В посты читаю Псалтирь в группе. Набирается всегда больше 20 человек, больше, чем по одному человеку на кафизму. Не каждому достаётся напарник, сейгод 30 человек нас собралось, но я всегда прошусь в пару, чтобы не подвести, мало ли, сама свалюсь или ребёнок заболеет.
И хоть ничего такого, слава Богу, не случалось именно в посты при чтении Псалтири, но бережёного Бог бережёт. Двадцать кафизм, в каждой три "славы", и если после первой "славы" читающие молятся друг за друга, то после второй каждый читает свой отдельный заупокойный синодик.
За последние несколько лет он у меня разросся: идёт война на Донбассе, но и там, где нет войны, уходят мои ровесники, а то и младше. Недавно умерла Настя, стала поминать её на Псалтири в пост, думать о ней, вспоминать, и вот запишу, что вспомнилось, пока не забылось.
Настя была на пять лет меня моложе, но я не сразу после школы поступила в университет, и училась она всего на год-два младше. Познакомилась я с ней уже в качестве преподавателя, вела в их группе семинарское занятие по Бахтину и полифонии в романах Достоевского.
Даже не скажешь, что "вела", крупная, яркая, громкая Настя говорила так уверенно, что даже если я и не была с ней согласна, озвучить свою точку зрения возможности не было, и полифонии на нашем занятии, в отличие от романов Достоевского, не получилось.
- Ну и ладно, - подумала я, - прекрасно, что есть такая активная студентка в группе, не надо ни клещами ответы вытаскивать, ни самой говорить.
В своей группе и на курсе "такой активной студенткой" была я сама, приходилось все годы отдуваться за младших сокурсниц, иногда просто из сочувствия к преподавателю, и встречный порыв я оценила, вот только голова немного заболела, как-то уж очень напористо и громко говорила Настя.
Следующая наша встреча случилась спустя несколько лет при обстоятельствах романтических. Один мой знакомый собирался в монахи, а пока работал авиаинженером, однажды я зашла к нему в аэропорт пообщаться, а он встречал Настю, так что и я, получилось, её встретила.
Настя в какой-то невообразимой шубейке, огромных валенках и большом пуховом платке прилетела из одного знаменитого подмосковного монастыря, в котором она, оказывается, подвизалась уже какое-то время, а теперь вот оттуда сбежала.
Причём не в погибающий заполярный город к родителям, а туда, где закончила университет и надеялась найти работу и жильё. Мне она на 30-градусном морозе показалась такой же, как и на занятиях: яркой, крупной, шумной. Узнать мы друг друга узнали, а устраивать её судьбу в миру взялся наш общий знакомый.
Той зимой я читала курс древнерусской литературы (обычно это делала другая преподавательница, но она заболела), и на лекцию про вторую половину XVII века, по житиям протопопа Аввакума и боярыни Морозовой, позвала будущего отца Пафнутия, аэромонаха, как называли его между собой знакомые барышни не только за мирскую профессию, но за общительность и способность быстро передвигаться, преимущественно бегом.
Никакой крамолы в моей лекции он не усмотрел и в свою очередь сообщил мне, что Настя тоже читает лекции, не для студентов, а для всех желающих, в Лесном институте, и народу там у неё - море, надо бы и мне сходить.
Сказано - сделано, я отправилась на ближайшую Настину лекцию, в зимний Николин день. Народу в большой аудитории амфитеатром, действительно, было море. Настя всё в тех же валенках и большом пуховом накинутом на плечи платке, в тёмном длинном облачении, рассказывала о житии святителя Николая.
Даже не то слово - рассказывала. Представляла в лицах. До сих пор не очень понимаю, откуда там взялось столько людей, битком, возможно, это была уже не первая лекция и народ постепенно подтянулся. Говорила Настя горячо, убеждённо, красочно, пересказывала чудеса за чудесами (наполовину, как выяснилось потом, она была украинка по крови, хоть и заполярная, а для украинцев зимний Никола - великий праздник).
Но поскольку я уже представляла себе её возможности, то не сильно удивилась, интересно мне было только, что ж там произошло в монастыре.
И представился случай прямо спросить её об этом благодаря всё тому же аэромонаху. Он как-то связал нас, я то ли должна была взять у неё книжку, то ли, наоборот, ей передать, и вот очутилась в Настиной комнате в какой-то глухой общаге и завела об этом разговор.
Настя прямо ответила, что из монастыря сбежала, воспользовавшись тем, что на Скорой её увезли в больницу, и был при себе паспорт, который при обычных обстоятельствах хранится у настоятельницы в сейфе.
- А почему?
Говорила она пространней, чем я передаю, я поняла так, что доконали её тяжёлая физическая работа и жизнь впроголодь, вот и не выдержала.
Для меня это было одно из первых откровений такого рода, потом-то много было не то что послушниц сбежавших - и монахинь, и иеромонахов.
- Помоги Господи, - только и могла я ей сказать. У меня хоть тоже не сахар была жизнь, но всё-таки при родителях, а потом и квартиру купил отец.
Квартира эта была неподалёку от городского бассейна, а я с детства люблю плавать. Пришла туда однажды и удивилась, увидев Настю, расположившуюся в фойе торговать бадами.
Прошло несколько лет с лекции про святителя Николая, я успела поработать на тв редактором православной программы и вылететь оттуда по сокращению после дефолта, причём, признаться, с облегчением душевным: приходилось о многом молчать и кривить душой.
Кажется, первое, что я сказала Насте при этой встрече (почему-то никогда не встречались мы с ней в храме, в разные ходили), что епископ ставил её мне в пример, по его мнению вот она была ревностной защитницей православия, а я отнюдь не такова: задавала ему неудобные вопросы и вообще лезла не в свои дела.
Облик Насти разительно изменился, вместо тёмной юбки в пол, пухового платка и валенок она была одета во что-то яркое и ярко накрашена, но при этом рассказала мне, что зарабатывает продажей бадов не от хорошей жизни, и что бады бадами, а вообще самый полезный продукт по соотношению цены и качества - селёдка, с картошкой да лучком - вот и полноценное питание.
У меня в то время тоже висела на стене таблица Брэга (сочетаемости продуктов), и про селёдку с картошкой я и сама знала не от хорошей жизни: зарабатывала на жизнь после сокращения на тв преподаванием и не могла похвастаться таким ярким оперением, как одинокая бездетная Настя, нужно было учить дочку.
Помню, мы вместе вышли на улицу, и я позвала её к себе попить чаю. Настя согласилась, и по дороге мы с ней подобрали то ли замёрзшую, то ли прихваченную кошкой синичку. Синичка потом пожила у меня до полной поправки и чем-то напоминала мне Настю: такая же яркая, бойкая, вот только маленькая.
Изменился Настин облик, но не манеры, и за чаем я многое узнала про бады и вообще о здоровье и как его поправлять...
И снова прошло несколько лет, дочка благополучно поступила в институт, и обрадованная этим наша бабушка отправила письмо на местное радио, рекомендовав мне его послушать.
Вела эту передачу, "песни по письмам", Настя. Не только зачитала бабушкино письмо, но и от себя наговорила в обычной своей манере, ярко-бойко, и я, уже привыкшая к её неожиданным поворотам, подумала, что в радиоведущих ей самое место.
Но нет. Прекратилась передача по прозаической причине: Настя вышла в декрет и родила мальчика. Я стала встречать её с коляской на улице и на службе в соборе, из чего сделала вывод, что живёт она теперь где-то в нашем районе, но общение ограничивалось приветствиями, а где и как именно живёт она с сыном, мне рассказала общая знакомая: одна с ребёнком, в деревянном бараке - таких много тогда ещё было в центре города.
Я не стала вызнавать подробности, подумала только, что редкий нынешний мужчина выдюжит такой характер и темперамент в женщине. Яркая высокая крупная брюнетка, Настя на Нонну Мордюкову и её решительных героинь была похожа, и внешне, и судьбой: "Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт".
Мальчик подрастал, Насте, перепробовавшей, кажется, все филологические и отдельные нефилологические поприща, уже за сорок было, и не за горами маячила досрочная северная пенсия. Время от времени я читала в одном православном издании её статьи то о здоровом образе жизни, то о христианском воспитании детей и изучении с ними Библии в школе.
К этому времени мы уже уехали с севера и однажды, прочитав какую-то её очередную статью о том, что она хотела бы уехать с сыном в женский монастырь, при котором есть православная гимназия, но никак не получается, я подумала, что нужно при случае связаться с ней и поговорить, проблема у нас общая, православных школ для детей днём с огнём не найти... Но тут пришло известие, что Настя умерла.
Именно с синичкой я однажды такое видела, казалось бы только скакала и щебетала, слегка вроде бы и придушила её кошка - но вот и всё, отлеталась.
При жизни Насте, наступив на свою гордыню, пришлось доказывать по суду отцовство ребёнка, уже не хватало здоровья тянуть сына одной, и один Бог ведает, чего стоили ей эти суды.
После её смерти отец забрал мальчика в свою семью, которую Настя не разрушила.
Вот такая судьба. Я скопировала себе на память её фотографию с сыном с её страницы в соцсети, нашла через нашего общего друга, аэромонаха Пафнутия. Наверное, даже её сын не помнит её такой, какой теперь вспомнила её я, хотя она не сильно изменилась за годы нашего знакомства, разве что перышки, а повадки и голос - нет.
Ей бы в XVII век, или во времена святителя Николая, о котором так вдохновенно рассказывала она, как он тихонько положил безприданницам по мешочку с золотом на окошко, так, словно сама это видела. Кажется, сама она до последнего всё ждала такого же чуда: "Чему бы жизнь нас не учила, но сердце верит в чудеса", - да так и не дождалась.
В помяннике она у меня записана рядом с рабами Божиими Ниной (Павловной Саблиной) и Юлией (Вознесенской), про которых, как и про неё, можно было бы тоже сказать, что вот они были ревностные проповедницы православия, не то что некоторые приземлённые личности вроде меня.
Если бы мне пришлось выбирать эпитафию себе или иной приземлённой личности, что маловероятно, кто ж сейчас пишет эпитафии, я бы выбрала цитату из аввы Дорофея: "Птичка, привязанная за ногу (попечениями житейскими) никогда не взлетит высоко". Впрочем, эта цитата и в противоположном случае подходит, мудрейшая мысль.
Вот и сказка вся.