У Пелагеи Степановны и Григория Ивановича было пятеро детей. Утром родители обязательно подходили к их фотографиям, и, улыбаясь, подолгу рассматривали их. Дед при этом довольно поглаживал усы, а бабушка, наклонив голову, всегда шептала одно и то же: «Деточки мои любимые. Птенчики мои».
Самое почётное место – рядом с иконой - занимала фотография старшего сына, Матвея, убитого при освобождении Киева в 1943 г. На пожелтевшем от времени снимке у знамени стоял молодой лейтенант, артиллерист, с медалями на груди. Подходя к этой фотографии в «особой» рамочке, изготовленной местным умельцем, бабушка доставала из кармашка фартука носовой платочек, чтобы вытереть слёзы, непременно появляющиеся в этот момент, и приговаривала: «Матвеюшка мой, как ты там, на небушке?.. Хорошо ли тебе, соколик мой?..» - потом, сняв фотографию со стены, садилась на диван и долго-долго всматривалась в дорогие черты лица. О чём она думала в это мгновение, никто не знал.
Матвей ушёл на фронт восемнадцатилетним парнишкой и не успел обзавестись семьёй – внуков родителям не оставил. Это очень огорчало деда, который периодически, разговаривая сам с собой, бормотал: «Эх, Матвей, Матвей!.. Внучка бы хоть оставил. Радовался бы я сейчас».
Второй сын, Алексей, отец Нины, тоже был офицером, и его первая фотография в военной форме, рядом со знаменем гвардейского полка – такой чести удостаивался не каждый, - висела напротив зеркала, - все могли видеть и саму фотографию, и её отражение.
В тот год, когда погиб старший брат, Алексею исполнилось семнадцать, и он твёрдо решил: отомщу! Устроился работать в ремонтные мастерские: приводил в порядок авиационные двигатели и самолёты, которые «после починки» сразу же отправлялись на фронт. Наблюдая за ладной работой парня, бригадир радовался: «Хороший работник растёт. Золотые у него руки». Он замолвил за него словечко командиру лётного батальона. Тот в свою очередь дал Алексею рекомендацию в военное училище. Оно, как и все остальные в годы войны, было переведено на ускоренное обучение офицеров – и через восемь месяцев, получив необходимые знания и звание сержанта, деревенский парень стал авиационным техником и был направлен в Полоцкую Краснознамённую авиационную дивизию.
Пелагея Степановна и Григорий Иванович бережно хранили письма сына с фронта, вырезки статей из газеты «Красная звезда», в которых уважительно писали сначала о сержанте, потом - о лейтенанте, а уже после войны – о капитане, а затем - майоре. Хранили и боевые награды. Специально для этих драгоценностей была куплена красивая шкатулочка, обтянутая красным бархатом.
В 1960 г., после выхода закона «О новом значительном сокращении вооружённых сил СССР», принятого по инициативе Н.С.Хрущёва, Алексей, как и три с половиной миллиона таких же военных, был демобилизован из армии. Никто не мог понять, зачем понадобилось проводить эту реформу, вызвавшую недовольство офицеров и перевернувшую их судьбы. Уволенному в запас майору пришлось начинать жизнь заново. Он перевёз семью в Саратов и устроился на авиационный завод слесарем. Никому, кроме Григория Ивановича, не говорил бывший офицер о своих переживаниях, а тот успокоил сына, подсказал, что делать дальше: надо идти учиться. За что особенно уважал отец своего «героя», так это за целеустремлённость, выдержку и силу воли. Благодаря этим качествам Алексей, давным-давно забывший школьную программу и вынужденный самостоятельно повторять математику, физику и ненавистный немецкий, поступил в Политехнический институт - на вечернее отделение факультета самолётостроения, успешно закончил его и стал авиаинженером.
Рядом с фотографией Алексея дружно расположились кадры из жизни его семьи: жена Варвара у школьной доски с указкой в руках (она была учительницей начальных классов), дочка Нина - на лыжах, на коньках, на велосипеде, в пионерском галстуке. Но самой любимой фотографией родителей была та, на которой Алексей с Варварой и Ниной запечатлели себя на фоне Кремля.
Третий сын Пелагеи Степановны и Григория Ивановича жил в Николаевке, недалеко от них. У него была большая дружная семья: жена и пятеро детей, двое из которых - бывшие детдомовские. Михаил и Настя усыновили их после того, как у Пресвятой Богородицы вымолили выздоровление младшенького Никитки, попавшего под колёса машины, вылетевшей на обочину дороги неизвестно откуда.
Дед и бабушка одинаково по-доброму относились ко всем детишкам, часто гостившим у них. Как только мальчишки показывались на горизонте, дед открывал запертый на большой амбарный замок сундук, казавшийся таинственным и бездонным, и доставал оттуда карамельки. Как же не прибегать в гости, коли такое угощение приготовлено?!
Фотография всей семьи Михаила висела отдельно, в большой самодельной рамочке. На ней все – и родители, и дети – улыбались, и улыбки их были такими счастливыми, что вызывали радостное волнение у Пелагеи Степановны, а у Григория Ивановича – «потирание» рук.
Самый младший сын Пелагеи Степановны и Григория Ивановича, Борис, жил в Москве, работал на приборостроительном заводе мастером. Как лучшему работнику ему дали двухкомнатную квартиру. Но, так случилось, что жена у него умерла, не дожив до сорока пяти лет, - Катюша осталась без матери. Бабушка звала её в Николаевку на постоянное проживание, но та не согласилась, убедив всех и саму себя, что без неё отец пропадёт.
Свадебная фотография Бориса и Лиды нравилась всем. «Ох, и красивая же пара!» – глядя на снимок, восхищались соседи. А Пелагея Степановна в ответ кивала головой, а сама в этот момент думала о том, что не повезло её мальчику: нет семьи-то, один он. И найдёт ли замену Лидочке или нет... Да и Катюшку было жалко. Она с удовольствием рассматривала фотографии внучки, которых было немало: Катюша очень любила фотографироваться везде и со всеми подряд.
А вот портрет единственной дочери Пелагеи Степановны и Григория Ивановича Машутки не висел на стене, а стоял на верхней полочке этажерки. На нём их любимая дочка была непривычно взрослой и серьёзной. Наверное, потому что фотографировалась в очень важный для себя день - день окончания десятого класса. Рядом с портретом лежали всякие девчачьи «штучки»: бантики, заколочки, брошечки, бусики... Она была рождена после войны, в 1950 году, и мать баловала дочку, как могла, и наряжала её лучше всех в деревне – благо, что шила и вязала сама. На средней и нижней полках этажерки стояли любимые книги Машутки. Часто вечерами Пелагея Степановна просила дочку что-нибудь почитать, и та, выразительно декламируя, знакомила её с лирикой каких-то известных авторов. Пелагее Степановне было всё равно, кто что написал, - важен сам факт такого необычного, интересного общения с дочерью. Машутка, кроме того что любила книги, замечательно пела и плясала. Без неё не обходился ни один концерт, ни один праздник. Мать, глядя на дочь, ворчала:
- Вот стрекоза! Дома не сидится. Все делом заняты, а ты поёшь да пляшешь.
На что та, заливаясь смехом, отвечала:
- Не бухти, бабуля (так она называла свою маму вслед за внуками). Моё дело молодое, весёлое. Будешь возражать, ведь уеду – загрустишь тогда.
- Да и то правда, - соглашалась Пелагея Степановна, - с тобою-то я и про болезни забываю, и, вроде как, моложе становлюсь.
Летом, когда приезжали на каникулы Нина и Катюша, а вслед за ними, в отпуск, Алексей с Варварой и Борис, все собирались за длинным столом и праздновали встречу - было шумно, весело – хорошо!
Продолжение следует http://www.proza.ru/2017/12/08/740