Великий о большом и малом:
«…мелкие мураши съедают крупных муравьёв. Мелкое берёт количеством, у мелкого ставка на биомассу. Видел в детстве, как огромного муравья облепляют когорты мелких мурашиков («смертников»), вцепляются в каждую из его мощных ног, вцепляются «калачиком», и гигант с трудом волочит их, пытаясь дойти до своих исполинских сородичей…
Но тут набегают сотни других бойцов-мурашиков и начинают уже совершенно безнаказанно терзать Огромного, большеглазого. Мощные жвалы великана теперь не в счёт, объедают его гадёныши в основном сзади, и он, великан, не в силах сладить с лилипутиками…»
«Качество коренится – в крупном, объёмном…»
***
«А вообще…
Неандерталец бы так не поступил…»
***
Нечто из «штудий». Похоже, развитие «смертной» темы:
«Красота хороша сама по себе. Бескорыстная красота – правда. Золотое сечение. Которое, впрочем, также сверхрационально.
А когда соблазн, прелесть, обольстительность мерцают под маской красоты? А когда обольстительность целенаправленна, корыстна, смертоносна?
А если умопомрачительная светская дама на балу, первая красавица, – смерть? А если внезапно сорвать с неё маску на карнавале светского блуда, что глянет? Разящий луч? Или беспомощный, чистый, детски недоуменный взгляд, луч правды?
Всё – миф. Разница в одном: страшен миф, или не страшен. Любит мужчина женщину, или она его. Но только – искренне. Иначе бессмыслица…
Вот сладостное преддверие, возгонка страсти – помучать тебя, такого доверчивого, хорошего, красивого. Это же кайф!
Кайф для роковой красавицы…
Самые роковые и притягательные стервы, вроде Настасьи Филипповны, Анны Карениной… (или – Вронской? – хрен её разберёт) именно таковы. Они, правда, – смерть. Они, правда, – миф. Они – правда. Правда, поскольку – женщина, поскольку – смерть...
………………………………………………………………………………………………………………
…а, впрочем, правда мифу не ровня. Из правды родится только правда. Миф глубже, богаче, объёмней. Миф – из поддона, из подправды, из-под самых сущих глубин...»
***
Глухо, невнятно жаловался иногда Великий, вроде как пытался исповедаться. Юродствуя, впрочем, при том – ужимками, хохотками перемежал «исповедь». А я и не воспринимал всеръёз эти сетования, ну бредит, балдеет странный человек… так воспринимал тогда. А ведь говорил он о важном, может быть, о самом главном, задавленном где-то в поддоне, не могущим вырваться на свет.
Говорил просто, до глупости даже простовато – мол, не может прорваться сквозь какой-то чёрный круг, какая-то заслонка тяжёлая, ржавая то приподнимется, то опустится, то снова поднимется и – такой свет, такая ясность!..
И главное – в минуты прояснения, когда заслонка всё же приподнимается, он бывает в другом мире, где слышат и понимают его – все. А здесь – никто…
Ну, побредит-побредит, да и зальёт горе – так мне казалось тогда. Да так и было по видимости. Но когда, много спустя, наткнулся на странную запись в бумагах, бред стал проясняться. Да и бред ли? Не чаянье ли? Выход… –
«…был чёрный сегмент, проломивший небо. Во сне, в яви – не важно. Но был он, точно чёрная ущербная луна, твёрд, коряв, глух, этот сегмент. Глушил звуки, свет, свободу движения, слов и музыки в пространстве. Отделял людей от Бога…
Удачей, если не просто везеньем, оказалась подвижность сегмента. Подвижный, он походил на ржавую печную заслонку. Когда, наливаясь чернотою, рос, небо становилось глуше, невнятней. Шёл на ущерб – чёрная доля, словно разрыхляясь, выламывала, выхаркивала из себя вниз, на землю зубья музыки, клочья чёрной крови, образуя прозрачнейшие прогалы пространства. А там, сквозь них …
А там открывалось чистое-чистое, свободное Небо. Небо слышания. Небо слушания. Такое раскрывалось небо – не нужно кричать!
Шёпот отзывался в любом уголке мироздания. Все понимали всех, всё понимало друг друга. Малый лучик расцветал, играя полнотою цветения, будто в глубокой хрустальной сфере – из конца в конец вселенной.
И становилось ясно – заточённые в подземелье, мы ничего не слышим, не понимаем друг друга. Мы, глухонемые…
А там, за чёрной заслонкой сегмента, молитва и вздох были свободны, слышны на все мириады галактик. И ясен был Бог. Было просто, ясно, светло – не было преград. Вот и всё. Так просто…»
***
Кичился Великий:
«Кто подумал о небесных блаженствах? Я подумал!»:
«А я себя сам
Катаю по небесам!..»
Вот так. И не тамочки где-то, а здеся. Вот так…»
***
Отрывочки из цикла «Там-там-там»:
«…там было всё окрест
Ранимо и светло,
И даже птичье нас
Царапало крыло…»
………………………………………………………
«…там звали нужными людями
Любого, кто не ротозей,
Отпетых шкурников вождями,
А «кабыздохами» друзей…»
………………………………………………………
«…там прячут в роскоши фасадов
Свои х о р о ш и е м е ч т ы,
И вдоль пригожих палисадов
Гуляют важные коты…»
………………………………………………………..
«Там, где лаптем щи хлебают,
Лыком шиты, на воде
Пишут вилами, лабают
Гулкой ложкой по балде,
Вот бы там бы,
Вот бы там бы,
Вот бы там бы,
Вот бы где…»
…………………………………………………………………
«…там большие гомосеки
Поприветствуют тебя,
Отведут до лесосеки,
Оприходуют, любя…»
…………………………………………………………………….
«...там всё изливалось лишь светом любви,
А мы их давили, бессмертные грозды,
И в нас, как за стёклами в жирной крови,
Купались холёные звёзды.
…купались и фыркали звёзды…»
…………………………………………………………………….
***
Из «озарелий»:
«От перемены мест слагаемых сумма изменяется. Сильно».
Кто сказал? Великий сказал. И расширил, как водится:
«Справедливости в мире нет? Есть.
Справедливость – хромой верблюд. Революционер.
Сильный верблюд – эволюционер.
«Когда караван поворачивают, хромой верблюд оказывается впереди…».
В этой восточной мудрости скрыт дальнейший, диалектически развернутый, но не шибко расшифрованный смысл. Что ж, развернём пошире.
Итак, предположим – в очередной раз хромой верблюд (много, целый класс хромых верблюдов, которые всегда сзади) оказался впереди. Проецируем ситуацию на социум: произошёл очередной переворот, кто был ничем, тот стал…ну, понятно. Революция победила, хромой верблюд добился социальной справедливости. Но караван продолжает идти.
И тут диалектика нарезает круги.
Постепенно, по ходу дела, мощные верблюды вновь подминают и оттесняют хромых, природно слабых. И опять оказываются впереди. И опять – долгий эволюционный путь. Сильные угнетают слабых, дарвинизм торжествует, возле сильных вьются пройдохи, плетут козни, петли, подлянку. Образуется каста власть имущих. Но время идёт, власть костенеет, социум опошляется. Несправедливость становится невыносимой.
И тогда опять в среде хромых зреет бунт. То время, пока он созревает, и есть – долгий эволюционный путь. А потом – резкая, краткая вспышка созрелой ненависти, предельно обострённое требование справедливости…
В итоге очередная революция, и опять хромой верблюд впереди.
Но караван-то идёт. Идёт, идёт, идёт... и уже не диалектика, а старая, как мир, сказка про белого бычка…или верблюдика.
***
Вопрос – кто прав?
Ответ – оба правы. Каждый в своё время.
Вопрос – где справедливость?
Ответ – дарвинская у эволюционеров, природно сильных.
Социальная – у революционеров, обиженных природой.
Вопрос – как быть?
Ответ – Быть. И – не зарываться. Когда сильный объявляет себя всевластным, он попирает Бога. И тогда Бог вступается за слабых. Бог тогда – Революционер.
А потом снова, с закоснением времени и хода вещей – Эволюционер.
***
…глуп спор о единственно верном из двух путей: эволюции или революции.
Глупый кроманьонский спор.
Неандерталец не попустил двойственности. Ушёл в другое измерение…»