Кощунство - обновлено 27 ноября 2017 г

Яаков Менакер
                Кощунство

   На окраине села Котюжаны, в северо-западной  части его, сохранился и по сей день добротный дворец помещика Ценина. 40-гектарный приусадебный участок, окружающий имение, по сей день носит на себе следы былой красоты. В нескольких десятках комнатах и подсобных помещениях двухэтажного дворца разместился Котюжанский государственный детский дом. Он был организован в 1936 году, после страшного и уничтожающего голода на Украине, разразившегося с осени 1932-го и длившегося почти до 1935 года.

В начале 1936 года  в детском доме содержали детей-сирот, родители которых умерли в период голодных 1932-33 годов. Позже этих детей стали переводить в другие детские дома, а в Котюжанский свозить детей-сирот дошкольного возраста, родители которых были репрессированы. К 1939  году детский дом был полностью обеспечен воспитателями и обслуживающим персоналом. Одновременно были приняты меры к тому, чтобы сами дети, сотрудники и лица, имеющие доступ в детский дом, не знали подлинных фамилий и имен детей. Им дали новые имена, и если кто из детей помнил свое настоящее имя и утверждал о нем – ребенка всячески уговаривали, убеждали, что он фантазирует и т. п., иногда наказывали за непослушание.

Дети должны были вырасти новыми гражданами, советскими, и ничего не знающие о своих родных. Так было задумано, так было и осуществлялось. До начала войны в жизни детей не произошло никаких особых изменений. Правда, имел место случай, потрясший не только детдомовцев, но и общественность села. Старшая воспитательница Ольга Феодосьевна Енджиевская ударила ребенка, что получило огласку, и воспитательницу тут же отстранили, уволив с работы.

К слову, как-то летом 1940 года я случайно встретился с бывшей одноклассницей Нюсей – младшей дочерью Ольги Феодосьевной. Она мне рассказала о том, что ее мать назначили директором начальной школы в село Перекоринцы, и они вскоре уедут из нашего села. Нюся знала о моем призыве в армию и заметила, что с одноклассниками следует проститься, а заодно и проведать их на новом жительстве. Я пообещал исполнить ее желание.

Где-то в середине августа 1940 года на велосипеде я приехал в село Перекоринцы и тепло был принят  Инджеевскими. К вечеру, покидая село, Нюся проводила меня до перекрестка четырех дорог: Перекоринцы – Посухов и Котюжаны – Попова  (ныне Раздоловка). Девушка обещала, что, если я ей предварительно сообщу дату и место сбора призывников, она придет проститься со мной. Она действительно исполнила свое обещание, выйдя в указанный мной день к тому же перекрестку дорог, где прождала до времени проезда автомобилей с призывниками, следовавшими от районного центра Мурованные Куриловцы до железнодорожной  станции Котюжаны.

Лишь издалека я заметил Нюсю, махавшей рукой. Не знаю, видела ли она меня среди двух десятков новобранцев, сидевших в кузове автомобиля. Упомянутый перекресток, находился, примерно в  двух километрах от силосных ям,  которые в недалеком будущем стали местом массового расстрела узников Мурованно-Куриловецкого и Снитковского гетто, шестерых малышей из детдомовских воспитанников. В близости тех ям, из которых спустя два года после описанной встречи и прощаний с симпатизирующей девушкой, мне посчастливилось выползти живым…

Но вернемся к Котюжанскому детскому дому.

В начале войны, когда нацистская армия вторглась в пределы СССР, местные советские власти не предпринимали никаких действий для эвакуации детдомовский детей. В этой местности вообще не было предпринято каких-либо мер к эвакуации население. Напротив, всех убеждали, что немцы сюда не дойдут и т. п. И лишь тогда, когда фашисты были в нескольких десятках километрах от села, детей посадили на повозки, упряженные колхозными бычками, и тронулись в путь, на восток.

Повозки, с детьми успевшие отъехать от своего дома не более двухсот километров, оказались под городом Умань Черкасской области. Тем временем, немецкие войска быстро подвигались вперед, окружили  в этом районе группировку советских войск, получившую название «Уманский мешок». Путь на восток был отрезан. Детский дом на повозках расположился в поле под городом Умань. Лишенные руководителя (директора детского дома мобилизовали в армию), воспитатели не знали, что предпринять.

Кругом стреляли, рвались мины и снаряды, падали бомбы. Затем все утихло, появились немецкие солдаты. Они весело торопились вперед, не обращая внимания на детей. Именно в дни пребывания детского дома под Уманью, здесь появилась бывшая старшая воспитательница детского дома О. Ф.  Енджиевская Она, проявив инициативу, взяла на себя руководство детским домом и тут же направилась к оккупационным властям г. Умань чтобы выяснить обстановку и решить, как быть с детским домом.

-  Nash Hause! -  распорядился некий офицер из немецкой комендатуры.

Дети на повозках, но уже не упряженных бычками, которых  немцы тут же забрали на мясо, а раненными, еле-еле, передвигающими ногами лошадьми, повернули назад, возвращаясь к довоенному месту жительства.

Прибыв в село Котюжаны, они обнаружили свой дом — двухэтажный дворец — разграбленным. Из него исчезли двери и оконные рамы, а там где они еще оставались, в них не было филенок, а в проемах окон блестели ощетинившиеся осколки разбито стекла. Исчезли кровати, постельное и другое детское имущество. Во дворце по большим просторным комнатам завивал сквозняк. 

По горячим следам мародерства и грабежа, при самом активном участии нескольких добровольцев-крестьян удалось частично возвратить изчезнутовшее имущество и кое-как восстановить разграбленное жилье. Как уже отмечалось в других моих очерках, небывалый урожай 1941 года на полях бывшего колхоза своевременно собрали. А пока оккупанты еще успели добраться до этого добра, его разделили между бывшими колхозниками, выделив какую-то часть и детям. Перемолотое зерно на муку и крупу завезли в кладовую детского дома. Сохранился и урожай приусадебного участка приписанного к детскому дому, на котором выращивались корнеплоды и овощи.

Все вместе взятое давало возможность детскому дому создать кое-какие запасы к приближающейся осени и зиме. Заботливое отношение к вернувшимся в пустой дом детям ни в коем случае нельзя приписать одной Енджиевской. В этом благородном отеческом деле активное участие принимали крестьяне села и на первых порах самозваное руководство села и бывшего колхоза, позже замененного ставленниками оккупантов.

К этому времени в детском доме содержалось 132 малыша дошкольного возраста от трех до восьми лет, примерно поровну мальчиков и девочек. И хотя дети жили далеко не так, как до войны, их положение по военному времени было терпимым. Административно-педагогический персонал состоял из директрисы — О. Ф. Енджиевской, четырех с довоенного времени воспитательниц. Назову лишь троих, запомнившихся мне имен — Лариса, в замужестве  Солоненко, Ефросинья Васильевна — в замужестве Климчук. Они не были уроженками села, а прибывшие в сюда в 1936 году по путевкам робфака (рабочих факультетов). Молодые украинские девушки быстро освоились на месте и вскоре вышли замуж за местных котюжанских парубков.

Третьей воспитательницей была местная, несколько засидевшаяся в девушках, одна из самих активных комсомолок, в недавнем прошлом колхозная звеньевая-пятисотница –  Лидия Рыбинская. Ей, как никому другому принадлежит заслуга в том, что в самом начале при возвращении детей с неудачной эвакуации, была проявлена инициатива в деле организации восстановления разрушенного дворца и обеспечение продовольствием детей. Но скоро ее влияние ослабло, а затем совсем исчезло, и над ней нависла угроза расправы за прошлую комсомольскую деятельность. Но все обошлось без последствий.

Обслуживающий детский дом технический персонал состоял из: заведующего хозяйством, повара, нескольких рабочих кухни и сторожа - местных крестьян имена, которых не запомнились. С довоенных лет оставалась при детском доме пара старых истощенных лошадей с бессменным конюхом-ездовым – Степаном Самойловичем Фарионом. Весь этот штат содержался за счет бывшего колхоза, позже к этому что-то выделяли оккупационные власти. 

Еще несколько слов о Енджиевской. Не исключаю, что ее восстановили в должности воспитательницы накануне войны. Это предположение находит подтверждение в ее участии в так называемой эвакуации детей и проявления инициативы в деле принятия на себя административного руководителя детского дома.

Во время моего периодического пребывания в селе — конец декабря 1941 – осень 1942 годов, т. е. в течение около одного года, мне было известно со слов укрывавших меня крестьян, что Ольга Феодосьевна успела прочно определиться в среде пособников оккупантов и установить хорошие отношения с самими оккупантами. Ей удалось установить свое немецкое происхождение и заполучив статус «фольксдойч».

Младшую дочь Нюсю она выдала замуж за местного жителя Федора Андреевича Мельника, мать которого, по национальности была немкой, и тем самым он получил статус «фольксдойча». Молодая семья поселилась в доме, в свое время конфискованного при раскулачивании отца Федора – Андрея Мельника. Осенью 1942 года после массовых расстрелов еврейского населения округи, Федор открыл в своем доме сельскую лавку, в которой торговал имущество и отдельными вещами расстрелянных евреев.

Старшая дочь Енджиевской Люся сожительствовала с немецким офицером. Мать и она  жили в лучших комнатах двухэтажного помещении детского дома. Здесь часто собирались немецкие офицеры, играла бравая музыка, веселились, отмечали успехи германской армии на Восточном фронте. Примерно в это время из Германии в село Котюжаны приезжала  дочь бывшего помещика Ценина. В селе поговаривали, что она намеревается поселиться во дворце, восстановить усадьбу (40 гектар). Но она ограничилась упорядочением могилы отца, застрелившегося в 1917 г. и захороненного в склепе около сельской православной церкви.

Весной 1942 года ухудшилось с питанием детей, и они начали ощущать голод. С каждым днем жизнь детдомовцев становилась все хуже и хуже. Дети стали убегать, бродяжничать и попрошайничать, несколько дней не возвращаться домой. Малыши же оставались на месте, терпеливо переносили голод. В этот период голодной смертью умерло двое детей.

Массовые расстрелы еврейского населения близлежащих местечек начались 21 августа 1942 года. В  канун этих трагических событий в детский дом пришли двое: полицай-шуцман Колесник — уроженец и житель соседнего села Татарыски (ныне Морозовка) славившийся своей жестокостью в обращении с местными крестьянами, успевший к этому времени участвовать в массовых издевательствах над евреями. Мне неоднократно передавали его бахвальство, в котором он зарекался обязательно выловить меня. Мол, он знает, где и у кого я скрываюсь, и что каждого ждет смерть за это укрывательство.

Колесник в детский дом пришел не один, он привел сюда немецкого фельдфебеля, и они потребовали у О. Ф. Енджиевской предоставления возможности осмотра детей, так как по имеющимся у них сведениям, детдомовской среде есть «жидівські діти». Надо же такому случиться 128 малышей оказались дома! Детей собрали и усадили на скамейках вдоль стен просторной комнаты, ранее служившей клубом. Тут же рядом в полном сборе были: директриса Ольга Феодосьевна, воспитательницы Лариса, Ефросинья и Лидия. Испуганные малыши недоверчиво смотрели на полицая и немца.

Дети уже успели наслушаться страшных рассказов о зверском отношении немцев и их пособников к местному населению. Причем, к этому времени, уже в полном разгаре шла охота на крестьянскую молодежь, уклоняющуюся от угона на работы в Германию, и детям казалось, что с ними хотят что-то страшное сделать. Все, что произошло в детском, стало мне известно в те дни, когда я скрывался в селе, из рассказов тех самых воспитательниц Ларисы, Ефросиньи и Лидии, что присутствовали при селекции детей. А об увозе детей к месту казни из рассказа ездового Степана Самойловича Фариона.
Первой начала  О.Ф. Енджиевская, говорила она по-украински с явно выраженным акцентом русского языка:
- Пане фельдфебель, пане Колесник! З документів до військового часу серед дітей маємо тепер шестеро жидівських дітей четверо хлопчиків і дві дівчинки...
- Які вони, покажіть... – поспешил Колесник.
- Цей хлопчик,- показала она на одного из малышей, который был выше своих сверстников,— ми  його називаємо Ваня, але дійсне его ім’я Ізя, спитайте у нього, він  вам скаже, як кликала його мама...
    - Як тебе звати? - буркнул полицай.
    - Ваня,- смело отозвался малыш,- але я пам’ятаю, що моя мама називала мене Ізя ... — и еще что-то хотел сказать ребенок, но полицай уперся в его плечо своей, жесткой рукой, отчего малышу стало больно и он умолк.

В свое время одни палачи отняли у Изи родителей, теперь другие палачи изготовились отнять него жизнь. В обоих случаях они были бессильными отнять у маленького мученика память о матери, память о его настоящем имени. Изя был именно тем ребенком, которого когда-то ударила Енджиевская, за что была отстранена от работы. И это была месть! Жестокая, дремучая, с яростью вспыхнувшая антисемитская месть.

Селекция продолжалась. Енджиевская указала еще троих мальчиков и двух девочек. Этих детей отделили остальных.

- Більше тут нема жидів? - поморщился Колесник, явно недовольный таким маленьким уловом.
- По-моему, тільки ці, - сказала Енджиевская.
   - Гут! - понял ответ фельдфебель.

- Тут залишаться тільки ці шестеро,- подвел итог полицай, указывая на отселекционированных, стоявших в стороне от основной массы детдомовских малышей.

Из дворца в сопровождении директрисы полицая и немца вышли шестеро обреченных детей. Телега с впряженными в нее лошадьми и ездовым Степаном Фарионом уже стояла у парадного входа, что свидетельствует о предварительной подготовке. Само собой, разумеется, что такую подготовку к отвозу детей, без распоряжения директрисы, не мог проявить ездовой Степан Самойлович.
Колесник и немец, хватая детей, стали кидать их в наполненную соломой повозку. Кто-то из малышей заплакал, за ним другой, а затем и остальные.
   
– Пане Колесник, – не обращая внимание, на плач детей, сказала Енджиевская,– на них одежа, вона потрібна живим…

- Це дійсно треба з них зняти, одежа вже їм не потрібна,– согласился полицай, зло усмехнулся  и с остервенением, стал снимать с детей изношенные рубашонки, штанишки и платьица. А дети, обезумев от страха, истерически плакали.

Голые, прикрытые старым байковым летним одеялом, они жались друг к другу, интуитивно понимая, что все против них. Ездовой Степан, охватив руками свою седую голову и заткнув уши пальцами, плакал от бессилия что-либо предпринять. Из окон дворца на происходящее  смотрели оставшиеся там дети и воспитатели.

Полицай и немец, взобрались на повозку, и она уехала.

Енджиевская одиноко стояла у вороха еще теплой детской одежды и смотрела вслед удаляющейся повозке. Она не плакала. Она знала и понимала, что совершила злодейство, выдав на смерть ни в чем неповинных детей, добровольно взятых ею под свою опеку. По рассказу ездового Степана, он детей привез в Мурованно-Куриловецкое гетто и там их оставил.

По воспоминаниям уцелевших евреев, с которыми я общался в послевоенные годы, к месту казни – силосным ямам под селом Поповая (ныне Раздоловка) детдомовские сироты последовали в одной из колонн, отправляемых с базарной площади Мурованных Куриловец узников местного и Снитковского гетто, и в тот же день 21-го августа 1942 года были убиты.

Весть о предательстве и выдаче на смерть шестерых детдомовских детей-сирот молниеносно облетела село Котюжаны. Возмущение крестьян не имело предела. Они, лишенные возможности собрания, пришли в сельскую церковь, где стали обсуждать события. Сельский священник с амвона проклял убийц детей. Церковная община отслужила панихиду по убиенным душам малышей, но при этом не было ни словом упомянуто о национальности детей и причине их убийства. С этого времени О. Ф. Енджиевская перестала появляться в селе, она чувствовала враждебный взгляд крестьян, боялась расправы.

В марте 1944 года Котюжаны были освобождены от немецко-румынской оккупации. Тут же, Ольгу Феодосьевну Енджиевскую, арестовала армейская контрразведка «СМЕРШ», и под конвоем отправила ее в Винницкую областную тюрьму, где она содержалась во время следствия и суда.
Я уже упоминал, что в феврале 1945 года в сопровождении проводника госпиталя из Тбилиси я был отправлен в село Котюжаны. С этого времени и до осени 1946 года жил в селе, а после улучшения состояния здоровья какое-то время работал секретарем сельского совета.

В этот период, какой либо информации о следствии и суде над О. Ф. Енджиевской в сельсовет не поступало. Тогда было в селе известно, что Ольгу Феодосьевну Енджиевскую Военный трибунал приговорил к смерти, и казнили ее в Винницкой тюрьме. При чем одни утверждали, что ее повесили, другие – расстреляли. 

Здесь можно было бы поставить точку и закончить этот грустный рассказ. Но этого сделать невозможно пока не будут исправлены последствия, возникшие много лет после трагической гибели детей. Последствия эти столь грязны, что вызывали возмущение не только у меня, но вызовут у каждого здравомыслящего человека, который хочет или не хочет признавать постигшей наш народ Катастрофу.
За истекшие после войны тридцать лет я только один раз и то случайно побывал в селе Котюжаны.

Как-то, кажется в 1958 году, проезжая по шоссе западнее села и глянув на видневшийся бывший помещичий дворец, где продолжал свою жизнь детский дом, свернул к нему, надеясь найти тут знакомых, и вкратце осведомится о жизни в селе. И не ошибся, с удивлением встретив здесь своего бывшего одноклассника, а тогда директора Котюжанского детского дома – Петра Иосифовича Ремажевского. Пришлось прервать свой путь и задержаться здесь с ночлегом. Петя в моей жизни был не только одноклассником, но еще и спасителем. Предоставляю ему слово.
см. http://yamenaker.ru/Kniga2/Koshunstvo.htm#Кощунство

Нам было о чем вспомнить и о чем поговорить. Петр с женой – Ефросиньей, также хорошо знакомой мне, жили во дворце, занимая в нижнем этаже две комнаты. Их сын учился где-то в техникуме, дочь в сельской школе. В детском доме содержались, как и в прошлые годы, дети дошкольного возраста, но их обеспечение было намного лучшим, чем в прошлом. Мы проговорили до поздней ночи, но не коснулись детской трагедии 1942 года. Я спешил и утром, простившись, уехал из села. Письменную связь с Петром Иосифовичем я поддерживал многие годы.

И вот летом 1976 года, в течение месяца гостил в селе, не у кого-то, конкретно, а у многих по их настоятельному приглашению день-два, так и прошел мой отпуск. Крестьяне в основном остались теми же добрыми людьми, какими я знал их на протяжении многих лет проживания нашей семьи в селе. Но проводимая послевоенные годы антисемитская политика властей дошла и в эту глубинку. И теперь, окажись я в ситуации 1941-1942 гг., нашлось бы не мало желающих выдать меня на расправу оккупантам.

Времена меняются, меняются и люди.

Встретился я теми, кто укрывал меня, рискуя своей жизнью. Это Пелагея Кондратьевна Мельник и Мефодий Павлович Липа. Состоялась встреча с Петром Иосифовичем Ремажевским - бессменным директором Котюжанского детского дома начиная с 1947 года. Встречался я с бывшими воспитательницами Ларисой, Ефросиньей, Лидией, и работницами детского дома, трудившимися там, в период оккупации. Все эти встречи и рассказы свелись к следующему.

В 1962 году в стране шла реабилитация граждан СССР, которые, пострадали от беззаконий в период так называемого культа личности Сталина. Эту ситуацию использовали родичи Енджиевской, проживавшие  где-то в Молдавии. Они располагали средствами (и неудивительно) наняли маститых адвокатов для «пробивания» реабилитации родственницы. Время было самим подходящим, которое не так часто наступает в стране беззаконий.

Дело по обвинению О. Ф. Енджиевской подверглось пересмотру по «вновь открывшимся обстоятельствам» отбора шестерых детей еврейской национальности в августе 1942 года. Согласно этим «вновь открывшимся обстоятельствам» полностью исчезала первичная формулировка обвинения. В прокурорском  протесте по делу реабилитации О. Ф. Енджиевской утверждалось, что отбор детей по национальному признаку в августе 1942 года был осуществлен не по указке О. Ф. Енджиевской, как это ранее фигурировало в обвинении и послужило главным доказательством ее вины.

Отбор детей производился якобы по именному списку детей, заполученным полицаем в сельской управе. Поэтому ранее вынесенный приговор О. Ф. Енджиевской, следует отменить, дело производством прекратить, а О. Ф. Енджиевскую из-за отсутствия состава преступления реабилитировать. Все прошло без какой-либо задоринки, ведь официально об этом, да и вообще о реабилитациях тех лет в средствах массовой информации не сообщали.

Пострадавшей стороной в этом грязном кощунственном деле были не только безмолвные останки шестерых детей, но и сам факт их трагический гибели. Прокурорский надзор, выдвигая на первый план реабилитацию обвиняемой, преступно замалчивал сам факт преступления против человечности, в чем не так давно обвинялся нацистский режим фашистской Германии. Генеральная прокуратура СССР, на совести которой был контроль за соблюдение  законов и интересов пострадавшей стороны – ведь сторону погибших детей, никто не представлял, да и кто посмел бы выступить в их защиту?

«Разобрались»!  Проштамповали посмертную реабилитацию О. Ф. Енджиевской. Необходимо отметить, что в этом деле ведущую роль сыграл бывший высокопоставленный работник Винницкого областного управления КГБ, полковник в отставке  И. А.Безуглый. В 1976 году он официально считался научным работником Винницкого областного архива, автор ура-патриотической книги, «Тайны Вервольфа», изданной Винницким областным издательством (речь идет о ставке Гитлера недалеко от города Винницы). Этим часть дела по реабилитации Енджиевской была проделана. Теперь оставалось доделать другую часть, и последовала растянувшаяся  на несколько лет выдержка.

Не знаю по чьей инициативе, в 1965 году в село Котюжаны прибыл специальный корреспондент газеты «Правда» некий Новоплянский. Погостил в детском доме, повстречался с некоторыми крестьянами села, после отбыл в Винницу, где посетил областной комитет партии и управление КГБ, а затем уехал в Москву.

9 мая  1965 года в газете «Правда» в ее подвальной части была помещена статья Новопляиского под названием «Котюжанские матери». В статье писалось обо всем, о чем следовало писать, но подробно, а не избирательно, прибегая к умалчиванию других, не менее, а может быть и более значительных фактов. Ожидать правды, от центрального коммунистического рупора лжи не приходилось. Речь шла обо всем, но в нем не было ни одного слова о селекции детей в августе 1942 году и выдаче на смерть шестерых детей еврейской национальности.

Напротив, автор статьи тенденциозно приписал О. Ф. Енджиевской героизм и мужество в деле спасения детдомовских детей, которые выжили в годы оккупации. В статье приводился интересный фрагмент, содержание которого изумляло котюжанских читателей. Автор описывал, как однажды ночью зимой 1944 года, т. е. незадолго до освобождения от немецких оккупантов юго-западной части Винничины, в Котюжанский детский дом пришли партизаны. В числе пришедших, оказался секретарь Винницкого подпольного обкома партии Л. Г. Бурченко. Увидев, страдающих от голода детей, партийный руководитель приказал накормить их. Партизаны немедленно выполнили приказ, конфисковав у кого-то (очевидно у крестьян, а у кого еще?) свинью и сытно накормили детей. Вот такая ремарка понадобилась автору публикации, чтобы обязательно ней подчеркнуть надуманное партийное участие в деле спасения детей.

Зимой и весной 1944 года советские войска более чем успешно освобождали Винничину. Следовавшие впереди передовых частей партизанские отряды беспощадно расправлялись с пособниками оккупантов, без суда расстреливая их на местах задержания. Почему партизаны, среди которых был секретарь Винницкого подпольного обкома Л. Г. Бурченко, несомненно, осведомленный о статусе «фольксдойч» О. Ф. Енджиевской, дочерей и зятя, прошли мимо этого факта, осталось загадкой.

Непонятным и осталось и то, что никто из бывшего обслуживающего персонала детского дома не мог вспомнить и подтвердить посещение партизанами детского дома зимой 1944 года.
О суде о казни и о реабилитации О. Ф. Енджиевской. в публикации газеты не было сказано ни одного слова.

Вслед за «Правдой» выступила «вся королевская рать»: республиканские, областные, районные периодические издательства. Вся эта пропагандистская кампания  носила явно тенденциозный характер,  преследуя одну цель – забелить черное прошлое. С этими печатными материалами я познакомился в краеведческом отделе Винницкой областной библиотеки. Многие статьи были написаны тем самым бывшим полковником КГБ  И. А. Безуглым. 

В Винницком областном архиве я и имел довольно продолжительный разговор с ним.  Полковник твердо стоял на своем. Он всячески защищал О. Ф. Енджиевскую, сводя разговор к одному: дети выжили. Списки? Да они имелись в полицейском управлении округа. Какого округа? Что представляли собой эти списки, что в них значилось, кто и кому их представлял? Как складывались обстоятельства, почему были выданы именно эти шестеро, а не меньше или больше малышей? И, наконец, самое главное. Чем именно отличил полицейский Колесник и его напарник немец-фельдфебель шестерых детей от остальных 132-х, относя их к детям еврейской нации?

Все это не интересовало моего собеседника, он отмахивался от меня как от назойливой мухи и твердил свое: «пятно с детского  дома  должно было быть снято, и мы его сияли... О погибших  нечего говорить – они жертвы нацистов. В отношении списков детей, да, такие имелись не только в сельской управе, но и в полицейском управлении округа. Это было новым, ранее нигде и ни кем не упоминаемым. В заключение разговора, И. А Безуглый высказался более ясно. «Незаслуженное пятно, как вы сами понимаете, необходимо было снять, и иначе быть не могло…»

В отношении моей просьбы о представлении возможности познакомится с архивно-следственным делом по обвинению О. Ф. Енджиевской, то мол, этими делами он не ведает, но знает, что частным лицам, к таким документам доступ воспрещен и мне следует удовлетвориться полученной от него информацией.

Из отпуска я вернулся домой в город Челябинск совсем разбитый. Успокоится теми новостями, что открылись мне на Украине, я не мог. Под давлением этого пресса родилось  письменное обращение к советским партийным органам. В нем я, писал, что совершено кощунство над памятью невинно погибших детей. Что предательница детей незаслуженно и незаконно реабилитирована, что возмутительно давать детскому дому имя преступницы, что это делают определенные лица, заинтересованные в исчезновении памяти жертв нацизма и т. д. и т. п.

Это обращение было адресовано и разослано: Винницкому областному комитету партии и комитету государственной безопасности (КГБ), Прокуратуре и Верховному суду СССР, редакции газеты «Правда», советскому Комитету защиты Мира, Комитету советских женщин. Кроме этого вопроса, я поднимал актуальный вопрос, поскольку этот 1976 год был объявлен международным «Годом детей», в СССР много писалось о деле защиты детей.

Я писал, что место захоронения детей (силосные ямы под селом Поповая, ныне Раздоловка) в ужасном состоянии, как все места захоронения еврейского населения, убитого  в период оккупации Винничины. На мое обращение пришли ответы. В них указывалось, что мое обращение направлено в МВД СССР. Прямой отвеет, я получил из Винницкого областного комитета госбезопасности, он гласил:

«… Да, все именно обстояло так, как пишете вы. Но в 1962 году состоялся другой суд, который оправдал О. Ф. Енджиевскую. и заодно реабилитировал ее посмертно…».
Поступил ответ из Прокуратуры СССР, в нем значилось: «...По протесту Генерального Прокурора СССР, уголовное дело по обвинению  О. Ф. Енджиевской пересмотрено в 1962 году и из-за недоказанности состава преступления производством прекращено. Все ранее вынесенные санкции по этому делу отменены, а О. Ф. Енджиевская посмертно реабилитирована…»

Поступило письмо из отдела коммунального хозяйства Винницкого исполнительного областного комитета: «...В следующем, 1978 году, бюджетами местных советов, где находятся места захоронения лиц еврейской национальности, предусмотрены средства для их упорядочения...»

Не удостоил меня своим ответом: Комитет советских женщин, представители которого в прошлом году (1978) были в Израиле и их там так, восторженно принимали. Не ответил мне и советский комитет защиты Мира. Все они умолчали и предоставили возможность решать вопрос тем, кто уже позорно решил его однажды.

Я знал, что мне не выиграть битвы с теми, кто выступает против моего народа, но все же продолжал бороться. Следующее мое обращение было к «инженерам  человеческих душ» Органу Союза писателей СССР, в «Литературную газету». Ответ поступил сразу и надо сказать сочувственный, разделяющий мою точку зрения. Но и «литературка» не вынесла этого вопроса на свои страницы. Они втихомолку обратились к «товарищам из Прокуратуры СССР и просила их самым тщательным образом разобраться во всем этом деле...» И там «разобрались».

Пришел ответ, подписанный заместителем генерального прокурора СССР по надзору за органами КГБ, он гласил:

«...По протесту Генерального Прокурора СССР...» и так далее, дословно то, что писалось другими, но здесь имелась существенная «добавка»: «...Пересмотр решенного вопроса нецелесообразен...» Вот именно в этом и скрыт весь смысл проводимой политики по отношению к памяти жертв нацизма, в данном случае жертв еврейского народа.

Тем временем в том же в 1976  году партийные, советские власти района и области готовили очередной пропагандистский акт. В этом году исполнялось сорокалетие со дня основания Котюжанского государственного детского дома. Власти, отмечая эту дату, приняли решение в дальнейшем именовать Котюжанский детский дом имени О. Ф. Енджиевской.

Одновременно ожидался приезд кинематографистов из Киевской киностудии документальных  фильмов, которые должны были снять на пленку фильм о юбилейных днях. На торжества были приглашены якобы многие бывшие воспитанники Котюжанского детского дома, к тому времени уже немолодые люди.

Торжества прошли. Был снят кинофильм «Котюжанские матери». Появилось много сообщений об этом юбилее, было напечатано много статей на эту тему. Но ничего не было сказано о гибели шестерых детдомовских малышах. Предательство бывшей, директрисы Енджиевской О. Ф. и все последующие махинации, были тщательно скрыты, и, по всей видимости, все осталось таким поныне.
Обещание властей упорядочить места захоронений остались на их бумаге.

В Мурованно-Куриловецком районе  Винничины, во время моего последнего посещения в феврале 1979 года, сохранились два места массовых расстрелов и захоронений еврейских общин Мурованно-Куриловецкого, Снитковского и Вербовецкого гетто. В их числе и шестерых малышей из Котюжанского детского дома.

Оба места расположены в окрестности районного центра Мурованные Куриловцы. Первое, назовем его так,– это опушка леса у грунтовой дороги, ведущей от райцентра к селу Галайковцы. В Мемориале Яд Вашем хранится фотография захоронения, представленная г-ном М. А. Вольдманом. Второе местом расстрела и захоронения расположено на окраине села Попова (ныне Раздоловка). При посещении мест захоронений веской 1979 году на обеих могилах захоронений были две-три плиты с одной и той же надписью: «Вечная память невинно погибшим от рук фашистских палачей».