или
ТРЕНАЖЕР КООРДИНАЦИИ ДВИЖЕНИЙ В НЕВЕСОМОСТИ
Заманили меня на конкурс коротких историй, на современном суржике - drabbles. Очень конкретно приходится фильтровать: тютелька в тютельку 100 слов. Иначе прогонят за несоответствие.
А потом все истории надо перечитать и оценить - иначе прогонят за нерадивость.
Но я же не могу молчать! Даже когда читаю!
И совершенно чужая драма (вот она http://www.proza.ru/2017/11/12/1766) - всколыхнула в памяти свою собственную, очень давнюю и совершенно экстремальную историю.
Из ряда вон, то есть.
* * *
Дело было в Москве, в метро, которое в те поры было САМОЕ в мире: самое красивое, самое чистое и проч, и проч... Великия и Малыя и Белыя...
В Москве я не жила, а училась. Жила в далеком от Москвы южном городе, где накапливала библиотечные дни, а потом сразу все сжигала в Большой Библиотеке, в двух шагах от ЦУМа и Лубянской площади - с памятником Дзержинскому, который всегда почему то поворачивался ко мне задом.
Когда я собиралась в Москву, мне давали огромный свиток "заказов" - кто сам не помнит, пусть Высоцкого послушает про "клеенку с Бангладешта". Все, чего не было уже подолгу в нашем индустриально-продвинутом и очень материально-задвинутом краю, я исправно находила в Москве. Безо всяких очередей, в пустом и прекрасном ЦУМе. Секрет был прост: Большая Библиотека закрывалась в 8 вечера, а ЦУМ - только в 9. Я бродила по просторным, почти безлюдным залам, продавщицы были дружелюбны и внимательны, меня узнавали в лицо, а когда однажды я рассыпала листки конспектов, их поднимали всем отделом. В ЦУМе я всегда вспоминала Стругацких - Жук в муравейнике, отчет Абалкина. Там тоже был "красивый стеклянный дом, который светится в темноте". И чувство конца света тоже иногда возникало, но я думала, что - от книги, из отчета Абалкина. Мне тогда в голову не приходило, что конец света - вот он, через пару лет, и конспекты мне не позволят вывезти, зря я столько часов просиживала в Большой Библиотеке вместо того, чтобы бродить по красивому стеклянному дому и хоть раз заглянуть-таки в холодные глаза Дзержинского.
Вот, в тот раз среди прочих стиральных мыл (100 штук - всему нашему отделу, а еще электронщикам и сметчикам), прописей (8 штук - всем первоклассникам двора), крючков вязальных (15 штук - потому что купить ничего уже нельзя, а нитки еще иногда попадаются) - заказан мне был таз для варенья. Фрукты у нас везде, улица, на которой мы живем, засажена райскими яблоньками, и все это дочернобыльское добро благоухает и просится в рот - и свежее, и сваренное (пенка на варенье! лучшее лакомство детства!), и перетертое с сахаром (о! сахару привезти!).
Таз был куплен. Средний, не самый большой - тот я просто не смогла бы нести. На плече холщовая сумка с конспектами. В руке авоська и множество пакетов с покупками. В кармане ветровки - ключи, кошелек, аспирантская корочка. Без нее не пустят в библиотеку. Под мышкой - тазик, хоть не самый большой, но - немаленький, еле рукой ухватить. А ехать мне до метро Аэропорт, и надо как-то все добро пропихнуть сперва в узкий проем турникета, потом в вагон. Турникет позади, эскалатор полон народу, веселая вечерняя публика никуда не спешит. А тут - я со своим тазиком. Мешает, конечно, и я пытаюсь поставить его на широкую ленту поручней. Едет она, если кто знает, всегда чуть быстрей, обгоняет лесенку. И я ставлю свой тазик позади, за плечом, чтобы он меня догнал-обогнал, но не сразу. И тазик мой аккуратненько ныряет вниз, за моей спиной, а я в попытке поймать ныряю вслед за ним, в асане глубокого скручивания. И мы с тазиком вместе начинаем стремительный полет вниз по эскалатору, почти не встречая сопротивления - всех сметаем.
очень быстро
очень страшно
очень смешно
очень громко (коллективный визг в замкнутом пространстве)
Еще немножко пролетаю по залу, вперегонки с подходящим поездом.
Вползаю. Вагон неполон, места есть. Сидеть не могу. Такое чувство, что уже никогда не смогу.
Пытаюсь осмыслить происходящее.
-- Ну ты даешь, подруга, - с восторгом говорит какой-то молодой, красивый, в форме. - Иди к нам в десантные войска.
Осторожно, двери закрываются... Видна свалка у "моего" эскалатора. Но уже ничего не слышно, только шум туннеля.
Меня слегка трясет. Очень смешно, но смеяться не могу, зубы стучат.
Прихрамывая, добредаю до дому.
Гомерический хохот друзей, чай остывает, приходится заваривать еще и еще. Соседи прибежали, завидуют: что вы так смеетесь?
Тазик претерпел необратимые изменения. Он не умел стоять ровно, лежать на боку. Сосед работал в какой-то космической конторе, испытывал оборудование. Забрал себе. Не найти, - сказал, - лучшего тренажера для координации движений в невесомости.