24. Книгочеи. Искупанные книги

 
Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2017/11/21/173
      
         Библиотека 

Через обшарпанный порог
Шагну с секундною заминкой -
Здесь добродетель и порок
Сплелись в безмолвном поединке.

Здесь ком сомнений и надежд,
Здесь ум соседствует с дуринкой,
Средь дебрей книжных для невежд
Не враз отыщется тропинка.

Здесь мудрых мыслей хрупкий след
Пока что мною не изучен,-
Как пим сибирский, туп и слеп,
Кружу в невежестве дремучем.

Пройду чрез этот книжный пир,
Утрачу саранчи всеядность.
О мир, зачитанный до дыр,
Круговорота многократность!

             ***

"Книги, как и порох, всегда держи сухими". (Моё ;))
         

                С началом учебного года выяснилось, что у меня резко ухудшилоь зрение, и теперь мне надо носить очки. Окулист рекомендовал носить очки постоянно, выписал рецепт. Но в советское время оправы и нужные стеклянные линзы, как и многое другое, было трудно достать. Мама купила мне какую-то тёмно-коричневую, роговую, "дедушко-бабушкину" оправу.

              Я терпеть не могла эти страшные очки, надевала их только время от времени, потому как была уверена, что они жутко уродуют меня. В те времена очки носило мало народу, и некоторые из счастливчиков с хорошим зрением дразнили несчастливцев "очкариками" или "четырёхглазыми". "Очкарики" считались умными, много читающими зубрилками и занудами.

                Конечно, с очками  было гораздо удобнее жить: я могла хорошо видеть, что учитель пишет на доске, не надо было садиться так уж близко к телевизору, когда смотрели что-то у соседей, на улице я видела приближающихся знакомых и могла поздороваться с ними (а ведь раньше, без очков, в упор не видя их, я проходила мимо с важным и независимым видом). После занятий я снимала свои окуляры и укладывала в один из отделов портфеля, но поскольку футляра для очков у меня не было, то вскоре одно из стёкол было разбито. Мама, поворчав, заменила в "Оптике" стекло, строго-настрого приказав беречь очки.

              Я старалась их беречь, но с очками постоянно случалось что-нибудь: то они падали, а стёкла трескались или просто выпадали, то оправы ломались, то винтики из них вылетали и бесследно терялись, а очки распадались на запчасти. Короче, с ними была постоянная головная боль и у мамы, и у меня, так как любые дополнительные расходы больно били по семейному бюджету.

               В какой-то момент, намучившись, я решила больше не прятать их в портфеле, а носить очки постоянно, несмотря на их уродство. Теперь очки ломались реже, но при следующей проверке окулист объявил, что зрение моё ухудшилось, и мне надо опять менять линзы. Я с горечью поняла, что очки эти теперь у меня надолго, а, может быть, и навсегда.

               Мамина хорошая знакомая, врач по образованию, посоветовала ей больше никогда не покупать маргарин, потому что он очень вреден для зрения, и что лучше перейти на сливочное масло. В продаже было два вида маргарина - "Сливочный" и "Столовый" ( в пачках и на развес). Сливочное масло стоило примерно в два раза дороже, чем маргарин: если маргарин стоил 1 руб.60 коп/1 руб 80 коп за килограмм, то кило сливочного масла стоило больше трёх рублей.
             
               Но мы с Верой были плохие едоки: ни маргарин, ни масло, ни сыр не привлекали нас. Если масло и сыр когда и покупались, то они постоянно залёживались у нас в холодильнике, сыр постепенно высыхал, затвердевал, как камень, а масло желтело, вбирало в себя запах холодильника - потом всё это под мамино ворчание неизбежно выбрасывалось.

                Иногда мы и вовсе забывали о еде, играя с друзьями во дворе. Или спешно забегали домой, хватали кусок белого хлеба, сбрызгивали его водой, посыпали сахаром, съедали с огромным удовольствием, запивали водой и мчались снова на улицу. Этого заряда хватало нам опять надолго.

              Мы с Верой были большими книгочеями, и, поскольку домашняя библиотека больше нас особо не интересовала - всё было прочитано или вскользь просмотрено, включая и "Воскресенье" Льва Толстого, и "Сестру Керри" Теодора Драйзера, и даже что-то из произведений Мопассана и Эмиля Золя, то мы записались в школьную библиотеку и в ближайшую городскую, где каждые две недели, а то и чаще, можно было менять книги. За один раз на руки выдавали максимум 5-6 книг. Мы, конечно, набирали по максимуму, предвкушая, как будет интересно их читать.

                Я выбирала книги по принципу случайной страницы - если интересный слог и какие-то фразы привлекали моё внимание, то брала, если нет, то ставила обратно. В советское время бытовало спорное мнение, что якобы нет плохих писателей, а есть плохие читатели. Какое-то время я верила в этот бред, но позже убедилась в обратном, когда научилась различать талантливо написанные вещи и чтиво, которое невозможно было читать из-за какой-то внутренней фальши и обилия стереотипных выражений.

               Как мне нравились в библиотеке и эта уважительная к другим тишина, и посетители, серьёзные, сосредоточенные - они все были мне как братья по духу, и этот лёгкий шелест перелистываемых страниц, и эти  стеллажи, забитые книгами в разноцветных переплётах: толстыми и тоненькими, потрёпанными и совсем ещё новенькими, ёмкими по своему содержанию и книжками-пустышками, с иллюстрациями и без...

                И даже запах там стоял особенный, сотканный из разных запахов: так старинные книги пахли пылью и древностью, новые книги имели приятный аромат свеженапечатанных страниц, газеты источали типографский запах, а мелованная бумага новых цветных журналов благоухала запахом красок, новизны и далёкой от меня, но такой притягательной и  и н о й  жизни.

                Передо мной расстилался огромный и мной ещё почти непознанный книжный мир - о сколько новых знаний, открытий и потрясений берёг он для меня! Каждая книга, казалось, умоляюще смотрела на тебя и просила:"Меня, возьми меня!" Я бережно открывала книги, начинала бегло просматривать, и мне хотелось взять с собой и эту, и ту, и ещё вон ту.
 
               Я была довольно всеядная, но всё-таки всегда меня больше интересовали книги автобиографические или о реальных людях, живших когда-либо. Иногда такие книги проходили через моё сердце, а герои книг становились мне  прямо-таки родными - хоть и не по крови, но зато по духу.

                Помню, долго не хотела сдавать назад книгу о Саше Чекалине, подростке, герое-партизане, погибшем в самом начале Великой Отечественной войны. Я приняла Сашу, его жизнь и его героическое поведение в то страшное военное время настолько близко к сердцу, что он стал для меня как будто родным и дорогим мне человеком, я просто влюбилась в него.
    
                Порой я задавала себе вопрос - а как бы я повела себя в тех обстоятельствах? Смогла бы перебороть страх перед пленом, болью, пытками, смертью или спасовала бы перед врагом? Холодок полз по спине, и я понимала, что не мне, слабохарактерной трусихе, равняться с Сашей, и было стыдно перед самой собой за этот факт. Последние страницы повести я вновь и вновь перечитывала со слезами на глазах, заново переживая трагедию его гибели от рук фашистов.

               В какой-то момент я поняла, что надо всё-таки сдавать книгу, но решила напоследок прочитать кое-что выборочно, как бы попрощаться с Сашей. Я села где-то в уголочке за диваном и читала, глотая слёзы. Но тут зоркая мама заметила мои красные глаза:"Что нюни распустила? Чем опять недовольна? Вот к папаше отправлю, так сразу счастливее станешь! Чего расселась с книжками тут? Иди вон сделай хоть что-то по дому!"

              Почему-то её всегда раздражало, когда она видела нас с книгами. Сразу начинала вспоминать про невыполненные уроки, про  домашние дела или тут же придумывала какое-то поручение и командным голосом отправляла на его немедленное выполнение.

               Но зато, когда мамы дома не было, а она всегда работала, кроме вечеров и воскресений, то мы с новыми книжками летели, счастливые, домой. Я обожала набрать в ванну воды и залечь с интересной книжицей - тогда я могла забыть обо всём на свете, только время от времени подливала горячую воду в ванну. Часто вода бежала без остановки, я только слегка приоткрывала пробку, чтобы не перебегала через край. Если становилось жарко, то меняла воду на прохладную, а потом опять на горячую.

               Размеренный шум воды успокаивал и расслаблял, а сама вода была очень прозрачная, красивого бирюзового цвета и слегка переливалась перламутром. В  советское время не знали мы цену ей, ведь вода и горячая, и холодная повсюду лилась без меры, без счёту, стоила копейки, и, думалось, что так будет всегда.

              Иногда и Вера залезала ко мне в ванну, мы ложились валетом и читали каждый своё, временами меняясь местами, потому что возле крана место было неудобное, приходилось слегка отклоняться в сторону, чтобы не забрызгать страницы.

               Порой мы нечаянно "закупывали" книжки, соскальзывая под воду по причине малого пока ещё роста. Страницы моментально темнели, разбухали, слипались. Это было горе для нас, надо было сушить книгу, постараться сделать незаметным покоробленность страниц, но, честно сказать, это всё было уже бесполезно. Мама, увидев пострадавшую книгу, грозно возвышала голос:"Опять закупали книгу?!!" Тем не менее, я не могла отказаться от этого наслаждения - полежать с захватывающей книжкой в течение нескольких часов в горячей ванне. По мере взросления мы "купали" книжки всё реже - на радость и маме, и самим себе.


Продолжение:http://www.proza.ru/2017/11/24/129