Испытание судьбой. Часть третья

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

                Глава первая

Колёса поезда неожиданно быстро застучали, и вагоны качнулись вправо. Зелёная змея состава переехала на другой путь.
От лёгкого толчка Бородин проснулся. В глаза ударил яркий свет нового утра. Как вода не терпит уклона, так и мысль человеческая не терпит покоя. В его сознание сразу пришло воспоминание о Вере. Ему стало легко, и он улыбнулся.

Евгений ехал в родные края к матери и бабушке. Он вёз им  большую и долгожданную радость: наконец-то женится их надежда.  Воронеж встретил Бородина бодрящей прохладой и безоблачным небом. Он шёл по знакомым улицам и переулкам. С каждым шагом внутри росла неведомая сила притяжения рода. Переложив чемодан в левую руку, правой постучал в знакомую дверь. Из глубины дома знакомый голос произнёс: «Входите».

– Ой, ой, ой, сынок, ты ли это?
– Ай, ай, ай, внучок, наконец-то,  вспомнил о нас.
Женщины разом запричитали, прижались к нему и заплакали.
– Ну, что вы, что вы, мама, бабушка. Плясать надо, а они слёзы льют. Здравствуйте, мои милые.
– Теперь здравствуй, сынок. Проходи.
– Ты – один? – вкрадчиво спросила бабушка.
– Расспросы, мама, потом, – мягко попросила дочь. – Давайте присядем на минуточку. Мы хоть на тебя поглядим. Сколько лет, сколько зим только письма. Вот видишь, мама, наш Евгений уже подполковник. А сколько орденов, медалей!
– Да-а-а, протянула бабушка, но за наградами – всегда кровь, ранения и седые волосы. Это уж как водится. Будь проклята эта война.
– А как возмужал, – вытирая слёзы, добавила мать.
– Давайте и я с вами присяду. А у вас всё по-старому. Жизнь будто остановилась в нашем доме.
– Скорее приостановилась, – поправила сына мать-учитель. – Ну да ладно. За столом и поговорим. Ты с поезда?
– Ночным приехал.
– Сейчас мы тебя накормим, напоим, и ты нам расскажешь о себе.
– Я схожу в Дон искупаюсь с дороги. Давно с ним не встречался.
– А мы начнём лепить твои любимые пельмени, – подытожила мать.
– Вот и хорошо. Сниму военную форму и переоденусь в домашнее. Уж и забыл, как это делается.

 Евгений бегом приблизился к крутому берегу и, с восхищением произнеся: «Здравствуй, Дон, здравствуй, друг детства!», нырнул  со знакомого берега. Сколько  мог держался под водой, вспоминая детскую игру в «салочки». Вынырнув, на всю мощь стал мерить руками-саженями прохладную гладь реки.  Почувствовав усталость, оглянулся. Берег детства остался далеко позади. В его сознании вдруг появилось желание сделать что-то доброе. Плывя назад, невольно подумал: «Есть, есть какая-то очищающая сила в земле, на которой родился».
Бодрой трусцой Евгений прибежал домой. Тщательно побрившись и слегка освежившись одеколоном, в летней майке вышел к своим.
– Вот в нашем доме, наконец-то, запахло мужчиной, – улыбаясь, отметила бабушка. –  Садись, внучок, на своё место хозяина.
– Подождите, девушки, я же совсем забыл. Сейчас.
Через минуту молодой хозяин-наследник, улыбаясь, сказал:
– Вот тебе, бабушка, настоящий оренбургский пуховый платок. А это тебе, мама, обнова. Размер подбирал по памяти. Примеряй.
– Ой, сынок, да это же платье-костюм.
– Да, будет смена ходить в школу.
– К лицу, к лицу. Идёт, – отметила бабушка.
– И я довольна. Хорошо. Спасибо, сынок. Даже не думала, что ты можешь подобрать женщине нужный наряд.
– Рад, что смог,  –  улыбаясь, ответил Евгений.
– Садись за стол. Я сейчас. За встречу можно понемножечку, у меня сегодня уроки во вторую смену.
Поставив рюмку на стол, Евгений произнёс:
– Догадываюсь по вашим  глазам, что вы от меня хотите услышать. Докладываю женскому батальону: я сделал предложение одной прекрасной девушке.  Приехал к вам, мои милые дамы, за родительским благословением.
– Вот хорошо. Наконец-то порадовал мать и бабушку.
– Пора, внучок, пора. Прямо сказать, ты с этим важным делом подзатянул. А знаешь, как хочется повозиться с правнуками. Вот будешь в наших годах, вспомнишь мои слова.
– Всё, всё. Женюсь.
– И кто же она, твоя избранница? – осторожно спросила мать.
– Познакомился я с ней в госпитале.
– Ты был ранен, внучок?
– Девушки, не спешите. Всё расскажу по порядку.
– Ладно, ладно, извини нас старых.
– Она – врач, заведующая отделением в госпитале. Что ещё? Кандидат наук.
– Вот как, – не удержалась бабушка.
– Последний раз предупреждаю: если будете перебивать, оставлю на ужин без сладкого. Помните, как вы меня учили?
– Помним, помним. Рассказывай дальше, – попросила бабушка.
– Ей ещё нет тридцати, живёт с родителями в городской квартире. Я был у них в гостях, просил руки их дочери. Они благословили нас.
– А-а-а…
– Она – красивая, небольшого роста.
– Значит, красивая, – улыбаясь, уточнила бабушка.
– Когда любишь, всё красивое, – подметила мать. – А зовут её как?
– Зовут – Вера. Привёз вам её фотографию. Вот она.
 – Правда красивая, – заключила бабушка и поинтересовалась: – А ты колечко обручальное ей подарил?
– Подарил, подарил.
– Ты ешь, сынок.
– Ем и рассказываю, рассказываю и ем.
Ненадолго воцарилось молчание. Одинокие женщины на минуту задумались: как-то скажется это пополнение на их женском батальоне.
– А на службе как? – прервала молчание мать.
– Пока в отпуске. А там посмотрим.
– Навоевался, значит? – довольная спросила бабушка.
– Навоевался, родные мои. Повидал своими глазами и горе, и смерть товарищей.
– Сынок, я налью тебе чаю, – вдруг прервала его мать.
– А самовар наш старичок ещё жив? – поняв её, спросил Евгений.
– Стоит в шкафу. Мы иногда собирались вокруг него, тебя вспоминали.
– Но самовар без мужчин, это – холостой чай, – вдруг подытожила бабушка.
– Хорошо, вдохнём в него вторую жизнь.
Мать поднялась, чтобы идти на кухню. Обходя сына, она вдруг замерла: её взгляд остановился на его руке.
– Ой, Женя, что это у тебя? Ты посмотри на внука, мама.
– А что там? – испуганно поинтересовалась бабушка.
– Да у него шрамы, как это мы сразу не заметили.
 Женщины окружили своё взрослое чадо. Бабушка прослезилась, закачала седой головой. А потом, вытирая слёзы, вернулась на своё место и сказала:
– Господи, за что же война так калечит людей.
– Рука работает, не волнуйтесь.
– Как же не волноваться. Сколько ты крови пролил на чужой земле. И за что воевали?
– Не знаю. Так многие сейчас думают, и я – тоже.
– Правильно поступишь, если уйдёшь в люди, – заключила бабушка.
– А чем же займёшься, сынок? Знаю, без дела не усидишь.
– Планы у меня, как говорится, выношенные. Живём мы здесь на краю улицы, земля свободная есть. Хочу взять участок рядом и построить свой дом.  Этот уже старенький, ремонт  нужен. А мы вместо того, чтобы ремонтировать его, построим новый. Дядя Коля ещё работает?
– Он сейчас – главный инженер в монтажном управлении. Иногда заходит к нам попить чаю. Твой родной дядя спрашивал о тебе, да кое в чём помогал нам со своими сыновьями. Обновили парадный забор, беседку летнюю нам соорудили.
– Молодец, не забывает нас стариков, – вставила бабушка.
– Хорошо. Схожу к нему вечером.  Отметим моё возвращение. Поговорим, обсудим мой план. Он мне теперь за отца.
– А давай, сынок, мы его семейство к нам пригласим. Вы тут между бокалами походите, посмотрите и на месте всё обмозгуете.  Я рада, что ты решил обосноваться возле нас, хвалю.
– Хоть  в старости в семейном кругу поживём, – добавила бабушка. – Стройся, а Бог тебе поможет. Он поможет особо, он в правом деле укрепляет дух человека.
– Мама, кто в наше время про Бога вспоминает?
– Вспоминают, дочка, вспоминают, когда трудно. Знаю.
– А сыновья дяди Коли, мои братья двоюродные, где сейчас, чем занимаются?
– Ищут счастье в других краях, как и многие из нашего города.

                Глава вторая

Прошли три года.  Новоявленные бородачи с трудом приживались на новом месте в глухой тайге. Хмельная осень гуляла по окрестностям перед долгой и морозной зимой. В начале сентября все мужчины старообрядческой стороны занимались одним делом: возводили новую деревянную церковь. Заранее в течение нескольких лет заготавливали ядрёный для этой цели лес – лиственницу. Пока прямые, как свечи, кругляки подсыхали, они устраивали из местного камня фундамент.

Однако этому предшествовали события, которые никогда не видели ни староверы, ни каторжане. Они первыми и заметили густой дым. Не разбирая, стали стучаться в крепкие ворота староверов.
Собрались все, от мала до велика, и вопрошающе смотрели на отца Панкрата.
– Топоры, пилы, лопаты! –  крикнул Бородин, пугаясь своего голоса. – Нужен встречный огонь.
– Воды, больше воды! – скомандовал священник.
Вся слобода двинулась навстречу стихии. А впереди – отец Панкрат с иконой Николая Угодника. Огонь плотной стеной двигался на жильё. Казалось, что люди не смогут победить стихию, но они осилили её.
Уже к вечеру, когда возвращались с пожарища, отец Панкрат прилюдно поблагодарил нежданных гостей.
 
– Спасибо вам, люди пришлые, – сказал он в гробовой тишине и низко поклонился.
С тех пор между хозяевами и пришлыми установилось взаимопонимание.
Засучив рукава, отец Панкрат тоже не жалел своих рук, старался оставить после себя добрую память. В конце месяца, когда уже вечерело, он подошёл к Бородину и сказал:
– Евгений Павлович, ты не просил меня об этом, но я сам домыслил, о чём болит твоё сердце.
– Какой же вестью вы меня хотите обрадовать? – осторожно спросил Бородин.
– Я тебе новый паспорт выправил, настоящий. Вот, возьми. Надёжные люди на днях доставили его мне. Нравится тебе это или нет, но теперь ты свободный человек. 
– Свободный? Но с чужой фамилией. Это как-то неожиданно. Лукавить не буду перед божьим слугой: были думки о том, как легализоваться. Потребуется время,  чтобы хорошенько обдумать и переварить это известие о моём новом положении и дальнейшей участи.
– Мозгуй.  И прав ты в том, что жить под чужой фамилией грешно. Может, это временно, как и вся наша жизнь, и наши хлопоты на этой земле. А документ он завсегда сгодится. Покажешь властям – свободный человек.
– Так-то оно так, спору нет. А кому я его в тайге покажу. Медведю?
– О, мил человек, жизнь такие выкрутасы порой творит – не приведи Господь. Одно скажу: бумага нужна. И тебе  защита, и нам спокойнее. Об этом ты пока никому не говори. Со временем и твоим друзьям сотворим подобное. Золото ваше поможет.

– Отец Панкрат, от души благодарю. Вы – великодушный человек, несмотря на ваш жёсткий устав. Вижу, что вы по обстоятельствам решаете судьбы людские, поступая по-божески. Нас, беглых каторжников, приютили, дали кров и еду. Низкий поклон вам за это от нашей братвы. Хочу высказать свою задумку.
– Послушаем.  Если разумно, сотворим.
– Душно летом в слободе. Предлагаю прорезать две просеки. Одну от реки, а другую ей перпендикулярно. И лес строевой годится, и ветер будет гулять по слободе.
– Разумно, Евгений Павлович. Я и сам подмечал в жаркую погоду духоту в нашем скрытом поселении. Укрепляю тебя в этой мысли. А просеки сотворим не две, как ты предлагаешь, а четыре. Что-то вроде креста.
– Что значит вы божий человек, отец Панкрат. И думаете шире, и делаете глубже нас, мирян. Дай Бог вам здоровья и долгих лет жизни.
– Благодарствую на добром слове, Евгений Павлович. А вот из притвора пустить вас всех в церковь не могу, устав не позволяет.  Наша община, как ты заметил, держится на твёрдой религиозной дисциплине. Если преступить её, образуется трещина в нашем согласии. Ты понимаешь меня, Евгений Павлович?

– Понимаю, отец Панкрат. С этим всё ясно. Разрешите спросить ещё ободном.
– Слушаю.
– Прохор мой просится в дом к Марфе, люба она ему. Женщина порядочная, но одинокая. Вдова бездетная. И дом от этого пустой, и  род в этом жилище прекратился. А вашей общине нужно пополнение, нужна новая кровь.
– Вот оно как. Прямо озадачил ты меня, учёный человек. Мыслишь логично, но как это пропихнуть сквозь узкую щель нашей веры, ума не приложу. Подумать надо, Евгений Павлович, неспехом. Чувствую, что в твоей копилке это не последняя мысль.
– Угадали своим прозорливым умом. К Рождеству закончим возводить церковь. Предлагаю поставить на ней позолоченный крест. Благородным металлом мы поделимся из своих припасов. С кузнецом вашим и сотворим это.
– Благое дело предлагаешь, Евгений Павлович. Совершай, одобряю.
– И ещё: хочу для ваших баб сконструировать ткацкий станок.
– Это как же?
– Я же не ткацкой фабрике работал когда-то, суть дела знакома. Зимой-то забот поменьше, вот и будут домочадцы крутить его по очереди. Получим шерстяное тёплое полотно. Люди скажут спасибо.
– Ишь ты, что придумал. Гоже, гоже. Нам это не претит. Одобряю, Евгений Павлович.
– И ещё, отец Панкрат, одна заботушка сидит у меня в голове.
– Ну, сказывай, поделись.
– Хочу ваших деток по зиме грамоте учить. Со знанием интереснее жить. Расскажу им, что сам знаю, обучу горному делу, текстильному, поведаю им о других странах, об учёных, писателях. Даже простая арифметика нужна для повседневной жизни. Писание станут лучше понимать.

 – Знания – это хорошо, Евгений Павлович. Рад, что печёшься о детворе. Я тоже когда-то учился.  В слободу пришёл с большой земли. Старшие староверы сюда направили управлять поселением. Понимаю тебя. Думаю, греха не будет, если ребятня научится писать на русском языке и читать. Новое это для здешних мест. Попробуем. Если роптанья не будет, то начнём благое дело. Может, и приживётся. Голова у тебя, Евгений Павлович, добрая и умная. Как такой человек мог попасть в опалу. Может, сам Бог к нам тебя направил? Думаешь ты о людях, заботишься. Я уже старый: семь десятков скоро стукнет. А что, если ты меня заменишь здесь, когда помру. Что скажешь? Вот и я тебе загадку задал.
– Живи, отец Панкрат, долго, крести новорождённых и отпускай грехи. А когда подойдёт последний час, тогда и решать будем.
– Спасибо. А твой Прохор пусть придёт ко мне.

                Глава третья

Зима в тайге необычная. В низу – тишина и покой. И лишь причудливые следы на снегу говорят о том, что жизнь в здешних местах разнообразна, неповторима. Нетронутые даже человеческим взглядом стоят вековые деревья. И лишь макушки их, иногда волнами  наклоняясь то в одну, то в другую сторону, шумят, поддаваясь напору морозного ветра. И чем-то схожа эта стихия с жизнью людей.  На верху, у тех,  кто у власти и близко к ней, всегда суета, споры, иногда – выстрелы. Кто ближе к земле десятками лет молчат и потеют на своём клочке земли.

Прохор долго топтался около церкви, не осмеливаясь даже постучать в дверь, поджидая священника. Вдруг она скрипнула, и из неё вышел старец.
– Отец Панкрат, пришёл рано утром, как полагается. Хочу исповедаться.
– Хорошо, сын мой, прямо здесь и приму обряд.
– Прости мне грехи мои вольные и невольные, – после этих слов он встал на колени, взял в руку поповскую рясу и продолжил: – сначала я украл мешок муки с телеги, потом ограбил пьяного барина. Всё  награбленное пропил. Возгордился. Дальше – больше. Убил троих. Не сразу. Потом тюрьма, свобода, грабёж. И снова тюрьма. Докатился вот до каторги. Уже по пути на речке качнул лодку вовремя переправы, чтоб ненавистный офицер стонул. Дюже он Бородина не за что обидел. Каюсь, отец Панкрат, в своих грехах. Отпусти мне их и прости если можна. Нет у меня в жизни опоры.  Вот появилась здесь Марфа. Она – моя надежда на новую жизнь. Если я…   Если меня…  Ух, как мне жарко. Аж пот прошиб. Прости, отец Панкрат, если можна.
– Прохор, тебя сам Бог простит, если ты так взмок. Значит, каялся честно. Иди с богом к своим друзьям, решим твою судьбу.

Встав поутру, Бородин не обнаружил в избе Прохора. Накинув полушубок, влез в здоровые валенки и вышел на улицу. Погода стояла тихая. Евгений посмотрел вверх, навстречу его взгляду с неба падал бесконечный рой снежинок. Подняв горсть свежих пришельцев, умылся. На душе было  радостно. Виляя хвостом, рядом кружилась Арестантка.

После прихода последних общинных лодок, отец Панкрат  бережно передал  Бородину запечатанный конверт. В нём – фотография его семьи.  Добрый знак того, что его помнят, что они не забыты, и за ними следит любящий глаз. А что ещё желать ему сейчас в его положении за сотни и сотни вёрст от родного дома.
Повернув голову, Бородин увидел новую церковь, а над ней – позолоченный крест, символ православной русской веры. Мало кто знал в то время, что посреди необъятной тайги, в глухой Сибири, спряталась от людской суеты община староверов. И живёт она всем невзгодам назло, подтверждая непреложную истину: когда солнце садится, то жизнь не заканчивается, она где-то только начинается.

Открыв тяжёлую дверь в заборе, Бородин вошёл во двор добротного дома, где проживала небольшая мужская община и где его считали старшим – атаманом. Входя, он хмыкнул себе под нос, удивляясь, что  дослужился до такого чина. Огороженное со всех сторон частоколом  жилище  смотрело на него небольшими оконцами. Ещё в начале строительства, когда ставили первые венцы, Бородин попросил своих собратьев сделать в стенах небольшие вырезы для света. Зимой он собирался работать, а не лежать на печи.

Войдя в дом, трижды перекрестился иконе Христа, висевшей в красном углу. Там с потолка свисала массивная лампада. Её зажигали под вечер после поздней трапезы. Сняв одежду, посмотрел в другой угол горницы, где стоял уже почти готовый ткацкий станок его конструкции.
– Будем, братцы, запускать наше с вами творение, – обратился он к мужикам. – Данила, помоги мне вытащить его на середину комнаты. Так, хорошо. А теперь нажимай на педаль, крути. Ну, с Богом.
Данила с усилием нажал на рычаг, но колесо массивной прялки повернулось всего на пол-оборота.
– Нажимай, нажимай! Что сил не хватает? А ну-ка, Прохор, ты попробуй. Крути.
Колесо повернулось на полный оборот и застыло.
– Что-то не крутится, – шумно выдыхая воздух, пожимая плечами, сказал Прохор.
– Сейчас посмотрим в чём причина, – с этими словами Евгений начал осматривать места, в которых сцеплялись детали деревянного механизма. – Дёготь застыл. Крутой очень. Надо его размягчить.  И лучше всего это сделать лампадным маслом. – Немного подумав, вдруг решил: – А что если на время отключить привод прялки от станка, и погонять механизмы отдельно. Ну, чтоб притёрлись лучше. А, братцы? Пробуем? Давай, Прохор, крути.
Колесо закрутилось свободно, без скрипа.

– Пойдёт, пойдёт! Я уверен, заработает, – возбуждённо произнес Бородин. – Крути,  крути, пусть приработается.
– Полегше  пошло, – сказал Прохор.
 – А теперь ты, Данила, разомнись. А ты, Прохор, сходи к отцу Панкрату, попроси у него лампадного масла. Нашего не хватит на весь станок. Извини, что эксплуатирую тебя. Ну, ничего, скоро покинешь нас и заживёшь отдельной семьёй.
– Вот хитрая штуковина получилась. Имеет свои заковырки. Прямо чудо, что может сотворить человек. Дай-ка я ещё раз спробую. Пошла, ребята, пошла, атаман, –  улыбаясь, произнёс Данила.
– Вы крутите, братцы, по очереди, а  я попробую вручную подвигать станины станка, новое-то оно притирки требует.
– Эт как у молодых после свадьбы, – улыбаясь во весь рот, разглагольствовал  Данила, когда Прохор закрывал за собой дверь.
– На то он и медовый месяц, чтобы бугры сравнять, – подхватил шутку Ефим.
До самого обеда новоявленные казаки вместе с атаманом отлаживали сложные механизмы новоиспечённого ткацкого станка. Изрядно вспотев, Бородин сказал:
– Надо в местах, где трутся детали, поставить постоянные маслёнки. Думаю, пойдёт. Погоняем денёк, другой и заработает. А сейчас мне пора к детишкам, уроки нельзя пропускать.
– Тогда, ватага, садись за стол. Сегодня я – кашевар, – объявил Ефим.
Ещё три дня мужики вхолостую крутили и регулировали станок. Потом единогласно, к радости Прохора, пригласили к себе Марфу. Заранее её попросили собрать у местных баб мытую и расчёсанную и скрученную в клубки шерсть. Она справилась с этим удивительно быстро.
– Марфа, не уходи, будем вместе заправлять станок нитями.
– У тебя есть подобный в доме?
– У меня проще, – сухо ответила сибирячка.
– Понятно, что проще, но на этом можно сделать больше и быстрее, –  пояснил Бородин.
– А зачем быстрее? – озадачила Марфа своим вопросом Бородина.
– Как зачем? Больше времени на другие дела останется.
– Их все не переделаешь. Зима долгая. Нам и так хорошо. Куда поспешать?
– Марфа, ты меня почти убила своей простотой. Прямо и не знаю, что тебе воз -  разить.
– Можа большим семьям и сгодится.  А мне пока такую махину и ставить некуда.
– Марфа, мы же не для тебя одной это делали, а для всей общины.
– А я думала в мой дом,  – слегка улыбнувшись, ответила женщина и посмотрела на Прохора.
Тот на лету поймал озорной, зовущий взгляд вдовы.
– А ещё шерсть есть у хозяек? – поинтересовался Бородин.
– По весне настригли её много, так что сейчас сидят по избам прядуть. Будя, наверно. Пошла я, – засуетилась Марфа.
– Ладно. Мы ещё сами со станком повозимся, глядишь, и шерсть к тому времени подоспеет, – успокоил себя и свою братию Бородин.

                Глава четвёртая

Утром Бородин поднялся рано. Снился приятный сон: будто он со своей семьёй гуляет по зимнему парку. Они с женой идут подручку, а сыновья невдалеке друг в друга снежки бросают. Это виденье и разбудило его спозаранку. Поглядев в потолок, задумался: «А неспроста Бог подарил мне свидание с родными. Точно.  И как это я забыл. Вот голова два уха. Ведь у меня сегодня день рождения».
– Мой день. – Уже вслух сказал Бородин и быстро встал с койки.
– Слушай, братия, меня! – громко, чтобы все проснулись, произнёс он. –  Раз я ваш атаман, то приказываю всем срочно подниматься.
– Чего ты, аль что приснилось? – спросонья спросил Прохор.
– Приснилось, друг, приснилось. Сегодня у меня день рождения! После завтрака пойдём на охоту. Каково вам развлеченье? – улыбаясь, спросил Евгений.
– Охота? Охота это, когда хочется, а нам очень хочется. Засиделись. Конечно, пойдём, – садясь, ответил весело Прохор.
– А у меня, атаман, на всякий случай медовуха отыгралась. Как ты на это смотришь? А? – поинтересовался Ефим.
– Медовуха!? Настоящая? – радостно спросил Прохор.
– Я спробовал, хмельная зараза, – передёрнув плечами, ответил автор напитка.
– Не знаю, как быть. Если отец Панкрат узнает, то прогневается. Хотя, конечно, он понимает, что мы люди другого пошиба и порой не замечает наши отдельные вольности. Ладно. Мы тайно, потихоньку. А сейчас собираемся на охоту, – скомандовал атаман.
– Идём, – отозвался всегда лёгкий на подъём Прохор.
– Все пойдём, – поддакнул Ефим, глядя на Заику.
С собой казаки взяли винтовку и два пистолета с патронами. Позвали собак, которые по первому свисту собрались у крыльца дома. Неглубокий снег позволял двигаться по тайге, особо не напрягаясь. Сагитировали идти на охоту и Прошку-проводника. Он с довольным видом шагал впереди всех.

– Теперь нам надыть рассыпаться по сторонам. Кто с оружием сховайтесь  на месте, а остальные с собаками зачнём загонять зверя на затайку, – пояснял всем Фома, бывший когда-то при барине охотником.
Без разговоров загонщики исчезли в тайге.
– Ты о чём думаешь? –  спросил у Прохора Бородин.
– Вспоминаю. А когда же я родился? Сегодня какой день?
– По моим подсчётам девятнадцатое марта.
– А у меня где-то опосля Троицы.
– Сколько тебе лет, Прохор?
– Точно не знаю, но жениться уже пора. Прямо всё тело зудит. Без бабы важко.
– Да, женщина мужику Богом дана. Значит, всё правильно, что у тебя зудит. Всякий организм, Прохор, своего просит. Видел, как ты с Марфой тогда переглянулся. Говорил я с отцом Панкратом. Обещал он уладить ваше дело после великого поста. Так что терпи, постись.

– Скорее бы, а то сам к ней убягу. Чую, что и она меня по ночам зовёт к себе. Значится, после поста. Ладно, потерпим.
Бородин вдруг вскинул голову и прислушался.
– Вроде слышу лай собак. А ты, Прохор?
– Чую. Гавкают, наверное, кого-то подняли.
– Будем внимательны, Прохор, смотри в оба.
– Не бойсь, не пропущу, – важно отозвался тот.
Не успели они договорить, как послышался сильный гул: им навстречу ломился выводок кабанов. Бородин прицелился и выстрелил три раза подряд. За ним  пальнул и Прохор.
– Смотри, волки сбоку, – неожиданно крикнул озадаченный Бородин и направил ствол в их сторону. Ещё прозвучали несколько выстрелов в разбуженной тайге.
– Есть! Есть! Попали, Прохор, – радостно крикнул Бородин. – Смотри, как извиваются. Пойдём, посмотрим поближе.
– Гляжу, гляжу, – на ходу ответил Прохор, – смотри, какие глазища у волка. Только походному  атаману в них глядеть. Надыть добить, – предложил Прохор.
– Конечно, – коротко ответил Бородин.
Ещё несколько выстрелов закончили удачную охоту.
– Ого! Какой матёрый! – воскликнул Евгений, показывая стволом на волка.
– Смотри, какая шерстя на нём. А клыки. Зверьё, да и только.
А тут подоспели и другие охотники-загонщики. Собаки во главе с Арестанткой закружились вокруг зверья, покусывая их туловища. Трофеями остались довольны все: и люди, и собаки.
Пошёл снег, верхушки деревьев закачались от ветра. Погода начала портиться.
– Надыть собираться, – сказал озабоченно Фома, –  а то и следы наши заметёть.
– Поспешаем, казаки, – подтвердил атаман.

Погрузив на деревянные салазки волка и кабана, охотники потащили добычу по мартовскому насту. Шли точно по оставленным следам. Впереди снова шёл Прошка-проводник. Пройдя полпути, ватага остановилась передохнуть.
– Надо собак научить таскать санки, – предложил Фома.
– А что, идея неплохая, – поддержал Бородин.
Но, взглянув на маленькую Арестантку, сказал:
– Наша сучка для этого не сгодится, а вот Палкана с его сыновьями можно запрячь. Из шести собак получится неплохая упряжка. Только упряжь надо изготовить и опробовать.
 – Я берусь изготовить, – отозвался Ефим. – Вместе с Фомой смастерим из сыромятины. Я когда-то лошадиную упряжь и сшивал, и клепал. Эх, когда это было! Где ты, мой дом родной.
Поравнявшись с забором своего дома, Бородин обратился к Прошке:
– Зайди к нам свинины попробуешь и с собой возьмёшь.
– Не-а. Боюсь, батька заругается. Нам нельзя к вам.  Потом забегу, замороженого возьму. У нас согласие, а вы…
– Кто мы, Проша? – спросил удивлённо Бородин.
– Вы пришлые. У вас перст другой.
– Проша, мы же такие же люди, как и вы. Разговариваем на одном русском языке, празднуем одни и те же религиозные праздники, едим ту же пищу.
– Не-а, нельзя, Евгений Павлович. У нас другая вера.
– И вера одна, Проша: православная.
– Пойду я, Евгений Павлович. Я уже итак согрешил. Нельзя нам к вам. Мне сегодня вечером надыть, чтобы грех замолить, пять двадцатников  лбом об пол отбить. У нас строго, если сам не отобьёшь, батька ещё столько же добавит.
– Ну ладно, иди, Проша, с Богом.
 
Воцарилась тишина. Ватага прибывших с Божьей помощью в староверческую общину думала, что за эти годы хорошо изучила местных аборигенов. Но то, как повёл себя Прошка-проводник, их озадачило. Они вдруг поняли, что ничего не изменилось в укладе этих людей. Для них они по-прежнему пришлые. И это заставило их задуматься о своём будущем.
– Ладно, мы к вам в кумовья не набиваемся. Пришлые, так пришлые, – с горечью изрёк всегда откровенный Прохор. – Займёмся свеженятиной, а ты, Заика, истопи-ка баньку. Да пожарче! Сегодня день ангела нашего атамана. Слышишь? Веников не жалей и дров тоже. Понял?

Заика махнул рукой и покорно направился к небольшому строению.
Пока в казанке варилась кабанятина, казачки нагишом трусцой направились в баньку. Дверь её открылась, и из-за спины Заики повалил затомившийся пар. Белый, чистый, горячий и манящий он зажёг парильщиков. Ожерелье из дубовых, берёзовых и смешанных веников висело в предбаннике. Жар от печки сразу окутал вошедших.
– Ох, поспела, родимая, – похвалил Фома.
– Счас  похлестаемся веничками, – вторил Данила.
 Мужики расселись в парной, наступила тишина. Тела парильщиков вбирали в себя тепло. Первым потёк Прохор.
– Прорвало, – выдохнул он, смахивая с себя солоновато-липкий пот.
– А ну-ка, Фома, плесни настойчика, – попросил молчавший до этого Бородин.
Коричневатый настой каплями заплясал на округлых камнях. Блаженный запах заполнил всё помещение. Парильщики, втянув ноздрями аромат, заулыбались. Пот ручейками покатил с их белых тел.

После второй запарки все нагишом выбежали на морозный воздух. Первым покатился по снегу Прохор, а за ним визжа, как мальчишки, последовали остальные. Ближайший дедушка-кедр, позавидовав мужской забаве, накренился макушкой под напором порывистого ветра и скинул со своих ветвей залежавшийся мартовский снег. Все разом крякнули от такого подарка, но продолжили купаться в снегу. Кожа их покраснела. Ещё бы, тепло боролось с холодом, а где борьба, там жар.
Вернувшись с улицы, все бросились  в парную, где сразу заработали запаренными вениками. «Хлесть, хлесть, хлесть», – слышался банный звук.
– Плесни ещё, – уже надрывно попросил Прохор.
И через мгновенье вновь послышалось, как заёрзали капли воды на камнях.
– О-о-о! Ох! Дюже хорошо! Какой русский не любит баньку!

                Глава пятая

Три полных дня до самого вечера пропадал подполковник в различных конторах. Разом хотелось покончить со всеми бумагами и спокойно двигаться вперёд. За это время столько справок собрал из одних рук и передал в другие, что однажды, не выдержав, плюнул и рассерженный вышел из очередного здания.  Сев на скамейку в сквере, подумал: «Там, где был раньше с автоматом в руках, всё было понятно. Здесь, с бумагами, каждый раз спотыкаешься. Прямо заколдованный круг: бумага рождает бумагу». Через время, когда к нему подошёл архитектор, Бородин сразу предложил:
– Алексей Иванович, пойдём в кафе и выпьем.  Мне от этих справок что-то не по себе стало. Ещё немного и я начну материться.
– Успокойся, Евгений Павлович. Понимаю тебя. Это с непривычки. Ты – человек военный, а у вас как? Приказ – выполняй, а здесь, братец, бумага приказывает.
– Согласен. Ладно, пошли, – немного успокоившись, предложил Бородин.

 Залихватски опрокинув по стакану водки в «Рюмочной», закусили обязательным бутербродом. И тут Бородину пришла в голову идеальная русская догадка: в дальнейшем бутылка водки и шоколадка – лучший таран в бумажной волоките.
– Девушка, – обратился он к буфетчице, – приплюсуйте ещё в счёт цену за бутылку водки и две шоколадки.
– На вынос не продаём, – спокойно ответила та.
– Тогда ещё шоколадку для вас.
– Пожалуйста, с вас девять рублей.
– А что я говорил? А? Что в этой жизни таран? А?
– Какой таран, мужчина? – недоумённо спросила буфетчица. – Если вы насчёт таранки, то её продают там, где торгуют пивом.
– Это, девушка, я цитирую Шукшина. Ладно, заверните. Спасибо.
На рейсовом автобусе Бородин и архитектор доехали до дома. Пока специалист осматривал двор, Евгений зашёл на минутку к своим женщинам.
– Здравствуйте, девушки. Как спали-ночевали? Как настроение?  Я сейчас с архи-тектором пойду на новый участок. Бабушка, приготовь бутерброды.
– Хорошо, Женя. А что такая спешка? Не позавтракал утром. Попили бы чаю.
– По два бутерброда хватит, ещё два стакана. Магарыч, бабушка, буду ставить. Давай всё это положи в пакет. Можно и помидоры с огурцами туда же. Я тут рядом, на берегу. Побегу. Спасибо.
– Вот непоседа, –  закрывая дверь и глядя внуку вслед, улыбаясь, сказала бабушка.
– Осмотримся, – предложил Алексей Петрович Бородину.
– На военном языке это называется  рекогносцировка,  – пояснил Евгений.
– У нас так же, – ответил специалист. – Значит, вот этот участок? Рядом с Доном. Неплохой вид. Давай, Евгений Павлович, рассуждать. Предлагаю поставить дом на самом высоком месте.  Лучше будет смотреться. Следишь за моей логикой?
– Успеваю.
– Хозпостройки – в стороне.
–  Правильно, но все вспомогательные объекты я бы хотел разместить на старом  месте.
– Можно и так,  – наклонив голову в сторону, ответил архитектор.
– На новом месте вокруг дома, – продолжал хозяин, – оборудуем небольшой бассейн-прудик, фонтан, цветники, красивый колодец. И баньку. Куда без баньки. Ты меня понял, Алексей Петрович?
– Всё понятно, – ответил тот.
– Давай, Петрович, присядем на берегу Дона и дальше поговорим о поэзии нашего бытия.
– С удовольствием, – потирая руки, ответил архитектор.
Налили. Выпили. Закусили. Закурили.
– Начинай, Алексей Петрович, излагать свой проект обустройства усадьбы.
– Начнём сначала. Предлагаю поставить дом вон у того куста. Балкончик второго этажа с выходом на реку. Из широких окон хорошо будут просматриваться дорожки, фонтан, цветники, пруд. Ближе к воде поставим баньку, чтоб из парной – в реку.
– Правильно мыслишь.
– Слева разобьём, пока визуально, конечно, небольшой огородик. На нём можно разместить и теплицу, и оранжерею. Это дело вкуса. По себе знаю, что иногда возникает желание покопаться в земле. А там, глядишь, и клубничка своя для детишек, редисочка для салата. Понимаешь?
– Неплохо, Алексей Петрович. Уговорил. Оставляем место для огорода там. Давай ещё по одной.
Выпили, приятно чокнувшись. Закусили. Закурили. Продолжили разговор. Мысли  потекли горным ручейком.
– Вдоль широкой дорожки через весь двор вперемежку вместо кустарника можно посадить кусты смородины и крыжовника. С правой стороны – садик. Эдак деревьев десять: ранние, средние и поздние сорта. Принимаешь, Евгений Павлович?
– Мне нравится рифма твоей планировки.
– Дальше – гараж. Можно его встроить в дом или возвести отдельно.
– А ты как посоветуешь?
– Советую поместить его в цокольной части дома. Рядом – разные хозяйственные кладовки, мастерская.
– Это верно.
– Колодец будет?
– Обязательно.
– Его можно рыть в цокольной части основного строения или же во дворе.
– Нет. С красивым срубом источник поставим невдалеке от сада.
– Как скажешь, Евгений Павлович, так и нарисуем, понимаешь…
– Думаю, ещё по одной стопке нам не помешает, Алексей Петрович?
– Не помешает.
Выпили. Закусили. Закурили. Продолжили планировку.
– Дальше – удобства. Это я о канализации. Сейчас в продаже появились пластмассовые трубы. Их надо провести от дома к баньке в одну смывную яму и с удобным к ней подъездом. Да и о заборе следует подумать. Как-нибудь подскочишь ко мне, я подскажу, где приобрести современный материал. Если возникнут какие-либо вопросы, обращайся, завсегда готов помочь.
– Спасибо, буду иметь в виду, – ответил довольный Бородин.
После лёгкого завтрака два заправских архитектора начали размечать участок.

                Глава шестая

На следующий день Евгений встал рано. С улыбкой вспомнил вчерашний архитектурный банкет.  «Свой мужик в доску», – подумал о вчерашнем новом знакомом, направляясь в кухню, где уже хлопотали заботливые хозяйки.
– Что так рано, внучок?
– Внуку уже давно за тридцать, прошло то время, когда ты меня будила в обед.
– Да, да. Бегут годы. Какие планы на сегодня? Снова по конторам побежишь?
– Не угадала. Все документы оформлены. Сегодня – за лопату. Буду окоп под фундамент копать.
– Может, нанять кого, Женя? – решила подсказать мать.
– Пока, мама, дом буду строить сам. Соскучились руки по живому делу. Если по-требуется помощь – позову.
– Внучок, а деньги-то у тебя на стройку есть? Я тут пенсию свою откладывала. Собралось немного. Используй.
– Милая моя бабушка, спасибо тебе огромное. Дай я тебя поцелую. Пока обойдусь своими. А там видно будет. Пойду, освежусь немного.
– Иди, иди с Богом.

Прохладная вода реки встретила его, как родного. Они обнялись, поцеловались и долго-долго миловались меж собой.
Бодрый, подтянутый и крепкий Бородин сел за утренний стол. Мать украдкой глянула на его руки и подумала: «Вроде как шрамы меньше стали». Но они меньше не стали. Просто ей так хотелось. Какая мать не желает своему ребёнку добра.
Осмотрев и приведя имеющиеся лопаты в порядок, Евгений начал трудную, но  нужную для его души работу. С перерывами: приходили то мать, то бабушка, копал до самого обеда. Конечно, вспомнил родное училище, когда в полный профиль открывал окопы. А боевые действия? Зачастую траншеи спасали жизни и солдатам, и офицерам. Сколько мозолей появлялось и сходило, а с ними приходил нужный опыт армейской жизни.
Снова пришла беспокойная бабушка, посмотрела на ровный ряд выкопанной земли, заглянула в траншею и спросила:
– Небось, устал, внучок? Обед готов. Или сначала в Дон побежишь?
– Угадала. Схожу окунусь и сразу приду. Накрывайте. Хлеб я порежу сам.
– Молодец, внучок, входишь в права хозяина. Дай-то Бог, дай-то Бог.

После обеда Евгений присел на диван и взял в руки свежие газеты. Пробежавшись по заголовкам, отметил для себя некоторые темы: «Перестройка. Качество. Новое мышление». Отложив газеты в сторону, задумался и незаметно задремал. Почти сразу приснилась Вера: стоит с цветами и встречает поезд. Улыбается, считая пробегающие вагоны, отыскивая в них нужный, в котором едет к ней дорогой и любимый человек. Потом сразу, без перехода, приснился какой-то бой, какая-то контора. Где он за бутылку водки получает справку. От этой неприятности проснулся, но сразу же оттолкнул её в сторону. Вновь вспомнил Веру. «Скоро, Вера, скоро приеду. Мы же договаривались.  Жди…».
Ближе к вечеру, когда уже заканчивал копать периметр траншеи, Евгений услышал в недалеке разговор. Шли двое, а за ними торопилась бабушка.
– Так вот он где окопался.
– Не хватает только пулемёта, – подходя ближе и по очереди приветствуя Евгения, сказали крепкие ребята.
– Кто же будете, хлопцы?
– Не узнаёте, товарищ подполковник?
– Постой. О, ё, ёй. С трудом, ребята. Как выросли, возмужали, братья мои.
– Наконец-то признал двоюродных.
– Какими судьбами?
– В отпуск приехали, сразу пришли с тобой повидаться, а ты тут в землю зарылся. Бабушка говорит, мол, дом строить надумал.
– Так точно, решил новую жизнь начать.
– А чего сам?
– Когда сам, братишки, ближе к душе будет.
– Конечно, свойская поделка всегда дороже.
– Заканчиваешь на сегодня? – спросил старший Николай.
– Да. Сейчас подчищу, и на сегодня хватит. Пойдёте со мной на Дон?
– За этим и пришли, – кивнув головой, сказал младший Василий.
– Только за этим? – улыбаясь, спросил Евгений.
– Честное слово, и за этим тоже, – засмеялся Николай.
– Тогда на берегу и отметим нашу встречу.
– Идёт! – за двоих ответил Василий.
– Мы тут прихватили с собой словари, чтоб сподручнее было разговаривать.
Бородин засмеялся, глядя на их авоську.
– Пойду тоже принесу кое-какую справочную литературу.
Братья, в знак согласия, подняли вверх руки.
Искупавшись, троица уселась на зелёной травке на берегу у куста.  Старший Евгений наполнил стаканчики.
– За встречу, братья.
Выпили. Закусили. Разговорились.
– Как мы тебе, Евгений, завидовали пацанами, когда ты приезжал  в отпуск в военной форме, – признался Николай.
– А что же не пошли в военные?
– Мы по отцовской линии – строители, – с гордостью сказал Василий.
– И где же вы сейчас?
– Я – в Москве, а Николай – в Сибири.
– А я – на родине, – почему-то смутившись, произнёс Евгений.
– Видим, видим, братец. Ты пока ходил за справочной литературой, мы прикинули, чем можем помочь тебе. Фундамент надо заливать бетоном. Закажем у нашего отца в конторе. Они привезут. Вместе уложим его, утрамбуем. Ну что, примешь в свою бригаду?
– Куда деваться от такого подкрепления. Приму с радостью. Наполняю стаканчики под тост за бетон, чтоб железным был.
А под вечер с Дона послышалась песня, через время – другая. Бабушка и мать слушали с умилением мужские голоса, и сердца их наполнялись радостью от того, что всё так хорошо и мирно.

                Глава седьмая.

Перед утренним обходом Вера постучалась в кабинет главврача.
– Заходите, – послышалось из-за двери.
Поздоровавшись, хозяин кабинета поинтересовался:
– Что так рано, Николаевна?
– У меня к вам два вопроса.
– Начинайте с любого.
– О полковнике, что после ранения в голову и контузии ослеп.
– Помню. Как он себя чувствует?
– Нашёлся его младший брат. Живёт в деревне под Рязанью. Ему сообщили обстоятельства, сложившиеся с его родственником. Он сразу приехал, наняв легковой автомобиль. Сегодня полковника отправляем. И будем ждать от него добрых вестей. Обещал написать, как устроится.
– Дай-то Бог. С памятью у него не всё в порядке.
– Память может вернуться, – с надеждой пояснила Вера Николаевна.
– Вы говорили ещё какой-то вопрос.
– Второй – личный.
– Личный говорите. Личный надо решать незамедлительно.
– Мне придётся, Геннадий Николаевич, вас покинуть. Выхожу замуж и уезжаю в Воронеж к мужу. Пришла предупредить об этом.
– Жаль, очень жаль. Где я теперь найду такого специалиста. Эх, товарищ майор.  Приказать не могу, подчиняюсь вашей воле. Говорите в Воронеж?
– Да.
– Там же есть тоже прекрасный военный госпиталь.  Начальник – мой хороший знакомый. Если не против, то переговорю с ним. Такой специалист, как вы, не должен обивать пороги в поисках работы.
– Позвоните. Я вам буду благодарна. Наверное, это – лучший вариант в моём случае.
– Правильно. Министерство одно, значит, договоримся.
– Спасибо.
– Послушай, голубушка, а не тот ли это подполковник из десятой палаты увёл у меня хорошего доктора и замечательную девушку?
 Вера Николаевна улыбнулась:
– Да.  Евгений Павлович Бородин, подполковник десантник.
– От всей души желаю вам счастья. Пусть вас всегда окружают цветы, улыбки родных и друзей.
– Спасибо, Геннадий Николаевич, за всё. Разрешите идти?
– Пожалуйста, когда будете уезжать совсем, зайдите.
– Непременно.
В ближайшие выходные Вера Николаевна приехала на дачу к своему дяде Серёже.
– А чего одна? – не дав ей переступить порог, поинтересовался он. – А где же твой знакомый офицер?
– Мой знакомый, дядя Серёжа, сделал мне предложение. Я его приняла и теперь уезжаю в Воронеж.
– А здесь чем вам плохо? Столица, квартира, домик в деревне в твоём распоряжении.
– Наступает время, дорогой дядя, когда этого становится мало, потому что нет главного: семьи. А она – стержень жизни.  Всё же остальное проходящее.
– Это, племянница, ты точно подметила: пора уже вить своё гнездо. А ты уверена в нём, Вера?
– Очень, мой дорогой дядечка.
– А что приехала? Может, помощь какая нужна?
– Решила прибраться в твоём гнёздышке, а то когда ещё придётся.
– За это спасибо. Ладно, хозяйничай, не буду тебе мешать.
Недолго раздумывая, Вера, переодевшись в лёгкое трико и маечку, принялась наводить порядок. До самого вечера, не разгибаясь, мыла, чистила, протирала, двигала мебель. Проходя иногда мимо зеркала, смотрелась в него и говорила:
– Давай, давай, будущая жена, привыкай хозяйничать.
Вечерело, костерок  горел лениво. У реки было тихо. На душе у Веры – слабые нотки беспокойства: приживётся ли она  в новой семье, где две незнакомых женщины. А работа?  И вдруг вслух произнесла:

– Ладно, поеду, осмотрюсь. Думаю, со временем всё наладится. Было бы желание.
Подложила в костерок  сухих веток. Через время вспыхнуло пламя. Поджарив надетую на шампур сосиску, поднесла её к губам. Ела, а сама всё думала, вспомнила родителей. Как они будут без неё? Всё время друг у друга на виду и вдруг…   Хотя они постоянно говорят, что пора уже найти спутника жизни. Как ни хорошо с мамкой и папкой, но женщина должна иметь свою семью, создать свой очаг, родить детей. Жить в любви и согласии – мечта всех матерей. Она вспомнила коллектив, в котором работала, и решила, что обязательно надо будет посидеть всем вместе за чашкой чая, по-людски проститься.

Запахло жареным. Вера быстро выхватила второй шампур из костра. Подув на поджаристую сосиску, взяла кусок черного хлеба и с аппетитом продолжила свою трапезу.  «Да и про девичник надо не забыть», – подумала, вспомнив подруг, хотя многие остались в прошлом. В настоящем – только одна. Решила, что пригласит её, посидят где-нибудь в кафе, вспомнят прошлые годы. Учёба, диссертация, работа поглотили лучшие девичьи годы.
Костёр на берегу речки угасал. Все думки, что пришли Вере в голову, передуманы. Она встала и почувствовала усталость во всём теле.  «Вот так наработалась. Надо идти на дачу, утро вечера мудренее».
На кровати, укрывшись потеплее, улеглась поудобнее и сразу заснула.
Костерок на берегу погас, и только пепел  ещё некоторое время хранил то, о чём, сидя у него, думала Вера.

                Глава восьмая

Евгений завтракал в окружении заботливых женщин, когда в дверь постучали.
– Здравствуйте, родичи, – поприветствовали всех входящие.
– Привет, братушки. Садитесь за стол, – предложил хозяин.
– Спасибо.  Мы только из-за стола. Ты когда уезжаешь? – спросил Николай.
– Сегодня вечером, чтоб утром в субботу быть в Москве.
– Ладно. У нас к тебе предложение, – сказал Василий.
– Какие дни пошли весёлые: я сделал предложение, мне делают предложение. Живи – и радуйся. Слушаю вас.
– Сегодня зальём все вместе бетон для фундамента, а пока ты будешь в отъезде, мы пробьём колодец. У нашего отца на одном из участков как раз свободная  буровая установка. С обсадными трубами договоримся. Пойдёт?
- Что без меня? – удивился Евгений.
– Поступим так: пусть самая мудрая и старшая в роду бабушка укажет место, где бить воду, – предложил Николай.
– Ой, а я и не думала о такой чести, – заволновалась пожилая женщина. – Когда-то ещё мой дед научил нас, внучат, этому.
– Вот  и хорошо. Пока приедет машина с бетоном, мы забьём колышки для кладезя, – употребляя поэтическое слово, сказал Василий…
Вера ещё спала после генеральной уборки, когда в дверь домика постучали. Первого сигнала она не услышала. Второй, понастойчивее, разбудил её.
– Кто там? – спросила полусонная Вера, надевая халат. – Сейчас открою.
На пороге стоял Евгений.
– Здравствуй. Это я! – улыбаясь, он протянул ей букет.
– Ох, – выдохнула хозяйка и впервые за многие годы заплакала, прижимаясь всем телом и душой к раннему гостю.
– Что ты, Вера-Верушка? Тебя кто-то обидел?
– Бородин, какой ты не догадливый.  Сам меня осчастливил, а теперь спрашиваешь. От радости, от радости плачу.
Она потянулась к его губам. Поцелуй длился долго. Бородин хотел подхватить её, но она, поняв его желание, застенчиво отвела руки Евгения, мол, ещё рано.
– Ох, как хорошо на душе. Постой, а как ты узнал, что я здесь?
– Разведка, милая Вера. Как только ты прибыла сюда, дядя Серёжа отбил мне телеграмму. В ней – всего два слова: «Она у реки».
– Ну, дядя Серёжа. Прямо поэт, прямо заголовок для стихотворения. Молодчина.  Переживает за меня. Садись сейчас вместе позавтракаем.
– Это хорошо. Правда, проголодался, как волк.
– Тогда принимай голодную волчицу, – загадочно произнесла Вера, намекая на все его желания.
– С удовольствием.
Пока хозяйка жарила палочку-выручалочку яичницу, Бородин, умывшись с дороги, огляделся, проходя в большую комнату. От его взгляда не ускользнула перемена в доме: на столе – полевые цветы, а вокруг – морской порядок.
– Теперь понятно, зачем ты уединилась, – возвращаясь на кухню, произнёс Евгений.
– Не только для того, чтобы навести порядок.
– Рыбалка, банька, уха, грибы. Угадал?
– На все сто, – смеясь, Вера поставила на стол яичницу.
– А лодка у дяди Серёжи есть? – поинтересовался Бородин, когда Вера присела за стол.
– Есть. Она примкнута у берега. Ключ висит на веранде, весла – в кладовке.
– Прекрасно. Едем рыбачить. Но сначала я тебя поцелую. Ты не представляешь, как по тебе соскучился.
– Представляю, потому что люблю тебя.
– И всё-таки я люблю больше, –  шептал Бородин, всё сильнее прижимаясь в Вере.
– Женя, закрой дверь, – уже в ухо ему произнесла она, снимая на ходу халат…
Из-за сильного утреннего любовного шторма рыбалка началась ближе к обеду. Они заплыли в средний камыш, где на мелководье росли белые и жёлтые лилии.
– Красиво как! А на Дону есть такие места? – спросила Вера, играясь ладонью в реке.
– У нас будет цвести самая красивая на свете лилия: ты – Вера.
– Ну, прямо уж самая. Что-то мне в последнее время везёт на поэтов.
– Влюблённые, Вера, все поэты в душе. Это чувство обновляет человека. Она завирухой закружит любого. Смотри, а у тебя клюёт.
– Ой, есть кто-то. Жёлтый какой, округлый. Карась.
– Ты меня опередила, так нечестно.
– Не обижайся, рыбалка – дело непредсказуемое. Так надо мной подтрунивал всегда дядя Серёжа. Смотри, смотри и у тебя повело.
– Ух, ты! Такой же, как у тебя,  жёлтопузый.  Подвинь, пожалуйста, ведро поближе. Вера, да тебя комары сейчас съедят. Надень трико поверх шорт.
– Женя, а ты знаешь, как одевались женщины в Древнем Риме?
– Я тогда не жил, поэтому не могу даже представить.
– Слушай, что я когда-то прочитала. Туника,  казалось, закрывала всё тело женщины. Но это только на первый взгляд. Приглядевшись, вдруг физически ощущались округлые бёдра, а ноги, то и дело оголялись при ходьбе. Из глубокого декольте при дыхании поднимались крепкие груди. Оголённые плечи мрамором давили в глаза. Нежные руки-змеи готовы были в любую минуту вцепиться в жертву. А тот, кто заглядывал в глаза такой девушки, тонул в них безвозвратно.
– И о чём это говорит?
– Об одном: я закрыта сверху одеждой для всех, но если любимый присмотрится, то  откроет для себя путь ко мне.
– Удивительно, значит, и одежду женщины можно прочитать?
– В женщине всё читаемо, но не всем эта грамматика под силу.
– Научи, Вера.
– Я, кажется, начала это делать.
– А-а-а! Так шорты…  А рыбалка… Да о чём я говорю, Бог мой. Скорее плывём к берегу.

                Глава девятая

Какой уже год шумела тайга при сильном ветре, будто разговаривала с кем-то старшая дочь Сибири. За время, проведённое на чужбине, Бородину казалось, что он хорошо узнал эти таёжные места. По крайней мере, ту их часть, где скитался. Однако дикий случай, произошедший в общине, потряс пришельцев средневековым уставом. Против её воли Дарью, что жила возле церкви вместе с родителями, выдали замуж. А любила она Карпа, который тоже испытывал к ней нежные чувства. Их во время сенокоса уличили в прелюбодеянии. Весь люд тогда побросал работу.
 
Ослушников-грешников повели на суд к отцу Панкрату. Выслушав внимательно рассказ очевидцев, священник, подумав немного, изрёк свои соображения:
– За прелюбодеяние, прихожане мои, вы знаете, что полагается. Не я этот закон придумал и писал. Его творили старцы, обосновавшие эту общину.
 Священник вдруг замолк, почувствовав в себе всю тяжесть духовной силы, возложенной на него. Крест, ряса и пояс давили тело. Сейчас он  должен сказать слова, от которых произошедшее станет ещё горше, беда снежным комом ударит по многим. И вдруг он произнёс:
– Это ваши дети, и судите их сами. Я лишь повторю закреплённое уставом: её должен утопить в реке муж.

Утром тот повёл Дарью на берег реки. Долго ждали его  в слободе, но вернулся он  только к обеду. Один. Карпа решено было подвергнуть экзекуции вечером. Но в тот день случились ещё два происшествия: из-под стражи сбежал Карп, а на реке староверы не досчитались лодки.

После люди стали гадать по этому поводу разное. Но решили разумно: не гнаться за беглецами. При этом известии отец Панкрат, не говоря ни слова, перекрестился и ушёл в церковь.
Прошли тревожные месяцы. Усталый и заросший вернулся Бородин из разведки в общинный дом, сбросил с себя тяжёлую поклажу и с порога, тяжело вздохнув, произнёс:
– Здравствуй, братия, наконец-то вернулся в родные стены.
– Атаман, атаман, – загалдели казачки. – Сбрасывай с себя одежду, разувайся. Пусть ноги отдохнут. Сейчас мы тебя накормим и напоим.
– Казачки, а можно баньку сначала истопить. Уж очень хочется помыться.
– Зараз, атаман. Мы сейчас это быстренько, – назвались Данила и Заика. – Посиди пока, мы счас.
Остальные разошлись по своим лежакам, и только один из них сел за станок, стал ногами крутить большой круг. Скользкая глина на верхнем небольшом круге превращалась в заготовку домашней утвари.
– Получается? – спросил Бородин.
– Вроде туды. Здесь глина не такая, как у нас. Тута она больно вязкая, покрепче нашей.
– А как ты, атаман, походил по тайге? – поинтересовался Прохор.
– Принёс соболиных шкурок, образцы минералов, которые собрал на берегу реки. Зверья разного много в тайге. Да не стал палить патроны, их  у нас немного осталось.
– А соболя как же доставали? – удивился Прохор.
– Силками. Их твой тёзка ловко ставил. Тоже со мной увязался. Уже совсем взрослым стал.
– Небось, скоро оженят его? Тогда прощай, наш Прошка-проводник, – с грустью произнёс Прохор.
– Так тебе, Прохор, тоже скоро в примаки идти.
– Я – это другое дело. Я – по собственной воле.
– Да, да. Это так. А  Аристантка  какая умница: двух зайцев нам на обед загнала.
– Много снега в тайге? – вдруг спросил Ефим, останавливая круг.
– Почти не осталось. Заглядывал я и в наши пещеры.
– Не ворует зверьё наше золотишко? – поинтересовался Прохор.
– Следов много разных и вокруг, и внутри. Наверное, приглядываются. Но чуют, что человеком пахнет, поэтому опасаются.
– Духа человеческого боятся звери. Из покон веков это так, - заключил Ефим.
– Через недельку-другую пойдём на свой рудник. Надо готовиться, мужики.
– Мы всегда готовы. Осталось только подпоясаться. Вот ведь как бывает в жизни: если б добывали золото подневольно, то  один настрой, а ежели для себя – совсем другой.
– Подневольный труд – рабская работа, свободный – удовольствие. Это известно издревле.
– Да, да, – поддакнул Прохор и посмотрел на атамана.
– Ещё хочу поведать вам, други, одну тайну.
При слове «тайна» вся ватага  навострила уши.
– О том, что произошло в общине с Дарьей и Карпом вы, конечно, все знаете. А я их обнаружил в одной из наших пещер. Они-то и  рассказали мне, что с ними случилось. Теперь путь в слободу для них закрыт. Пришлось мне поделиться с несчастными людьми нашим золотишком. Отвёл их к лодке и проводил с Богом.
– И Прошка знает? – как-то испуганно спросил Фома.
– Знает, но дал слово, что будет молчать до гробовой доски.
– Да-а-а. Час от часу не легче, – протянул Фома.
Чем дольше Бородин отдыхал, сидя на лежаке, тем сильнее давила на него уста-лость. Она сначала проникла в плечи, потом медленно опустилась  к ногам. А уж потом в голове что-то стукнуло, и он медленно повалился на подушку.
 Заметив это, Прохор тихо сказал:
– Пущай маненько подремлет, пока банька спеет.
Ефим перестал крутить свой станок и присел на лежак.
Спал Бородин не долго, но крепко. В дом ввалился Данила и с порога, не замечая спящего атамана, радостно гаркнул:
– Сготовилась наша банька.
– Тише, вишь атаман спит.
– А-а-а, приустал с дороги. Заморила она его. –  И совсем понизив голос, Данила  продолжил, –  а камни-то накалились! Я плеснул настой, а он так зашипел, что его жалко стало. Такой жар пошёл.
Хотя и шептались казачки, но Бородин понял, о чём идёт речь:
– Что вы притихли? Громче говорите.
– Банька говорю… Это… Сготовилась. Можно идтить.
– Може и мы за компанию, братцы? – приподнимаясь, спросил Прохор.
– Конечно, а то кто ж его веником отходит? – ухмыльнулся Ефим.
– Собираемся, казаки. И нам не грех нашу баньку проведать, – подбодрил всех Прохор.
– Всем гуртом, так гуртом, – загалдели казаки и стали готовиться к приятному.
На дворе – начало весны. В тот год она выдалась тёплой, тихой и покладистой. В её объятия и окунулась братия, шедшая гуськом за атаманом к деревянному срубу русской сибирской баньки.

                Глава десятая

Мужички-казачки неспешно собирались в дорогу.  Лошадь, запряженная в телегу, уже мотала головой, готовая вести тяжёлую поклажу и золотодобытчиков к пещере. Там её на лугу ожидала сочная весенняя трава. Туда и направилась быстрым шагом нетерпеливая кобыла с трёхмесячным жеребёнком.
Только братия расселась на подводе, как появился Прошка.
– Евгений Павлович, отец Панкрат просил вас к себе, – тихо сообщил он.
– Что-то случилось? – поинтересовался Бородин.
Прошка пожал плечами.
– Подождите меня, казаки, пойду, предстану пред очи старца.
– Иди, иди, атаман. Мы тута обождём, – сказал за всех Прохор.
Бородин подошёл к новой церкви, где его уже поджидал правитель. Слегка наклонившись и осенив себя крестом, произнёс:
– Здоровья вам, отец Панкрат.
– И тебе желаю здравствовать. Вот что скажу, Евгений Павлович: миром мы порешили, что если у Прохора есть охота, то пусть поселится у Марфы, но пока на правах работника. Поверь, что и такое решение мне далось нелегко. А дальше видно будет.
– Спасибо, благодетель, что устроил ещё одну неспокойную душу.
– С Богом, Евгений Павлович. За детей, что зимой обучали, особо благодарю. Идите с миром на благое дело.
Первым заметил, что в пещере кто-то побывал, Прохор.
– Смотри, атаман, следы свежие, медвежьи. Они что тоже за золотишком ходят сюда?
– Золото им, братец, ни к чему.  Думаю, что здесь зимовала медведица. Видишь рядом с большими следами – поменьше. У неё, наверное, двойня. Надо ухо держать востро. Хорошо, что мы взяли с собой Арестантку. Фома, останешься у входа, а мы осмотрим пещеру. Да, лошадь пока не выпрягай. Пусть пасется в оглоблях.
– Сполню, атаман.
Они шли по штреку высотой с человеческий рост. Два ярких факела освещали им дорогу. А Прохора всё время мучила мысль: «Зачем атамана звал отец Панкрат? И почему он молчит?».
В свою очередь Бородин не спешил сообщить своему другу приятную весть, считая, что в день открытия сезона ничто не должно мешать делу.
– Слушай, атаман, – неожиданно прервал молчание Прохор, – а что если нам прорыть ход вверх. Ну, чтобы светлее было работать. Да и что внутри берём породу для промывания, что сверху, одна хреновина.
– А что, Прохор, пожалуй, ты прав. В итоге получится вентиляция. Станет светлее, да и чистого воздуха станет больше. Если дело пойдёт быстро, то можно пробить несколько проломов.
– Слышно будя, что на берегу делается, – добавил сообразительный Прохор, а сам внимательно посмотрел в глаза Бородину. Но разве в полутьме поймёшь, что они таят.
– А-а-а, вот она где отлёживалась, - сообщил Данила, идущий впереди. –  Смотри-ка и травы натаскала себе на зиму.
– Здесь и человеку можно проживать, – подтвердил Бородин. – Только спать так долго он не может. Пришли, кажется. Осмотримся. Дай-ка, Данила, факел. Вот что, братцы, для начала поставим в том месте дополнительные стойки. А ты, Прохор, сверху начнёшь воплощать свою мысль в дело. Долби кровлю. Добывай свет, а мы поможем тебе снизу.
– Напросился, – буркнул Прохор, понимая сложность и ответственность работы.
Полногрудая, брюхатая речка, куда впадали местные речушки и резвые ручейки, постепенно полнела. Разлив с каждым днём увеличивался. В день прихода золотоискателей вода находилась в нескольких саженях от пещеры, что ускоряло промывку породы. До самого вечера долбил Прохор вертикальную брешь. Даже черенок у лопаты  сломался от его усердия. Всё, что сыпалось внутрь пещеры,  выносили носилками наружу, где Фома промывал грунт и приглядывал за лошадью.
Вдруг послышался его возбуждённый крик.
– Не медведица ли пожаловала, – предположил Бородин. – Вот незадача. Пошли, казачки.
Но перед ними открылась совсем другая картина: Фома стоял у воды и что-то  напевал.
– Ты что, казачок, такой радостный? – почти одновременно спросили подошедшие.
– А ну-кась гляньте.
– Ого-го. Вот это да! Прямо удача, – загалдели добытчики.
– Повезло, – подытожил Бородин.
В ладони удачливый промывщик держал четыре больших самородка, а на дне тазика лежали ещё несколько штук поменьше.
– Это что ж, братцы, получается: мы пробиваемся горизонтально, а золотая жила к нам сверху свалилась. Давайте поедим и помозгуем хорошенько.
 Разогретую на костре кашу, приготовленную дома, ели не спеша, охлаждая  каждую ложку лёгким «пфу-у-у».  Перед ними на тряпице лежали солонина, куски мяса, яйца, соль, хлеб.  В глиняных кружках, изготовленных зимой Ефимом, – вода из местного ручья.
– Вот что я думаю, братцы-казачки, – начал Бородин, – изменим слегка нашу тактику. Окно, что сверху пробил Прохор, расширим. Попробуем ухватить птицу счастья за хвост. Нам повезло. И это – заслуга Прохора. Видно сегодня его день. Вот что, друг удачливый, отец Панкрат разрешил тебе перебраться к  Марфе. Но только  на правах работника.
Обрадованный мужик поднялся во весь рост, снял колпак с головы и ударил им об землю.
– Ну, наконец-то, дошли мои молитвы до Бога. Что работник, что муж, кто разберёт. Главное Марфа всегда будет под боком. Благодарствую всем.

                Глава одиннадцатая

Подвода не успела поравняться с домом, как с неё поспешно спрыгнул Прохор.
– Куда спешишь? – крикнул Ефим так громко, что даже всё время дремавший Заика вздрогнул.
– Сгоняю к Марфе, манны небесной спробую, – улыбаясь на ходу, объяснил Прохор.
Казаки проводили его доброжелательным смехом.
Торопливо войдя в дом Марфы, Прохор замер на пороге. У печки стояла Марфа, а за столом сидела её мать. Взгляд его заметался между двух женщин. Но, не вытерпев, он схватил свою ненаглядную в охапку и понёс в другую комнату к кровати.  Опешившая мать, зная, как стонет её дочь в любовной потехе, поспешно выбежала, крестясь на ходу и поправляя платок.
– Встромил? Даля что?
– А не знаю.
– Не балуй, Проша.
– Ей Богу забыл.
– Не поминай Бога, не надо…
Довольный и необъяснимо необычный Прохор вернулся домой только под утро. С его лица исчезли строгость и суровость. Глаза излучали добро.
– Садись, Прохор, к столу.
– Благодарствую, друзья, но я сыт.
– Небось, кашей манной потчевали? – хитро прищурив глаза, поинтересовался Фома.
Все заулыбались. Даже Заика.
– Не угадал, друг, лодыгу баранины зараз съел. Евгений Павлович, к реке пойдём?
– Пойдём, Прохор, дня через три-четыре.
– Ладноть. Тогда я с вами немного побуду.

 До обеда клала поклоны перед образами грешница Марфа, а с ней и её молчаливая мать.Первой поднялась с пола  старая женщина и пошла на двор. Стук закрывающейся двери услышала кающаяся Марфа. Она медленно поднялась, осенила себя трижды крестным знаменем и села за стол. Смутное состояние кидало её мысли то в одну, то в другую сторону. Забытый вкус греха оказался сладким. Марфа сидела, уставившись в одну точку. Шаги, вошедшей с улицы матери, вывели её из оцепенения. Молодая женщина повернула голову в её сторону, затем встала и пошла прочь.

Из толстого чурбака торчал топор, рядом лежали наколотые Прохором дрова. Марфа остановилась, посмотрела внимательно, а потом взяла топор и с яростью расколола чурбак. Заглянув в хлев, увидела убранный навоз. Скотина мирно жевала подвяленную траву. «Хозяин», – прошептала, вздохнув. Сколько уважительного и почтительного смысла скрывалось в этом единственном слове, знала только она.
Замкнуто живут староверы. Но и у них за высокие частоколы забора местные вести приходят быстро.
После обеда к Марфе заглянула соседка и подружка детства Евдокия. На пороге горницы перекрестилась. Сложив руки на животе, осторожно спросила:
– Чай скоро траву косить?
– Хозяева тогда скажут.
– Это так. Теперь и тебе полегче станет.
От этих слов хозяйка чуть было не подпрыгнула на месте. Но, сдержав себя, вы-стрелила гневным взглядом. Это не ускользнуло от соседки. И она мягко сказала:
– Урезонь себя, Марфа. Раз отец Панкрат сподобился на ваше разрешение, то живи, не дёргайся. Каково без мужика столько лет. А где же он?
– Поутру управился, да пошёл  у своих узнать, когда снова к реке иттить.
– Теперь надыть готовить ему белье, рубахи, носки…
– Уж я имею думку такую. А что твой поделывает? – уже мягче спросила Марфа.
– А-а-а… Забор починяет.
– И нам надыть. Небось, сам увидит. Указывать не стану.
– Можа Бог пошлёт вам детишек. Вот бы радость в дом. Мои-то, как не угляжу, так на качели к пришлым  бегуть. Нет на них укора.
– Буду молиться и просить Бога, чтоб и в нашу семью пришла такая забота.
– Картошка-то проклюнулась?
– Растёт. Куда она подевается.
– Марфа, а как он ночью…  Ну, супротив наших-то? – ничуть не засмущавшись, поинтересовалась соседка.
– Сладок…
– Раз тебе, подруга, сладко, то поспешу я к своему шалашу.
Они одновременно встали, и каждая прошептала: «Прости нас, Господи, за наши поганые языки».
Между тем слобода жила своими постоянными заботами. У жизни отдыха не бывает.
Отец Панкрат подошёл к Климу-кузнецу. Тот, положив инструмент на наковальню, наклонился и поцеловал руку священника.
– Добрых дел твоему горну.
– Спасибо, отец Панкрат.
– Хочу спытать: сколько у нас железа осталось?
– Железа? Вот – на полу, в ящике ещё лежит и спрятанное есть.
– Скоро лодки пойдут в мир. Нужно ли нам оно?
– Заказывать надыть. Сохи братьям нужны новые. Приходили. Оговаривали. Есть потреба в железе, есть, отец Панкрат.
– Мне Евгений Павлович говорил о громоотводе. Будто надо вкопать высокое бревно с железным шпилем, а от него железной полоской в землю уткнуться. Разумеешь? Это чтобы молнию ловить шальную. От пожара.
– Не слыхивал про такое чудо. Он же учёный человек. Расскажет доступно, сготовлю, – важно ответил кузнец.
К ним подбежал большой кот и с разбега запрыгнул на наковальню. Хвостом   обогнув лапы, сел и довольный посмотрел на Клима.
– После охоты пришёл проведать меня.
– А за кем он охотится? – поинтересовался отец Панкрат.
– За белками. Надысь приносил задранную.
– Клим, а подковы у тебя готовы?
– Подковы, отец Панкрат, имеются. Пусть приводят коней.
– Ладно, накажу братьям, когда кому за кем к тебе явиться. Прощевай, Клим.
– Многие лета вам, отец Панкрат, здравствовать и нас грешников уму учить.

                Глава двенадцатая

В Москве, осиротевшая без хозяина семья Бородиных съезжала с насиженного места. Куда? Агафья Степановна, учительница женской гимназии, говорила всем, что собирается ехать в далёкую Сибирь. Поближе к мужу. Упакованные вещи на двух подводах привезли на вокзал.Пыхающие перед дальней дорогой паром и дымом паровозы стояли в ожидании, когда им скажут: «Ну, с Богом!».

Показав грузчикам багажный билет, Агафья Степановна проследила за его погрузкой, а потом с двумя уже повзрослевшими детьми направилась к своему пассажирскому вагону. Дети всё время спрашивали: « Мама, а куда мы едем? А сколько будем в пути?».
– Скоро всё разъяснится, - каждый раз сухо отвечала она им.
– К вечеру следующего дня она спокойно объявила:
– Дети, нам выходить.
– Что уже Сибирь? А где тайга? – недвусмысленно спрашивали подростки.
– Пока ещё не Сибирь и не тайга. Сойдём в Воронеже, где переждём какое-то время, – спокойно ответила Агафья Степановна.
Багаж новоявленным воронежцам контора обещала доставить по заявленному адресу на следующий день. Открытая коляска подвезла семью к деревянному одноэтажному дому.
Заплатив кучеру мелочью, Агафья Степановна подвела детей к неизвестному строению. Дверь после звонка открыла полноватая симпатичная девушка.
– Я – Бородина Агафья Степановна.
– Очень приятно. Я – служанка. Ужин готов. Прикажите подавать?
– Да. Только руки помоем.
 За поздним ужином Агафья Степановна, подождав пока уйдёт девушка, сказала:
– Дети мои, мы пока поживём в этом доме. Очень прошу вас: никому не говорите о вашем отце. Лишние слова в нашем положении могут отразиться на его судьбе. Вам понятно?
Дети ответили утвердительно.
– Вот и договорились.
– А почему мы уехали из Москвы? Там столько друзей осталось. – Вдруг спросил Николай.
– Тамошний климат мне вреден. А Воронеж южный город, здесь леса. Думаю, мне это поможет. На эту тему накладываю табу. Не обижайтесь, дети, так надо.
Утром Агафья Степановна встала рано, но служанка Настя  была уже вся в хлопотах. Чистила картошку и что-то тихо под нос себе напевала. При появлении хозяйки она встала и сказала:
– Доброе утро, сударыня.
– Здравствуй, Настя. У тебя хорошее настроение?
– Конечно. Целых полгода жила одна. Всё вас поджидала. Фрол Панкратович, дай Бог ему здоровья, выбрал меня и определил сюда, заплатил вперёд за год, накупил в подвал еды всякой. Приказал ждать хозяйку, во всём слушаться вас и помогать вам. Я готова, Агафья Степановна.  Вы меня не прогоните?
– Ну что ты, девочка, говоришь? Конечно, нет. Где твоя комната?
– Я определилась в той каморке у кухни. С меня хватит. Богатства ещё не нажила. Я буду вам, сударыня, угождать.
– Ну, полно, полно тебе, Настя. Вижу, дом содержишь в чистоте и порядке. Почистишь картошку, поможешь мне разобрать вещи.
– Рада услужить. Картошка у меня для обеда, успею. Ой, как хорошо: хоть есть с кем поговорить, кому угодить.
– Ну, полно, пошли.
– Ой, чуть не забыла. Барыня, Фрол Панкратович велел мне, когда вы приедете, передать вам штукатурку.
– Шкатулку, наверное?
– Ага. Деревянный маленький чемоданчик. Он у меня в каморке. Сейчас принесу. Он так и велел передать из рук в руки.
– Ну и щебетунья ты, Настя. Прямо вместо канарейки. Давай. Потом посмотрим.
Они вошли в просторный зал, где стояли чемоданы и лежали скрутки, свёртки и разные узлы.
– Так, с чего начнём? А кроме этих шкафов есть мебель?
– Да. В вашей спальне, в детской тоже. Ещё за кухней кладовка с полками.
– Хорошо. Начнём. Чемодан с моими нарядами оставим пока на месте. А этот с бельём – в спальню.
За женскими заботами не заметили, как проснулись дети. Они вошли в зал в длинных рубахах, протирая глаза. Поздоровались.
– Доброе утро, дети. Это – Настя. Прислуга. Что понадобится вам, спрашивайте у неё. Теперь умываться и – к чаю. Иди, Настя, приготовь им завтрак в кухне. Сегодня там почаевничаем. А уж потом еду непременно подавать в зал. Поняла, Настя.
– Да, сударыня.
– Возьми с собой саквояж со столовым сервизом. Пересчитай, помой, а что полагается – на стол.  Иди, голубушка. И вы, дети, займитесь собой.

 Оставшись одна, Агафья Степановна посмотрела на шкатулку. Подошла, открыла ключом, который ей передал Фрол Панкратович при тайной их встрече. В ней лежали несколько пачек денег. Под ними – золотые монеты. Закрыв ценности на замочек, задумалась: « Почему так щедр Фрол Панкратович, и  как это связано с  мужем?». При встрече он обмолвился, что Евгений Павлович ни в чём не знает нужды. Попросил новое семейное фото. При прощании настоятельно посоветовал переехать в Воронеж. Мол, это ускорит встречу с мужем. Тогда-то и передал ей серебряный ключик.

                Глава тринадцатая

Накупив подарков для родителей, Вера и Евгений вышли из универмага и на минутку остановились в сторонке от вечного людского потока столицы.
– Думаю, что всем доставим радость, – оглядывая всевозможные пакеты, сказал Евгений.
– По-моему никого не забыли, – подтвердила Вера.
– Главное нам теперь после встречи с твоими родителями добраться до Воронежа, – заметил Бородин.
– А что такое? Билеты на руках. Вечером и отъезжаем. Заедем к моим родителям, поговорим, посидим на дорожку и …
– Увезу тебя в Воронеж, увезу к седым снегам, – напел Евгений.
– Ты шутишь, а мне грустно покидать мой город, родителей, работу. А там у вас медведи не ходят по улицам? – пошутила Вера.
– Не замечал, – улыбнулся Евгений.
 Они громко засмеялись. Чем обратили на себя внимание прохожих.
Утром воронежская земля приветливо встретила их прошедшим недавно дождём.
– Возьмём такси, – предложил Бородин, выходя из вокзала.
– Шикуешь, Бородин.
– Нисколько. Просто посмотри, сколько у нас вещей.
– Ладно, я выбираю белое. О! Сколько их подоспело к поезду.
– Водитель, – усаживаясь поудобнее, предупредил Евгений, – сначала покажите нам город, а потом – по адресу.
Покружив по улицам с комментариями Евгения и водителя, белая «Волга» остановилась у дома Бородиных.
– Приехали, – радостно сообщил Евгений. – Спасибо за поездку и удачи тебе, шофёр.
– И вам всего хорошего.
Бородин осторожно постучал.
– Сейчас, сейчас иду, – послышалось из-за двери.
– А вот и мы, мама, приехали. Здравствуйте.
– Здравствуйте, – радостно ответила хозяйка.
– Доброе утро, – слегка наклоняя голову, поздоровалась Вера.
– Проходите, проходите в дом.
– А где бабушка? – поинтересовался Евгений.
Из небольшой спальни, где когда-то проживала служанка Настя, вышла бабушка, держа в руках икону.
– Не обессудьте, внучата, но я по старому обычаю трижды вас перекрещу, чтоб счастье было. С Богом-то оно надёжнее и вернее. Не обессудьте.
– Ну, что ты, бабушка. Правильно, что встретила с иконой. А где хлеб-соль?
– А хлеб-соль – на столе.  Приготовились к вашему приезду.
– Верой меня зовут, – представилась гостья.
– Полина Михайловна – мама Евгения.
– Анастасия Николаевна – бабушка.
– Вот и познакомились, –  слегка волнуясь, сказал Евгений и посмотрел на Веру.
Та смущённо встретила его взгляд, в котором читалось: «Знакомство всегда волнительно».
За утренним чаем в зале разговорились. Внутреннее напряжение постепенно растаяло, как снег под солнцем. Вера, как психолог, отлично понимала, что старые люди, как дети: наивны в заботе о своих детях и внуках. В этом они все чем-то похожи друг на друга. И вспомнила своих родителей.
Вскоре знакомство за чаем перешло в задушевный разговор. Вера и Евгений вспомнили о привезённых подарках и цветах. И снова – улыбки, поцелуи и слова благодарности. Первой вспомнила о времени Полина Михайловна.
– Ой, что же я сижу?
– А что случилось, мама?
–У меня же уроки в первую смену. Вы уж извините, детки. За вами поухаживает бабушка.
– Нет, нет, – уверенно возразила Вера, – мы позаботимся о ней и о себе сами. Можно мы проводим вас до школы?
 Полина Михайловна удивилась её словам и очень обрадовалась такому вниманию. От волнения просто не находила нужных слов.
– Ну, конечно. Мне будет очень приятно. Тут недалеко.
– А потом отправимся на Дон, я тебя познакомлю с рекой моего детства. Согласна, Вера?
– Обязательно познакомлюсь с тихим Доном. Твои рассказы о нём, меня очень заинтересовали.
– Вот и расписание на день составили, – заключил Бородин.
– Проводив Полину Михайловну до порога школы, Евгений и Вера возвратились во двор дома. Похлопотав вместе с бабушкой, направились на новый участок.
– Подожди, Вера, сейчас принесу план и рисунок. Знакомый архитектор здорово изобразил наше будущее жилище. Если утвердишь, начнём творить.
Оставшись одна, Вера осмотрелась. Дом, небольшая летняя кухня, садик, огород, старенький забор и «удовольствие» на улице.
– Будем привыкать, - прошептала она, когда Евгений показался с бумагами в руках.
– Смотри! – он развернул перед ней чертежи.
– Смотрю, смотрю.
– Вот это – общий план. Здесь будут веранда, зал, кухня, две спальни, коридор, прихожая и даже кабинет. А дальше – гараж.
– Очень хорошо. О!  Даже есть прудик с лилиями для рыб, фонтан.
Вера вдруг вопросительно посмотрела на Бородина:
– А где домашний туалет, ванна? Где уличная выгребная яма?
– Ты меня озадачила. А ну-ка, сам погляжу.
 
 Он растерянно взял из её рук план застройки. Внимательно рассмотрев его, начал объяснять:
  – Вот видишь рядом с верандой два небольших помещения. Они крестиками обозначены.
– Вижу. А вот ещё один крестик. Это что?
– Здесь устроим отопительный котёл. Это значит, что и горячая вода в доме будет. Всё, как в городе.
– Пошли к Дону, фантазёр, – улыбаясь, позвала его Вера.
Они медленно спускались с пологого берега. Вера с интересом  смотрела по сторонам. К реке примыкал большой смешанный лес. Неподалёку – сосновый бор.
– Вот и пришли. Ты будешь купаться? – поинтересовался Бородин.
– Нет, Женя, я пока осмотрюсь. Да и купальник не взяла.  Есть и ещё причина. Только не заплывай далеко, чтоб я не переживала.
– Хорошо, – крикнул он на ходу и, разбежавшись, ласточкой полетел в воду.
Вынырнув через минуту, снова закричал:
– Эге-ге! Знаешь, как хорошо! Плыву назад.
Они присели на берегу. Он обнял её и поцеловал. Потом взор влюблённых простёрся на бегущую внизу реку. Она текла широко и привольно, как, впрочем, и их жизнь.

                Глава четырнадцатая

Утром следующего дня из дома Бородиных вышли трое: мать, сын и невестка. Каждый из них наметил на день свой план действий. Но они были едины в одном: принести счастье в общий дом.
Учитель русского языка и литературы Полина Михайловна, войдя в класс и ответив на вопросы учеников, сказала:
– Ребята, сегодня у нас спаренный урок, и мы будем писать сочинение на вольную тему: «Когда в доме счастье».
– Полина Михайловна, а заголовок с вопросительным знаком? – спросила белокурая ученица.
– Это кто какую перед собой поставит творческую задачу. Заголовок с вопросом не исключение.
 
Вера села на стул недалеко от секретарши и стала ждать вызова. В кабинет входили и выходили гражданские и военные люди. Большинство – в белых халатах. О ней как будто забыли. Заскучав, она тревожным взглядом взглянула на деловую девушку. Та внимательно изучала какие-то бумаги. Однако бесконечные звонки не давали ей сосредоточиться. «Утренняя напряжёнка, как везде», – рассудила Вера.
 Вдруг наступила тишина. Потом внезапно голос по внутренней связи произнёс:
– Пусть войдёт.
– Входите, – посмотрев на Веру, сказала секретарша.
– После взаимного приветствия, вошедшая протянула главному врачу военного госпиталя  свою визитную карточку, редкость для местных чиновников. Полковник, опустив со лба очки, внимательно изучил её и с удивлением посмотрел на Веру:
– Меня зовут Иосиф Петрович. Коллега из Москвы звонил, рекомендовал вас. Какими судьбами, извините за банальность, в наши края?
– В связи с замужеством.
– Да-а-а-, – протянул главврач, – такой бриллиант судьба нам подарила. Скажу вам, Вера Николаевна, прямо: подобного отделения, которым вы руководили в столице, в нашем госпитале нет. Но это не означает, что мы против него. Мы планировали, мечтаем об этом. Время показало, что пора заниматься психологической разгрузкой военнослужащих. Знаете, майор, какая война порой идёт в душах и умах офицеров и солдат, когда они попадают к нам после военных действий. Медсёстры не знают, порой, куда ночью деваться. Да что я вам рассказываю. Так что ваш опыт, коллега, нам крайне необходим. Будем воевать и мы с начальством, пробивать полноценное отделение. А чтобы вам было легче разговаривать с чиновниками, я приглашаю вас в наш госпиталь в качестве моего заместителя. Будете в этом ранге комплектовать свой коллектив и оборудовать кабинеты. Вот такое моё видение перспектив вашей работы.

– Спасибо, товарищ полковник, за комплимент, за доверие.
– Вы, как я понимаю, приехали на разведку?
– Не ошиблись, Иосиф Петрович.
– Я изложил вам текущий момент, а вы уже решайте. Кстати, а квартирный вопрос? Вам же нужно жильё?
– Пока мне есть, где остановиться.
– Понимаю, понимаю. Как решите свои дела, просим к нам. А мы к этому времени вам в городе отдельную квартиру подыщем.  Жильё это, простите, – надёжный якорь для любого специалиста. И ещё. Мы вам выделим служебную машину.
– Иосиф Петрович, вы прямо оазис хотите создать для меня. Спасибо.
– Посоветуйтесь с домашними, и ждём вас в нашем госпитале. Работы непочатый край. У меня всё, товарищ майор.
– Товарищ полковник, я удовлетворена содержательным собеседованием. Разрешите идти?
– Идите.

Евгений с трудом отыскал нужное ему строительное управление. Когда он вошёл в кабинет главного инженера, то увидел за столом не своего родного дядю, а  незнакомого человека.
– Простите, а Бородин…
– Понимаю ваше недоумение. А он – в кабинете напротив. Теперь Николай Бородин – начальник СМУ, а я – главный инженер.
– Растут люди, поднимаются по профессиональной лестнице вверх, – бурча, Евгений вошёл в кабинет напротив.
Из-за стола ему навстречу встал богатырь Бородин.
– Ну, наконец-то, свиделись, а то сыновья все уши прожужжали про тебя. Садись, рассказывай, – обнимая племянника, пригласил старший Бородин.
– Много время, дядя Коля, мой рассказ не займёт. Знаю, что у строителей оно – дефицит. Я насчёт материалов на дом.
– В курсе твоей перестройки. Вся страна, понимаешь, вместе с Горбачёвым пере-страивается. Ладно. Раз решил, поможем, чем можем. Мои хлопцы инженеры рассчитали, что тебе надо. Привезут пеноблоки, цемент. Сейчас иди в бухгалтерию, заплати.  Вот тебе накладная. Будь дома и жди приезда машин. В свободное время придём и поможем. Без нас не начинай. Здесь, племянник, тебе не военные действия, а закладка нового дома – бородинского. Тут нужна другая наука, понимаешь?
– Так точно, дядя Коля. Жду.

                Глава пятнадцатая

Страна Советов бурлила. А целенаправленной и эффективной политики у партии Горбачёва не было. В государственной власти и в политбюро наметился кризис. Непродуманный запрет на выпуск и продажу спиртного, пустые прилавки продовольственных магазинов собирали на улицах толпы недовольных людей. Количество негатива в обществе увеличивалось в арифметической прогрессии. Всё это обрекало на качественные изменения в стране. Пока это только косвенно касалось семьи Бородиных. Они с головой ушли во внутреннюю перестройку.
После очередного напряжённого дня вся семья собралась за вечерним чаем. Некогда тихий и неприметный дом на окраине улицы начал новую жизнь. В нём с постоянной пропиской появились новые жильцы, звучали новые голоса. В воздухе витали доброта, жизнерадостность и хорошее настроение.

Вера рассказала о своей встрече с главным врачом госпиталя.  Её слушали,  не перебивая. В конце Бородин спросил:
– И что ты решила?
– Решила посоветоваться с вами.
– Лучшего, наверное, нигде не предложат. Да и место по твоему профилю. Правда, придётся засучить рукава, - отметил Евгений.
– А где любят людей с опущенными рукавами? – отметила мать.
– Конечно, нигде, – ответила Вера.
– Прямо бриллиантом и назвал тебя главврач? – с некоторой толикой гордости спросил Бородин.
– Но это он к слову. Госпиталю действительно необходим такой специалист.
– Вера, если тебе нравится твоя прежняя профессия, в чём я не сомневаюсь, то доброго пути тебе, – посоветовала бабушка.
– Тебя, Вера, ждут не просто больные, а с сильным психологическим расстройством. Ишь ты как нашего Евгения подняла на ноги. Спасибо тебе за сына,  – сказала Полина Михайловна.
– Да, да, внучка. Поклон тебе от всей нашей семьи и рода. Ещё много благодарностей услышишь. Будь проклята эта афганская война. Извините меня за крепкое слово, – добавила бабушка.
– Правильно бабушка сказала. Мы поддержим любое твоё решение, – подтвердил Бородин.
– Вот и хорошо, – вставая, Вера  поцеловала сначала Евгения, потом – свекровь и бабушку. Последним аккордом остались довольны все.
– Кто хозяин? –  вдруг громко спросил вошедший мужчина.
– Есть такой.
Евгений поднялся и удивлённо посмотрел на вошедшего.
– Ваша фамилия Бородин?
– Так точно. Бородин Евгений Павлович.
– Значит, я к вам. Пригнали два «КамАЗа» с прицепами. Привезли пеноблоки. Покажите, куда лучше подъехать.
– Ого! Вот это оперативность. Ну, родня, настоящая, – довольный произнёс Евгений и направился во двор.
– А как же с грузчиками? – спросил  он у шофёра.
– С нами четыре человека, поможем и мы, водители. Если есть охота, подключай-тесь к нам.
– Конечно, конечно. Сейчас рукавицы возьму.
– А давайте сразу разнесём пеноблоки по периметру дома, – предложил сметливый хозяин. – А это что за «Газончик»? – указал он на стоящую тут же машину.
– А там цемент в мешках, песок, козлы, настилы, инструмент, рубероид.
- Ну, дядя, всё предусмотрел, как перед боем. Давай подгоним её к навесу, и там выгрузим цемент.
– Как скажите, –  кивнул головой старший из водителей.
И работа закипела.На следующий день Вера и Евгений с благословения бабушки и матери съездили в город и подали заявление в ЗАГС. Потом забрели на базар, купили билеты в драмтеатр.

 Поздно вечером усталая, но счастливая пара легла спать. Бородину приснился странный сон. Идёт заседание политбюро, Брежнев и другие поздравляют Горбачёва с избранием Генеральным секретарём. Брежнев, обращаясь к новому  генсеку, говорит:
– У староверов сказано в писании, что последним царём в России будет Михаил Меченый. У тебя на голове – родимое пятно. Иди и попробуй опровергнуть это.
– А вы как же, Леонид Ильич? – спросил Горбачёв.
– Мы пойдём проситься в рай.
Утром Евгений рассказал Вере свой необычный сон. Она, немного подумав, сказала:
– Мозг человека сам собой управляет, особенно во сне. Он обрабатывает и анализирует различные события. Иногда забегает и в будущее, и возвращается в прошлое. Возможно, твои прошлые стрессы сказываются на информационном опережении, предвидении событий. Поживём, посмотрим в руку ли, как говорится, твой сон.
Утром  в субботу, по прохладце, приехала стройбригада родичей: дядя Коля с сыновьями. Без раскачки взялись за дело.  Мать и бабушка хозяйничали на кухне, а Веру мужчины попросили быть рядом, на подхвате. Когда возвели коробку дома, Евгений спросил:
– Где будем обедать?
Большинством решили пойти на берег Дона. К реке спустились все, даже бабушка, которая с трудом могла вспомнить, когда последний раз опускала руки в Дон. Гитара, прихваченная братьями Бородина, до позднего вечера аккомпанировала песням, звучавшим над рекой.

                Глава шестнадцатая

– Прошка! Ну, где ты там, Прошка!
– Я здесь, отец Панкрат.
– Покличь Евгения Павловича.
– Зараз.
Бородин нисколько не удивился, что его снова позвал старейшина общины. Одев-шись в «доброе», отправился к старцу. На свежем воздухе огляделся. Тихо и спокойно жила слобода старообрядцев.
– Пришёл? Садись. Сейчас встану, что-то занемог я, Евгений Павлович.
– Что-то болит? – участливо спросил Бородин.
– Боль-то одна: старость. Чую пришёл конец моей жизни на земле.
– Да вы ещё…
– Не перебивай пока. Послушай. Старики всегда чуют свою смерть, только до по-следнего в это не хотят верить. У меня к тебе разговор, наверное, последний. Слава Богу, и так пожил. Прибыли лодки с большой земли, а с ними – и вести. Война в России началась.
– С кем же, отец Панкрат? – тревожно спросил Бородин.
– С германцами, будь они неладны.
– А вроде в друзьях ходили.
– Первые друзья, Евгений Павлович, зачастую и становятся потом первыми врагами. Оборотни, одним словом. Вот что я о тебе подумал: самое время тебе вернуться в родные края. Там сейчас такая горячка, такая запарка. На тебя особо никто не обратит внимания. Каким видом появишься, думай сам.
– Думаете, отец Панкрат, что пора мне покидать слободу?
– Пора, Евгений Павлович, случай подходящий. Лодки с людьми от нас уходят через два дня. С ними и отчаливай. Доплывёте до большой пристани, где тебя встретит мой старший сын Фрол Панкратович. Тебе на него укажут. Твою семью он благополучно перевёз в Воронеж, устроил их там. У них теперь свой дом со служанкой. О них не беспокойся.
– В Воронеж?– удивился Бородин.
– Да, да. Там им спокойнее, и тебе меньше забот.
– Отец Панкрат, вы святой человек. Чем я могу отблагодарить вас?
–  Ты уже это сделал своим смирением и делом. Передашь письмо Фролу. На, возьми. Он должен приехать в общину вместо меня.
– А…
– Да, да, Евгений Павлович. Такова судьба нашего рода старообрядцев. Когда-то я сменил  своего отца и стал здесь священником. Теперь его очередь настала послужить общине. За слободой пригляд нужен. Вот так-то. Своего капитала хватит тебе?
– Вполне.
–  И ещё вот что. Время ещё есть, поговори со своим людьми. Может, кто пожелает вернуться на родину. Посоветуйтесь и решите. Перед отъездом зайдёте, благословлю в дорогу.
– Непременно, отец Панкрат.
– Прости меня, Евгений Павлович, что иногда был строг. За Прошку нашего спасибо. Обучил его читать, писать, золотому ремеслу. Теперь в общине есть свой искатель. Ступай теперь к своим. Я помолюсь за тебя.
 – Низкий поклон вам, отец Панкрат, – с грустью произнёс Бородин, глядя в глаза старцу.

Известие о войне и об их свободе потрясло бывших каторжников: глаза загорелись,  пальцы рук сжались в кулаки. Наступила минута молчания. Каждый воспринял слова Бородина по-своему. После минутной паузы послышались голоса:  «Вот это новость! Дожили, братцы. Можна идтить на все четыре стороны. Гуляй, народ, не хочу!».
Бородин смотрел на них и улыбался себе в ус: «Как дети малые», – думал он. – «Свобода кого хочешь расстроит».
До самого вечера с перерывами велись разговоры, пересуды, предложения, строились предположения. Даже война, которую уже вела Россия, их поначалу не задела. Но вдруг Ефим сказал:
– Во-во. Придём с новыми  пачпортами, а нас на германскую бойню и забреют. Тута, мужики, надыть подумать.  И крепко, а потом уж отрезать ломоть.
– Не-е-е. Тута спокойно, – заговорил Данила. – Когда хош, тогда и идёшь спину гнуть. А там – другой порядок. Там пока семь потов не выжмут с тебя, отдыхать не отпустят
– Точно, Данила, не отпустят. До гробовой доски заставят коптеть, – согласился Фома.
– Твоя какая думка, Прохор? Ты чего молчишь?
– Моя? Я, братцы, ломоть уже отрезанный. Мне от титьки идтить некуда. Баба под боком, сын родился, хозяйство имею. Ну, приду туды в мир и что же? Опять итить в разбойники. Нет, хватит по тюрьмам скитаться. Я здесь себе место застолбил до конца дней своих. Вы как хотите, а я, мужики, остаюсь. Свобода для меня лучше  неволи. Одно только жаль, что германцам не удастся скулы набить. Вот тахта.
– Атаман, а ты упроси отца Панкрата, чтоб и нам по бабёнке каждому определил. Чего мы бобылями ходим. Мы же мужики справные и свою силу имеем, – предложил Фома.
– А то и свою слободу сорганизуем. Отойдём от них подале и построим свою общину. Нам бы действительно бабёнок для разводу, – продолжил Данила.
– Конечно, если им своих баб жалко, то пущай из городу привезут. Мы заплатим, – сказал Ефим.
– Вижу, казачки, для вас сейчас женский вопрос самый главный. Я думал об этом и сказал отцу Панкрату. Но этот вопрос будет решать уже другой настоятель: его сын Фрол. А сам старец очень плох. Но обещал женить вас на пришлых девках. А возвращаться домой я буду один?
– Я – с тобой, – вдруг чётко, не заикаясь, произнёс Заика-Михей.
А говорить он стал после того, как его привалило в пещере, так заголосил тогда матерными словами, что напугал своих друзей.
– Собирайся тогда, Михей. Будешь пока при мне. Вот на том и порешим.

                Глава семнадцатая
 
Большую часть добытого золота пришлые отдавали староверческой общине,  а та их снабжала продуктами питания и другими необходимыми вещами. Когда Бородин и Михей собрались уже в дальнюю дорогу, то Прохор от имени остающихся в тайге добытчиков сказал:
– Евгений Павлович, прими от честного народа вот этот запасец. Мы себе ещё намоем. Оно в здешних местах блестит, но особо не греет. Хода ему широкого нет. Бери.
– И в карты не проиграешь, – добавил Михей.
– Спасибо, братцы, вам за поддержку, за золото, за всё. Выбирайте теперь себе нового атамана. Живите дружно. А мы с Михеем попробуем начать новую жизнь.
– Ты, атаман, не беспокойся, мы тута сами разберемся, кому верховодить.  Прощевай. Не обессудь, ежели обидели, – застенчиво произнёс Фома.
– Ты был нам и другом, и старостой. Ты мог нас и остановить на бегу, когда мы были неправы, и направлял на нужные дела. Жалко с тобой прощаться, –  сказал  Фома.
– Буду говорить своим деткам, что есть на большой земле у меня брат. Вот тах-то. Иди, Евгений Павлович, а мы вслед тебя проводим. А то до слёз договорились. Давайте, братцы, присядем на дорожку, – предложил Прохор…
Бородин встал с лавки, огляделся, прощаясь с обжитым домом, перекрестился и вышел во двор. На воздухе тоже внимательно огляделся, низко поклонился  всем казакам в пояс. К нему подбежали две собачонки – уже взрослые дочери Арестантки – и закрутились у ног. Атаман, не выдержав тягостных минут расставания, резко махнул рукой и зашагал  вместе с Михеем к реке, где их поджидали лодки.
К удивлению Бородина вся община вышла проводить отъезжающих. Весть об  их отъезде проникла в каждый дом через густой частокол заборов. Староверы молча смотрели на двух  отъезжающих, которые мирно прожили вместе с ними много лет, никому не причинив зла. Они пришли к ним ниоткуда, как им казалось, а теперь уходили неведомо куда.

После разлива река встала в свои берега. Текла она медленно, но была глубока и могуча, как и тысячи лет назад. Казалось, что ничего не меняется  в этих диких малообитаемых краях. Но это только на первый взгляд.
Бородин сидел на передке большой лодки и всматривался в крутые берега, на которых росли могучие вековые деревья, объединённые одним словом: «тайга». Сознание его раздваивалось. Наполовину он ещё находился в общине, которая его приютила, но всё больше и чаще ему представлялась встреча с семьёй. Он вспомнил последний разговор с отцом Панкратом. Коротким было прощание.

– Счастье – это миг мечты.  Долго счастливым быть нельзя. Если тебе хорошо, то другим рядом с тобой может быть больно. Все люди – разные, только грехи у них одинаковые. А тень человека это его прегрешение. Только от солнца нет тени. И то на нём иногда появляются чёрные пятна. Помни это, Евгений Павлович, – сказал на прощанье старец.
 
«Что произошло со мной? Шутки судьбы, проверка воли и характера? А, может, так надо было, чтобы я оказался в этом месте, посреди этих людей», – думал Бородин.
Лодка резко повернула  вправо, отчего задумавшийся Евгений чуть было не упал в воду. Ещё около часа плыли молча. Да и с кем говорить? Староверов-гребцов не разговоришь, с Михеем-попутчиком – разговор впереди. Прошли два часа, когда передняя лодка резко свернула вправо.  «Повороты реки – повороты судьбы», – подумал Бородин.

Ещё через три часа люди причалили челны к  безлюдному берегу: размять ноги, уединиться на время среди лесных великанов, пообедать.
Евгений прошёлся по мягкой лесной подстилке, потрогал ладонью деревья. Они были могучи и крепки.
– Прощай, Сибирь, прощай, тайга, – тихо произнёс он.
Немного постояв, прижавшись к толстому стволу спиной, вернулся к общей трапезе.
– Евгений Павлович, иди сюда, – позвал его Михей.
Бородин сел рядом, немного помолчал, что-то обдумывая, а потом негромко сказал:
– Михей, забудь моё прежнее имя, да и своё тоже. Запомни новые, что написаны в паспортах. Вот тебе документ.
– А-а-а, – протянул Михей, обдумывая услышанное и увиденное.
– Спасибо тебе, атаман.
– Да и не атаман я уже.
– Хорошо. Привычка, – начал оправдываться Михей. – А ты револьвер взял?
– Да. На всякий случай. В саквояже двойное дно. Там и  револьвер, и наше с тобой золото. Говорю, чтоб знал. С сегодняшнего дня ты – мой помощник.
– И запомнил, и забыл, – по-свойски ответил тот.
Ещё до темна лодки староверов причалили к небольшой пристани. На крутом берегу раскинулось большое село. Дымились трубы, около домов суетились люди.
– Эт ваша столица? – спросил Михей кормчего.
– Ты что видел, забывай, – коротко бросил высокий бородатый мужик. – А вам, –  он указал пальцем на Бородина, – надоть подойтить вон к тому человеку.
– Понятно, – спокойно ответил Евгений, взял в руки увесистый груз и направился к незнакомцу.
– Здравствуйте, я…
– Догадался. Не станем произносить имён, –  оборвал его на полуслове средних лет мужчина.
– Вот вам письмецо от…
– Спасибо. Как устроитесь, а вам покажут где, приходите ко мне вон в тот дом с высокой трубой.
– Хорошо, непременно буду, – заверил Бородин.
Через час, приказав Михею никуда не отлучаться и ни с кем не заводить разговор, Евгений Павлович отправился в гости.
– Пришёл, – доложил Бородин, входя в дом.
– Вижу. Счас зажгу ещё свечей. Так сподручнее будет разговаривать. Значит, плох мой отец? – спросил Фрол, – кивнув головой на письмо, что лежало на столе.
– Да. С лица сошёл и почти не встаёт.
– Понятно. А вам надо двигаться в Воронеж. Запомните адрес…
– Запомнил.
– А вот для вас, Евгений Павлович, и хорошая новость есть: с вас сняли судимость.
– Как это? –  недоумённо спросил Бородин.
– Наняли мы хорошего адвоката. Он отстоял оправдательный вам приговор, когда ваше дело пересматривали.
– Да, это очень приятное известие. Спасибо, значит, и паспорт с другой фамилией мне теперь без надобности. Так?
– Конечно. Вот ваш законный документ на законное имя. Поезжайте без оглядки. А новый верните мне.
– Да, конечно. Вот возьмите. Со мной ещё Михей. Мы вместе.
– Понимаю. Пусть он живёт с бумагами, которые имеет.
– И за это благодарствую, Фрол Панкратович. Я хочу иметь его при себе.
– Это как решите сами, Евгений Павлович. Завтра утром вас отправят в дальнюю дорогу. А пока отдыхайте и не волнуйтесь.
– Ещё раз, Фрол Панкратович, моё вам почтение и благодарность. Храни вас  Господь.
– И вам, Евгений Павлович, счастливой дороги по жизни.

                Глава восемнадцатая

Утром Бородин и Михей заехали в небольшой городок, купили себе новую одежду. В обновках сели на приготовленный экипаж и покатили по единственному пути-тракту, по которому шли когда-то в кандалах и балахонах. Резвый кучер то и дело подгонял пару белых лошадей, изредка оглядываясь на притихших пассажиров.

Бородин закрыл глаза, и мысли, обгоняя друг друга, закружили в голове. Вдруг это колесо образов остановилось, и в сознании воскресла Арестантка. Сначала около его ног, когда впервые они повстречали её, потом кормящая  щенят, которых они несли с Прохором по этапу каждый на своей груди. И, наконец,  – в окружении своего взрослого потомства.  «Вот ведь влезла в душу», – подумал Бородин и внимательно посмотрел на Михея. Отгоняя от себя неожиданно пришедшие мысли, спросил его:
– Что напугали тебя здешние люди?
– Как-то не по себе, Евгений Павлович.
– Они, братец, – староверы, поэтому знают толк в жизни. Смотри, сколько сотен лет борются с властью и церковью, а до сих пор их вера живёт. Вот где гвоздь забит. Вера -  это твёрдость духа.
– Понимаю, – коротко ответил собеседник.
– Михей, может, на воле у тебя сейчас другие мысли о своём будущем? А то я сказал, мол, будешь при мне, а ты согласился.
– Нет. Ты – человек верный. Я люблю, чтобы мной управляли не обижая. Хочу по своей воле при тебе находиться. Если можно, то не гони меня.
– А то возьми свою долю, и свободен, как птица, – продолжил Бородин.
– Не-е-е, с тобой будет надёжнее. От добра, как говорится, добра не ищут.
– Ну, смотри, братец. Раз так решил, то к этому вопросу не будем больше возвращаться. Так?
– Так, Евгений Павлович. Я вот думаю, что с нами стало, если бы Прохор не качнул тогда лодку. Он-то, посути, нам дал свободу. А старообрядцы, как им позволяли совесть и вера, приютили нас, бедолаг. Я не жалею, что всё так произошло.  Эти годы пошли мне на пользу. Если бы ни Прохор, ворочали бы камни до сих пор. А видишь, как оно всё вышло. Храни, Господь, наших оставшихся друзей и нам помоги, если мы этого заслужили.
– Правильно мыслишь. А ты упорно называешь меня по-прежнему.
– Прости, привык. И не могу в душе называть тебя иначе.
– Знать тому, Михей, и быть. А меня, открою тебе тайну, оправдали.
– Как так? – удивлённо спросил Михей.
– Дело пересмотрели. Меня об этом уже здесь известил Фрол Панкратович, что встречал нас на пристани. Он – сын отца Панкрата и вскоре поедет в старообрядче-скую слободу, чтобы заменить его.  Теперь я тот, кем был раньше. Давай не будем врать себе и друг другу
– Вот и хорошо, Евгений Павлович. Ох, как пригоже это моей душе.
– Михей, по разговору  я смотрю, ты не босяк. Там, в тайге, ты ничего не говорил о себе. Правда, вести разговор было для тебя проблемой.
– Я и сам хотел тебе открыться. Но раз ты затеял такой душевный разговор, исповедуюсь сейчас. Я – бывший карточный игрок. Ох, как я играл красиво. Какие деньги снимал!  Аж двумя руками сгребал их к себе. Но однажды моими партнёрами оказались местные шулера. Они играли в паре, что запрещено в картах. К сожалению, об этом я только позже узнал. Проигрался в чистую. Полез в долг. Поверили. Снова проигрался. А карточный долг, Евгений Павлович, если не отдашь – убьют. Уже в конце игры нащупал, что карты – меченые. Тут во мне всё  и загорелось. Сразу решил, что не прощу. Они или я. Подождал, когда пьяненькие выйдут на улицу, в тёмном переулке их и порешил. Взял свои деньги. Но кто-то видел, что я с ними натворил. Арестовали. Так и стал вашим коллегой по этапу.

После такого признания путники длинной дороги замолчали. У каждого в голове роились свои думки. Но обоих в глубине сердца настораживала предстоящая заманчивая неизвестность их будущего. Они изредка поднимали уже дремлющие головы, чтобы посмотреть на миг всё ли в порядке, и снова клевали носами под мерный стук  копыт рысистых белых лошадей.
– Горемычных ведут! – вдруг крикнул ямщик.
От этих слов путники испуганно встрепенулись, будто их уличили в чём-то плохом.
– Что? Где? –  поочери выпалили Бородин и Михей, глядя на дорогу.
Впереди они увидели длинную колонну идущих арестантов.
– Сверни в сторону и остановись, – приказал Евгений Павлович ямщику.
– Как прикажите, – покорно произнёс тот.

Бородин первым спустился на землю, а чуть погодя к нему подошёл и Михей. Колонна ещё не поравнялась с ними, а Евгений Павлович снял шляпу и с полуоткрытым ртом завороженными глазами смотрел в массу идущих каторжников. Чем больше он всматривался в серую вереницу, тем меньше он видел. Им завладел давно забытый звон цепей. Эта трагическая мелодия  навсегда осталась в его памяти. Чтобы никто не увидел его слёз, Бородин наклонил голову и стал покачивать ей из стороны в сторону.  «Да, да. Горемычные», – вдруг вспомнились ему слова, проезжающих ямщиков, когда он вот так же двигался в такой же безропотной колонне.
Позади него стоял Михей с непокрытой головой  и тоже зорко всматривался в проходящих людей.  Когда колонна на половину ушла вперёд, из неё вдруг вышел каторжник и спросил бывшего Заику, который начал заикаться на суде, когда ему дали последнее слово.
– Барин, дай закурить?
– Сейчас, –  молниеносно ответил Михей, очень быстро сообразив, что надо делать: сунул руку в карман и вместе с кисетом табака передал просящему револьвер.
– Кури, браток, на здоровье, да будь осторожнее на этапе, – спокойно сказал Михей и отошёл от каторжника.
Всё произошло в мгновение ока. Даже Бородин не заметил, что сотворил его по-мощник.
Они ещё долго стояли на обочине, провожая взглядом горемычных людей, как родных и близких.
– Поехали что ли, господа, – окликнул их ямщик. – Вы что родных провожаете? Аж с лица сошли.
– Все люди свои, все люди родные, – тихо ответил Бородин, садясь в бричку.
Сколько в дороге было перекладных Бородин и Михей не считали. Но, каким бы длинным ни был путь, он когда-нибудь всегда заканчивается. Уже вечерело, когда гнедая лошадь вместе с коляской остановилась у крепкого дубового дома на самом краю улицы.
– Вот ваш дом, господа, – приветливо известил извозчик.
– Спасибо, братец, возьми за услугу и на чай.
– Премного благодарствую, очень признателен. Ну, что, гнедая, поехали, – спокойно сказал возница и исчез в вечерней мгле.
Бородин дёрнул за крепкий шнурок один раз, другой, потом два раза подряд. С таким сигналом он когда-то возвращался домой в Москве. Хозяйка дома оторопела, услышав знакомый условный знак. Бросив всё, она впереди прислуги кинулась к двери.
– Вот я и пришёл, – тихо по-домашнему произнёс Бородин.

                Глава девятнадцатая.

Евгений обнялся с женой. И они застыли в упоении от счастья. К ним подбежали сыновья, крепко обвили руками родителей. На них радостно смотрели Михей и служанка. Наконец-то в дом пришли счастье и покой.
Из-за праздничного стола поднялись уже далеко за полночь. О чём нельзя было рассказать всем за ужином, Бородин поведал супруге, когда легли спать. Она охала при крутых поворотах его жизни и молилась.
Через две недели Михей, выбрав момент, когда они с Бородиным остались  наедине, подсел к нему и спокойно сказал:
– Евгений Павлович, имею к вам серьёзный разговор.
– Ну что ж, братец, говори, я слушаю.
– Прошу руки вашей служанки…
– Насти? – удивлённо спросил Бородин.
– Да, Насти. Она же у вас одна служанка.
– И когда же вы успели поворковать? Но руку просят у родителей невесты, а я…
– Она сирота.
– Вот оно что. Я не против. Надо известить об этом мою жену.
– К ней на переговоры пошла Настя.
– А ты, братец, уже всё продумал. Хорошо. Сыграем свадьбу, купим вам дом, и живите счастливо.
 – Спасибо, Евгений Павлович, я пойду…
– Подожди минутку. И мне с тобой надо потолковать. Ты помнишь слова нашего друга Прохора.
– О чём речь?
– Он при расставании обмолвился, мол, хочется германцу по скулам надавать.
– Припоминаю.
– Вот что я надумал: из газет видно, что идёт война, надо, значит, защищать нашу веру. Через неделю-другую я пойду на войну добровольцем. Тебя не принуждаю, поступай  по-совести.
– Не сомневайтесь в моей порядочности: последую за вами, когда скажите.
– Молодчина, Михей. Будем потихоньку собираться. Вот только как сказать об этом нашим женщинам?
– Очень просто, Евгений Павлович, мол, идём защищать Отечество.

Патриотическое движение в войне против Германии в начале 1914 года и далее пронизывало все слои тогдашнего общества России: от царя – до крестьянина. Её большевики назвали Империалистической, но фактически она стала Отечественной. Царь Николай второй распорядился отдать половину помещений Зимнего Дворца под размещение раненых. Его жена и дочери стали сёстрами милосердия.

По всей стране собирались средства. Крестьяне добровольно привозили зерно на военные склады, рабочие и служащие делали денежные взносы, подписывались на облигации. Заводчики, фабриканты, интеллигенция жертвовали серебро, золото, драгоценности в пользу русской армии.

Среди населения России оказалось много добровольцев. Все дочери великого писателя Льва Николаевича Толстого находились среди раненых солдат и офицеров. Аристократка Александра Львовна Толстая собирала раненых бойцов на поле битвы, а затем сопровождала их в санитарном поезде. Она, будучи хорошей наездницей, подсказывала неопытным кузнецам, как правильно подковать лошадей, чтобы их задние ноги не подсекали передние. Полковник Александра Львовна Толстая с гордостью носила три Георгиевских креста.

Мужество и героизм среди солдат и офицеров не иссякали до последнего дня войны, которая с нашей стороны началась не за захват чужой земли, а за поруганную православную веру. Полковые священники часто вели службу под обстрелом врага и шли вместе с солдатами в атаку. На войне нельзя подставлять вторую щёку. Епископ Трифон за героизм удостоился высоких наград: Георгиевского креста и ордена Александра Невского.

Добровольцы – бывший механик Евгений Бородин, хорошо знавший математику, и карточный игрок Михей Коротков – попали в артиллерию. Хотя пушки и стоят в отдалении от пехоты, но частенько и они попадают под разрывы вражеских снарядов. Командир взвода прапорщик Бородин смотрел внимательно в бинокль и, не отрываясь от него, командовал:
– Пли!
– Попали! – закричал наводчик Михей, выглядывая из-за амбразуры орудия.
– Не радуйся, сейчас нам ответят. Всем в траншею, – скомандовал командир.
В окопе Бородин, взглянув на Михея, сказал:
– Метаешь снаряды, ефрейтор, как когда-то карты. Недаром тебя называют лучшим наводчиком дивизиона. Молодец.
– Да и я, ваше благородие, не смог тогда представить вас в военной форме. Сейчас бы сюда Прохора в пехоту. Точно уже ходил бы полным Георгиевским кавалером.
– Возможно, братец, возможно. Но и мы уже имеем с тобой по кресту.
– Началось, – услышав разрывы снарядов немецкой артиллерии, сказал Михей.
– Прапорщика Бородина – в штаб!– раздался голос вестового.
– Вот не вовремя, – отряхиваясь от  земли и пыли, – пробурчал Евгений.
– Господин полковник…
– Прапорщик, вы обратили внимание на ожесточённый артобстрел немцев.
– Да, они сегодня активны, как никогда, – ответил Бородин.
– Есть и причина тому. Одно из ваших орудий накрыло германского генерала со свитой. Там у вас во взводе, я слышал, есть отличный  бомбардир. Как его?
– Михей Коротков. Наводчик от Бога.
– Да, да. Потрудитесь представить его к Георгию.
– Слушаюсь, ваше…
– И ещё. В соседней батарее убит командир. Предлагаю вам, прапорщик Бородин, принять эту команду.
– Слушаюсь.
– Вот вам погоны подпоручика, – сказал полковник.
– Премного благодарен за доверие. Разрешите Короткова забрать с собой.
– Решайте сами. Да, забыл вам, подпоручик, представить прапорщика Гумилёва. Он – доброволец известный.
– Рад знакомству. Подпоручик Бородин Евгений Павлович.
– Николай Степанович Гумилёв.
– Вот и хорошо, господа, что вы познакомились. Прапорщик Гумилёв прибыл к нам из кавалерийской разведки. Помогите, подпоручик, ему освоиться в наших местах.
– Слушаюсь, ваше высокоблагородие.
Когда они вышли из штаба, обстрел ещё продолжался.
– Как вы попали в Пруссию, Николай Степанович?
Гумилёв, немного подумал, и сказал:
– В немолчном зове боевой трубы
  Я вдруг услышал песнь моей судьбы.
– Поэтично. А я…  Впрочем, это сейчас не так важно. Главное – защита Отечества. Пойдёмте, прапорщик, к месту моего нового назначения. Там и поговорим о деле.
Наступило относительное затишье, и старший офицер батареи построил личный состав, чтобы представить нового командира. Бородин прошёлся по расчётам и взводам, вглядываясь в лица солдат. Среди них стояли и усачи, и совсем юные воины. В один миг одно из этих лиц показалось ему знакомым. «Мало ли за войну мелькало их перед глазами», – подумал он и дал команду разойтись.

Когда подпоручик Бородин закончил разговор с одним из командиров взвода и  повернулся, чтобы идти дальше, увидел солдата. Рядовой приложил ко лбу двуперстие, трижды перекрестился и сказал:
– Христос с вами, ваше благородие, Евгений Павлович. Вы не узнаёте меня? Я – Карп из староверческой слободы.
– Ну, как же, как же, голубчик. Это ты тогда пропал со своей…
– Благодаря вам, Евгений Павлович, мы не пропали. Вы нам здорово тогда помогли, отдав своё кровное золото. Мы с женой молимся за вас.
– Понятно. А где же твоя возлюбленная?
– Дома с двойней ждёт меня.
– Никогда и подумать не мог, что когда-нибудь  встречу тебя, Карп. Ладно служи. Потом поговорим. Вот как мир тесен, – уже уходя, произнёс подпоручик.

                Глава двадцатая

Наступает такой период в жизни мужчины, когда он начинает одновременно оглядываться в своё прошлое и смотреть в будущее. Всё вроде бы есть, а чего-то не хватает. Ни с того, ни с сего начинает вдруг свербеть в сердце: нет главного – продолжения рода. Эта мысль украдкой посещала Бородина в последние годы. Как только он собирался зануздать тайную гостью, как следовала какая-нибудь команда, и визитёрша надолго покидала его.

Что для этого нужно? Любовь, жена, дом, удача? Все составляющие собрались в доме Бородина. Оставалось  малое – подождать.
В один из вечеров чаепитие превратилось в семейную идиллию: задушевную беседу.
– А я вам сейчас покажу кое-что. Погодите, милые мои, сейчас принесу.
Оставшиеся за столом застыли в любопытном ожидании. Евгений и Вера переглянулись улыбнувшись. В знак любви он положил руку на её руку. Мать заметила это, и у неё на сердце приятно защемило.
– Бабушка, мы заждались, – поторопил Евгений.
– Иду, иду.
Войдя, она поставила на стол красивую шкатулку и положила большой альбом.
– Хочу поведать вам кое-что из нашей родословной.
Она открыла обложку альбома и продолжила:
– Вот молодой и ещё не женатый Бородин Евгений Павлович. Да, да, внучок, ты – полный тёзка своего прадеда. Здесь он в форме выпускника Санкт-Петербургского горного института. А вот он с женой – первой из нашего рода жительницей этого старого дубового дома. А раньше Бородины жили в Москве.
– А почему так получилось, бабушка?
– Со старшим Бородиным, как рассказывала мне моя бабушка, произошла какая-то неприятная история, после которой он оказался в Сибири. Кажется, в ссылке. Долго там был, но каким-то образом помогал своей семье. Нужды они не знали. Потом его оправдали, и он вернулся домой со своим другом Михеем, который женился на их служанке Насте.
– У прадеда были слуги? – удивился внук.
– В то время, Женя, учёные люди жили в достатке. Они могли себе позволить и служанку, и повара, и даже кучера с выездом. Инженеры, механики, учителя, врачи  ценились в тогдашней России. А сейчас помимо работы на хрупкие женские плечи легли ещё и все домашние заботы, – сказал Евгений, заглядывая в альбом.
– Мы уже привыкли, сынок.
– А что же было дальше, бабушка? – заинтересованно спросила Вера.
– Евгений Павлович вернулся домой весь израненный, когда война ещё не закончилась в чине поручика, на груди – два Георгия.
– За Россию он, бабушка, воевал, – тихо добавил Евгений.
– Должно быть, и он так думал, когда записывался в добровольцы. Передаю по наследству вам родовую шкатулку. В ней – три креста георгиевских. Один из них ваш пращур заслужил ещё в битве против Наполеона. Ещё тут царские купюры на память, несколько золотых монет, оставшиеся от прадеда, и женские золотые украшения. А вот и золотые кольца перевязанные ленточкой. Берегите и храните, внуки. Помните о своём роде. Альбом с фотографиями тоже вам. Не дарю, а передаю по наследству. Чтоб когда-то и вы это повторили. И ещё. Не знаю, как это назвать. Наверное, духовное завещание: оценивайте людей по их делам. Людские слова не все принимайте близко к сердцу. Меж собой, мои внуки, держите совет. Проснётся жена пораньше утром приготовить завтрак, а на столе – цветы. Муж позавтракает, а уже готов костюм со свежей рубашкой. За это не надо благодарить. Улыбки супругов хватит на весь день. Когда входите в дом, оставляйте все неприятности перед калиткой. Пусть их ветер унесёт. Дети, встречайте друг друга с улыбкой и провожайте с ней.
Произнеся всё это, бабушка заплакала, а вместе с ней и её дочь. Евгений встал, обнял поочередно обеих женщин.
– Спасибо вам за всё. Будем бережно хранить достояние нашего рода. Спасибо, что рассказали о наших предках…

А время бежало быстро. Вера вошла в зал нового дома.
– Мама, звонил Евгений из областного военкомата. К нему приехал его друг по училищу. У нас будут гости.
Оглядевшись, поинтересовалась:
– А где же наш непослушник?
– Наверное, во дворе играется. – Выглянув в окно, добавила:  – Да вон он рыбу руками ловит в пруду.
 Павлуша, сынок, иди кушать…