пошли в Фивы великие да революционный переворот там устроили. Свергли с престола царя-батюшку и сами стали править семивратными.
Зет на дочери Пандарея Аэдоне женился, а Амфион к дочке Тантала Ниобе посватался.

И родила ему Ниоба плодовитая семь пацанов и семь девочек.

   ***
Несказанно гордилась Ниоба своими детишками.
«Счастье себе родила!» – говорила она завистницам.
А когда те Латоне несли жертвы щедрые, потешалась над ними безжалостно:
– Что ж вы у старухи-то благословения клянчите? Лучше сами себе, как я, рожайте деточек!
 
Услыхала Латона те речи надменные и призвала к себе Аполлона с Артемидою:
– Что ж это делается, деточки родные? Смертные мать вашу поносят по-всякому, а вы будто амброзии в рот набравши?!

И разобиделись за мамку близнецы божественные.
Взяли луки серебряные, стрелы острые да полетели мстить Ниобе заносчивой.


Не промахнулся Аполлон ясноглазый, словно зайцев сыновей Ниобы расстреливая. А Амфион как увидел тела сынов поверженных, так рядышком с ними мечом и зарезался.

Закричала тут Ниоба в неистовстве:
– Всё равно я тебя, Латона, обставила! Даже сейчас у меня больше деточек!

И рассмеялась тем речам Артемида-охотница. Подняла она свой лук серебряный и перестреляла из него оставшихся девочек.

Оцепенела тогда от горя Ниоба надменная. Застыла над телами детей своих, словно статуя. А ветер подхватил её, окаменевшую, да перенёс на Сипилу высокую. Там и поныне стоит – льёт слёзы горькие.   
      


Диоскуры
А у царя Спарты Тиндарея, поговаривают, жена Леда была ужасно верная. Вот и родила ему четырёх деточек: Елену Прекрасную и Полидевка – от тучегонителя и Клитемнестру с Кастором – от мужа непосредственно.
 
Так и росли братья дружные – Кастор смертный, Полидевк бессмертный. А чтоб не вдаваться в родословную путаницу, в семье обоих считали «Зевсовыми отроками», то бишь, по-древнегречески, Диоскурами.

И выросли те отроки, как водится, великими героями. Кастор ловко управлялся с упряжью. Полидевку в кулацкой драке равных не было. А в лучших друзьях у них кузены числились – царя Афарея любимые отпрыски. В семье их для удобства Афареями звали.

Ликей – глазастенький, Идас – рукастенький… Так что подвиги Афареи с Диоскурами творили парами. Что ни резня, грабёж иль убийство кровавое, все знают – братья сработали.
 
А вот однажды разругались меж собой кузены дружные. Украли из Аркадии стадо бычков тучных, да не смогли их поделить поровну.
– На четверых не делится! – заявил подельникам Идас грамотный. – Предлагаю четвертушку быка на скорость выкушать. Кто первым управится, тот и забирает бычков краденых.

И согласились с Идасом братья двоюродные.
А Идас взял да умял в два глотка свою четвертушечку. А за ней проглотил и долю братика – так что остались Диоскуры без стада бычьего.

– Обдурили нас кузены подлые! – молвил брат Полидевку хмурому. – Отомстим же обидчикам сторицей!
И перекрали Диоскуры бычков тех украденных, а заодно и коровёнок – то бишь невест Афареев – похитили.
 
Офонарели Афареи от невиданной наглости, поутру ни невест, ни стада не обнаруживши. И бросились Диоксуров преследовать.

А Кастор, приметив погоню издали, предложил Полидевку в дупле спрятаться.
– Постреляем, – говорит, – Афареев из дупла, как кроликов!
И спрятались Диоскуры в старом дереве.

А зоркий Ленкей их в том укрытии высмотрел и упросил Идаса метнуть копьё в то дерево.
– В дупле, – говорит, – наши кукушата прячутся!

Вот и пригвоздил Идас как жука Кастора смертного.
А взбешённый Полидевк, из укрытия выскочив и с ходу зарубив Линкея зоркого, с Идасом затеял сражение.

Хорошо, громовержец разнял воюющих, иначе ещё одно убийство случилось бы.
А так лишь испепелил Зевс Идаса молнией и сказал Полидевку: «Бес-смы-сли-ца! Ты ж бессмертный, сынок. Зачем сражаешься?!»

И ответил отцу Полидевк опечаленный:
– Не в радость мне без брата бессмертие! Не желаю я жизни без любимого Кастора!

Вот и мечутся теперь Диоскуры меж царствами. День на Олимпе амброзию пьянствуют, а назавтра – мёртвыми у Аида валяются.



Афинские истории
История первая. Отцы-основатели
Стольный град, Афины белокаменные, основал, как известно, Кекроп хвостатый – получеловек-полузмей, порождение Геи-матушки.
Когда ж заспорили Посейдон с Афиной, кому иметь власть над новым городом, Кекроп Афину выбрал властвовать, поскольку та тендер выиграла – оливу прорастила сочную, а Посейдон лишь источник солёный вырубил.

– Для солений у нас вон, море полное! – молвил на то Кекроп хозяйственный. – А вот с оливами порой туговато приходится.
И тут же нарёк городишко Афинами. И даже Акрополь возвёл в нём, со святилищем. А дочурок пристроил в нём жрицами.

Преемником же своим Кекроп назвал Эрихтония, того самого, что с коленки стёк в Гею-матушку.

Кстати, и его Гея породила с хвостиком. А Афина уложила уродца в корзиночку да велела дочерям Кекропа с ним нянчиться: «Только не поднимайте, – говорит, – крышечку, иначе крышка вам обеспечена!»
 
Но ослушались богиню любопытные нянечки. И только та гору перенести отбыла, как сняли они крышку с той корзиночки и, потрясённые, со скалы сбросились.

А Афина, узнав ту весть сногсшибательную, тут же гору от изумления выронила. И стоит теперь глыба бесхозная, где ворона её ошарашила той новостью.
 
А Эрихтоний тот, что из корзиночки, долго ещё правил славными Афинами, пока не отдал власть Эрехтею, своему приемнику.
       
А когда на долю того Эрехтея выпало затяжную войну вести с Эвлесином и Фракией, поехал Эрехтей в Дельфы, к оракулу – расспросить, как ему с врагами справиться.

– Зарежь дочку! – говорит ему дельфийская пифия.
– А какую? – Эрехтей любопытствует.
– Да любую – богам фиолетово!
 
С тем и вернулся царь в Афины славные.
Передал домочадцам слова пифии. А затем притихших деток и спрашивает:
– Ну что, дорогуши, добровольцы имеются?
И вышла тут вперёд дочка Хтония.

– Да я, – говорит, – за Родину, за Афины родимые не только сама взойду на тот жертвенник, но и горло себе перехвачу острым ножиком!
– Не надо себе ничего перехватывать, – успокаивает её отец заботливый. – Сами обо всём позаботимся.
 
И как умилостивил богов кровушкой Хтонии, так сразу же и сразил фракийского царя Иммарада, с божьей помощью.

Но вот узнал про смерть отца Эвмолп, сын того Иммарада сражённого, и в коленки Посейдону бухнулся:
– Отомсти, – кричит, – Эрехтею за батюшку! А я тебе за то поднесу бусы из ракушек.
– Бусы?! – Посейдон обрадовался.
И примчал на колеснице воинской, и прибил трезубцем Эрехтея афинского. А заодно и всю семью его порешил по такому случаю.
Лишь дочь Креусу оставил нетронутой.

– И сама, – говорит, – скоро повесится, с таким-то благозвучным имечком.
       
***
И всё же не прервался род Эрехтея невезучего. За год до разыгравшейся трагедии выкрал бог Борей дочь Эрихтея Орифию – и родила она ему близняшек с крыльями, Зетом и Калаидом названных.
Так и сохранился царский род основателей.
Стали те братья героями известными и много всяческих подвигов натворили впоследствии.



История вторая. Кефал и Прокрида верная
Проживал некогда в Афинах охотник Кефал – полубог, разумеется. Сын Гермеса и Херсы, дочки Кекропа хвостатого.

Проживал, надо сказать, себе без горестей, и даже женился на Прокриде-красавице.
А однажды приглянулся богине зари розоперстой, и похитила его Эос утренняя.

– Люб ты мне, – говорит, – хочу детишек от тебя иметь розоперстых.
Но ответил ей Кефал сознательный: «Извините, но я Прокриду люблю, гражданочка».

И раскричалась на него Эос отвергнутая:
– Меня! Розоперстую! Променял на девку гулящую?!
– И вовсе она не гулящая, – заступился Кефал за суженую.
Но ещё пуще разошлась розоперстая:
– Ах, не гулящая! Так вот тебе, бери другое обличье, иди и проверь, какая она тебе жена верная!
 
Вернулся Кефал в Афины в другом обличье. Пришёл к Прокриде горюющей. И говорит:
– Не кисни, вдовушка. Выходи за меня, пока не состарилась.

Рассердилась на незнакомца Прокрида вдовая:
– Вот так? – кричит. – Без подарочков?! С бухты-барахты жениться пожалуйте?!

Ну и поднёс ей двуличный Кефал побрякушек древнегреческих.
И ответила ему Прокрида горюющая:
– Вообще-то, нынче я по мужу в трауре. Но коль ты, настырный, так упорно настаиваешь, то можем и вместе погоревать… по-быстренькому.

– Ах ты ж, гулящая!!! – сорвал с себя Кефал обличье ложное. – Вот, значит, как ты мне хранишь обет верности?!

И убежала в лес Прокрида пристыженная. Да там подружкой богини Артемиды сделалась.
Стала с ней зайцев стрелять, в гротах нежиться. За что и получила от Артемиды копьё самонаводящееся и пса Лайлапа верного.

А Кефал дулся, дулся пару месяцев. Да так и сдулся без жёнушки.
Прибежал в лес, отыскал ненаглядную: «Возвращайся, – говорит, назад, Прокридушка!»

И простила жена мужа двуличного. Даже собаку с копьём ему в пользование выдала.

        ***
И вот гуляет Кефал по лесу, разит копьём зверюшек для пропитания и песенку напевает вполголоса:
– Ах, прохлада ты, прохлада,
Приходи ко мне, услада.
Охлади во мне огонь
Да за душу меня тронь.

Услыхал прохожий афинянин ту песенку складную и к Прокриде с докладом кинулся: «А муженёк-то твой нимфу Прохладу зазывает, подманивает!»
 
И бросилась в лес Прокрида встревоженная.
Прибежала, в кустиках спряталась. А горе-поэт идёт, в ус не дует да беспечно распевает свою песенку:
– Ах, прохлада ты, прохлада,
Приходи ко мне, услада…

Тяжело вздохнула в кустах Прокрида печальная. И метнул Кефал на тот вздох копьё самонаводящееся.
Насквозь прошило оно вздыхающую, и больше уж не вздыхали в тех кустиках.

Схоронил безутешный Кефал Прокриду пронзённую и ушёл из Афин в Фивы великие. Там затравил лису ненасытную, которую горожане кормили младенцами. Потом увязался на войну с телебоями да небольшой островок себе аннексировал. Назвал его в честь себя – Кефаленией и зажил на нём сыто-счастливо. Пока не помер однажды от выпивки.
Так, по крайней мере, греки описывают.


История третья. Прокна, Терей, и Филомела свояченица
А ещё греки про царя Фракии Терея и жену его Прокну сказывают.
Дескать, жили супруги пять годков счастливо, пока Прокна по сестрице своей не соскучилась.

– Пять лет, – вздыхает, – уж пять лет, как не видела я Филомелу милую. Ты бы съездил, привёз мне сестру, свидеться.   
И отплыл верный муж в Афины стольные.

А как увидел свояченицу, так и приплыл – в смысле возжелал Филомелу пламенно.
Везёт он жене сестру на свидание, а сам глаз не отрывает от девицы. Так и доплыли, не отрываясь, до Фракии.

Да только не к жене во дворец повёл Терей свояченицу – в чащу лесную, в хижину повёл её, в охотничью. Да там под замок и запер прелестницу юную.

– А где ж сестра моя? – супруга его спрашивает.
– Так померла! – отвечает. – Холерой отмучилась!
 
Целый год Прокна слёзы лила по сгинувшей. А Терей весь тот год навещал покойницу в хижине. И чтоб не стращала его гневом божьим та пленница, язык ей предварительно вырезал.
– Нечего, – говорит, – нам с тобой пустые беседы разговаривать!

Но вот раздобыла безъязыкая где-то пряжу овечью да всю свою историю на гобелене и выткала. А потом отослала тот гобелен с голубями почтовыми, и прочла эту повесть сестра безутешная.
 
Бросилась Прокна в лесную хижину, привела домой сестру изувеченную и жестокую месть мужу задумала:
– На куски его резать буду! Собакам скормлю, гада ползучего!

А на крики те как раз вошёл сынишка в комнату.
– Кого, мам, на куски резать будем? – спрашивает.
Как глянула Прокна на отпрыска, а сынишка-то – ну прям Терей вылитый.

– Вот тебя, – говорит, – сынок, и разделаем!
Да как чиркнет по сыновьему горлышку ножиком. И давай кромсать свою кровиночку да закуски из него творить всевозможные: жаркое там, холодец, соляночку всякую.

 
Ужинает вечером Терей да причмокивает.
– Ну, мать, – говорит, – ты сегодня прям расстаралася! Кликни-ка сынишку, нашего отрока, пусть со мной деликатесами отужинает.

– А туточки он! – супруга свихнувшаяся ему улыбается.
– Где тут? – крутит башкой Терей непонятливый.
– Так везде, в каждой закусочке.
И выходит тут из-за гардины Филомела безъязыкая да голову отрока на подносе протягивает.

Понял отец, кем так вкусно отужинал, и заблажил на весь дом диким голосом. А потом меч свой наточенный выхватил и давай с ним гоняться за сёстрами.
А те бегают, отбиваются утварью да руками потешно размахивают.

Залюбовались тем спектаклем небожители.
И сказал Зевс, усмехаясь в бороду:
– Ну ты смотри – чисто птички курлыкают!
И превратил Прокну в соловья певчего, Филомелу – в ласточку красногрудую, а Терея удодом сделал гребенчатым.
– Ну удод же, – смеётся, – удод вылитый! Вон и перья на шлеме гребешком вздыбились!
И согласились с Зевсом олимпийцы угодливо. А кто ж возразит боженьке?



История четвёртая. Мастер Дедал
И всё же самая удивительная жизнь у зодчего Дедала выдалась.
Был тот Дедал на все руки мастером, отчего и творил всякую всячину. То топор изобретёт, то бурав, то штопор. А то и племянничка своего Тала скинет с Акрополя.
Позавидовал Дедал таланту юному и столкнул вниз головой молодое дарование.

А так как личностью тот Дедал был творческой, то и мысли ему в тот момент пришли конструктивные.
«Неплохо бы, – думает, – на такой случай крылья изобрести птичьи!»

А как Ареопаг за убийство приговорил к смерти Дедала-мастера, он на Крит улизнул творчески, к царю Миносу под властное крылышко. И на Крите том царским зодчим устроился.
 
Смастерил Миносу Лабиринт извилистый – для сынка его, Минотавра рогатого. И ещё много всякой всячины выстроил. Пока на отдых не запросился по старости.
«Не хочу, – говорит, – больше у вас здесь зодчествовать – требую себе отдых заслуженный!»
 
Но не пустил его Минос на пенсию. И вспомнил тогда Дедал, как племянника скидывал.
– Не боись! – говорит он Икару, сыну своему единственному. – Смастерю я нам птичьи крылышки, и упорхнём мы с тобой, сынок, прямиком в Сицилию. Будем там на песочке полёживать да медок в сотах посасывать!
 
А затем наскрёб по углам воска мягкого, распорол перину взбитую и давай лепить те лётные крылышки.
А как смастерил, инструктаж провёл как положено:

– Ты ведомый, – говорит. – Я ведущий. Летим на бреющем. К солнцу не поднимаемся!
И рявкнул тут Икар вышколенно: «Так точно, товарищ конструктор!»
Но на поверку – никакой точности.
       
***
 
Взмахнул Икар лепными крыльями и со словами «Ах ты ж, солнышко ясное!» полетел к ясноликому Гелиосу. Чем, соответственно, и нарушил все законы аэродинамики.
 
Растопился воск, перья посыпались, а с ними и Икар – в море пенное сверзился.
Покружил Дедал немного над волнами. Увидал перьевое пятно на поверхности и продолжил полёт запланированный, размышляя, как добавить крылу термостойкости.

Так в думах и впорхнул к царю сицилийскому.
– Я, – говорит, – зодчий, Дедал. С рабочей визою.
И зажил себе на острове сыто-размеренно.
       
***

Однако не простил Минос побега мастеру. И с войском прибыл в благословенную Сицилию.
«Верните, – кричит, – моего зодчего! Он нам ещё не достроил свинарники!»
 
Как родного принял его царь Кокал сицилийский.
– Проходите, – говорит, – самодержец уважаемый. Примите с дорожки баньку горячую. Спинку вам потрут мои доченьки.
 
И отвели гостя в баньку царские дочери. И обварили его там кипяточком – до смерти. Так и спустился Минос к Аиду чистым да обваренным.

А Дедал перебрался в Афины вечные и зачал там род Дедалидов прославленный – многим грекам о том родословные выданы.



История пятая. Орфей
А вот Орфей, сын музы Каллиопы, в поп-звёздах ходил в Древней Греции. Заслушивались его пением греки античные. Вот и прелестная Эвридика заслушалась.
А Орфей отложил кефару златострунную да замуж взял поклонницу пламенную.
И зажили они с той нимфой счастливо-пресчастливо.
 
Но вот пошла как-то Эвридика с подружками плести веночки весенние, да так в тех венках и упокоилась – наступила босой ножкой на змею-гадину и в царство мёртвых с того луга отчалила.

Прибежал Орфей на крики бабские. Увидал супруги тело хладное и запел с горя душераздирающе.
У природы аж мурашки пошли от того пения – все листочки с деревьев осыпались.
А Орфей как допел поминальную песенку, так к Аиду, вызволять Эвридику, и бросился.
 
Прибегает к Стиксу священному. Видит, Харон там в лодочке плавает.
– Перевези меня, Харон! – зовёт перевозчика.
Но не глянул на него хмурый лодочник.
 
Выхватил тогда Орфей кифару из-за пояса и такой сыграл на ней дивный реквием, что не только перевёз певца Харон зачарованный, но и на руках вынес к желанному берегу.

И пошёл поэт гулять по царству мрачному, голося о любовных страданиях.
Зарыдали тут души мёртвые. Позабыл Тантал о жажде и голоде. Опустили Данаиды свои вёдрышки. И даже Сизиф валун в очередной раз выронил.
А Персефона, жена Аидова, так и вовсе разрыдалась белугою.
Тут владыка, не выдержав натиска, закричал:
– Хватит душу рвать! Говори, чего надобно!

И сказал Орфей Аиду почтительно:
– Не за Цербером я к вам, владыка, пожаловал. Не за женою вашей Персефоной прелестною. Эвридику лишь прошу во временное пользование. В любом случае она от вас никуда не денется.

И ответил певцу бог растроганный:
– Забирай и ступай не оглядываясь. Обернёшься – Эвридика со мною останется!

Подвёл Гермес к певцу тень возлюбленной, и вздрогнул поэт от внезапности.
– А тело где, простите?! – спрашивает. – Тело-то к тени вообще прилагается?
– Не волнуйся, тело приложится! – зашептал ему Гермес на ухо. – Ты, главное, вперёд ступай, не оглядывайся!

И пошёл Орфей за посланником. Идёт да всё к звукам прислушивается. Но не слышит позади ни шагов, ни шорохов.
«Не обманул ли меня посланец? – думает. – Приложится ли к тени тело любимое?»

Так и промучился сомнениями до выхода.
А как увидел впереди свет белый, обернулся назад – удостовериться, и ухнула обратно Эвридика эфирная.

Побежал за женой Орфей рыдающий, но не смог уж нагнать тень невесомую. И сколько ни драл потом глотку лужёную, так и не приплыл к нему хмурый лодочник, не перевёз через воды священные.
 
Удручённый, вернулся певец во Фракию. Четыре года по Эвридике проходил в трауре, всех невест на корню забраковывая. То ему ноги кривы, то лик прыщав… Вот и невзлюбили поэта поклонницы. Затаили обиду на песенника.

А однажды, в Дионисов день, на оргии заприметили Орфея в кустиках. И закричала одна вакханка нетрезвая:
– Полюбуйтесь-ка, на кифаре он тренькает! С нами в оргии не желает участвовать! Видать, брезгует нами, бабоньки!

Подхватили вакханку соратницы и булыги в поэта метать начали.
Схватил было Орфей кифару верную, начал было играть «удалую вакханальскую», но не стали его слушать бабы разнузданные и разорвали поп-звезду на лоскуточки, на тряпочки.
А голову с кифарой в речку бросили.

Отнесло их течение на остров Лесбос. И стоит теперь голова певца в местном святилище да по праздникам отборным слогом пророчествует.



Фивянские истории: Эдип
А вот царь Фив Лай, как рассказывают, очень долго страдал острой бездетностью. Оттого и поскакал в Дельфы священные, расспросить: почему у богов не в милости.

И ответили ему пифии вещие: «Не волнуйтесь, родится у вас наследничек. Да такой бойкий и крепенький, что прибьёт вас с удивительной лёгкостью».

Услыхал тот вердикт Лай перепуганный и к жене, Иокасте, бросился.
Успокоила его супруга нежная… И родила спустя девять месяцев.
 
Но не обрадовался папаша наследничку.
– Ни к чему, – говорит, – нам это – лишнее!
И проткнув сынку ножки вертелом, передал мальца пастушку придворному с наставлением:
– Положи у овражка, на краешек. Пусть укусит его за бочок волчок серенький.

А пастушок тот добрый взял и царя ослушался – коллеге своему младенца пожаловал.
И отнёс тот коллега новорождённого к правителю Коринфа, Полибу старому.

Назвал Полиб Эдипом найдёныша, поскольку ножки у мальца были раненые, и как сына своего вырастил.

Но вот обозвали однажды Эдипа товарищи, и поинтересовался малец у родителей:
– А чего это меня дразнят приёмышем?
Переглянулись тут родители царские и онемели, как партизаны под пытками.

А Эдип покачал пальчиком, дескать, чего-то вы темните, старые… И как вырос, в Дельфы сразу отправился.

– Чей я? – там оракула спрашивает.
А тот ему:
– Неважно чей, важно – какая судьба тебе богами предписана.

И расспросил его о судьбе Эдип встревоженный.
– Папку убьёшь… – предсказатель ему улыбается. – Потом на мамке своей родимой женишься… Ну, дети твои, понятно, будут прокляты... А в остальном как у всех – ничего особенного.
И ошалел от тех пророчеств подкидыш выросший.
 
Бредёт из Дельф вдрызг расстроенный, а навстречу ему колесница царская. Сошлись они на дорожке узенькой, и кто кому путь уступит, заспорили.
Слово за слово – и огрел вельможный старец Эдипа посохом. А Эдип в ответ проломил тому вельможе голову.
«Убили!!!» – раскричалась тут свита вельможная.
Пришлось и их всех перебить как свидетелей. А затем бежать со всех ног в Фивы вечные.
 
Прибегает Эдип в тот городок семивратный, а там вовсю Сфинкс, порождение Тифона, властвует.
Голова у того порождения женская, туловище львиное, крылья орлиные. Восседает оно на стене да загадки загадывает. А неотгадавших горожан в когтистых лапах удавливает.

– Загадай и мне, что ль, загадочку! – говорит Эдип тому чудищу.
И исполнил Сфинкс его пожелание.
– Кто утром на четырёх, днём на двух, а к вечеру на трёх передвигается?
– Человек, – отвечает Эдип, не раздумывая. – Мальцом он на четвереньках ползает, взрослым на двух вышагивает, а к старости клюкой вооружается.
 
И завопил тут Сфинкс уродливый. И сбросился со скалы, как ему боги предписывали.
 
А Эдипа фиванцы царём выбрали.
Внесли во дворец на руках избавителя. И царице Иокасте представили.
– Вот, – говорят, – любите и жалуйте. Отныне жена ваша верная.
И полюбил Эдип мать свою в неведении. И родила она ему деточек проклятых – Антигону, Исмену и Этеокла с Полиником.
      
        ***

Много лет правил Эдип Фивами вечными. Расцвели при нём семивратные, расстроились. Но вот наслал Аполлон на град мор и засуху, и кварталами вымирать стали граждане.
 
Снарядил тогда царь в Дельфы своего шурина, и принёс ему шурин, Креонт, вести недобрые.
– Серчает на нас сребролукий боженька за то, что не покарали мы цареубийцу подлого.
– Так покарайте! – Эдип верноподданным приказывает.
А те ему провидца тут же подсовывают.
– Вот, – говорят, – рекомендуем, незрячий Тиресий. Он хоть и слепой, но всех, шельмец, насквозь нюхает.

И приказал Эдип слепцу цареубийцу выявить.
– Отпустил бы ты меня, а, царь-батюшка? – говорит ему на то, старик прорицающий. – Не то ведь как выявлю – не обрадуешься.
– Ты не умничай давай, ты – указывай! – рассердился Эдип на Тиресия.
А тот взял и ткнул в него кривеньким пальчиком.

– Ты и есть, – говорит, – цареубийца разыскиваемый. Иокаста – твоя мать родимая, а детки – братья тебе получаются.
Покачнулся от тех слов царь Фиванский.

– Мать твою! – испуганно ахает.
А старец деликатно ему и подсказывает: «Не мою, извиняюсь, а вашу, выходит, матушку!»
 
 И бросился тут Эдип к верной жёнушке.
– Жена моя, – кричит, – Иокаста, любимая! Слыхали ли вы, что мне вещий Тиресий тут сказывал?!
И выложил перед ней всю ту историю.

Окаменела от услышанного матушка.
– Что ж ты молчишь? – трясёт её Эдип взбудораженный. – Или вправду царь Лай сынка в овраг выбросил?!
Разрыдалась тут несчастная женщина и кивнула головой в подтверждение.

А Эдип велел разыскать пастушка того старого, и поведал ему пастушок под пытками. Дескать, да, протыкали ноженьки, но на край не клал, а отдал малого...
 
А тут ещё и с папашей подтвердилась версия. Доложили Эдипу дотошные писари, что обнаружили Лая с проломленным черепом.
 
Расстроился от тех вестей Эдип окончательно. Приковылял на ватных ногах к жене-матушке. Смотрит, а та уж на шнурке болтается.
 
Вот и стал тут Эдип срывать заколки с покойницы да глаза себе ими выкалывать.
– Не хочу, – кричит, – видеть света белого! Не желаю глядеть на детей-выродков! Изгони же меня скорей, Креонт, из города, пока я себе чего-нибудь ещё не ампутировал!      
 
И изгнал его шурин милостивый. И не заступились за отца сыновья проклятые. Лишь дочь Антигона за слепцом провожатой отправилась.
       
***

Долго ходили они по Древней Греции, пока наконец в Колон, что под Афинами, не притопали.
Остановились в священной рощице да послали за Тесеем поселянина.

Отправился тот поселянин царя Афин разыскивать. А другие селяне в рощу ту с вилами да мотыгами прибыли.
– Уходи, – кричат, – нечестивый! Не оскверняй своим присутствием богинь мстительных!
 
Но тут подъехала к роще колесница царская, и вышла из неё Исмена, дочь Эдипа, младшенькая.

– Хвала Зевсу, что отыскала вас первая! – говорит. – Сыновья-то ваши склоку затеяли. Полиник войско собрал, на Фивы движется. А за вами Креонт сейчас сюда направляется… Сказывал ему оракул прорицающий: на чьей стороне вы выступите, та над Фивами и восцарствует. Так что бегите отсюда скорей, батюшка! Метелить вас Креонт собирается!

Но отказался Эдип бежать из Колона.
– Здесь помру, – говорит, – доченька, и охранять стану Афины славные.

А тут уж и Тесей подъезжает со своей свитою.
– Ба! – кричит. – Неужто Эдип к нам в гости пожаловал?!
А Эдип ему:
– Да, вот решил у вас тут нынче помереть, преставиться.
– Отличная идея! И место вполне живописное! – Тесей слепцу владения нахваливает. – Может, помощь какая требуется?

Но поблагодарил старик царя афинского.
– Сам, – говорит, – справлюсь. Танат милостив!
И уехал Тесей по делам государственным.

А на его место прискакал Креонт запыхавшийся.
– Идём со мной! – кричит. – Или дочерей казню прямо в рощице!
И схватила дочерей стража Креонтова.

Завопил тут Эдип зверем раненым, и вернулся на шум Тесей всполошённый.
– Что случилось?.. Кого зарезали?!. Кто в моих владениях разбойничает?!.
Испугался Креонт Тесея могучего и отпустил от греха пленённых барышень.
 
А Тесей приобнял Эдипа ласково и говорит:
– Я тут по дороге парнишку одного встретил сумрачного – так всё о вас расспрашивает. Дело, говорит, к вам у него срочное.
 
И принял Эдип того юношу. А он сыном его, Полиником, оказался.
– Отлично выглядите, папаша, дай вам Зевс здравия! Идёмте же скорей, вернём мне власть над Фивами!

Но ответил ему отец решительно:
– Проклинаю тебя, сынок родненький! И брата твоего проклинаю тоже! Не защитили вы отца при изгнании, теперь хоть поубивайте друг дружку, окаянные!

Закричал тут Полиник отвергнутый:
– О горе! Горе мне, горемычному!
И пошёл убивать брата единственного да с жизнью расставаться проклятой.
 
А Эдип взял Тесея за руку.
– Идёмте, – говорит, – помирать меня проводите.
И повёл Тесей слепца в царство вечное.
 
Когда ж обнял Эдип дочерей на прощание и отошли они смиренно в сторонку, так и он тут же… отошёл… неожиданно.
Обернулись сёстры печальные и не увидели уж отца своего грешного. Лишь Тесея перепуганного увидели.
Испарился Эдип, как и не было. До сих пор его могилку разыскивают.



Антигона
А как закололи друг дружку сыны Эдиповы, царь Креонт не позволил хоронить Полиника.
– Он изменник! – говорит. – Пусть гниёт, как пёс бешеный!
 
А великодушная Антигона не смирилась с таким варварством. Пришла ночью на поле ратное, погребла своего брата беспутного. И схватила её стража царская.
«Вот диверсантку поймали, – говорят, – трупы ночью руками закапывала».

– Так ведь брат мой! – кричит Антигона правителю.
А Креонт ей:
– Он и Исмене брат. Выходит, что и она изменница?!

Напрасно Антигона доказывала, что сестра её невиновная. Схватили Исмену стражники, и призналась та в погребении – да, мол, тоже руками закапывала.

– Зачем ты себя оговариваешь? – её Антигона спрашивает.
– Ну, во-первых, без тебя мне жизнь не мила, – Антигоне Исмена ответствует. – А во-вторых, не казнит же царь невесту сына единственного.

 И прибежал тут к Креонту Гемон, сын вышеупомянутый. И закричал:
– Не казните невесту, папаша! Одумайтесь!

И Креонт действительно одумался. Правда, сперва замуровал Антигону заживо, а когда застращал его Тиресий божьими карами, одумался и самолично схоронил Полиника, и даже замурованную решил выпустить.
 
Но опоздал Креонт с верными выводами. Удавилась заточённая заживо. На бретельках, на рюшах повесилась.
 
Зарыдал тут Гемон обездоленный:
– Что ж вы, батя, со мною наделали?!
И пронзил себе грудь острым ножиком.

Будто зверь взревел царь от увиденного.
К Эвридике, к супруге, кинулся:
– Гляньте, мать, что наш сын с собой вытворил?!

Забегает к жене, а та – мёртвая. Порешила себя горемычная.
И упал Креонт. И кричит богам:
– Что ж вы, боги, всех разом прикончили?!

А к нему Мильпомена идёт с разъяснениями.
– Так по стилю, – говорит, – по жанру положено. Потому как древнегреческая трагедия.
– Что ж ты медлишь, Танат?! – вопрошает Креонт. – Забирай же скорей мою душеньку!..

Но не внял Танат крику несчастного – упорхнул по делам истребительным.
В том Софокл божится клятвенно.
   



Часть третья
Герои и изгои


Беллерофонт
Жил-был в цветущем Коринфе Гиппоной, славный юноша. Жил себе, желудком не мучаясь. А как убил приятеля своего, Беллера, нечаянно, стали все того Гиппоноя Беллерофонтом звать. То бишь убийцей Беллера невинного.
И не смог прекраснодушный Гиппоной с тем позором смириться. Оставил он края Коринфские да в Тиринф, к царю Прету, подался, горем мыкаться.
 
И полюбил юношу царь Прет. А ещё крепче его жена Прета, царица Антея, полюбила.

– Ты ж убийца, – говорит она юноше, – вот и приходи ко мне в спаленку – комаров убивать будем.
Но отверг те притязания убийца праведный. И оклеветала его Антея обозлённая.
– Приставал! Насилу отбилася! Вели казнить мерзавца немедленно!
 
Но не смог казнить Прет милого юношу и отослал его к Иобату с сопроводительной грамотой.
«Так, мол, и так, дорогой тестюшка, сделайте одолженьице – казните Беллерофонта милого. Ваша дочь на том яро настаивает».
 
Девять дней Иобат, письма того не читая, с гостем знакомство праздновал. Лишь когда вино кончилось, прочёл письмо и раздосадовался. Жаль ему стало казнить милого юношу.
Жаль, но делать нечего. Вот и призвал он к себе Беллерофонта утречком.
– А убей-ка мне, – говорит, – милый юноша, Химеру поганую. Убил же ты Беллера невинного, вот и Химеру убей, пожалуйста.

И согласился Беллерофонт совершить тот подвиг невиданный. Принёс Афине жертву щедрую да крылатого Пегаса попросить осмелился.
«С Пегасом-то, – думает, – всяко убивать сподручнее».
А наутро золотую уздечку на подушке обнаружил с инструкцией: «Накидывать при водопое на вершине Акрокоринфа, у источника Пирены. Ваша Афина мудрая».
 
И помчал Беллерофонт по указанному адресу.
Изловил той уздечкой Пегаса крылатого и упорхнул на нём в горы Ликии – порождение Тифона разыскивать.

Прилетает, видит, действительно, порождение гадкое. Туловище у того порожденья козлиное, хвост драконий, три морды львиные огнём харкают.
«Ну, – думает, – по описанию вроде всё сходится».
И давай вокруг той Химеры летать да из лука постреливать, пока не испустила смрадный дух Химера поганая.

Вернулся Беллерофонт с победой великою.
– Убил, – говорит, – я вашу Химеру, царь-батюшка!
А Иобат ему:
– Истреби мне теперь солимов воинственных!
       
***

– Истребил я вам и солимов воинственных! – докладывает правителю через месяц юноша.
– Прекрасно! Теперь амазонок под корень вырежь!
Когда ж Беллерофонт и амазонок под корень вырезал, Иобат ему засаду устроил подлую.
 
Подстерегли героя мужи ликийские… да сами же в той засаде и сгинули. Как колбасу порубал их Беллерофонт, на Пегасе летающий.
А Иобат, узнав о том, раскаялся искренне. Письмецо то порвал в порыве отчаяния. И полцарства даровал герою вместе с дочерью.
       
***
Но не впрок пошла Беллерофонту слава народная. Возгордился победитель Химеры и прочего – и к богам-олимпийцам себя стал приравнивать.
«Вот взлечу на Олимп! – похвалялся в подпитии. – И тогда уж вы у меня, боги, попляшете!»
Услыхал те речи громовержец, нахмурился и наслал на Пегаса крылатого бешенство.
Скинул конь с себя героя зарвавшегося, и упал Беллерофонт да головой стукнулся.
Так слюнявым и встретился, говорят, с Аидом в Тартаре.   



Персей
Рождение героя
Была у Акрисия, правителя Аргоса, дочь Даная – красоты неписаной. И вот сходил Акрисий к оракулу, чтоб тот заглянул в око всевидящее.
И ответило ему око писклявенько:
– Вижу, дочь у вас, Даная, на выданье. Ох, нагуляет она вам внучка нежданного, и прибьёт вас тот внучок играючи.

Испугался Акрисий такого пророчества и заточил Данаю в подвале каменном.
Но узнал про то громовержец неистовый и аж задрожал от возбуждения.
– Неужто и правда Даная до сих пор неписаная?!
И пролился золотым дождём на ту девицу.
А та возьми, да и роди от дождя ребёночка. И Персеем нарекла новорождённого.

Услыхал Акрисий детский смех, из подвала доносящийся, и заподозрил дочь в прелюбодеянии.
– От кого?! – кричит. – Признавайся, распутная!
– От дождя! – клянётся дева. – От дождика!
– Ах от дождика!!! – схватил Акрисий молот увесистый и сколотил им ящик кубический.
Запихнул в него дитё с роженицей и на море им путёвку выписал. А сам в ближайший гарем пошёл – к гетерам, кручиниться.

Долго носили волны тот ящик по морю, пока не прибили к заветному берегу. Расковырял доски рыбак Диктис ножиком, видит: за ними Даная с детёнышем.
– Кто такие? – бедолаг спрашивает. – Как сыграли в ящик кубический?!
И поведала ему дева о злоключениях.
Выслушал рыбак ту повесть горькую и отвёл горемык к брату старшему Полидекту – царю Серифскому.


За Медузой
Так во дворце и вырос Персей – сын дождика. Да из мальчонки в воина превратился могучего. А старый царь, не теряя времени, глаз положил на Данаю неписаную.

Но сказал ему Персей:
– Не клади глаз на мать мою, дядечка!
И обозлился Полидект на пылкого юношу. Решил насовсем извести его, начисто.
– А принеси, – говорит, – мне голову горгоны убийственной. Докажи, что ты от Зевса, а не от сырости!
 
И сгинул бы Персей в час великого подвига, да только сжалились над ним боги добрые.
Гермес преподнёс ему меч – под горгон заточенный. Афина подарила щит, как зеркало отполированный. И отправился Персей с теми подарками гнездо смертоносных горгон разыскивать.
       
***
 
Встретил по дороге трёх грай стареньких. Выкрал у них глаз – единственный. И запричитали бабуси ослепшие:
– Возверни глазик, милый Персеюшка! Как же нам без него разливать наливочку?!

И выторговал Персей за тот глаз катарактовый карту, к логову горгон ведущую.
После чего немедля к нимфам проследовал – за шлемом Аида, что невидимым делает; за сандалиями, быстрее ветра летающими; да за котомкой, всё в себя вмещающей.
А уж от нимф, с инвентарём их сказочным, прямо к ужасным горгонам направился.      
       
***

Прилетает. Смотрит, спят три горгоны мерзкие. В головах их змеи шевелятся, чешуя на солнце медью поблёскивает.
И задумался герой в отчаянии: «Которой из них рубить голову?»

– Край-ней! – шепчет ему Гермес на ухо. – Она-то и есть та Медуза смертная. Да только не забывай в щит смотреться, не то превратишься в столб каменный!
 
И стал тут Персей в щит смотреться да залюбовался собой на мгновение. А Гермес ему: «Руби уже! Секи, поганую!!!»
И взмахнул Персей мечом остреньким...
 
А потом закинул в котомку жуткую голову и упорхнул скорей с места преступления.   
Летит, кровью на песок из сумки капает, лишь змеи от тех капель расползаются.


В гостях у Атласа
Вдруг видит – страна под ним сказочная, в которой великан Атлас царствует.
«Дай-ка, – думает, – загляну на минуточку».
Подлетает к великану на крылышках.
– Приюти, – говорит, – хозяин, гостя уставшего.

Но закричал тут Атлас озлобленный:
– Убирайся, бандит! Про тебя мне Фемида сказывала! Украдёшь ты моё ненаглядное сокровище!
– Что за сокровище? – Персей любопытствует.
– Мои золотые яблочки!!!
– В смысле сорт такой – «золотые яблочки»?
– Золотые, потому как из чистого золота!!!

Как услышал Персей про то золото, так и закопошился в котомке вместительной.
– У меня тут, – говорит, – для тебя как раз завалялся подарочек...
Да как выхватит из сумы голову срезанную. Да как сунет её под нос тому Атласу. Вот и обернулся он в гору гранитную, хребтом небосвод подпирающую.

А Персей покидал в котомку те яблочки и в полёте обратном ускорился.


Андромеда
Летит, смотрит: под ним Йоппа роскошная. А в Йоппе той, на скале, дева болтается.

– Кто такая? – висячую спрашивает. – Как зовут-величают гимнасточку?
– Андромеда! – отвечает прикованная. – Дочь царя Кефея и Кассиопеи-матушки. А вишу, потому как они и подвесили – чуде-юде на пропитание.
– Мать-отца почитать – это правильно! – улыбнулся герой жертве будущей. – Ну а замуж-то за меня пойдёшь, а, прелестница?
– Отчего ж не пойти? Пойду с радостью!

И схватил тогда Персей меч наточенный, и давай им охаживать чудище.
Забурлило море, вспенилось. Замотала хвостом тварь поганая. А Персей парит над ней в шлеме – невидимый – и мечом на «сашими» её разделывает.
 
А как кончилось чудо-юдище, взял герой под венец деву юную.


Свадьба
Но вот явился на торжество жених Андромеды – с компанией – и давай компенсацию за расторгнутый брак требовать.
– Мне полцарства, – кричит, – за Андромеду причитается! Вот и договор – здесь всё прописано!
– Где ж ты был, Финей, – его спрашивают, – когда чудище девушкой лакомилось?!

Но метнул Финей копьё в вопрошавшего, и началась во дворце драка свадебная.
Похватали гости предметы разящие и давай друг дружку кромсать безжалостно. Лишь Персей в драке той не участвует, всё в котомке бездонной копается.

А потом вдруг как вскрикнет: «Минуточку! Посмотрели сюда все внимательно!» Да как выхватит жуткую голову – так и застыли драчуны в скульптурной композиции.

А Финея герой изваял отдельным образом.
– Хочу, – говорит, – чтоб ты в спальне у нас стоял подсвечником!
И замер Финей истуканом мраморным.
 
А Персей повёз в Сериф молодую жёнушку, где Даная в храме Зевса от Полидекта уж полгода как пряталась.


Эпическое возращение
Вернулся Персей в Сериф с Андромедою. Услыхал про мать плохие новости. И к Полидекту на пир заскочил без приглашения.

– Вот, – говорит, – принёс я тебе, Полидект, обещанное! Полюбуйся подарком, царь-батюшка!
И извлёк из сумы голову мёртвую, и заснял всю ту пирушку в белом мраморе.
 
А затем усадил на трон рыбака Диктиса, а сам на родину – в Аргос, отправился. Дедушку навестить, Акрисия.

Но лишь услыхал о внуке любимый дедушка, как бесследно исчез он из родного Аргоса. Только через много лет вернулся на олимпийские игрища.
 
И метнул тогда Персей свой диск бронзовый, и проломил случайно череп Акрисию. Так и сбылось древнее пророчество.
Софокл говорит: ради этого Персей аж три раза метал тот диск в зрителей.
Вот и не ходят больше греки к оракулам. Своими силами справляться пытаются.



Геракл
Начало
Очень любили смертных небожители. Но чаще и крепче их всё же громовержец полюбливал. Красивых, юных женщин – в особенности.

Вот и Алкмену, дочь царя Электриона, полюбил громовержец трепетно. Дождался, когда муж её, Амфитрион, в поход уйдёт, и пришёл к ней под видом благоверного.
– Накрывай на стол! – кричит. – Стели перины мягкие!
А когда настоящий муж с похода вернулся – в доме о двойняшках заговорили за ужином.
       
***
 
Узнал Зевс, что Алкмена дитё от него ожидает вскорости, и собрал на Олимпе богов-сородичей.
– Имеются, – говорит, – достоверные сведения, что сегодня мальчик в роду персеев появится. И будет то дитё новорождённое над всеми персеями в Греции царствовать!
 
А Гера, услыхав те новости, опалила муженька взором пламенным и велела богине лжи Ате изворотливой Зевсу разум затуманить на минуточку.

Когда же Ата то указание выполнила, подошла Гера к муженьку и спрашивает:
– А можешь поклясться, что первый малец, сегодня народившийся, персеями править будет?!

И поклялся жене Зевс бесхитростный.
– Вот, – говорит, – тебе, Гера, на том моя святая молния!

А Гера пошла к Сфенеле беременной, что тоже из рода персеев происходила, и устроила той Сфенеле роды стремительные. Так и стал Эврисфей недоношенный править всеми персеями в Греции.

Когда ж узнал о том коварстве громовержец обманутый, скинул он с Олимпа Ату за волосы. И живёт богиня лжи с той поры среди людей да простачков объегоривает.
 
А с жены своей громовержец слово взял, что сынок его, совершив двенадцать подвигов, обретёт свободу от недоношенного.

       ***   
 
И вот родила Алкмена в тот же день двух мальчиков: Алкида – сына Зевса эгидодержавного и Ификла – сына Амфитриона прославленного.
А Афина ночью выкрала Алкида из люлечки и Гере подложила на вскармливание.
– Покорми, – говорит, – мальчонку несчастного, а то мне самой в доспехах не справиться.
 
И стала кормить царица того подкидыша. А Алкид вдруг как сдавил её грудь молочную, так и брызнуло на небосвод молоко божественное да Млечным Путём на нём расплескалось.

Обозлилась на грудничка Гера-кормилица и двух змеюк мальцу в люльку подкинула.
Да только удушил их карапуз полубожественный.

Прибежали на шум его родители, видят – спит их младенец румяненький да во сне двух гадюк неспешно удавливает.
«Что-то не то, кажись, с этим ребёночком!» – пробормотал Амфитрион догадливый и трусцой побежал к прорицателю.

И поведал ему Тиресий вещающий, кто перед ним пустышку посасывает.
– Чей-чей?! – переспросил папаша взволнованный.
И взглянув на жену с уважением, нанял для Алкида учителей грамотных,
чтоб обучили юнца письму и чтению.
       
***

Однако не к письму у Алкида талант проклюнулся. Лучше всего им убийства усваивались.
К примеру, шлёпнул его как-то учитель сольфеджио, и пристукнул педагога ученик обидчивый. И хоть оправдали Алкида судьи древнегреческие, сослал-таки отец сынка в Киферон дремучий, на перевоспитание.

Да только и там успел юный вояка отметиться.
Пришёл как-то к царьку местному и говорит:
– Слыхал я, грозный лев в ваших владениях водится. Всю округу в страхе держит, все волости.

Закивал башкой царь старательно.
– Помоги, – кричит, – нам с той зверюгой справиться. Заплатим тебе чистым золотом!
– А на кой мне сдалось ваше золото? – отвечает ему бойкий юноша. – Плату я возьму вашими дочками.
– Так у меня ж пятьдесят дочек имеется! Кем возьмёшь-то? Которой? Указывай!

На что лишь усмехнулся Алкид весело, да и взял той ночью весь гарем вместе с евнухами.

А наутро пошёл в чащу дикую, убил там льва киферонского и шкуру на себя напялил ещё тёпленькой.
Затем выстругал из ясеня тяжёлую палицу, выпросил у Аполлона стрелы серебряные и пошёл геройствовать на четыре стороны.      
 
Попросил его как-то Креонт освободить от дани Фивы семивратные. Так Алкид не только царя Орхомена грохнул, но и всем орхоменцам ноздри вырвал в назидание. За что Креонт героя юной дочкой премировал.
И родила ему трёх сыновей та Мегара-красавица.
       
***

Правда, недолго они медовый месяц праздновали. Наслала Гера на Алкида помешательство, и поубивал герой своих деток расшалившихся.
А как сошло с Алкида то буйство горячее, пошёл он в Дельфы – грехи замаливать.

– Знаешь, кто я? – у пифии спрашивает.
– Как не знать! – говорит ему пифия. – На весь мир тебя Гера прославила – так что отныне Гераклом тебе зваться надобно, то бишь «Герой прославленным».
– Ну и что ж мне делать теперь, такому прославленному? – вопросил герой вещую пифию.
– Так к Эврисфею иди недоношенному. Да соверши для него двенадцать подвигов. Глядишь, и замолишь убийство деточек.

И пошёл Геракл в Микены далёкие, склонить перед Эврисфеем свою буйную голову.
Но не принял его царь недоношенный и записками с Гераклом стал переписываться.


Двенадцать невыполнимых миссий
В первой же записке попросил Эврисфей истребить ему льва немейского.
«Истреби, – пишет, – сие порождение Тифона ужасного!»
И отправился Геракл истреблять зверя матёрого.

Долго логовище львиное отыскивал. Много разворошил разных логовищ. Как вдруг приметил пещерку с двумя входами. Завалил один вход валуном каменным, а из другого зверюга-то выскочила. Хвост облезлый, морда косматая – рычит та зверюга, слюной брызгает. И стрелы её не берут, и палица от неё отскакивает.
«Ну, – думает герой, – придётся руками паскуду заламывать!»
И удавил тварюгу ручищами.
   
А Эврисфей велел у ворот кинуть льва того дохлого да записку Гераклу прислал новую.
«Гидру мне изведи лернейскую!»

        ***
И пошёл герой изводить ещё одно порождение. Да в подмогу Иолая с собой взял, племянника.
 
Пришли охотники в Лерну разорённую, где промышляла та гидра девятиглавая. Отыскали на болоте её логовище и принялись огнём тварь выманивать.
 
А как выползла гидра скользкая, придавил её Геракл сандалией и давай сносить палицей головы.
А у твари новые головы в геометрической прогрессии вылупливаются.
Хорошо, Иолай придумал культи прижигать обрубленные, не то бы к вечеру с гадиной не управились.

Но вот сшиб Геракл гидре крайнюю голову. Смазал стрелы желчью её отравленной и в Микены пришёл – за новым заданием.
«Птиц стимфалийских побей мне немедленно! – писал Эврисфей в свежей записочке. – Все Стимфалу мне твари загадили!»
       
***

Делать нечего – отправился герой в Стимфалу горную, истреблять пернатых тамошних.
А клювы у тех птиц медные. А перья словно кинжалы острые. И гнездятся они глубоко – не выманишь.
Вот и поднесла Гераклу Афина бубны древнегреческие, что тимпанами в народе именуются.

«Ударь в эти бубны звонкие, и налетят птахи смертоносные!»
И ударил герой тем птахам в бубны раскатисто, и пострелял их из лука пристрелянного.
 
       ***
Но лишь вернулся в Микены с победою, как получил очередную записочку: «Керинейскую лань мне изволь доставить живёхонькой!»
 
Весь Керинейский край опустошила та лань золоторогая, Артемидой людям в наказание посланная. Все яровые с озимыми в Киринеях повытоптала.
Год за ней герой гонял как наскипидаренный. Аж до Гипербореи добрался северной. А потом плюнул на указ «брать живёхонькой» и подстрелил беглянку медноногую.

Но лишь взвалил он свою добычу на спину, как явилась к нему Артемида-охотница.
– Ты чего это, – говорит, – животное, подстрелил моё любимое животное? Или не знал ты, животное, что это моё животное?!
– Не гневайся, о Артемида девственная! – отвечал ей Геракл вежливый. – Приказали мне боги служить недоношенному, вот и выполняю приказ, как велено!
И простила Геракла охочая девственница.

Когда ж отнёс он ту лань царю малодушному, приказал тот изловить ему вепря эриманфского.
       
***
И взобрался герой на Эриманфскую возвышенность да встретил там Фола, кентавра, приятеля. И стали они с тем Фолом вино кушать из общего погреба.

Да таким тот напиток благоуханным выдался, что у соседских кентавров ноздри дрогнули. Собрались они табуном диким и пошли бить своего товарища.
– Ты чего это, – ржут, – парнокопытное, хлещешь тут вино из общего погреба?!
И ответил им Геракл сдержанно:
– Вы кого это, простите, тут копытным называете? А, лошади?!

Бросились от него кентавры опрометью. А герой за ними припустил с луком и стрелами.
Но вот схоронился табун у Хирона мудрого. И закричал Гераклу его приятель давнишний.

– Опомнись, Гера! Это ж я, Хирон мудренький!
Но поздно воин опомнился.
Погудела тетива звонкая, просвистела стрела ядовитая, и захромал приятель подстреленный в сторону Аида мрачного.

– Хоть и бессмертен я, – говорит, – но чем муки терпеть адские, лучше уж сам сойду в царство мёртвое.
– Тогда уж вместо Прометея сойди! – предложил ему Геракл предприимчивый. – Чего зря порожняком-то хаживать?

И сошёл Хирон вместо титана великого.
А Геракл изловил в снегах вепря эриманфского да в Микены снёс, царю недоношенному.
«Вот вам, – говорит, – кабан, как заказывали!»

А Эврисфей от той добычи аж в кувшин спрятался.
«Убери, – визжит, – вепря дикого! Да ступай к царю Авгию – хозяйство ему как следует вычисти!»
 
      ***   
И пришёл Геракл в Элиду да царя Авгия спрашивает:
– Тебе, что ли, тут хозяйство вычистить?
– Мне! – обрадовался Авгий помощнику. – Утопаем в навозе по уши! Племенных бычков даровал мне отец мой, Гелиос, вот и гадят они – божественно.
– А коль справлюсь за день, десятину пожалуешь?
– Да хоть всех забирай, только вычисти!
 
И сломал тут герой стены двора скотного. И отвёл в тот двор две реки могучие.
Смыли воды горы смрадные, и свежо стало в хозяйстве Авгия.

Но не отдал царь Гераклу обещанного.
«Ступай, – сказал, – не то зубов недосчитаешься!»
 
И ушёл герой из Элиды безропотно. А после демобилизации снова туда наведался. Правда, уже не один пришёл, а с товарищами. И убил того царя жадного вместе со всеми его союзничками.
      
***
А за седьмой невыполнимой миссией Геракл в соседний Крит за бычком отправился.
Прислал Посейдон того бычка царю Миносу с просьбой – заколоть на алтаре жертвенно. А как Минос того приказа не выполнил, наслал колебатель на быка бешенство. И стал тот бык разные аллюры выкидывать да крушить всё подряд рогами-копытами.

Пришлось Гераклу укрощать скотину рогатую и по морю на ней сплавляться в Микены славные.
 
Эврисфей же, побоявшись мести колебателя, снова бычка того на волю выпустил – в поля Марафонские, щипать травку сладкую.
       
***
А Геракл из Крита с заданием отбыл во Фракию. К царю бистонов, Диомеду лютому.
Были у того Диомеда людоедские коники, и кормил их царь чужестранцами упитанными.

Когда же Геракл увёл у царя тех коников, прибежал к нему Диомед возмущение выразить – так что пришлось убивать возмущённого палицей.
И вроде отлучался-то всего на минуточку, но успели те кони прожорливые друга Абдера сожрать прямо с портянками.
Основал Геракл город в честь Абдера съеденного, привёз коней царю недоношенному. А тот их в лесок от греха выпустил.
«Негоже, – говорит, – таким красавцам в конюшне простаивать! Пусть ими звери лесные любуются».
Ну и полакомились кониками звери дикие – ни копыт, ни подков не оставили.
       
***
А Геракл после страстей Диомедовых к амазонкам отплыл по приказу – за поясом!
Сам Арес даровал Ипполите то украшение. А дочь Эврисфея Адмета о том проведала и себе поясок нахально востребовала.
«Выбирайте, – говорит, – папенька, либо пояс, либо истерика!»
Вот и послал Эврисфей Геракла за поясом.

Но не один герой в Фимискиру отправился, а с отрядом срочного реагирования.
 Хлебом-солью их та Ипполита встретила.
– Будем сбитень пить или морды бить?! – с улыбкой гостей спрашивает.
А Геракл ей, тоже улыбаясь, ответствует:
– Коль отдашь поясок, выпьем чарочку!
И послала царица за поясом.

Но вот обернулась Гера амазонкой воинственной. И копьём потрясая, крикнула:
– Не верьте им, сёстры-воительницы! Наложницами нас мужланы сделают!
И озверели от тех речей амазонки гордые.
«Бей, – вопят,– мужиков неотёсанных!»
И началось тут кровопролитие бессмысленное.

Насилу отбились герои от нападающих. Да вдобавок полонили сестёр Ипполиты царственной.
И стала тогда Антиопа женою Тесея могучего, а за Меланиппу Геракл пояс тот проклятый выменял.
Так и достался он Адмете взбалмошной.

        ***
А потом вдруг Эврисфею коровок приспичило.
И пошёл Геракл к великану трёхтелому, что обитал в краях северо-западных.

Только вышел герой к Атлантике, как ослепил его закатный Гелиос.
– Полезай ко мне в чёлн, – говорит, подмигивая. – Мигом на том берегу окажешься.

И забрался Геракл в чёлн к Гелиосу, и действительно, через миг на другом бережку уж высадился.
 
Подбежал к нему пёсик двуглавенький, завилял чешуйчатым хвостиком, а герой, приласкав его палицей, пастушка Эвритиона убивать бросился.
Замычало тут стадо пронзительно, и услышал тот рёв Герион трёхстворчатый.

– Ты куда это идёшь с моими коровами?! – стал швырять он в Геракла копьями. Пришлось и его, вслед за пастушком, изрешетить стрелами. И лишь потом гнать тучное стадо в Грецию.
 
Словом, намучился Геракл с теми бурёнками. То их Гера заразит вирусным бешенством – и лови их потом, свихнувшихся. То одна уплывёт куда-то в Сицилию – и беги души царя тамошнего.

Когда же привёл наконец в Микены стадо тучное, Эврисфей зарезал коров Гере жертвенно. И пировала богиня говядиной.

А Геракл махнул рукой, плюнул под ноги и понёсся к Аиду – за Цербером.

       ***    
«Цербера хочу! – писал Эврисфей взбалмошный. – По трём головам его желаю поглаживать!»

Лишь спустился герой в царство к умершим, как повстречался там с друзьями армейскими.
Видит, сидят Тесей с Пейрифоем, в камень вросшие, и улыбаются ему во всю ивановскую.
– Вот так встреча!.. И ты, что ль, за Персефоной пожаловал?
 
В общем, разговорились, о том о сём друг дружке поведали, и вырвал герой Тесея из трона каменного, а Пейрифоя ему боги вырвать не дали.
Подлетел к Гераклу Гермес встревоженный и закричал:
– Иди, куда шёл! Ступай и не вмешивайся!
 
И пошёл Геракл души распугивать. Лишь Мелеагр не убоялся его поступи. Подлетела тень Мелеагра к нему и спрашивает:
– А не желаешь ли к сестре моей, Диянире, посвататься? Телом она женщина видная, к хозяйству сызмальства приучена.

И ответил герой Мелеагру эфирному:
– А чего бы и нет? Можно попробовать! Раз и телом, говоришь, и хозяйством выдалась.
И пошёл старым знакомцам подмигивать – дескать, помню, убивал, рад свидеться.
   
А в тронном зале его уж хозяева встретили.
– Зачем пожаловал? – Аид с Персефоной спрашивают.
– Так за пёсиком, – отвечает им герой, – за Цербером.
– Что животных любишь – дело похвальное. Раз уж так, то забирай без намордника. Одной лаской, надеюсь, управишься?
– Если что – приласкаю палицей!

И пошёл Геракл адского пса высвистывать.
– Церик, Церик! – кричит. – Где ты, морда трёхглавая?!

Подбежало к нему отродье слюнявое. Три головы на трёх шеях болтаются, да с хвоста морда драконья скалится.

Повалил Геракл Цербера на спину, стал исчадию брюхо почёсывать:
– Ах ты чудище моё слюнявое! Страшилище ты моё безобразное!

И упал к ногам пёсик приласканный. И повёл его герой без намордника.
А Эврисфей, увидав того пёсика, под скамейку забился от ужаса.
– Убери, – кричит, – собаку бешеную!

Так что возвращать пришлось Аиду Церика. Чуть ли не со слезами, говорят, расставались приятели.
 
       ***
А напоследок наказал недоношенный раздобыть ему золотых яблочек.
На свадьбу Геры и тучегонителя прорастила Гея в подарок ту яблоню. А Геспериды, дочери Атласа, ухаживали за ней, заботились бережно.
Дорогу же в тот сад лишь Нерей мог нарисовать по памяти. К нему-то, собственно, герой и направился.

Подловил старика загорающего и давай обнимать, приговаривая: «Сколько лет?! Уж, думал, не свидимся!»
Затрещали рёбра старческие, задохнулся Нерей в объятиях и раскололся, в смысле информации.
 
Оказалось, идти надо через Ливию, где Антей, сын Посейдона, царствовал.
Всех прохожих тот Антей насмерть заламывал. Никогда не иссякала его силушка.
Вот и с Гераклом он состязаться выдумал.
И сколько ни сбивал его Геракл подсечками, лишь удесятерились силы великановы, ибо черпал он из Земли-Геи-матушки. Пришлось на весу душить борца скользкого.
 
А как удавил Геракл соперника, тут же в Египет со всех ног бросился. Навестить Бусириса, царя тамошнего.
Фанатично набожным был тот самодержец египетский. Как завидит, бывало, приезжего, так и ведёт к алтарю – жертвовать.
«Идём, – говорит, – поможешь нам от засухи и мора избавиться!»

Вот и Геракла повёл на заклание. Да только разорвал герой путы крепкие и как барана разделал Бусириса набожного.
 
После чего прибежал к Атланту, запыхавшийся.
– Я за яблочками! – кричит. – Мне три штучки отвесь, пожалуйста!
– Три так три! – великан улыбается. – Подмени на минутку – я сбегаю.
 
И взвалил Геракл небосвод на плечико, да едва грыжу себе не надул пудовую.
Когда ж вернулся Атлант с обещанным, то сказал, что сам доставит Эврисфею те яблочки.

И понял тут Геракл, что его объегорили. Понял, но эмоций не выказал.
– Хорошо, – говорит, – иди, если хочется. Позволь лишь подложить под плечо подушечку!
И подхватил гигант небосвод на секундочку, да так и остался с ним – на вечность вечную.

        ***

А Эврисфей недоношенный Гераклу отдал те плоды доставленные.
– Вот, тебе выходное пособие! Кушай, там, говорят, витамины водятся.
И вернулся в Тиринф герой с драгоценными фруктами.
 
Первым делом с женой Мегарой развёлся. Вторым делом – выдал Мегару за Иолая, племянника. И уж тогда зажил, как полубогу положено: убийства, драки, подвиги ратные – да так, что греки за ним не поспевали записывать.
Вот лишь некоторые из тех записей.


И другие, не менее великие, подвиги
К примеру, рассказ о том, как победил герой Таната несокрушимого. Случилось это, говорят, в походе к Диомеду – за кониками.
Заглянул тогда Геракл к Адмету, приятелю давнему. Видит, а приятель-то его совсем опечаленный.
– Проходи, – говорит Гераклу, – ступай в тронную. Прикажу – тебе пир накроют изысканный.
А сам шасть в покои – и не является.

Поел Геракл, попил в одиночестве. «Не пир, – думает, – а трапеза какая-то». И давай официанта расспрашивать.
А тот лишь глаза отводит да отмалчивается.
Приметил тут Геракл и другие странности – зеркала занавешенные, светильники коптящие. Прижал он того слугу к холодной стеночке, и раскололся халдей под давлением.
«Намедни, – говорит, – померла наша хозяйка любимая».
– Алкестида, что ли?! – герой ахает.
И поведал ему слуга все подробности.
 
Оказывается, решил Адмет помирать вчера вечером. Говорит:
– Пришёл мой час, домочадцы родные! Слышу уж поступь Таната тяжёлую.
Да как стал пытать всех присутствующих:
– Кто сойдёт за меня в царство Аидово? Может, ты? Или ты?.. Есть желающие?!
Тут-то жена его Алкестида и вызвалась:
– Я сойду за тебя, Адмет, в пламя адское!
И сказал ей муж: «Вот и славненько! Завтра свечку за тебя Гере выставлю!»

Обнялась Алкестида с детишками и давай помирать во всеуслышание.
«Ах, уж вижу я Харона лодочку!.. Ох, уж слышу его речи призывные!.. Ой, слабеют мой рученьки!.. Ай, вытягиваются ноженьки!..»
Всю душу из Адмета, пока умирала, вынула.

Уж он ей и «Не уходи!» кричал, и «Давай разом уйдём!».
Весь извёлся бедолага выживший, пока не снёс наконец супругу «в холодную».

Услыхал герой те подробности и в гробницу семейную кинулся. Схоронился у гроба, за фикусом. Поджидать сел Таната мрачного.
А как пришёл бог смерти к покойнице, взял его герой в клинч – на удушающий, и забился Танат, как мотылёк беспомощный:
– Пощади, – хрипит, – воскрешу тебе мёртвую! Три денька лишь походит холодная!

И повёл герой деву воскресшую заново с мужем Адметом знакомиться.
Для интриги укутал её простыночкой и в покои завёл спальные. Глядь, а там уж муженёк её на шнурке вешается.

– Погоди, брат, сойди с табуреточки! – крикнул другу Геракл испуганный. – Вот привёл тебе деву холодную!
– Не нужны мне холодные девушки, – отвечает приятелю висельник. – Алкестида нужна лишь любимая!

Тут и скинул Геракл простыночку, и увидел Адмет воскрешённую.
– Ну силён, – говорит, – ну могуч ты, Гераклушка! Посрамил самого Таната лютого. Закачу в честь тебя вакханалию!

Но не стал герой участвовать в оргии.
– В следующий раз, – говорит, – а сейчас, извини, на подвиги опаздываю.
И уплыл к Диомеду, во Фракию.
       
***

Или вот ещё случай забавнейший, по дороге от амазонок случившийся. За провизией тогда Геракл в Трою наведался.
Видит, дева на скале в цепях болтается.

– Андромеда, что ли?! – висячую спрашивает.
– Гесиона! – отвечает ему та девица. – Но тоже дочь царская и на обед чуде-юде подвешенная.
 
Изумился герой сходству сюжетному, стал девицу расспрашивать о подробностях.
Тут и поведала ему жертва словоохотливая, как небожители на папашу прогневались.

Возвели боги в Трое стены белокаменные, а Лаомедонт зажал им плату за строительство. Да ещё, с пьяных глаз, насмехаться осмелился.
«Пусть на Олимпе своём, – кричал, – командуют! А тут я царь! Попробуйте сунуться!»
 
И наслали боги на Трою мор с засухой. И чудовище морское – довесочком. Вот и подвесили Гесиону, дочку царскую, отродье то задабривать гастрономически.

Подивился Геракл той повести и навестил Лаомедонта с предложением.
– Могу, – говорит, – дочь твою из беды выручить. Но и плату возьму соответственно.
– Какую? – Лаомедонт любопытствует.
– А тех коней, что Зевс за Ганимеда дал выкупом.
И пожал царь руку геройскую.
– Договорились, – говорит. – Всё так и сделаем!

Крикнул тут Геракл своим воинам, чтобы вал ему высокий насыпали. А как выползло чудовище жуткое, из-за вала того расстрелял тварь стрелами.
 
Но обманул героя Лаомедонт, скряга старая, – не отдал коней Ганимедовых.
И снова, как в истории с Авгием, через пару лет Геракл в Трою наведался. Правда, перед тем натворил ещё кучу подвигов.
 
К примеру, убил Ифита, друга верного; затем выкрал священный треножник у пифии; и наконец, с Аполлоном драку устроил эпическую.
А началась та история громкая с царя Ойхалии, Эврита подлого.
       
***
Был, говорят, тот Эврит метким лучником. Сам Аполлон обучил его искусству стрелковому. А Геракл как-то победил его на стрельбище и дочь Иолу в награду востребовал.
Закричал тогда Эврит униженный:
– Не видать рабу Эврисфея моей Иолушки! – и прогнал взашей стрелка меткого.
 
А жениться-то Гераклу хочется, вот и вспомнил он про Деяниру хозяйственную. Пришёл в Калидон, к Ойнею-батюшке. И говорит:
– Так и быть, царь, возьму вашу доченьку.
А Ойней ему:
– Да берите, пожалуйста! Договоритесь лишь с женихами нарядными.
 
И пошёл Геракл с нарядными договариваться. Но разбежались от него женихи хилые. Лишь речной бог Ахелой с места не двинулся.
– Это ты, что ль, Геракл? – ухмыляется. – Ну а докажешь чем?!
– Так э-это вот… палицей.
И стали они с тем Ахелоем бороться голыми.

Долго не мог побороть герой Ахелоя изворотливого. Лишь начнёт одолевать, как тот в гада превращается иль бычком крепконогим становится.
Но вот поборол герой Ахелоя скользкого и женился на Деянире хозяйственной.

Однако недолго звучали им марши свадебные. Дал Геракл мальчонке затрещину за то, что тот омыл ему руки водою грязною, и рухнул бедняга замертво. Пришлось в Тиринф убегать от скорбящих родственников.
 
Но и тут не обошлось без приключения.

       ***
Встретился им у реки полуконь услужливый.
– Я переносчик Несс, – говорит, – давайте знакомиться!
– Надеюсь, не заразу переносите? – отвечает кентавру Геракл насмешливо.
– Что вы? Дамочек-с переношу-с исключительно-с. Желаете – и вашу переНессу, так сказать, аккуратненько!

И дозволил Геракл кентавру ушлому переправить его молодую жёнушку.
А Несс подхватил Деяниру на руки и понёс галопом в чащу непроглядную. В последний миг успел герой пристрелить вероломного.
 
Упал в траву Несс умирающий и зашептал Деянире, кровью булькая:
– Сохрани мою кровь, о добрая женщина… Как разлюбит тебя муж твой ветреный, натри его одёжу моей кровушкой… и вернёшь себе его любовь и расположение.
Собрала Деянира кровь ту в скляночку и на груди до случая припрятала.      
 
        ***
А как прибыли в Тиринф усталые, ошарашили их свежие новости.
Оказалось, украли у царя Эврита стадо бычье и обвинил он в той краже Геракла меткого.
«Лишь презренный раб мог увести моё стадо тучное! Как пить дать Геракл это! Больше некому».

Только сын Эврита Ифит не поверил в наговор. Был он другом Гераклу давнишним и в Тиринф поспешил с поддержкою.
– Я твой друг, – говорит, – и не верю в подлый наговор. Не может быть, чтоб ты увёл стадо батино.
– Так и не уводил я! – заверяет Геракл товарища.
– Вот и я говорю, не мог ты один увести целое стадо бычье!
В общем, слово за слово, и сбросил Геракл разгневанный друга Ифита с башни – вдребезги.
   
Разозлился на сына Зевс праведный и наградил Геракла за убийство эпилепсией.
Пошёл припадочный в Дельфы священные.
Но не приняла его дельфийская пифия.
«Уходи! – кричит. – Нету тебе от богов прощения!»
 
Вскипел тогда герой болезненный, выкрал треножник у той пифии. А как явился Аполлон за украденным, Геракл драку с ним затеял кабацкую.
Нещадно лупили они друг дружку тем треножником, пока не разнял их громовержец молнией.

И прорекла тогда пифия вещая: «Прощён будешь, лишь три года отслужив у Омфалы, в Лидии!»
И отправился Геракл к Омфале в рабство добровольное.
      

А Омфала та оказалась деспотичной бестией. Переодела тотчас героя в платье женское да усадила пряжу прясть с дворовыми девками. Сама же шкуру львиную на себя напялила, и знай себе ходит да покрикивает: «Хорошо ли ткёшь, моя девица? Тонко ли вышиваешь крестиком? Гляди, подол задеру да высеку!»
 
Три долгих года сносил герой издевательства. Три долгих года терпел позор с унижением. Лишь трижды за весь тот срок ему увольнительную выписывали.
В первый раз – переловил он всех керкопов-карликов. Во второй – убил царя Селея лютого. Ну а в третий – с аргонавтами в поход сплавали.
Остальное время Омфалу обшивал безропотно.
       
***
Но вот миновал трёхлетний срок его исправления, и вернулся Геракл из далёкой Лидии.
Да только не домой, а в Трою неприступную направился. Не забыл герой Лаомедонта-обманщика.
Собрал войско немалое и взял тот городок яростным приступом.

Правда, первым всё же Теламон ворвался в Трою великую.
И взревел тогда Геракл обиженный:
– Как посмел ты посрамить меня перед горожанами?!
И с мечом на героя накинулся.
 
Но не растерялся Теламон находчивый – стал подбирать красивые камешки и песенку напевать складную:
– Строю в Трое,
Строю в Трое,
Воздвигаю монумент –
В честь могучего Геракла-
Побе-ди-те-ля!
И усмирил свой гнев сын Зевса вспыльчивый.
– Молодца! – говорит. – Пятёрка за сообразительность!
И дальше побежал – убивать царя Лаомедонта жадного да сыновей его приканчивать.
Лишь Подарка пощадил, младшенького.
А Гесиону находчивому Теламону в жёны отдал.
И выкупила та Гесиона братца из рабства.
«Хоть ты, – говорит, – Подарок, и не подарочек вовсе, но так и быть – тебя выкуплю».

И стали все того Подарка Приамом звать. То бишь «выкупленным».
Назначил Геракл Приама выкупленного Троей править, а сам за новыми подвигами отправился.
   

    ***
Но вот снова удумала сгубить его Гера мстительная и наслала на корабли его бурю грозную. А чтоб тучегонитель на помощь не бросился, упросила Гипноса усыпить всемогущего.
 
И забросила Геракла та буря на остров Кос идиллический.
Разорил герой тот островок райский, перебил всех островитян как курей, палицей. И зажил себе, ус покусывая.
 
Когда ж очнулся Зевс от сна тяжёлого, всем досталось, Гере – особенно.
Заковал её муж в оковы золочёные, прикрепил к ногам наковальни увесистые и подвесил меж небом и землёй – всем богам в назидание. А кто приближался к царице наказанной, того с Олимпа безжалостно скидывал.

Лишь Гипносу свезло, поговаривают. Не сыскал его громовержец разгневанный. Ночь пройдоху у себя припрятала.

        ***

А Геракл всё на Косе себе загорал да нежился.
Но вот прилетела к нему Афина воинственная:
– Тревога! – кричит. – Летим! Гиганты сбрендили!
И помчались они с Гераклом на поле Флегрейское, что на полуострове Паллена находится.

Оказалось, капнула в себя от скуки Гея крови урановой и породила гигантов чудовищных. Все как один – уроды косматые, с ногами змеиными. А чтоб неуязвимыми пред богами сделались, напоила их Гея отваром живительным. Так что смертный мог лишь сразить живучих выродков.
 
Затем, собственно, Геракла и вызвали.
– Ты, – говорит ему Зевс, – на подхвате будешь – такая стратегия. Мы разим, ты добиваешь по-тихому.
   
И началась битва кровавая.
Стали гиганты в богов швырять скалы многотонные. А боги рубить да жечь их молниями начали.
Эти мечут, те жгут, и ни у кого – ни царапины. Ибо и те и другие – бессметные. Словом, без Геракла до весны б не управились.
 
Но вот выхватил герой стрелы отравленные и давай, как куропаток, великанов отстреливать.
Первым пронзил Алкионея уродливого.
И закричал ему тогда Зевс-батюшка:
– Волоки косматого с острова! Не умрёт он здесь – тут земля заговорённая!

И оттащил герой гиганта в стороночку да тихо прибил его на месте палицей.
Ну а дальше – по той же схеме действовали, пока у Геи порожденья не кончились.

И сказал тут тучегонитель присутствующим:
– Поздравляю! За нами победа, товарищи! Кому на Олимп, со мною поехали!
При этом на Геракла взглянул многозначительно.

А герой ему:
– Вообще-то, я в Ойхалию ехать планировал – царя Эврита убивать подлого.
– Ну-ну, – покивал на то громовержец задумчиво.
На том и расстались близкие родственники.


Смерть и бессмертие героя
А Деянира тем временем всё мужа в окошко выглядывала.
– Три года! – вздыхает. – Три года и три месяца не видала я муженька своего мифического. Чую, окрутила его где-то гадюка заморская.
– Не накручивайте себя, мамаша, не накручивайте! – говорил ей Гилл, сынок старшенький. – Вот увидите, папаша воротится.
– Ой, не воротится! Ой, другую нашёл – сердцем чувствую. Ты уж пойди отыщи, сынок, папку гулящего!

И пошёл Гилл Геракла разыскивать.
Но лишь вышел он за околицу, как прибежал к Деянире Лихас – от Геракла с посланием.

– Вот, – кричит, – хозяюшка, радуйся! Гостинцев прислал тебе муж твой доблестный. Убил он Эврита поганого и рабов теперь передаёт вам с приветами.

– А что это за красавица там шествует? – спрашивает Лихаса Деянира пытливая.
– Так то ж Иола, дочь Эврита подлого. Ну, та, к которой раньше Геракл сватался.
– Ах, вот она, выходит, гадюка-разлучница! – простонала тут женщина горестно и, загрустив, вдруг о кентавре Нессе вспомнила.

«А ну как одёжу натру кентавровой кровушкой, может, снова в меня Геракл влюбится?»
И натерев плащ кровью отравленной, Лихасу передала его с поручением: «Ты скачи скорей к моему Гераклушке да скажи: Деянира плащом ему кланяется!»
И поскакал Лихас точно молния.

А через пару дней сын в покои к матери врывается:
– Что ж вы, мать моя женщина, сделали?! Как же мне теперь вас величать маменькой?!. Плащ-то вы послали папаше отравленный! Кончается от него доблестный папенька!!!
 
Ушла к себе Деянира, горем придавленная, и живот себе мечом от печали взрезала.

        ***
А как внесли на носилках Геракла отравленного, бросился к нему сынок рыдающий:
– Горе у нас, батюшка, горюшко! Мать моя, жена твоя, нынче зарезалась!

Опечалился Геракл от такого известия.
– Что ж она, дура, – вздыхает, – наделала?! Приняла, гадюка, смерть лёгкую! Я ведь медленно её душить планировал.

Закричал тут отцу Гилл в рыданиях:
– Невиновная мать, не-ви-нов-ная! Её Несс обманул с резус-фактором!

Тяжело вздохнул Геракл отравленный:
– Значит, всё же сбылось то пророчество… Обещал же мне Зевс, что ни один живой со мной не справится – так в итоге меня прикончил покойничек!
 
Отнесли Геракла воины на гору и живым ещё в костёр бросили.
Загремели тотчас небеса хмурые, засверкали яростно молнии, и примчала в колеснице Афина сиятельная, и вознесла Геракла на Олимп стратегический.
Там и обрёл герой обещанное бессмертие.

Простила ему Гера обиды старые. Выдала за него дочь Гебу, красавицу.
– Видишь, зятёк, теперь и ты, получается, в сонме окажешься.
– В чём? – Геракл тёщу переспрашивает.
– В сонме! – говорит. – В сонме, бестолочь!
И остался герой в сонме богов на Олимпе сиживать да нектар сладкий кушать с амброзией.
       
***
А земные детки его – Гераклиды-сироты – по всей Греции от Эврисфея прятались. Всюду преследовал их царь недоношенный, пока не загнал всех в Афины стольные.

Приютил их там Демофонт, сын Тесея могучего, и взмолились Гераклиды богам о помощи.
– Поможем, – ответили им боги, – мы ж родственники!.. Всего-то одну лишь жертву потребуем… Деву невинную предпочтительно.

И шагнула тут вперёд Гераклида Макария.
– Я, – говорит, – пойду! Меня, – говорит, – братья-сёстры, жертвуйте!
И зарезали Гераклиды сестрицу невинную.
Да тут же в бой кровавый ринулись. И не обманули их боги великие – помогли разгромить всех врагов и пленить Эврисфея коварного.

Выцарапала ему глаза Алкида-матушка, и оборвалась на том жизнь царя недоношенного.
А Гераклиды расплодились по всей Греции. И до сих пор, говорят, только тем и занимаются.


Тесей
Происхождение
А вот с родословной Тесея явно намудрили греки античные.
С одной стороны, он как бы сын Посейдона-колебателя, с другой же – отпрыск царя Эгея афинского. И в том и в другом афиняне стопроцентно уверены.

Давным-давно, говорят, правил Афинами Эгей бездетный.
И так ему однажды наследников приспичило, что отправился он, само собой, в Дельфы, к оракулу. И выдал ему оракул прорицание.
А Эгей не постиг его своим умишком скромненьким и к мудрому царю Питфею за разъяснениями бросился:
– Растолкуй мне, Питфей, эту абракадабру дикую!

А Питфей покрутил в руках пергамент исписанный, надкусил, пожевал и говорит в бороду:
– Не волнуйся, Эгей, будут у тебя деточки!

И засыпал Эгей Питфея вопросами. Мол, какие? когда? от кого? – и прочее.
А Питфей ему:
– Давай лучше завтра выясним. А пока что идём выпьем, Эгеюшка.

И споил Питфей приятеля за ужином. А затем уложил с дочкой Эфрой, разморенного, и наутро выяснилось, что Эфра беременна.
– Ты смотри, как предсказание-то быстро сбывается! – пробормотал Эгей, с бодуна очнувшийся.

А Эфра ему отвечала ласково:
– Так то ж Посейдон нам помог давеча. Я так истово ему молилась, что он примчал и помог – раза два… с четвертью.
– Вот так бог! – восхитился Эгей небожителем. – Не зря его величают колебателем!
И согласилась с ним Эфра беременная.
И родила Эгею мальчонку крепкого.

– Вот, – говорит, – знакомьтесь – ваш Посейдонов сын, зовут Тесейчиком.
Облобызал Эгей новорождённого.
И говорит счастливой роженице:
– Ты пригляди тут сама за отпрыском, а я в Афины пока съезжу – поцарствую. Когда ж вырастет, присылай ко мне отрока. Да пусть меч захватит с сандалиями. Я сложу их вон под той скалою гранитною – по ним и опознаю наследничка.
И сложив под скалой меч с сандалиями, босиком пошлёпал на родину.

 
А Тесей остался расти с дедом и маменькой. И красивым, статным вымахал юношей. Даже чёлочку состригал по-модному.
«Я, – говорит, – Аполлона поклонник пламенный и потому вручаю богу свои кудри передние!»

Когда ж паренёк про папку спрашивал, мать обычно на Посейдона разговор сворачивала. Говорила, мол, занятой папка, колебает кого положено, ну и тебе приветы шлёт с гостинцами.
 
Лишь когда Тесею шестнадцать годков стукнуло, Эфра про Эгея сыну
поведала. Да скалу указала с пожитками.
Отодвинул ту скалу Тесей с лёгкостью и, взяв меч с сандалиями, прочь ушёл из дома отчего.

– Ты куда?! – заголосили дед с матерью.
– В Афины, к бате! – отвечал им своенравный юноша.
– Так в Афины ж корабли ходят. Возьми вон любой у пристани!

Но отказался Тесей фрахтовать судёнышко.
– Я пешком, – говорит. – Может, в дороге насовершаю подвигов.
И отправился в Афины в драных сандалиях.


Дорожные подвиги
Но не успел и дня прошагать сей строптивый юноша, как встретил Перифета, сына Гефеста, с железной палицей.
Любил тот Перифет вгонять в землю путников.
«Гвозди бы делать из этих людей!» – приговаривал.
 
Вот и Тесею наметил в темечко. Да только первым убил его Тесей изворотливый. Как именно, греки не распространяются, но факт подвига дружно фиксируют. Дескать, убил и палицу позаимствовал.
       
***
А вторым Тесей встретил Синида, сосен сгибателя.
Авторитетным разбойником считался Синид в районе Истмийском. Обожал на части рвать прохожих странников.
Согнёт, бывало, сосенки, привяжет к ним прохожего и отпускает «на все четыре стороны».
 
Вот и Тесей его четвертовал посредством тех сосенок. А потом залюбовался пейзажем божественным и подумал: «Неплохо б учредить тут игры Истмийские – прыжки с шестом… скоростное колесование…»
Так и пошёл, погружённый в думы праведные.

        ***
Лишь в Кромионе сделал остановку короткую – свинью порубать одичавшую.
Всё хозяйство разорила та свинья безобразная – очередное порождение мерзких родителей.
Вот и поклонились Тесею местные жители. «Порубай, мол, нам зверину жуткую да принеси на вертел её вырезку».
И не отказал Тесей селянам-просителям.

        ***

А вот разбойника Скирона герой припас к четвёртому подвигу. 
Заставлял тот Скирон омывать ему ноги грязные да в пропасть спроваживал путников – гигантской черепахе на кушанье.
А Тесей схватил злыдня за ногу, да и самого к черепахе той выбросил.
 
После чего пару дней без эксцессов прошествовал, пока под Эвлесином с Керкионом не встретился.
      
  ***
Обожал тот Керкион с прохожими бороться до смерти. Вот и с Тесеем борьбу затеял смертельную.
Да только сдавил его ручищами могучий юноша, и лопнул тот Керкион, как вша насосавшаяся.

А дочь Керкиона Алопа из заточения выскочила. Усадила на трон сынка своего – первенца. И говорит:
– Оставайся, будешь у нас первым воином... Подвигов всяких вместе наделаем!
 
Но не остался у Алопы Тесей первым воином. И к разбойнику Прокрусту второпях проследовал.

        ***
Был тот Прокруст, говорят, ярым адептом хиропрактики. Нравилось ему позвонки ровнять да суставы прохрустывать – отсюда и прозвище получил звучное. Схватит, бывало, пешехода несчастного, бросит на ложе массажное. И если то ложе ему длинным окажется, дыбой клиента по фэншую растягивает. А коль коротким придётся, отрубает конечности лишние.
 
Вот и Тесея он на то ложе укладывал, да сам лишь укоротился на целую голову.
На том и кончились путевые подвиги.


В Афинах
Когда ж пришёл Тесей в Афины стольные, встретили его горожане насмешками:
«Что это за девица там идёт – с чёлкой стриженной?!» И ещё в том же духе разное.

А Тесей поднял рукой телегу громадную да перебросил её через храм, словно пёрышко.
Испугались такой силищи жители. Закричали:
– Извини! Обознались мы! Храм достроим, свечку за тебя Аполлону выставим!!!

Не ответил им Тесей, молча проследовал. Да и во дворце назвался безымянным путником.

А Медея распознала в нём царского отпрыска да извести героя удумала.
– Лазутчик он! – стала мужу Эгею нашёптывать. – Погубить его надо немедленно.
– Он и сам кого хочешь уделает! – отвечает ей самодержец испуганный. – Вон ручища видала, какие пудовые?!
– Изведём тогда героя по-тихому, – на то Медея коварная молвила и отраву сготовила юноше.

– Не побрезгуйте, – говорит, – подношениями. Самолично настойку заваривала!
Но вот вынул Тесей меч из-за пояса, чтоб разделась говядину жареную, и опознал Эгей меч свой ржавенький. Да как закричит:
– Предъяви и сандалии!
И предъявил Тесей свою обувку ветхую. И обнял Эгей сынка долгожданного. А Медею коварную с её отпрыском отправили этапом в ссылку, в Мидию.
       
***
Возликовали тут афинские граждане и закатили грандиозную попойку.
Один лишь брат Эгея Паллант в ней не участвовал. Прискакал в Афины с сынами – паллантидами да устроил засаду на Эгея старого.
 
А Тесей проведал о том из тайных источников и поубивал всех паллантидов тех палицей. Чем и укрепил отцовское самодержавие.
      
И потекла во дворце жизнь беззаботная. Однако скоро наскучила она герою непоседливому. Закручинился без подвигов юноша и стал к афинянам приставать с расспросами:
– Может, завалялся у вас какой разбойник захудаленький? Злодей, душегуб или какая тварь мерзкая?!
– Тварь есть! – вовремя афиняне вспомнили. – Критский бык, которого Эврисфей на волю выпустил. Всё Марафонское поле испоганил нам, рогатая бестия!
 
И отправился Тесей на поле Марафонское.
Схватил там за рога быка Критского и укротил скотину одичавшую.


На Крите
А как вернулся в Афины, приметил чёрный парусник на пристани.
– Вы кого тут без меня укокошили?! – спрашивает. – По кому сегодня траур справляете?
А ответили ему афиняне печальные:
– Горькую дань нынче шлём царю Миносу. Как убили мы его сынка Андрогенушку, так и шлём теперь по семь дев и семь юношей – на съедение Минотавру проклятому.

Услыхал те вести Тесей доблестный и аж в ладоши захлопал от радости:
– Вот так везенье! Кажись, подвиг наметился!

Но замахал на него руками батюшка:
– Не ходи! Забодает тебя рогатый сын Миноса!
– Не волнуйтесь, бать, вернусь с парусами белыми! – крикнул сын отцу на прощание и на пристань бегом кинулся.

        ***

А как прибыл на Крит к царю Миносу, покорил всех красой своей юною.
Ариадну, принцессу, особенно. У бедняжки аж сердце ёкнуло, так ей Афродита любовью заехала.

Ну и Минос, конечно, заприметил юношу.
– Этот вроде мясисто выглядит, а то шлют нам всяких задохликов.

И возмутился тут Тесей, разобиделся.
– Постыдитесь! – кричит. – Кто тут задохлики?!
Да как стал доходяг тех нахваливать:
– Гляньте, кость вон какая широкая! Да коса какая длиннющая!

Покивал на то правитель нахмуренный.
– Да, коса. Так и есть – косоглазие. Как сын Зевса, сие вижу отчётливо.

И вспылил тут Тесей, стукнул по столу:
– Не коса, а коса! Как сын Посейдона на этом настаиваю!

Услыхал царь про Посейдона ненавистного и вскричал:
– Так ты, значит, сынок колебателя?! Ну, раз так, отыщи ж мне колечко утерянное!
Да как бросит в волны перстень бриллиантовый.

Вот и сиганул Тесей за тем перстнем – топориком.
Хорошо, Тритон подцепил его раковиной, не то рыбам на корм герой бы отправился.

А так встретил его Посейдон с объятиями.
– Как ты вырос, – кричит, – сынок мой родненький! Я ж тебя ещё вот такусеньким… ни разу не видывал!

И принялись они вспоминать Эфру-матушку да амброзию распивать литрами.
А потом вручил Тесею колебатель перстень Миноса. Надела Амфитрита венок на чело юноши. И вынырнул герой с пьяной ухмылочкой.
       
***
А Ариадна на пирсе стоит и губку дует обиженно.
– Что ж это вы, – говорит, – так долго ныряете? Мы уж тут извелись все, измучились. Я вон морду папаше всю расцарапала!
 
Успокоил Тесей девицу взволнованную, и поднесла она ему нить и меч – с благодарностью.
– Вот, – говорит, – в Лабиринт с собой возьмите, пожалуйста. Нить вас обратно ко мне выведет... А мечом вы братца моего зарубите малахольного.

И вошёл бесстрашный Тесей в Лабиринт тот извилистый. Привязал к двери нить Ариаднову и скользнул в темноту непроглядную.
Бродит, ходит, петляет по закоулочкам, зовёт Минотавра рогатого да Дедала поминает, мастера.

Наконец, объявляется образина рогатая.
– Ты б ещё в Тартаре спрятался! – закричал тут Тесей негодующий.

А Минотавр от тех слов как набычится да как с рогами на героя набросится. Вот и выхватил Тесей меч из-за пояса. Вот и пырнул в мохнатый бок бычеголового.
 
А потом по нитке на белый свет выбрался. Освободил из темницы четырнадцать пленников. И прорубив днища кораблям на пристани, тихо убрался с неуютного острова.

        ***

Плывут они по волнам, с Ариадной милуются.
А как причалили к Наксосу-острову да вином победу отметили, так и явился вдруг Тесею Дионис, бог алкоголиков, и сказал: «Бросай Ариаднушку! Не пара она тебе. Мне – пара стоящая!»

И проснулся Тесей с бодуна опечаленный.
– Ты прости, – говорит, – меня, Ариадна, милая, что без тебя уезжать приходится.
– А что со мной? – глазами та хлопает.
– А тебя Дионис приберёт... будем надеяться.

И прибрал Дионис Ариадну брошенную. Так, по крайней мере, греки сказывают.

Тесей же, от переживаний не просыхающий, позабыл сменить паруса на белые. Так под чёрными и причалил к берегу.
 
Увидал те паруса Эгей издали и, прокричав: «У-у, тварюга рогатая!!!», в расстроенных чувствах с утёса бросился.

Сходит Тесей по трапику, а к нему уж бегут, докладывают: так, мол, и так, папаша скинулся. Ласточкой упорхнул с утёса отвесного.

Закручинился герой пуще прежнего. «Эге-гей!» – вздохнув, помянул почившего батюшку и Эгейским назвал то море коварное.


Тесей и его товарищи
Однако не сиделось Тесею на троне ровненько. Не мог герой жить спокойно, без подвигов. Вот и влезал в авантюры кровавые. То в поход аргонавтов затешется, то в калидонской охоте поучаствует, то амазонок лупить отправится да на Антиопе воинственной женится.
 
Кстати, из-за той самой жёнушки амазонки-то и вторглись в Аттику. А пленённая так в Тесея втрескалась, что даже против бывших соратниц выступила.
Плечом к плечу бились супруги счастливые, пока не сразило Антиопу копьё вражеское.
Так и сдружились на поминках афиняне с амазонками.

        ***

А Тесей не угомонился и после трагедии. Что ни заварушка – всюду участвует. Особенно если с Пейрифойем, лучшим приятелем.
А ведь сперва чуть кишки друг дружке не выпустили.

Похитил задира Пейрифой у Тесея стадо бычье, и вышли они друг против друга в поле ратное. Но, обнажив мечи, залюбовались оружием и закадычными друзьями сделались.

И cказал тогда Пейрифой другу новому:
– А поехали со мной на свадьбу скатаемся?! Попьёшь там вина фессалийского. С невестой моей Гипподамией встретишься.
И отправился Тесей на свадьбу товарища да в очередную историю влип – громкую.
 
Широко разгулялась та свадьба памятная. Рекой на ней текли вино и наливочка. Вот и перепились до соплей приглашённые. Кентавры, полукони – в особенности.
Вот и взбрыкнул один кентавр крепенький да, взвалив на плечо невесту лёгкую, в ближайший лесок поскакал с ней знакомиться.
А кентавры как увидели тот кунштюк предводителя, так и тоже расхватали всех девиц оставшихся.
 
Закричал тогда жених: «Бей меринов!» И подхватили тот клич гости смертные. А вместе с кличем и табуретки подхватили с подсвечниками.
И смешались в бою полукони, полулюди полутрезвые.
Надолго ту свадьбу кентавры запомнили.
 
А спасённая Гипподамия пожила ещё немного с Пейрейфоем ветреным, да в рассвете сил сей мир и покинула.
 
       ***
И сказал тогда Тесею вдовец безутешный:
– А поехали со мною в Лаконию, украдём там Елену Прекрасную!

Согласился Тесей с другом ветреным.
– Мысль отличная! – говорит. – А зачем нам, напомни, девица?
– Так овдовел я, теперь мне жениться хочется.
– Так и мне ведь жениться не терпится!

И отправились в Лаконию приятели и украли там Елену Прекрасную.
А как вернулись с добычей девственной, предложил Тесей бросить жребий на девицу.
– Ты – «орёл», – говорит. – А я её «решкой» попробую…
И проиграл Пейрифой другу везучему.
– Ладно, – говорит, – забирай себе деву славную. Мне ж помоги умыкнуть Персефону Аидову. Во всех смыслах, говорят, роскошная женщина!

И отправились друзья в царство подземное, к богу Аиду, с ультиматумом:
«Отдавай нам Персефону роскошную, не то разнесём весь ад по кирпичикам!»

Подивился Аид такой наглости.
– Не пойму, – говорит, – вы, ребята, либо бессмертные, либо смертные, но умишком тронутые.
И вскричал Пейрифой:
– Мы не тронутые!!!
А Аид ему:
– Раз так, забирайте жёнушку! Вот вам трон, садитесь и царствуйте!

Переглянулись меж собою товарищи.
А Аид говорит:
– Ну, смелее! Присаживайтесь!
И уселись на трон друзья-воины. И приросли к нему геройскими чреслами.
 
На том и кончил Пейрифой карьеру славную.
А Тесея вырвал Геракл доблестный, когда за Цербером к Аиду хаживал. Однако ж годик всё ж пришлось Тесею побыть к трону прикованным. А за этот срок много чего произошло в Древней Греции.
      
 ***
К примеру, пришли за сестрой Диоскуры драчливые и спалили дотла Афины белокаменные.
А как вернули дочь отцу, Тиндарею старому, тот бессонницей вдруг начал мучиться. «Девка-то, – терзается, – на выданье… А ну как замуж не возьмут после похищения».
Да только напрасно старик ворочался. Сильней прежнего Елену востребовали. Женихов набежало – тьма тьмущая.

А Елена взяла, да и Менелая выбрала.
– Больно, – говорит, – мне бородка его нравится. На козлика моего очень смахивает.
 
И сыграли молодым свадьбу пышную. И умер наконец Тиндарей успокоенным.
А молодые зажили счастливо-пресчастливо, пока к ним в гости Парис не пожаловал.
Но то, как говорят греки, совсем другая – Троянская история.

        ***   
А Тесей, всего этого не ведая, вернулся из царства Аидова. Увидел, что Афины разрушены, и пошёл к Ликомеду, царю Скироса.
– У тебя, – говорит, – поживу, Ликомедушка. Ты уж мне только верни мои владения, пожалуйста.
А Ликомед ему:
– Какие владения?.. Пройдёмте, покажете издали...
И поднялись они на гору высокую. И столкнул с той горы Ликомед Тесея могучего.
 
Так и встретился с Танатом герой Греции. 




Часть четвёртая
Походы и расходы

Золотое руно
А началась та нашумевшая история с правителя Орхомена, Атманта бешеного. Того самого, что в горячке потом семью порубал топориком.
 
Развёлся тот Атмант с супругой Нефелой ради Ино, молодой красавицы, а хрен оказался не слаще редьки-то. Невзлюбила пасынков Ино-мачеха и многоходовую комбинацию затеяла.
Сперва, посевные иссушив, голодомор орхомянам устроила. А затем подкупила гонцов, к оракулу посланных.
 
И сказали те гонцы посланные, что лишь сын Атманта Фрикс Орхомен от голода спасти в силах. Дескать, заждались боги Фрикса благословенного, и потому резать его надо немедленно.
– Надо так надо! – вздохнул на то Атмант опечаленный и повёл старшенького на заклание.

Однако не случилось богам невинной кровушкой полакомиться. Спикировал с небес овен златорунный, Нефелой деткам во спасение посланный, и вскочил на него Фрикс недорезанный.
А за ним и сестра его, Гелла, вскочила.
Так и упорхнули на барашке приговорённые.
 
Летят, горами-лесами любуются. А тут вдруг овен возьми – да в пике, от шальной птицы уворачиваясь.
И сорвалась с него Гелла несчастная да в пролив Дарданелл ухнула. А Фрикс вывел из штопора животину пикирующую и дотянул до Колхиды – на блеющем.

А как приземлился в лесистой местности, вышел к нему Эет, сын Гелиоса. Вышел и говорит:
– Давно поджидаю тебя, залётного!

Подивился Фрикс такой прозорливости, а Эет ему и объясняет доходчиво:
– Я, – говорит, – волшебник по профессии. А поджидаю тебя с предложением. Женись вот на моей Халкиопе, старшенькой, а барашка твоего мы в расход пустим да шкуру в рощице вывесим.

– Жениться-то оно, конечно, дело нехитрое, – отвечал тот Фрикс Эету-волшебнику. – Да вот насчёт шкуры мне как-то тревожненько. А ну как умыкнут? Ведь чистое ж золото!
– У меня не умыкнут, – Эет его успокаивает. – Я на вахту дракончика определю огнедышащего.
И пожал залётный Фрис руку волшебнику. И зарезали они того барашка златорунного.


Рождение Ясона
А в те времена на берегах Фесалии племянник Атманта Эсон Иолком правил, пока его брат Пелей не отстранил от должности.
«Заработался ты, – говорит, меч к горлу брата приставляя. – Отдохнуть тебе надо! А то вон, смотри, совсем уже бледненький!»
И уволился из монархов Эсон «по собственному». И рядовым гражданином Иолка сделался.

Когда ж родился у гражданина сын-первенец, задумался Эсон о будущем. А ну как убьёт сынка Пелей злопамятный, чтоб сохранить своё самодержавие.
Подумал и объявил новорождённого умершим.
«Вечером, – кричит, – все ко мне! Поминки по сыну справлять будем».
А сам хвать свежепреставленного и в горы бегом, к Хирону, кентавру мудрому.
«Вот, – говорит, – ваше кобыльство, сынишка мой – первенец. Извиняюсь, что без копыт да хвостика, но вы уж всё равно не побрезгуйте».
 
И взял мудрый Хирон мальца на воспитание. Да обучил его всем житейским премудростям – и ржать, и сено жевать, и галопом по полям носиться.
Так детство с отрочеством Ясон и отскакал в табуне с полулошадями.

А как стукнуло молодцу двадцать лет, расчесал он себе гриву светлую и, набросив на плечи шкуру леопардовую, в Иолк пошагал решительно.
– Дядю, – говорит, – попрошу – пусть с трона подвинется!
       
***
И вот явился Ясон в град стольный. Встал в одной сандалии посреди площади. А тут, как на заказ, Пелей в колеснице следует.
Видит он юношу статного и аж с лица сходит от ужаса.
«Вот она, – бормочет, – судьба-судьбинушка. В одной сандалии – точно как оракул предсказывал!»

Остановился возле Ясона-молодца и спрашивает того дрожащим голосом:
– Кто таков? Откуда будешь, юноша?
– Сын Эсона, Ясон! – рапортует царю молодец.
– Неужто сын Эсона?! – Пелей ахает. – Так я ведь твой сводный дядюшка. Тебя вот такусеньким ещё... отпевал, помнится.

– Так это вы Пелей? – изумился тут юноша. – А я к вам как раз за властью – отдайте по-родственному.
– Ну, раз по-родственному, – Пелей улыбается, – тогда, конечно, утрясём вопрос. Через недельку заглядывай.
И побежал Ясон отца радовать.

Неделю воссоединялся с семьёй славный молодец. А Пелей всю ту неделю ломал себе голову, как от воскресшего племянника избавиться.

И вот явился на восьмой день Ясон к дядюшке.
А тот ему:
– Твоя власть, забирай без революции. Всё равно ведь я в поход за руном собираюсь.
– За каким таким руном? – Ясон его спрашивает.
– Золотым, что в Колхиде находится. Намедни ко мне тень Фрикса заглядывала и очень просила то руно в Иолк транспортировать. Лишь истинный герой, говорит, одолеет сей подвиг невиданный. Вот я стариной-то тряхнуть и думаю.

Рассмеялся тем речам Ясон бесхитростный.
– Так какой же из тебя вояка, дядюшка? Вот я – другое дело. Молодой, крепкий, как…
– Дуб! – подсказывает Ясону Пелей находчивый.
– Ну да, как дуб! – герой улыбается.
– Да почему ж «как»? Настоящий дуб, истинный!.. А знаешь что, вот ты, пожалуй, за руном и отправишься. А власть заберёшь по возвращении.
       
***
И засобирался в поход бравый молодец.
Кинул клич по всей Греции, и набежали на тот клич такие же дубы-воины. Все, как на подбор, герои великие.
 
Кого только не принесла нелёгкая: и Геракла, и Тесея, и Полидевка с Кастором; и кузенов их – Афареев задиристых; и крылатых Бореев – Калаида с Зетом. Увязался в поход и Орфей-песенник.
«Музыкой, – говорит, – буду услащать вам тяготы и лишения».
 
А корабль для подвига сам мастер Арг героям выстроил. Да, «Арго» назвал, в честь себя, из скромности. А Афина в него кусок священного дуба с размаху вставила… Да в судно, в судно – не в мастера.
И предвестил Аполлон удачу великой кампании.
«Плывите, – говорит, – предвещаю вам, ребята, удачу скорую!»
 
Даже Гера вредная и та благословила Ясона на подвиги. Сперва, правда, сказалась старушкой немощной, но как перенёс её герой через речку бурную да обронил сандалик в стремнине бешеной, благословила юного воина и благоволить ему стала всячески.
Греки говорят, даже глазки строила.

Но вот пришло время прощания, и взмахнули вёслами герои могучие. Взошёл на небо лучезарный Гелиос. Наполнил паруса Борей стремительный. И затянул Орфей «Прощание гречаночки». Да так, что всплыли кверху брюхом по бортам рыбины.


На Лемносе
Первым пунктом назначения у аргонавтов остров Лемнос значился, где проживали лемниянки суровые.
Всех мужчин те лемниянки казни предали, и оттого острый дефицит тестостерона на острове чувствовался.
 
Но вот вышла царица Гипсипила перед согражданками и говорит:
– Что ж нам делать-то, бабоньки? Пущать героев на остров аль не пущать молодцев?!

И ответили ей лемниянки криками: «Пуща-а-а-ть! Герои всегда дело нужное!»
– А что, если они про наши казни проведают?!
– Так мы и их казним! – вскричала тут Полуксо старая. – Только сперва пусть подсобят по хозяйству, а то невмоготу нам ужо без хозяйства-то... Даёшь каждой бабе по хозяйству, а, бабоньки?!

И взревела тут толпа голодная. И впустили аргонавтов женщины.

Первым на берег бравый Ясон выскочил. А за ним и остальные попрыгали. Лишь Геракл не сошёл на Лемносе.
– Чего, – говорит, – я там не видел, в сущности? После Омфалы мне все бабы на одно рыло кажутся…
И остался с вахтой на палубе.
 
День ждёт возвращения товарищей, неделю – не возвращаются. На берегу лишь костры горят да коптильни курятся.
– Эге-гей! – кричит Геракл приятелям. – Где вас черти носят?! Нам в Колхиду пора – за подвигом!
А в ответ ему лишь смех да музыка громкая.
 
И отправился тогда герой за героями. Как клопов их из дворов да изб выколупал. Насобирал по хлевам да амбарам молодцев.
– Вы ж герои! – говорит. – Как не стыдно! Забыли о подвигах?!
А ему в ответ:
– День и ночь мы тут совершаем величайшие подвиги!..
 
Но не дослушал Геракл речей тех пламенных. Похватал героев за шиворот и к вёслам приторочил крепко-накрепко.
– Гребите! – орёт. – Гребите в Колхиду солнечную!

А лемниянки на пристань как выбегут да как заревут в исступленье: «Оста-а-вайтеся!»
А пуще всех старая Полуксо надрывается.

Но помахали им герои мокрыми вёслами. И затянул Орфей с кормы отходную походную: «Уплывают в родные края – корабля, корабля, корабля…»
 

В Кизике
А вот следующую швартовочку аргонавты в Кизике устроили – у долионов, потомков Посейдоновых.
Встретил гостей царь Кизик хлебосольный и говорит:
– Идёмте скорее – не то пир выдыхается!
И пошли герои во дворец пир кушать кубками.

День кушают, ночь пьют. Лишь к рассвету отплыли, накушавшись.
Но вот выбежали на противоположный берег великаны шестирукие и давай крошить на них скалы гранитные.

Схватил тогда Ясон копья острые, а Геракл стрелы отравленные, и бросились аргонавты лупить шестируких агрессоров.
Только когда все великаны закончились, герои из бухточки выплыли, и их непроглядная ночь тотчас же окутала. Изменился ветер на северный, и не заметили уставшие воины, как обратно к Кизику причалили.
 
Выходят на берег сонные, а часовые им: «Стой, кто идёт! Стой, стрелять будем!» И схватил тут Ясон копья острые, а Геракл стрелы отравленные – и началась неразбериха кровавая.
 
Долионы аргонавтов за разбойников приняли. А аргонавты их машинально убивать начали.
Так всю ночь и рубились незрячими.

А как взошла Эос розоперстая, увидали аргонавты, чего наделали, и крепко тому факту опечалились. Подняли тело Кизика изрубленное да трое суток его вином оплакивали.

А безутешная жена Кизика, Клейте прекрасная, от горя грудь себе насквозь проковыряла ножиком.
Пришлось и её отпевать тремя бочками. Так и вышли из Кизяка – в зюзю скорбящие.
   

В Мизии
Когда ж за провиантом в Мизию прибыли, с героями и вовсе стали происходить вещи мистические.
Сперва местные нимфы Гилиаса похитили. Затем Геракл с Полифеном за веслом ушли, да не вернулись. И наконец, не заметив пропажи товарищей, аргонавты без них в море отбыли.
Лишь к обеду Теламон опомнился:
– Где Геракл?! Где Полифен с вёслами?!
И давай у Ясона руль выхватывать.

Пришлось успокаивать Теламона верёвками.
Только утихомирили героя припадочного, как из воды морской бог Главк выныривает, трясёт кудрявыми водорослями и говорит зычным голосом:
– Я от Зевса к вам со срочной молнией: «Друзей не ждите (тчк) Плывите к бебрикам (тчк) Всегда ваш (зпт) Верховный боженька».

– Куда плыть? – аргонавты переглядываются.
А Главк им:
– В Вифинию, к диким бебрикам! Гилиаса от нимф всё равно сейчас не отвадите, а у Геракла с Полифеном задания. Полифену предписано город Киос основать, а у Геракла ещё по подвигам кое-какие задолженности!

Так и отплыли аргонавты в Вифинию.
 
      ***
Приплывают, а там натурально – бебрики. И царь их, Амик, самый бешеный.
– Кто со мной на кулачках побороться не испугается?!
А у самого те кулачки – каждый с бычью голову.
 
Подмигнул тут Ясону Полидевк весело – мол, не дрейфь, я бессмертный, всё выдержу – и вышел перед драчуном тем бешеным.
Да как стал тот драчун выбивать из него всю душу бессмертную...
Лишь в десятом раунде сумел Полидевк переломить ситуацию – пробил хуком Амику голову и отправил в нокаут, к Аиду мрачному.
 
Тут-то бебрики на героев и кинулись. Пришлось и их отсылать вслед за предводителем. Отчего из Вифинии уходили крайне измотанными.
 
Орфей ещё что-то на кифаре потренькивал, остальные же буквально с ног валились от усталости. И ночь ту спали как убитые.
А наутро на горизонте уж Фракия забрезжила.


Финей
Выходят они на берег той Фракии, а к ним слепой старец на клюке подковыливает. Дряхлый, немытый, в замызганном рубище.   
Пригляделись…
«Артемида-девственница! Да то ж Финей, бывший царь Фракии!»
Ослепил того Финея Аполлон за прорицания да затравил зловонными гарпиями.

– Ты ли это, Финей?! – слепца спрашивают.
А старик в ответ:
– Я! Я, соколики!.. Есть средь вас бореады крылатые?
– Мы – бореады, – Калаид с Зетом отзываются.
– Вот и хорошо! Вот и славненько! Вы меня от гарпий избавите, а я вам подскажу, как руно добыть да головы не лишиться.

Так и случилось, как по написанному. Изгнали Калаид с Зетом зловонных гарпий, а старец с Ясоном поделился пророчеством.
– Симплегады, – говорит, – это скалы такие сталкивающиеся. Но лишь через них в Эвксинский Понт, то бишь в Чёрное море выйти можно. Как подойдёте к ним, голубку выпустите – она пролетит, так и у вас получится.
– А если не пролетит? – Ясон любопытствует.
– А коль не пролетит, призовёте Афину-заступницу.
– Так, может, сразу богиню призвать, не выёживаться?
– Ты не умничай давай! Делай, как велено!!!
И сделал Ясон всё по-Фенееву.
 
Как обрубили хвост голубке Симплегады грозные, так и призвали аргонавты Афину-заступницу.
Придержала богиня скалы клацающие, и пронырнуло меж них юркое судёнышко.
Возликовали тут герои спасённые. Принялись воспевать Афину яростно. И лишь навоспевавшись, в Колхиду двинули.

        ***
Плывут по Понту – не нарадуются. Погода ясная, на небе ни облачка. Лишь возле острова Аретиада небольшая заминка выдалась. Юного Оилея там птичка пометила.

– Счастливым будешь! – сказали Оилею товарищи, острое перо из плеча друга вытаскивая.
– Да мы тут, похоже, сейчас все ляжем счастливыми! – вскричал Амфидамант, на стаю стимфалид указывая.
 
И похватали воины щиты крепкие. И укрылись ими от птах разящих. А стимфалиды обстреляли их перьями и яйца полетели на юг высиживать.

Причалили аргонавты к острову невеликому. Вышли на берег, от перьев отряхиваются. Видят, бредут к ним доходяги-заморыши.

– Мы сыновья Фрикса! – Ясону кланяются. – Из Колхиды плывём в Орхомен, к родственникам. Да вот на кораблекрушение остановились внезапное.
– Ой! – воскликнул Ясон обрадованно. – Так это вы к нам, а мы к вам, получается?!
И вздохнул тут Аргос, доходяга старшенький.
– Как бы у нас вам голов своих не оставить. Не жалует Эет чужестранцев непрошеных.
Но не стал Ясон доходяг слушать, и к вечеру аргонавты уж к Колхиде причалили.
       
***

А на Олимпе меж тем Гера с Афиной спорили, как им помочь Ясону отважному.
– Шерше ля фам! – Гера настаивала.
– Ля фам фаталь! – Афина поддакивала.
С тем соратницы к Афродите и отправились.

– Скажи Эроту, – говорят повелительно, – путь, паразит, Медею поразит! С нас причитается.
И передала богиня любвеобильная тот заказ Эроту меткому. А расплатиться обещала мячиком, тем, что Адрастея подарила ещё Зевсу маленькому.

И подхватил Эрот лук со стрелами и замолотил по воздуху золотыми крылышками.

        ***
А Ясон тем временем поспешал к Эету-волшебнику в сопровождении доходяг, дальних родственников.

Приходит во дворец, а там чертоги белокаменные.
– Вот так рококо! – Ясон присвистывает.
А доходяга ему объясняет доходчиво:
– Дворец дедуле Гефест выстроил за то, что из битвы с гигантами его вывез Гелиос – что нам прадедом приходится, а Эету, соответственно, папенькой.
 
Когда ж вошли визитёры в чертоги каменные, встретила их там Медея окриком: «Племяши!!! Племяши приехали!!!»
И набежали тут няньки-маменьки.
А Ясон стоит пень пнём, весь растерянный, пока Эрот за его спиной тетиву натягивает.

Но вот вздрогнула Медея пронзённая и влюбилась в Ясона без памяти.
– Проходите, – герою улыбается. – Нечего на пороге стоять болванчиком.
А сама аж сердцем замирает да ног под собой не чувствует.

Прошёл Ясон в чертоги царские. Доложил Эету всю диспозицию.
И качнул головой царь задумчиво:
– Вот оно как, за руном, стало быть, прибыли… Ну что ж, дело хорошее...
А сам думает: «Заговор против меня удумали! С трона скинуть, на плаху, без пенсии!»
Но продолжает меж тем с улыбочкой:
– Задание лишь небольшое придётся выполнить...

И гаркнул тут Ясон: «Приказывайте!»
– Да там делов-то… – Эет отмахивается. – Пару бычков в плуг впрячь, огнедышащих. Да поле тем плужком вспахать, Аресово… Затем посеять в пашню зубы драконьи. А как полезут воины латные, перебить всех к Гекате-матери и явиться ко мне за наградою.

Остолбенел от тех слов славный юноша, аж глаза на караул выкатил.
 
А как вернулся на корабль к товарищам, задумались герои античные. Один лишь Аргос, доходяга, не задумался.
– К Медее, – говорит, – идти надобно! Лишь она, ведьма, дело выправит.
        *** 
 
А Эет меж тем собрал всех колхидцев на пристани и строго-настрого им наказывает:
– Во все очи стерегите гостей непрошеных, чтоб ни одна крыса не улизнула с кораблика! А как сгинет Ясон на задании, вместе с ним и остальных кремируем… Лишь внучат моих не троньте, пожалуйста, – сам из них кишки повымотаю!

И опустилась на Колхиду ночь непроглядная. И заметалась на простынях Медея влюблённая. То Ясон ей снится в леопардовом, то быки грезятся огнедышащие, а то и разом все представляются.
 
Вот и примчалась на те стоны Халкиопа перепуганная.
– Что с тобой? – тормошит сестрицу стонущую. – Не напасти ли тебе снятся зловещие?
– Ой, напасти! – Медея кается. – Да такие зловещие, что прям не можется! Прям аж негой исхожу вся от ужаса!
– Что?! И детки мои в опасности?!
– Да там все, и быки… все в опасности! Ты скорее передай сыну, Аргосу, чтоб Ясон пришёл в храм к заутрене.
       
***

И явился Ясон, как велено. А Медея, зардев, взор потупила.
– Что ж ты тупишься взором, красавица? – говорит ей Ясон настороженно. – Аль недоброе дело задумала?
– Принесла тебе «мазь проментееву». Вот, натрёшь ею тело могучее...

Не дослушал Ясон. Схватил скляночку да как начал одёжу скидывать.
И вскричала Медея:
– Нет, глупенький! Не сейчас!.. Сперва в речке омоешься, облачишься в одежды тёмные, яму выкопаешь аршинную да заколешь овечку невинную… Когда ж рёв услышишь бешеный, на корабль беги не оглядываясь. Только там этой мазью намажешься и задание батюшки выполнишь... А как всходы полезут драконьи, бросишь в них ты булыгу тяжёлую – станут биться друг с другом те воины, и тебе лишь добить их останется!
   
Поклонился Ясон доброй девице и давай ей на ушко нашёптывать:
– А не махнуть ли нам вместе, красавица?! Я бы в горы сводил тебя, милую. Табуну бы представил, славную.

И вскричала Медея испуганно:
– Что же будет тогда с бедным папенькой?! От такого он, верно, расстроится и кишки мне наружу все выпустит!
А Ясон ей:
– Так можно ж по-тихому...
До утра ворковали влюблённые – и по-тихому, и по-всякому...
А потом, все инструкции выполнив, к месту подвига вместе отправились.



Подвиг
А как вышел Ясон в поле Аресово, стал бычкам тем накручивать хвостики…
А затем распахал ими поле бескрайнее да засеял его зубами драконьими…
Когда ж воины из пашни повылезли, зашвырнул в них булыгу тяжёлую, и поубивали друг дружку солдатики. А недобитых и покалеченных Ясон геройски копьём пронзил, мазью смазанным.
 
И взревела тут толпа восторженно. И запел победный гимн Орфей-песенник.
А Эет вскочил в колесницу рессорную и умчал к себе во дворец – печалиться.

        ***
Всю ту ночь аргонавты подвиг праздновали. Одной лишь Медее всё палач грезился.
Прибежала она на пристань, растрёпанная. Призвала Ясона-победителя и увлекла его в рощу Аресову.

– Сейчас или никогда! – кричит. – Промедление смерти подобно!
– Так и быть, – вздохнул обречённо юноша. – Слово дал, так женюсь, как обещано.
А Медея ему:
– Потом женишься! А сейчас за руном полезай на дерево!

Сама же дракона опоила сонными каплями и за ушком рептилию гладила.
       
***
Без единого всплеска и проводов покидали Колхиду воины.
Царь пришёл их наутро кремировать, а кремировать-то, собственно, и некого.
Тогда бросились колхидцы их преследовать. А погоню возглавил Абсир, сын волшебника, – хоть и по имени уже было ясно, чем вся та затея кончится.


Возвращение
Три дня шли по Понту припеваючи, лишь у Скифии погоню приметили.
– Возвращайте руно! – колхидцы востребовали.
– Не вернём! – отвечали им воины. – Забирайте Медею, коль хочется!
 
Но испугались преследователи гнева царского и отвергли то предложение. Лишь Абсир поступился принципами.
Приманила его Медея подарочком да записку к нему приторочила. Дескать, в храм приходи к заутрене, потолкуем с тобой по-семейному.
 
И пришёл в храм Абсир без оружия. И зарезала его сестрица любимая. А затем порубала кусочками, да по морю колхидцам и сплавила.
  А пока те кусочки вылавливали, аргонавты в Адриатику дунули.
       
***
Но лишь вышли они в Адриатику, как попали в бурю жестокую. Затрещало многострадальное судёнышко. И заголосил священный дуб, Афиной с размаху вставленный:
– К Кирке срочно плывите, к волшебнице! Чтоб она от убийств вас очистила!
Вот и пали герои бесстрашные перед мощью бревна говорящего.
       
***
А та Кирка уж ждала их с баранчиком, чтоб омыть убийц тёплой кровушкой.
– Хоть и ведьма ты, – говорит, – Медея подлая, и племяша моего расчленила любимого, но и тебя я омою сей кровушкой – как-никак мы дальние родственники.
   
Так что дальше плыли уж без приключений.
Гера их меж Сциллой и Харибдой протиснула.
Амфитрита провела сквозь скалы гиблые.
Ну и Орфей отбил сотоварищей от притязаний сирен навязчивых.
 
      ***
А как на остров к феакам прибыли, снова гадких колхидцев встретили.
– Хоть Медею верните батюшке! – на сей раз кричали им преследователи.
А Ясон отвечал:
– Не получится! Потому как Медея – омытая!

И пошли на абордаж колхидцы взбешённые. Насилу царь феаков растащил враждующих.
– В чём проблема, – говорит, – не пойму я, ребятушки?! Коль Медея – жена Ясонова, пусть с любимым хлебает горюшка. А коль нет – пусть на дыбу к отцу отправляется!

И вскричала девица радостно:
– Я жена! Я супруга законная! У меня и колечко имеется!
Да как тиснет кольцо обручальное на безымянный палец юноши…
Закричал тут Ясон от счастья внезапного. А Орфей отпел молодых – маршем свадебным, и взмахнули герои вёслами.

        ***
Но поднялся вдруг ветер чудовищный, подхватил он «Арго» как соломинку и на берег неведанный выкинул.
Погрузился «Арго» в ил да ракушки, и спросили герои печальные:
– Где мы, боги?! Куда нас закинули?

«Так известно куда – в пески Ливии!» – отвечали им местные нимфочки.
– Как же Ливия?! Когда мы в Иолк торопимся!
– Так и идите в свой Иолк, пожалуйста. Вот, хватайте судно и ступайте за лошадью.
– За какой такою лошадью?! – недоуменно озираются воины.
– За той лошадью, что Амфитрита вам вышлет вскорости.
 
И принялись аргонавты ту кобылу высматривать. А как высмотрели, галопом за ней кинулись. И двенадцать дней с кораблём на руках за ней бегали, пока наконец Гесперид не встретили.

– Где тут лошадь?! – у девушек спрашивают.
А те им:
– Как всегда, на водопое, у источника.
И отвели их к священному озеру.
А что дальше делать, герои не ведают.

И сказал тут Орфей сотоварищам:
– А давайте треногу посвятим Тритону грозному? Всё равно ведь без дела валяется.
 
И швырнули они треногу в то озеро – и явился к ним от Тритона милый юноша.
– За треногу спасибо, – говорит, – вещь полезная. Но хорошо бы к ней барана накинуть жирного.
 
А как барана к той треноге накинули, к ним уж сам владыка Тритон пожаловал.
– Жестковат, – говорит, – ваш баранчик-то жертвенный. За такого проход в открытые воды не показывают.

Но взмолились тут герои истово:
– Покажи нам свой проход, Тритон милостивый!
И показал им бог проход тот таинственный, и доплыли по нему аж до Крита уставшие воины.

        ***
Однако не вышли они на сушу заветную. Медный Талас преградил им дорогу к провизии.
– Не велено пущать без особого пропуска! – заревел тот исполин неистово.

Хорошо, Медея в походе чар не утратила. И распахнула их перед исполином буянящим.
А как уснул медный Талас сном праведным, дёрнула его за гвоздик легонечко, так и вытекла из дурня вся сила жизненная.

А герои запаслись на Крите провизией и путь свой к Иолку продолжили.

       ***

Плывут, семечки лузгают, а тут вдруг снова шторм и тьма кромешная.
Но вот стал Аполлон в небо стрелы пускать трассирующие, и осветили они фарватер героям измотанным. Так что наутро их уж с цветами в Иолке встретили.


Конец Пелея
И всё же обманул Пелей Ясона доверчивого.
Принёс ему герой руно обещанное, а царь вручил вояке почётную грамоту и поспешно за дверь выставил.

– А как же власть? – лепечет Ясон растерянно.
– Зевс подаст! – отвечает ему лживый дядюшка.
 
И вернулся Ясон к Медее расстроенный.
– Власти нет. Денег нет. Даже батю хоронить и то не на что.
– Так вроде жив пока, курилка старая.
– А ты водянку его, вообще, видела?!

И сказала тут супругу волшебница:
– Не кручинься – омоложу я твоего батюшку.
Да как пошла ворожить за околицу… Призвала к себе Гекату лунную. Собрала с ней травы волшебные. Покрошила в ямы овец жертвенных.
А потом к старику Эсону отправилась.

– Идём, алкаш, – говорит, – здоровьем поправишься.
И побежал старик хлебать пойло сонное.
А как уснул, перерезала ему Медея горлышко и в луже крови молодеть оставила.

Когда ж наружу вся кровушка вытекла, залила в Эсона зелье волшебное, и вскочил старик, и тряхнул сединой, и заиграл румянцем чахоточным.
– Вот так чудо! – кричит. – Цирроза как не было! Выпить надо по такому случаю!
И пошёл вприсядку к винному погребу.
       
***

А Медея, успехом окрылённая, решила и Пелею поправить здоровьице. Взяла нож, барана жирного и к дочкам царским потопала.

– Смотрите, – говорит, – какое зелье молодильное для вашего папа’ у меня имеется!
И хрясь! – барана по горлышку. И шварк! – его в котёл булькающий.

А как выскочил из того котла ягнёнок резвенький, заголосили дочки на два голоса:
– Озолотим, коль омолодишь, как барана, нашего папеньку!
И вручила им Медея капли сонные.
 
Опоили ими папашу дочери. Похватали тесаки острые.
А Медея их торопит, приговаривая:
– Не тяните резину! Разделывайте! Не то зелье волшебное выдохнется!

И зажмурились дочки царские, и давай папашу нашинковывать.
– Что ж вы режете меня, дочки родные?! – закричал вдруг Пелей очнувшийся.
А дочурки:
– Не волнуйтесь, папенька! Как дорежем – молодым сразу сделаетесь!
 
Подошла Медея к Пелею хрипящему. И шепнула, глядя в очи угасающие: «Помнишь Ясона, своего племянничка? Так вот он велел вам низко кланяться!»
И давай рубать Пелея кусочками да в котёл кипящий гуляш тот скидывать.

Побледнели лицом дочки царские, а Медея их наставляет:
– Помешивайте! Да по часовой до полной готовности!
А потом вскочила в колесницу Гекатову и умчала – только её и видели.

       ***
Величайшие поминки устроили по Пелею варёному. Даже игры на них провели Олимпийские. Все герои в них поучаствовали. Лишь Ясона с Медеей дисквалифицировали.
Вот и сбежали они в Коринф без медалей не мешкая.



Месть Медеи
А как прибыли в Коринф, зажили счастливо. И двух сыновей даже родили себе вскорости.

Но вот пришёл как-то Ясон в добром подпитии. И кричит:
– Радуйся, жена! Вести добрые! Скоро с царской семьёй сблизимся.
– Мальчишек, что ли, сосватал? – Медея ахает.
А Ясон ей:
– Не, сам женюсь я на царской дочери!
 
И ошалела тут супруга ревнивая.
– Я, – орёт, – ради тебя папашу предала! Братца зарезала! А ты с Главкой спутался?!

Уж как только Ясон её не урезонивал.
– Я ж ради детей! – кричал. – Они же во дворце теперь будут пристроены!

Но не слушала его Медея ополоумевшая:
– Поглядите, какой герой тут выискался! Детками, кобель, прикрывается! А ведь это я их тебе в муках рожала! Я дракона усыпляла да руно добывала! Без меня ты никто! Ноль на палочке!!!

И назначил тогда Ясон с царём аудиенцию.
– Не могу, – говорит, – больше бабу урезонивать. Не желает, дура, по-хорошему!

И решил царь Креонт дело по-своему. Заявился к Медее со стражею и сказал:
– Чтобы духу твоего к утру в царстве не было!

И засобиралась в спешке изгнанница.
Вызвала Гекату с псами адскими да колесницу у богини выпросила. «Кое-что перевезти, – говорит, – нужно – крупногабаритное».
А затем, цианидом наряды вымазав, приказала их снести Главке-разлучнице – с наилучшими от Медеи пожеланиями.

Примерила те наряды Главка несчастная да пеной зашлась в конвульсиях. Прибежал к ней Креонт перепуганный. Стал срывать с неё одежды отравленные, да и сам упал рядом замертво.

А Ясон, услыхав звуки траурные, домой, предчувствуя беду, кинулся.

Прибегает, а Медея его уж дожидается.
– Сыновей, – говорит, – ищешь? Так вот они!
И на свежие трупы указывает.

Зарыдал тут Ясон, завыл горестно. А Медея хлестнула дракончиков и умчала, не оставив отцу тел оплакивать.

        ***
Так и бродил Ясон до самой старости, могилки сынов убиенных разыскивая.
А раз, проходя мимо «Арго» ветхого, что иссыхал на берегу великого озера, решил прилечь в тени его упоительной, да так и не поднялся больше на ноги. Обломилась корма трухлявая и схоронила под собой героя великого.
 
А щепки потом греки на сувениры порастаскивали – туристам втридорога втюхивать.    



               
Часть пятая
Ахейцы и прохиндейцы
 

Яблоко раздора
Впрочем, не всех Пелеев Медея в котле сварила. Оставался ещё и брат Теламона – аргонавт Пелей.

В каких только подвигах не отличился сей славный юноша. И сводного брата Фоку убил, и тестя Эвритиона на Калидонской охоте укокошил.
«Я, – говорит, – с копьём стою, никого не трогаю, а тут Эвритион как вбежит с криком: «Что ж ты, разиня, вепря упустил дикого!» – и на остриё… раз пять… напарывается».
   
А очищаться от непредумышленного Пелей к царю Акасту отправился.
Очистил его царь Иолка Акаст. А жена Акаста Астидамия нежными чувствами воспылала к очищенному.

«Воспылала я, – говорит, – аж горю вся! Не веришь – потрогай, но ласково!»
И отказался Пелей трогать Астидамию. И оклеветала его царица нетронутая. Мол, приставал, пылал и даже трогал, мерзавец.
 
А жена Пелея, как услыхала те новости, сразу на суку повесилась.
Царь же Акаст, наоборот, на охоту пригласил Пелея проследовать.
«Идём, – говорит, – герой, на диких кентавров поохотишься».
А сам меч Пелея спрятал и против полуконей с голыми руками выпустил.

Хорошо, мудрый Хирон рысью прискакал да отбил у кентавров Пелея-молодца – не то бы кончилась эта история. А так лишь сам царь Акаст кончился.
 
Призвал рассерженный Пелей друзей своих, Диоскуров – Полидевка с Кастором, и завоевали они Иолк и разграбили.
 
Воспылала тогда на костре Астидамия. А царь Акаст от меча потух диоскурского.
       
***
Залюбовался теми подвигами Зевс-громовержец и аж в ладоши от восторга захлопал.
– Ну герой! – говорит. – Прав был Прометей, Фитиду ему надо!
И повелел Пелею грот указать, где Фитида по утрам купается.
 
Направил героя Гефест в тот грот сумрачный. И схватил в сыром гроте Пелей богиню влажную.

Долго возились они впотьмах, барахтались. То львицей на него Фитида набросится, то змеёй обернётся, то водой родниковой закапает. Лишь к утру неугомонные успокоились.

Крикнул громовержец им «Горько!» торжественно, и поженились Пелей с Фитидою. А свадьбу в пещере Хирона устроили. Да олимпийский бомонд на торжество вызвали.

Аполлон им на золотой кифаре играл. Музы хороводы водили. Посейдон бессмертных коней дарил. А Гефест золотые доспехи в подарок выковал.

Неделю смертные с бессмертными песни горланили. Лишь Эрида, богиня раздора, не праздновала. Всё ходила злобная, вокруг пещеры круги наматывала, а потом нацарапала что-то на золотом яблочке и на стол его незаметно подкинула.

Подняла то яблоко Гера царственная да в кармашек элегантно припрятала.
А Афина ей:
– Чего это вы фрукты в карман прибираете?
– Да потому что мои! – Гера гордая ей на это ответствует.
– А с чего это ваши? Иль там написано?
И предъявила царица сопернице яблочко.

«Наи-пре-кра-сней-шей!» – вслух прочла Афина мудрая, и услыхав это, Афродита то яблочко цапнула:
– Ой, спасибочки, девочки! Всегда о таком подарке грезила!
И заспорили тут богини верховные. И разметались по пещере их локоны.

«Успокойтесь!» – призывал Зевс обезумевших.
– Успокоимся, коль назовёшь наипрекраснейшую!
И поскучнел ликом бог всемогущий.
– А идите вы, – говорит, – да лучше Париса спрашивайте! Пусть вас смертный рассудит – его век короче.

И полетели богини юношу разыскивать.


История Париса
А у Париса того непростое детство выдалось.
Приснился как-то Гекабе беременной, жене Приама троянского, пожар великий. Рассказала она мужу подробности, и рванул Приам к прорицателю. Так, мол, и так – жена на сносях, а ей пожарища видятся.

И сказал прорицатель:
– К родам – беременность. А пожар, выходит, к пожарищу. Значит, Троя сгорит из-за новорождённого.

Ахнул Приам от такого пророчества и велел тотчас в лес отнести мальца-поджигателя.
Бросили грудничка в чащу дикую, да там его кормящая медведица обнаружила. Вскормила она грудью подкидыша и скотопасом Париса вырастила.

Но вот прилетели к скотопасу богини злющие.
– Отвечай, – кричат, – скорей – кто из нас «наипрекраснейшая»?!
И вспотел Парис от тяжкой ответственности.
А как в себя пришёл, бежать бросился.

Но нагнал его Гермес и зашептал на ухо:
– Торгуйся, дурачок. Разбогатеешь на яблочке!
И приосанился тут Парис величественно.
– А чего дадите? – разъярённых богинь спрашивает.
И начался тут торг бешеный.

Гера ему власть предлагает безмерную. Афина победы сулит ратные. А Афродита любовь до гроба предсказывает.
– Кого хочешь выбирай! – подмигивает. – Хоть саму Елену Прекрасную!
И засиял тут скотопас, как горшок вычищенный.
– Вот Елену, – говорит, – пожалуй, и выберу!
И вручил Афродите то яблочко.

А Афина с Герой обиделись и прорекли:
– Приговорил ты, скотопас, Трою великую!
На что Парис лишь пожал плечами в недоумении и дальше погнал стадо, насвистывая.

        ***
Гекаба же с каждым днём всё сильнее печалилась. Рожает ежегодно по штуке деточек, а сама всё о сгинувшем сыночке думает: «Как он там, в чаще-то дремучей, справляется? Не озяб ли ночью холодною?»

Говорит ей Приам:
– Ну чего убиваешься? Что ему в той чаще сделается? Сыт, обут поди… Ремеслу-грамоте выучен... Можем игры по нему справить поминальные, а? Развлечёшься немножко, развеешься?!
 
И устроил Приам поминальные игры по убиенному. А чемпиону обещал вручить бычка наилучшего.

И вот привёл Парис-скотопас в Трою бычка отборного, да сам в запале все те игры и выиграл. Превзошёл в состязаниях ловких царевичей и даже Гектора одолел могучего.
А Деифоб, сын Приама, от зависти с мечом на чемпиона Париса кинулся.

Забежал в храм Парис за спасением, и признала его там Кассандра вещая.
– Ты же брат мой, – кричит, – утерянный!
И возликовали тут Приам с Гекабою:
– Где ж ты был-пропадал? Мы ведь ужасно соскучились! Двадцать лет уж как поминаем тебя играми!

Напрасно им Кассандра знаки делала. Напрасно всё горло ногтями себе исцарапала, мол: «Гоните! Гоните негодника! Он вам Трою всю спалит спичками!»
Не послушали провидицу вещую. Все возвращению Париса возрадовались.


В Спарте
И остался Парис в Трое царевичем. Скотопасное дело забросил, разумеется. Стал костюмы носить роскошные и забыл про Елену Прекрасную.
А Афродита ему напомнила.

– Просыпайся, – зашептала сонному. – Иди пленяй скорей Елену Прекрасную!
И засобирался скотопас в Спарту неблизкую.

Выстроил корабль многовесельный, надел костюм наглаженный и отчалил на заре без музыки.

А Кассандра на причал тот как выскочит да как зайдётся с пеной в предсказаниях:
– Вижу Трою в огне! Зрю троянцев в крови!!!
А троянцы на то:
– Опять, видать, припадок у девицы!
Ну и связали верёвками вещую.
 
А Парис вскоре прибыл к берегам Лаконии, постучал во дворец тихонечко и трапезничать сел с хозяевами.
На пиру том с Еленой и перемолвились.

– Всё ли у вас ладненько? – Парис её спрашивает. – Не хвораете ли чем специфическим?
А Елена ему:
– Спасибо, не жалуемся. Надеюсь, и вы в полном здравии!
 
А наутро, сказав: «Чувствуйте себя хозяевами», Менелай по срочным делам отбыл в провинцию.
Вот Парис, совету последовав, и наведался к Елене той ночью тёмною. Да не один пришёл, а с Афродитою.

И влюбила богиня златовласая Елену в скотопаса бывшего. Да так влюбила, что та и мужа, и дочь, Гермиону, запамятовала.
– Вези меня за сто морей! – кричит. – Или куда там у вас, скотопасов, принято.

И повёз Парис Елену Прекрасную. Да в довесок прихватил с собой все сокровища.
«Наказали ж мне чувствовать себя хозяином, вот и погружу я весь дворец в ящики».
       
***
Плывут влюблённые, на дельфинов любуются – видят, старец Нерей в волнах плещется. И говорит им между плесканиями:
– Не поймите меня неправильно, но сдаётся, погибелью ваши амурства кончатся.
 
Расстроились от тех слов голубки влюблённые и к Афродите с расспросами бросились.
А та им:
– Да чего вы всяких Нереев слушаете? Вы меня, богиню любви, слушайте!
И послушали влюблённые богиню златовласую.
И три дня матросы слушали, как Парис с Еленой её послушали.
А на третий день наконец в Трою прибыли.


Менелай
Но вот послали боги к Менелаю Ириду-вестницу, и принесла та царю вести недобрые:
– Беги домой! Обнесли тебя гости до ниточки!

Прискакал Менелай, а дворец пуст-пустёхонек – ни жены, ни казны, ни сокровища.
– Что мне делать? – брата старшего спрашивает.
И ответил ему Агамемнон не раздумывая:
– Как что? Войной идти, разумеется!.. Заглянем лишь на секунду в Пилос, к Нестору, а оттуда брать Трою направимся!
 
Заглянули братья в Пилос, к Нестору, и выслушал их старец внимательно.
А потом созвал всех героев Греции и сказал, оглядев рать могучую:
– Одиссея надо звать хитроумного! Без него не будет кампании!
И отправилась в Итаку делегация – вручать Одиссею повестку о призыве.

А Одиссей тот сказался пришибленным.
– Скажи, – говорит жене своей, – Пенелопа, этим товарищам, что рехнулся я. Головой, скажи, тронулся!

А сам стал пахать поле зигзагами да соль кидать в него полными жменями.
Смотрит делегация: и вправду герой умом двинулся.
 
Но вот вышел вперёд Паламед находчивый. Взял Телемаха, сына Одиссея, первенца, и на пашню уложил аккуратненько.
– Перепаши, – говорит, – безумец, дитё невинное!

Тут и выздоровел Одиссей рехнувшийся. Не сумел перепахать родную кровиночку.
– Годен к строевой! – объявил Паламед товарищам, и призвали Одиссея в кампанию.

А Нестор снова оглядел рать пополненную и Ахилла срочно в неё затребовал.
«Не будет, – говорит, – без Ахилла кампании!»
И бросились все героя Ахилла разыскивать.


Ахилл
А родился тот Ахилл у Пелея с Фитидою после борьбы их в гроте сумрачном. И если Пелей просто любил своего отпрыска, то Фитида – души в нём не чаяла. Бывало, натрёт пряной амброзией да в печь суёт: «Пусть закаляется! Пламя – первое средство от насморка».
 
Из-за того и случился разлад меж родителями.
Увидал как-то отец в огне своего ребёночка и накинулся на мамку с кулаками, расспросами. Напрасно про закалку Фитида ему втолковывала. Не поверил ей Пелей подозрительный.
Пришлось богине съезжать в море, к Нерею-папеньке.

А сынка Пелей Хирону на воспитание передал.
«Вы, – говорит, – Ясона отлично вырастили. Теперь и моим дитём не побрезгуйте!»
И стал Ахилл жить с кентаврами да питаться львиной печенью.

Бегал, прыгал, убивал со всех положений, пока не превратился в героя ловкого.
Ну а мать его навещала, разумеется. По весне, бывало, всплывёт и навещает сыночку.

        ***
А как стал Менелай героев разыскивать, закричала сыну Фитида-матушка:
– Не ходи на войну! Я в гробу тебя видела, мёртвого!
– Так бессмертный ж я! – Ахилл изумляется. – Ты ж сама закаляла меня против насморка.
И расплакалась тут мать безутешная.

– Стрела, – говорит, – она ж как тёща въедливая – малейший изъян обязательно сыщется!
– Да не возьмёт меня стрела, милая матушка. А подвигов мне ну страсть как хочется.
– Будут тебе, будут подвиги! – заверила мать сына геройского и пристроила его у Ликомеда с царскими дочками.

– Там, – говорит, – натворишь своих подвигов. Только учти, задание тайное – придётся носить платье женское.
И пошёл Ахилл совершать в гареме свои подвиги.

        ***
Но вот прикинулись Одиссей с Диомедом торговцами и к Ликомеду тому с гостинцами прибыли.

– У нас, – говорят, – товар. У вас купец… где-то скрывается.
И давай перед девицами богатства выкладывать: платья, шелка, кинжалы заморские.
И вот стоят те девы – шелка, бижутерию щупают. А одна всё мечи да кинжалы рассматривает.

Но тут вдруг шум со двора послышался. Зазвучали крики воинственные. И кинулись врассыпную девы перепуганные, лишь одна из них в атаку бросилась.
И ясно тут стало купцам заезжим, что за фрукт под тем платьем прячется.

– А не желаете ли, – говорят, – милая барышня, с нами в Трою на войну проехаться?!
Так и призвали Ахилла в кампанию.
 
Вручил Пелей сыну доспехи, Гефестом кованные, да коней, Посейдоном даренных, и отправился Ахилл с Патроклом, приятелем, на великую войну, на Троянскую.


Первый блин
Собрались ахейцы на молебен торжественный. И только перед столетним платаном выстроились, как выполз из ветвей змей прожорливый и слопал девять птенцов из гнёздышка.

– Вот так знак! – вещий Калхас тут выкрикнул. – Прям не знак, а значимый значище! Девять лет, выходит, троянцы осаду выдержат, лишь на десятый падёт Троя великая!

И возликовали греки счастливые.
– Всего-то декада годков! – обнимаются. – Мы ж так даже не успеем состариться!
И отчалили, воодушевлённые.

        ***
Плывут, мечами о щиты бряцают. А как увидели берег – выскочили и давай всё жечь, разорять да экспроприировать.
«Троя! – орут. – Вот она – Троя ненавистная!»

А то не Троя была, а Мезия.
И правил той Мезией Телеф, сын Геракла могучего.

Всю ночь бился Телеф с союзничками, лишь к рассвету ошибка обнаружилась.
– Так то ж мизийцы! – греки ахнули. – Союзники наши верные!
И извинившись за вторжение, искренне и душевно раскаялись.
– Случайно мы, – говорят. – Лоцманы нас попутали. Казним их завтра утречком.

А раненый Патрокл, близкий друг Ахилла божественного, так последнее лёгкое в извинениях чуть не выхаркал.
– По-оек-хали… – кровью кашляет, – с нами, о Телеф доблестный!
Но отказался Телеф ехать с греками.

– Не могу, – говорит, – у меня причины веские. Во-первых, Приам мне тестем приходится. А во-вторых, ваш Ахилл меня ранил в бёдрышко. Так что плывите с миром, товарищи, у меня уж гангрена тут намечается.
 
И уплыли греки из Мизии – да угодили в бурю страшную.
И раскидал их ветер порывистый, как навоз по грядке – ровно-ровненько.

Вернулись они в Авлид потрёпанными.
– Ну как сходили? – их местные спрашивают.
– В общем-то, неплохо, – говорят, – фарватер проверили… Союзников опять же проредили немножечко... В целом удачный поход выдался.
 
Лишь полководец Агамемнон домой ушёл, нахмурившись.
– Найдёте проводника, – говорит, – зовите, приеду с радостью. А пока беспокоить меня не советую.

        ***
И стали греки искать провожатого.
А прорицатели им всё на Телефа указывают.
– Так не жилец он! – им греки втолковывают. – Антоновым огнём вон исходит, в бедро раненный...

А прорицатели всё своё твердят: «Пусть исцеляется! Ахилл его заразил, Ахилл и вылечит!»

Передали то предсказание Телефу гниющему, и отправился он за исцелением. Приходит. Жене Агамемнона, Клитемнестре, гангрену показывает.
«Вот, полюбуйтесь, – говорит, – что Ахилл ваш со мной вытворил. Вы уж упросите Агамемнона уважаемого за гангрену перед Ахиллом походатайствовать!»

И ответила ему Клитемнестра великодушная:
– А ты возьми Ореста, грудничка нашего, за ногу да пригрози головку ему размозжить о жертвенник. Так-то уж наверняка Агамемнон тебя послушает.

И взял Телеф грудничка Ореста за ногу, и выслушал его Агамемнон внимательно.
А потом и говорит:
– Положи Орестушку, а я пока за Ахиллом сбегаю... Но и ты уж, коль поправишься, в Трою нас отведи, пожалуйста.

И согласился Телеф вести корабли греческие.
А Ахилл, как пришёл, сразу сказал:
– Вы напутали! Не дарю я здоровья… Наоборот, лишаю оного.
Но объяснил ему Одиссей, как гангрену залечивать, и зажила у Телефа рана гниющая.
   
    ***
Снова засобирались в проход ахейские воины, и опять у метеорологов непогода выдалась.
Наслала Артемида на Авлид ветер незатихающий за то, что убил Агамемнон её лань священную.
И сказал тогда грекам Калхас вещий:
– Ифигинею надо Артемиде жертвовать!

– Доченьку?! – вскричал Агамемнон как ужаленный и тут же расхотел в походе участвовать.
– Пёс с ней, – говорит, – с этой Еленой неверною! Другую Менелаю подыщем – прекраснее!
 
Но не согласился Менелай другую подыскивать. И письмо велел Ифигинее писать пригласительное – приезжайте, мол, к вам Ахилл сватается.
А когда отказался брат то письмо подписывать, намекнул ему, что, дескать, все то пророчество слышали и по-всякому зарежут твою Ифигинеюшку.
 
Когда ж прибыли на свадьбу мать с дочерью, сказал жене Агамемнон пасмурный:
– Уезжала б ты отсюда, Клитемнеструшка, – невесёлая у нас тут свадьба намечается.

А жена вдруг Ахилла увидела да как закричит: «О, женишок пожаловал!»
Хорошо закаляла Ахилла матушка, не то бы на месте герой преставился.

– Кто жених?! Чей жених?! – меч выхватывает.
А Клитемнестра ему:
– Дочки нашей, Ифигинеюшки!
– Жертвы, что ли?! – Ахилл ахает. – А разве женятся перед закланием?!

Как услыхала мать о заклании, так Ахиллу в ножки и бухнулась.
– Спаси! – кричит. – Защити мою доченьку!
И сходил Ахилл в обоз за доспехами. И встав у шатра, «Но пасаран!» – сказал по-древнегречески.
 
Однако ж не случилось свары меж греками. Вышла из шатра Ифигинея юная и говорит:
– Не ссорьтесь за меня, братья ахейские. Ради вас приму смерть с удовольствием!
И взошла на алтарь вихлявой походочкой.
 
Зарыдали тут суровые воины. И взмахнул Калхас наточенным лезвием.
Но спасла Артемида жертву юную и трепетную лань вместо девы под нож сунула. Переменился тут ветер на западный, и взревели ахейские воины: «Конец тебе, Троя проклятая!»
А Ифигинея немедля в Тавриду отбыла, Артемиде служить в храме жрицею.


Второй блин
И вот снова вышли корабли в море синее. Идут, плывут, загребают вёслами…
И тут вдруг как крикнет Калхас, внезапно опомнившись:
– Правый борт, суши по малому! Левый – табань в обратную!
Ему:
– Что такое? Куда маневрируем?
А он:
– Хрисе вознести жертву благодатную!

И завернула флотилия к острову.
Вызвал Калхас к себе Филоктета геройского:
– Вознеси, – говорит, – жертву, Филоктет, пожалуйста. Отнеси нимфе Хрисе свежей баранины.
 
И отправился герой выполнять то задание.
Разыскал в кустах алтарь покосившийся. Но лишь занёс кинжал над невинным ягнёночком, как змеюка Филоктета ужалила.
Загноилась та рана токсичная, и зашептались ахейцы встревоженно: «Ох, не взять нам Трою с такой-то обузою».

А Одиссей напрямую высказался:
– А чего это мы, собственно, с Филоктетом тут возимся? Чай не няньки ему, пусть сам выздоравливает.
И оставили героя гнить на Лемносе.
Девять лет там и пролежал отравленный.


Осада
А как к Трое подошли да якоря бросили – стали бережок из-под ладошки рассматривать.
Видят, сын Приама Гектор их дожидается – красивый, в латах, шлемом блещущий.
– Ну, – кричит, – давайте, не стесняемся! Первого сошедшего копьём поприветствую!

И замешкались тут греки на сходенках.
«Только после вас!» – друг с дружкой любезничают.
А Одиссей швырнул на берег щит дубовый, да и соскочил на него обеими ножками.

Увидал Протесилай, как Одиссей прыгает, и тоже махнул следом не мешкая. И поприветствовал его Гектор дротиком.

А ахейцы, узрев смерть товарища, в бой отчаянный ринулись. И закипело сражение, забулькало. Целый день варилось то варево, пока троянцы за стены не спрятались.

– Для начала, – говорят, – нам достаточно! Теперь мы в обороне себя попробуем!
       
***
Встали греки перед Троей лагерем, расписных шатров понастроили и переговорщиков к троянцам выслали.

И сказал Менелай мирным гражданам:
– Нечего гибнуть из-за скотопаса ничтожного! Отдавайте мне Елену с сокровищами, и полюбовно, миром разъедемся!

Задумались троянцы над тем предложением. И даже Прекрасная Елена задумалась. «Может, и вправду вернуться к Менелаюшке. Парис-то уж всё равно больше подарков не жалует».

Лишь царевичи сокровищ пожадничали да на трибуну Гелена выпихнули. И сказал тот Гелен прорицающий:
– С нами боги, дорогие товарищи! Сами мне о том намедни сказывали!

И заулыбались троянцы, духом воспрянувшие.
«С нами боги! – орут. – Гони переговорщиков!»

        ***
Девять лет потом осаждали Трою да провинции грабили. Тенедос, Лесбос, Фивы разрушили. Всю династию Эстиона под ноль вырезали. А дочек жреца Хриса уважаемого, Хрисеиду и Брисеиду соответственно, – в плен Ахилл захватил, доблестный.
Хрисеиду Агамемнону пожаловал, а Брисеидой себя решил побаловать.
– Хватит нам с Патроклом, – говорит, – по-походному. Пора уж наконец обзавестись нормальной женщиной.

Так и коротали будни суровые. То греки – троянцев мудохают, то троянцы – греков окучивают. Оттого и не стихали церемонии погребальные.
       
***
Не миновала и Паламеда та церемония. Не простил ему Одиссей сынка, Телемаха, под плуг брошенного, и гамбит разыграл древнегреческий.
Спрятал в шатре Паламеда золото да письмо Приаму послал обличающее.

Выкатил полководец глаза рачьи:
– Неужто крыса завелась в моих владениях?!
А Одиссей ему:
– Прикажите, и мигом ту крысу вам выловим!

И приказал Агамемнон провести поголовные обыски. И приволок ему Одиссей из шатра Паламеда золото.

Напрасно вопил Паламед о своей непричастности. Булыгами забили благородного царевича.


Ссора
А на десятый год к ахейцам сам жрец Хрис вдруг пожаловал.
– Я – за доченькой! – говорит. – За Хрисеидой. С выкупом.

Но прогнал его Агамемнон несговорчивый.
– Не отдам! – ревёт. – Сам ещё не натешился!

И призвал жрец Хрис Аполлона к возмездию.
Взял стреловержец стрелы хворобные и пошёл стрелять мором по лагерю. Да так, что за неделю треть стана в горячке вымерла.

– Что там боги себе на Олимпе думают?! – вопросил тогда Ахилл прорицателя.
– Хрисеиду, говорят, возвращать надобно, – озвучил Калхас волю божию.
Но сказал Агамемнон, насупившись:
– Заберёте Хрисеиду, так я у Ахилла Брисеиду позаимствую!
– Ты у меня ещё Патрокла позаимствуй, ненасытное! – отвечал ему Ахилл вспыльчивый.
А Агамемнон в ответ:
– И до Патрокла доберёмся, коль потребуется!

Рассвирепел от тех слов Ахилл неистовый, выхватил меч из-за пояса, но остановила его Афина мудрая.
– Словами, – говорит, – бичуй Агамемнона сурового!
И стал тогда Ахилл поносить своего противника. Так и разошлись генералы расплёванными.
      
 ***
А Одиссей отвёз Хрисеиду папеньке и сказал:
– Принимайте товар ваш в сохранности. Там да сям подлатать – любой ещё женится.

И забил Хрис бычков Аполлону на радостях, и прекратился мор в стане греческом.

        ***
Но вот заскучал Агамемнон без Хрисеидушки и к Ахиллу слуг послал за наложницей.
Поклонились те слуги, поздоровались.
– Не руби нам, – говорят, – Ахилл, головы. Брисеиду лишь отдай – хозяин требует.

И вспылил тут Ахилл униженный:
– Всё! Моё терпение кончилось! Без меня теперь воюйте с троянцами!
И пошёл на пляж, Фетиду высвистывать.

Приплыла к нему матушка, спрашивает:
– Что случилось? Зачем мать высвистывал?
А сынок ей:
– Слетайте-ка на Олимп, милая матушка. Да упросите Зевса троянцам поспособствовать, чтобы греки у меня в ножках повалялися.

И отправилась Фетида на Олимп с миссией.
Шепнула «кви про кво» тучегонителю, и пообещал тот троянцам посодействовать.
 
Приметила ту беседу Гера властная и спросила:
– О чём это вы с Фетидой перешёптывались?!
Засверкали тут меж супругами молнии.
Еле Гефест разнял родителей молотом.
– Хватит, – ревёт, – из-за смертных-то ссориться! За каждого нервничать – времени пировать не останется!

И рассмеялись тут боги нетрезвые.
– А действительно, – говорят, – иль нам больше делать нечего? Наливай, хромой, всем амброзии!
И пошёл Гефест разливать богам выпивку.

Угасла та ссора семейная, разошлись по углам боги сонные. Лишь громовержцу всё спать не можется.
Подозвал он к себе Гипноса тишайшего и говорит:
– Внуши Агамемнону – штурм утречком. Шепни, мол, громовержцу очень уж штурма хочется!
И забрался Гипнос в сон предводителя.


Штурм
Проснулся полководец раньше обычного. Созвал всех вождей на заседание. И говорит:
– Сон мне нынче вещий привиделся. Зевс меня в нём на резню уговаривал.

И воскликнули вожди ахейские: «Так давно пора! Идея отличная!»
– Отличная-то она отличная. Да вот как обстоят дела с духом воинским?
– Дух в войсках – то что надо дух! – рапортуют ему вожди бравые.
 
И созвал Агамемнон общевойсковое построение. Приоделся в латы парадные, взмахнул золотым скипетром.
– Ну что, – кричит, – ахейцы, ребятушки, возьмём сегодня Трою неприступную аль, может, по домам, по жёнкам разъедемся?!

Как услыхали о жёнках усталые воины, так наперегонки к кораблям и кинулись.
Хорошо, Афина Одиссею крикнула: «Верни в строй сынов Греции!»

И подхватил Одиссей золотой скипетр. И вразумлять им дезертиров бросился.
– Ахейцы, – орёт, – братья-ахеюшки! Или зря мы девять лет друзей оплакивали? Или предсказания Калхаса запамятовали?! Иль Елену Парису оставить желаете?!

И встал тут перед ним Терсит дерзкий.
– И уйдём, – говорит, – и оставим, и запамятовали! Надоело нам своей кровью вам трофеи добывать богатые. Да и Елена поди уж давно как состарилась!

Побелел от тех слов Одиссей вспыльчивый и ударил Терсита золотым скипетром.
– Видите, – кричит, – ахейцы! Видите! То не я, а сам Зевс проучил Терсита дерзкого! Он же нам и на Трою перстом указывает!

И ахнули тут ахейцы легковерные:
– Коль сам Зевс нам перстом на Трою указывает – тогда, конечно, умрём с радостью!
И пошли штурмовать стены крепкие.
А Зевс на Олимпе аж крякнул от удовольствия. И ладони потёр в предвкушении.


Битвы и поединки
Но вот принесла Ирида весть о штурме приближающимся, и выступили троянцы на защиту города.
В авангарде Парис поскакал в шкуре леопардовой. За ним Гектор, шлемом блещущий.
 
Увидал Менелай врага кровного и как лев на Париса ринулся.
– Девять лет, – рычит, – дожидаюсь отмщения!
А Парис на то – в арьергард перестроился.

– Да ты, как я вижу, горазд лишь с женщинами?! – укорил брата Гектор с ехидцею.
А Парис ему:
– Отнюдь. Могу и с мужчинами... Мне только войско мешает маневрировать.

И остановил тогда Гектор то войско мешающее.
– Вот, братец дорогой, как заказывали!
И вытолкнул Париса на поединок к противнику.

        ***
Сначала они друг в дружку по разу копьями кинули. Потом на мечах рубиться начали.
А Елена за ними наблюдает с балкончика, да за кого болеть, не определится, бедная.
Уж больно Парис хорош в леопардовом, и Менелай – с бородкой козлиною.
 
Но вот огрел Менелай Париса по маковке и поволок за шлем к стану ахейскому.
Скользит Парис, перебирает ножками, Афродиту зовёт жалобно:
– Я ж тебе вручал то клятое яблочко! Я ж тебя называл наипрекраснейшей! Неужели оставишь меня, пришибленного, в час сурового испытания?!

И не бросила любимца богиня златовласая. Примчалась, тучкой окутала и перенесла за стену бережно.
 
Заглянул Менелай в ладонь опустевшую и от удивления аж буркала выкатил.
– Где он?! – рычит. – Куда подевали гадёныша?!
А Агамемнон уж Елену победителю требует.
– Так труп же, труп отсутствует! – робко на то троянцы оправдываются. – Без трупа-то победа не засчитывается!
 
Даже Зевсу от тех слов на Олимпе вздрогнулось.
– У Менелая ж, – говорит, – явное преимущество!
А жена ему:
– И вовсе оно не явное. Не веришь – назначь судьёй Афину рассудительную.
И назначил Зевс арбитром воительницу.

        ***
Упала та звездой в войско троянское да бойцом Лаодоком виртуозно прикинулась. Подходит тот Лаодок к Падару-лучнику и спрашивает:
– А слабо подстрелить Менелая отсюдова?!
И закатал Падар стрелу Менелаю прямиком в плечико.
 
Взревел тут Агамемнон диким голосом: «Ты же брата моего подстрелил, Менелаюшку!»
И вновь заварилось жуткое варево.
А над варевом тем боги носятся. Арес троянцев на греков науськивает. Афина греков на троянцев натравливает.
Лишь Ахилл сидит себе в шатре, поплёвывая, ждёт, когда у него в ножках поваляются.

А Диомед пока чудеса отваги на ратном поле демонстрирует – то Падара копьём сразит, то Энея хромым сделает.
А как бросилась к Энею Афродита, его матушка, так Диомед и ей оцарапал копьём длань божескую.

– Это что же смертные делают?! – вскричал тут Аполлон раскатисто. – Небожителей уже лупят в открытую?!
И упросил Ареса беспощадного обуздать Диомеда с товарищами.
   
Напустился Арес на воинов, и как колоски, герои посыпались.
А Афина, увидев то безобразие, на Олимп вознеслась, к отцу-батюшке.
– Укроти, Зевс, своего сына безумного! Всех героев нам перебьёт – не насытится!

Но ответил всемогущий с облачка:
– Вот сама и укрощай, коль желается!
Подлетела тогда к Диомеду воительница.
– Бей Ареса, – кричит, – чем ни попадя!

И пронзил Диомед копьём бога кровавого. И вскричал Арес шестистопным дактилем: «Тра-та-та, тра-та-та…» – и так далее, мол, совсем обезумели, смертные!

Но ответил ему отец с облачка.
– Считай, то я тебя выпорол молнией!

        ***
Тут и заглохла без Ареса бойня адская.
И отправился прощаться Гектор с жёнушкой.
– Ты уж береги себя, Андромахушка. Не сдавайся в плен – сразу вешайся. Я ж пойду пока за Трою любимую буйну голову свою складывать.
 
 
Ну а Зевс меж тем богов на Олимпе выстроил.
– Сидите тихо, – говорит, – не ёрзайте, покуда я троянцам содействую!
Закричали тут боги вершителю:
– Неужто греков вам не жалко, а, батюшка?!
– Очень жалко, – отец им ответствовал. – Но пока не поваляются у Ахилла в ноженьках, буду молнии пускать в них тактические.
 

Смерть Патрокла
И как стал метать Зевс в греков молнии, так и погнали троянцы противника. Запылали корабли греческие, и примчался Патрокл к товарищу:
– Дай, – кричит, – мне доспехи нарядные, уж давно их примерить хочется!
А Ахилл в ответ:
– Да пожалуйста! И копьё возьми моё острое.

Но не смог поднять то копьё славный юноша и в отчаянии закружил перед приятелем.
– Как смотрюсь? По-геройски? – выспрашивает. – А сидит как? Не много ли золота?
– Ты герой, хоть в тунике, хоть в кованом, – беззаботно Ахилл ему улыбается. – Сбереги ж мне доспехи Гефестовы.

И ответил Патрокл товарищу:
– Боги милостивые о том позаботятся!

        ***
Так и вышло – доспехов не тронули. Аполлон их сорвал в битве бережно, и пронзило копьё шлемоблещущего неприкрытое сердце Патроклово.
 
Началась тут резня за покойничка. С двух сторон набежали желающие да как стали мечами орудовать, труп Патрокла как трос перетягивая.

Восхитились боги тем зрелищем. И сгустил темень Зевс вокруг павшего, чтобы множилась жатва кровавая.
       
***
Прибежал Антилох запыхавшийся, доложил о смерти товарища, и побрёл Ахилл к морю синему, мать Фетиду в рыданьях высвистывать.

Приплыла к нему матушка, спрашивает:
– Отчего ты невесел, Ахиллушка?
А узнав о смерти Патрокловой, тут же к Гефесту с прошением кинулась.

– Скуй, Гефест, мне доспехи нарядные, копье-стрело-непробиваемые! Мой сынок на войну собирается, а ему не в чём выйти перед противником!

И сковал Гефест латы прочные, как Фетида ему и заказывала.

        ***
И примерил Ахилл обновочки. И аж затрясся от возбуждения.
– Ну держись, – кричит, – шлемом блещущий! Отомщу я тебе за Патроклушку!
А Агамемнон в знак примирения Брисеиду герою пожаловал.
Но не взял её Ахилл горюющий.
– Как же я возьму, – говорит, – тебя, Бриседушка, если друг мой ещё не схороненный.      
 
И созвал тогда Зевс богов по такому случаю. И сказал:
– Свою функцию, друзья, я тут выполнил. Без меня дальше кашу расхлёбывайте.

И разбились небожители надвое.
За греков Посейдон с Афиной и Гермес с Гефестом выступили. За троянцев Арес с Аполлоном и Артемида с Афродитой поручились.
 
И помчали в атаку греки бесстрашные. А впереди всех Ахилл обновкой красуется. Ищет Гектора он ненавистного да убитых тела в речку сбрасывает.

Закричал тут бог реки:
– Не дозволено засорять моё русло трупами! Только я лишь, Ксанф, тут командую!
А Ахилл поклонился просителю и сказал:
– Конь мой тоже Ксанф. Так, может, вы родственники?
 
Разъярился тут бог реки, разгневался – затопил Ахилла водами мутными. Но спасли героя боги греческие, а троянские за то на них в драку кинулись.
Метнул Арес копьё в Афину мудрую. Афина ему камнем ответила. И сцепились Аполлон с колебателем, а Гера на Артемиду набросилась.
То-то громовержец натешился, сотрясаясь от громового хохота…


Смерть Гектора
Долго гонял Ахилл троянцев по полю, пока не загнал за стены неприступные. Только Гектор отказался в Трое прятаться, хоть и кричал ему Приам: «Хоронись, сыночка!»
 
Увидал Ахилл шлемом блещущего и погнался за ним с предложением:
– Вызываю на поединок Гектора! Получи ж моё копьё пригласительное!
Но затеял Гектор пробежечку, и три круга бегуны вокруг Трои сделали.
 
Наконец, подлетела к ним Афина-заступница.
«Сразись с Ахиллом, – прошептала Гектору, – помогу победить тебе в том сражении!»
А Ахиллу прошептала обратное.

И сошлись в поединке воины – каждый о своём улыбается.
 
Кинули по разу копьями. А как выхватил меч шлемом блещущий да как ринулся на Ахилла в неистовстве, подняла Афина копьё резервное и Ахиллу протянула с улыбочкой.
Им-то герой и проткнул сопротивника.

– Обманула меня, – захрипел умирающий. – Обманула богиня лживая, так хоть ты не обмани, Ахилл доблестный. Не дай моё тело псам на поругание!
И ответил ему Ахилл с ухмылочкой:
– А с собаками – это ты ловко выдумал. Так, пожалуй, и поступлю, как преставишься.
 
И как отдал Гектор богам душу маетную, прокатил его Ахилл за колесницею, а потом передал игривым пёсикам – на забаву и растерзание.
– Вот, – говорит, – смотри, любимый Патроклушка, как с твоим убивцем собаки играются.
 
А затем, зарезав бычков и троянцев захваченных, бросил всех в костёр с горшками винными и устроил Патроклу кремацию.
А на поминках – велел игры провести Олимпийские.
Диомед в тех играх на колеснице выиграл. Одиссей победил в беге с препятствиями. А Агамемнон чемпионом стал в копьеметании.
 
Заснули греки, после похорон уставшие. И явилась к Ахиллу Фетида-матушка.


Смерть Ахилла
– Хватит, сын! – говорит. – Громовержец гневается. Просит больше не глумиться над мёртвыми.
И перестал Ахилл с Гектором баловаться:
– Так и быть уж, отдам отцу тело потрёпанное.

Приехал царь Приам в стан греческий. Откушал с Ахиллом поминальную трапезу. И забрал сынка, от собак отмытого.

Девять дней по Гектору Троя пьянствовала. Андромаха себе всё лицо исцарапала. Мать, Гекаба, космы седые повыдергала.
А как сожгли наконец великого воина, к троянцам тут же амазонки из-за Понта приехали.       

***
– Нам, – кричат, – с ахейцами сразиться не терпится!
И напали на греков те девы воинственные и стали к кораблям их теснить своими копьями.
Но вот вступили в бой Ахилл с Аяксом Теламоновичем, и как снопы повалились воительницы.
Даже царица Пенфесилия, уж на что дама крепкая, и та повалилась, не выдержав.

Дважды пронзил Ахилл крепкую женщину. И упала пред ним царица, раскинулась. Залюбовался герой красоткой мёртвою.
– Смотрите, – говорит, – как лежит, ну прям загляденье!

А Терсит ухмыльнулся, дескать, «Баба бабою!», и копьём ткнул в глаз ту покойницу.
– Нехорошо в покойных девушек тыкать копьями, – сказал ему Ахилл назидательно. – Примета, говорят, очень недобрая.
И убил мечом Терсита дерзкого.
Так амазонки в Трою и съездили.

        ***
А за ними внезапно эфиопы пожаловали. Сам царь Мемнон со своим войском эбонитовым.
Как семь быков, был силён тот царь эфиопский, да только совершил он ошибку фатальную – убил Антилоха, друга Ахилла близкого, что во всех ратных тягостях заменил тому Патрокла покойного.
Вот и бросился Ахилл на Мемнона в бешенстве.

Сошлись в сече сыны полубожьи, и взмолились Зевсу их матери.
Эос – за Мемнона просит отчаянно, Фетида – за Ахилла в мольбах убивается.
Подбросил тогда Зевс монетку медную, и Ахиллу победить в схватке выпало.
 
Почернела Эос, затянулась тучами, и упал эфиопский царь на землю замертво. А его воинов эбонитовых боги птицами чёрными сделали. И летают теперь птахи те каркающие каждый год на могилку, в Грецию.
       
***
А Ахилл распалил себя ярой удалью да на Трою неприступную ринулся.
Но остановил его Аполлон. Схватил за руку.
– Ты куда это, – кричит, – вояка, намылился?!
– Не мешай! – оттолкнул Ахилл ясноглазого и копьём пригрозил небожителю.

Обомлел бог от невиданной наглости.
– Ты в кого это, червь, копьём тыкаешь? Страх совсем потерял, букашка смертная?!
– Пусть букашка, да только бессмертная! – закричал тут Ахилл сребролукому. – Знаешь, сколько меня мамка закаливала?!
 
Но пустил тут Парис стрелу звонкую, и вонзилась она в пяту Ахиллесову.
Подивился Ахилл происходящему. А ясноглазый его с улыбкой и спрашивает:
– Ну и кто у нас теперь букашка бессмертная?!

Ничего не ответил герой ясноглазому. Порубал ещё час-другой неприятеля. А потом, сказав: «Всё, знать, отбегался», похромал и прилёг в ближайших кустиках.
Там послушал птичек пение, вздохнул: «Со столбнячком была стрела, видимо…» И уплыл, смежив вежды геройские, в царство вечное в Хароновой лодочке.
       
***
А на поминках вдруг заспорили воины, кому же доспехи Ахилла достанутся. Вызвались Агамемнон с Менелаем судить спорящих да Одиссею помогли в том споре выиграть.

– Передёрнули! – взбесился Аякс Теламонович. – Видел я, как вы мухлевали со жребием!
– На всё, Аякс, воля божия! – сказал Одиссей, доспехи натягивая. – Не иди против богов, не то поплатишься.
 
И действительно, наказали боги Аякса Великого. Подмешала ему Афина в кубок безумия, и перепутал он греков с баранами.
– Вот, – кричит, – ахейцы лживые, отведайте моего меча обоюдоострого!
Да как стал рубить животных блеющих...

А наутро очнулся – весь в кишках и расстроенный. Смотрит тупо на стадо побитое. А потом от стыда на меч ка-а-ак кинется, так и не стало героя Аякса Великого.


Падение Трои
Сколько ни пытались затем брать Трою приступом, ничего не получалось у захватчиков.
Одиссей даже царевича Гелена пленил для выяснения.
– Как это понимать? – огнём выпытывает. – Почему не берётся Троя великая?!
И поведал ему огнём пытуемый, что лишь с Филоктетом да Неоптолемом влезут греки на стены крепкие.
«Боги, – говорит, – их в битве ещё не видели!»
 
И поплыл Одиссей за Неоптолемом, сыном Ахилла покойного. А на обратном пути решил навестить Филоктета на Лемносе. Помнил он, как бросил товарища, вот и не торопился с гниющим увидеться.

С радостью откликнулся Неоплолем на то предложение.
– Давно, – говорит, – хочу в эпической битве отметиться!

А вот с Филоктетом не так всё гладко уладилось.
С луком и стрелами он сперва на Одиссея кинулся.
– Помню, – орёт, – как «Не няньки мы» кричал мне, укушенному! Из-за тебя десять лет сам себе тут яд высасываю!
 
Но вот явился к Филоктету дух Геракла бессмертного и гаркнул:
– Хватит мои стрелы тратить попусту! Ступай, Филоктет, в землю троянскую – там заодно и подлечишься!
 
И отплыл Филоктет с Одиссеем под парусом.
И такого они с Неоптолемом жару врагам задали.
В первой же схватке Неоптолем убил Эврипила могучего, а Филоктет Париса подстрелил стрелой отравленной.

И побрёл в лес помирать скотопас подстреленный. А как помер, сожгли его пастушки местные да прах в кубышечку запечатали.
       
***
Но и после этого не сдавалась Троя упрямая. Уж и герои у неё почти все кончились, а не брались крепостные стены приступом.
Одиссей от досады аж всё лицо себе исхлестал прутиком да обезображенным в разведку отправился.

Но признала его Елена Прекрасная и в дом привела, чаем потчевать.
– Зря вы, – говорит, – Одиссей, так себя изводите. Вот и физию себе искромсали напрасненько. Не падёт Троя великая, покуда оберегает её Афины статуя.
 
Вот Одиссей с Димедом и выкрали ту статую.
А потом собрал вождей Одиссей и говорит заговорщицки:
– Коня будем строить вместительного!

И построили греки коня деревянного.
Забрались в того коня герои великие: Одиссей, Диомед, Менелай и прочие. Остальные же, подпалив лагерь собственный, на кораблях троянские земли покинули.

        ***
Прибежали троянцы победу праздновать, видят – конь на песке ничейный красуется.
«Неужто, – думают, – греки второпях бросили? Может, в Трою снести – вещь-то искусная?»

И закричал им Лаокоон прорицающий:
– Не несите в Трою коня этого! Эманации я от него астралом чувствую!
Но вот выползли на берег два змеевидных чудища и сожрали того Лаокоона чуткого.

– А говорил: эманации он астралом чувствует… – покачали бородами троянцы презрительно и снова о коне заспорили.

– Да то ж подарок вам греки оставили! – пленный Синон горожанам втолковывает. – За украденную Афину компенсация!
– А, ну коли так, компенсация… – протянул тут царь Приам задумчиво. – Тогда конечно. Возьмём лошадью!
И внесли в Трою красивого коника.

А Кассандра его как увидела, да как забилась в припадке с пеною:
– Вижу Трою в огне! Зрю троянцев в крови!
Вытерли об неё ноги беспечные граждане, бормоча: «Хоть бы новенькое что, наконец, выдумала», и в Акрополе трофей тот поставили.
       
***
Когда ж сгустились над городом сумерки и граждане перепились все к чертям на радостях, вылезли из того коня воины и жуткую резню устроили в городе.

А ахейцы, увидав Трою пылающую, подошли к ней на вёслах по-тихому. И тогда уж за всё десятилетие отвели наконец истомившуюся душеньку.
Зарезали Приама старого. Сыновей его, внуков прикончили. И обменялись Менелай с Еленой свежими клятвами, после того как Деифоба, её нового мужа, повесили.

Лишь Аяксу Оилеевичу удача не сопутствовала. Гонялся он за Кассандрой по святилищу да обрушил там древнюю статую.
И ударила его Афина чрезмерной гордостью.
Когда ж разбилось его судно по возвращении и Аякса спас Посейдон милостивый, воскликнул вдруг герой, Афиной ударенный:
– Да я и сам, в общем-то, вполне себе неплохо плаваю!
– Ну раз так, плыви! – сказал на то Посейдон примирительно и обрушил скалу под пловцом заносчивым.
Так и сгинул в пучине Аякс Оилеевич.

Остальные же на трофеях очень неплохо поправились.
Даже дух Ахилла к дележу явиться сподобился.
– Хоть и бесплотен я, – говорит, – но дочь Приама Поликсену себе требую! Очень уж она мне на тот свет бойко подмигивала.

Крикнул тут Агамемнон рассерженно:
– Тебе что, покойниц там недостаточно?!
Но не дала Поликсена разгореться спору жаркому.
– Ради Ахилла, – говорит, – я и сама под нож пойду с удовольствием.
И взбежала на алтарь резвенько.
И отправил её Неоптолемом к папаше ножиком.

Ну а как порешили Поликсену юную, сразу всей флотилией из Трои и отбыли.
Да только нескоро воротились домой Менелай с Еленою. Семь долгих лет гребли они в Спарту далёкую.
Во многих мифах успели отметиться.

А Агамемнон как вернулся в Микены отчие да прошёл во дворец парадом торжественным, встретила его Клитемнестра, супруга неверная.
– Проходите, – говорит, – муженёк драгоценнейший. Примите с дорожки ванночку тёплую. А я вам секирой побрею бороду…
И хвать той секирою мужа по горлышку.
И не стало больше Агамемнона-копьеметателя.

На том троянский поход и закончился.
«Как в Трою сходить!» – у греков с тех пор популярная присказка.