Филон Александрийский О созерцательной жизни

Виктор Долгалев 2
1. Я уже рассказал о ессеях, которые стремились к трудовой жизни и вели ее, превзойдя (других людей) во всем или — чтобы не преувеличивать — в большинстве областей. Теперь же я скажу то, что следует и об избравших своим уделом созерцательную жизнь, в соответствии со своим общим ходом изложения — ничего не прибавляя от себя для украшения, что свойственно всем поэтам и прозаикам, не имеющим перед собой примеров прекрасного, а стремясь только к безыскусственной истине, против которой, я знаю, и самый искусный оратор откажется выступать. Необходимо бороться и довести борьбу до конца, ибо сила добродетели этих людей не должна оказаться причиной молчания для тех, кто справедливо полагает, что ничто прекрасное не должно замалчиваться.

2. Характер учения этих философов обнаруживается уже в их названии; их ведь называют терапевтами и терапевтридами, может быть потому, что они предлагают искусство врачевания более сильное, чем в городах, поскольку там оно излечивает только тела, их же (искусство) — души, пораженные тяжелыми и трудноизлечимыми недугами, души, которыми овладели наслаждения, желания, печали, страх, жадность, безрассудство, несправедливость и бесконечное множество других страстей и пороков. А может быть — потому, что природа и священные законы научили их почитать Сущего, который и лучше блага, и чище единицы, и первоначальнее монады.

11. Но пусть род терапевтов, постоянно приучавшийся к созерцанию, устремляется к рассмотрению Сущего, поднимается выше зримо воспринимаемого солнца и пусть никогда не оставляет этого образа жизни, ведущего к совершенному блаженству.

12. Они вступают на путь служения (богу) не по обычаю, не по увещеванию или чьему-нибудь призыву, но проникнутые небесной любовью. Словно неистовые вакханты и корибанты, они охвачены восторженным состоянием, пока не увидят страстно желаемого.

13. Затем, стремясь к бессмертной и блаженной жизни и считая, что земная жизнь уже кончилась, они оставляют имущество сыновьям и дочерям или другим родственникам, по доброй воле заранее сделав их наследниками; те же, у кого нет родственников, — товарищам и друзьям. Ибо внезапно получившим богатство прозрения надлежало оставлять слепое богатство тем, кто еще слеп духовно.

18. И вот, отказавшись от имущества, ничем больше не прельщаясь, оставив братьев, детей, жен, родителей, многочисленных родственников, друзей, родину, где родились и выросли, они бегут без оглядки, так как привычка (к прежней жизни) влечет и соблазняет сильнее всего.

20. Они проводят жизнь за пределами городов, в рощах, либо ищут уединенные места, не вследствие какого-то закоренелого человеконенавистничества, а потому, что видят бесполезность и вредность общения с непохожими на них.

21. Род этот живет повсюду, ибо надлежит приобщиться к совершенной добродетели и Элладе и варварам. Больше всего их в Египте в каждом из так называемых номов, особенно же — в окрестностях Александрии.

22. Лучшие из них собираются отовсюду, как бы на родину (терапевтов), в колонию, которая находится у Мареотидского озера на невысоком холме, — место это очень удобно благодаря своей безопасности и умеренному климату.

24. Жилища собравшихся здесь (терапевтов) очень просты и доставляют самую необходимую защиту как от солнечного зноя, так и от холодного воздуха. Они расположены не вплотную, как дома в городах, ибо близкое соседство беспокойно и неприятно для тех, кто стремится к уединению, но и не далеко, ибо они любят совместную жизнь, а также — чтобы помогать друг другу, если случится нападение разбойников.

25. В каждом доме есть священное место, которое называется семнейон и монастерион, где они, уединившись, совершают таинства благочестивой жизни. Они не вносят туда ни хлеба, ни питья, ни чего-либо другого, необходимого для нужд тела, но лишь законы, прорицания пророков, гимны и другие книги, при помощи которых они приумножают и совершенствуют знание и благочестие.

26. Они постоянно помышляют о боге, так что и во сне не видят ничего иного, кроме красоты божественных добродетелей и сил. Многие же, грезя, во сне произносят славные заповеди священного учения.

27. Молятся они обычно дважды в день: перед рассветом и к вечеру. При восходе солнца они просят истинно благополучного дня, чтобы небесный свет наполнил их разум. Когда же оно заходит, (они молят), чтобы душа, полностью освободившись от бремени чувств и воспринимаемого чувствами и (как бы) оказавшись в своем собственном судилище и совете, исследовала истину.

28. Все время с утра до вечера они полностью посвящают аскезе. Читая священные писания, они иносказательно толкуют учение предков. Они полагают, что изреченное в словах — лишь символ скрытого смысла, который обнаруживается при толковании.

29. Есть у них и сочинения древних мужей, основателей секты, которые оставили после себя много произведений иносказательного характера[17]. Пользуясь ими как некими первоосновами, они подражают им в образе действия. Они не только предаются созерцанию, но и создают в честь бога песни и гимны на всевозможные размеры и мелодии, которым обязательно придают торжественные ритмы.

30. В течение шести дней они, уединившись каждый у себя в вышеназванных монастериях, предаются толкованию учения, не выходя за порог и даже не выглядывая наружу. По седьмым же дням они приходят все на общее собрание и располагаются в определенном порядке соответственно возрасту, в подобающей позе, держа руки под одеждой, — правую руку между грудью и подбородком, левую — вытянутой вдоль бока.

31. Старейший и наиболее сведущий в учении, выйдя вперед, начинает говорить, сохраняя спокойный взгляд, спокойным голосом, обдуманно и рассудительно. Он не выставляет напоказ искусство речи, словно риторы и нынешние софисты, а объясняет результат собственных исследований, который не оседает на поверхности, но, будучи услышанным, западает в душу и прочно там остается. Другие же все внимательно и молча слушают, выражая (ему) одобрение только взглядами или кивком головы.

32. Это общее святилище, где собираются они по седьмым дням, разделено надвое стеной: одно помещение предназначено для мужчин, другое же — для женщин. И женщины, проявляющие такое же рвение и исповедующие те же вероучения, обычно слушают вместе с мужчинами.

33. Стена, разделяющая помещение, высотой в 3–4 локтя представляет собой род щита. Пространство же от верха щита до крыши остается открытым. Так сделано по двум причинам: с одной стороны, чтобы оберегать стыдливость, приличествующую женской природе; с другой — ради того, чтобы сидящие женщины хорошо слышали, и ничего не мешало бы голосу говорящего достигать их слуха.

34. Заложив в качестве фундамента воздержание, они строят на нем и другие добродетели души. Они не пьют и не едят до захода солнца, так как полагают, что свет предназначен лишь для занятий философией, тьма же подходит для нужд тела. Поэтому они предназначили день для первого, а небольшую часть ночи — для второго.

35. Те, в душу которых больше внедрилась страсть к знанию, вспоминают о пище через три дня. Иные же настолько бывают удовлетворены и наслаждаются изобилием мудрости, щедро предоставляемой их учением, что выдерживают в два раза дольше, и едва отведывают необходимой пищи на шестой день. Они привыкают, как говорят о роде цикад, который питается воздухом, облегчать потребность в пище, как я думаю, песнями.

36. Они считают седьмой день самым священным праздником и особенно почитают его. В этот праздник, позаботившись о душе, они ухаживают и за телом, бывшим у них в небрежении, словно у вьючных животных, и освобождают его от постоянных трудов.

37. Они не едят ничего дорогостоящего, но лишь простой хлеб, приправленный солью, менее строгие в воздержании добавляют к нему еще иссоп. Питьем им служит родниковая вода. Все это смягчает голод и жажду — владык, которых природа поставила над смертными, — ничего не принося им в угоду, кроме самого необходимого, без чего нет жизни. Поэтому они едят только для того, чтобы не чувствовать голод, и пьют, чтобы не испытывать жажду. Они избегают пресыщения, враждебного и опасного для души и тела.

38. Итак, у них два вида защиты: одежда и жилище. О жилище было уже сказано раньше: оно просто и сделано на скорую руку, — только для необходимости. Точно так же и одежда (у них) самая простая, служит для защиты от холода и жары: зимой — это плащ из грубой шерсти, летом — простая туника или кусок полотна.

39. Они вообще почитают скромность, признавая гордость началом лжи, скромность же — (началом) истины. Оба как бы являются двумя источниками: из лжи проистекают многообразные пороки, из истины — изобилие благ как человеческих, так и божественных.

65. Прежде всего они собираются каждые семь недель, поклоняясь не только простому числу семь, но и его квадрату, ибо почитают его святым и вечно девственным. Это канун самого большого праздника, который приходится на пятидесятый день, — самое святое и наиболее соответствующее природе число. Оно составлено из (суммы) квадратов (сторон) прямоугольного треугольника, который служит началом происхождения всего (сущего).

66. И вот после того как они соберутся одетые в белое, сияя высшим благочестием, и подаст сигнал кто-нибудь из эфемеретов — так обычно называют тех, кто несет подобные обязанности, — они встают перед началом пиршества в ряд, согласно порядку, и поднимают к небу глаза и руки. Глаза — потому, что научены смотреть на достойное созерцания, руки же — потому, что чисты и не осквернены никакими приобретениями. Они молят, чтобы (пиршество) оказалось угодным богу и происходило благоразумно.

67. После молитвы старейшие располагаются соответственно порядку давности вступления в секту. Они считают старейшими не престарелых и седовласых (но в общем еще детей по разуму, если они поздно вступили в секту), а того, кто уже в ранней юности рос, вдохновляясь созерцательной философией, самой прекрасной и божественной.

68. Вместе с ними в пиршестве принимают участие и женщины, в большинстве — старые девственницы. Они тщательно сохраняют девственность, — не в силу необходимости, как некоторые жрицы у эллинов, но скорее по доброй воле, из-за ревностного влечения к мудрости. Стремясь к совместной жизни, они презирают телесные наслаждения, желая не смертного потомства, но бессмертного, что может рождать из самой себя одна блаженная душа, которую засеял Отец лучами умозрения, позволяющими постигать учение мудрости.

69. Стол накрывается отдельно для мужчин, на правой стороне, отдельно для женщин — на левой стороне. Может быть, кто-либо подумает, что для этих благомыслящих, воспитанных и упражняющихся в философии людей приготовлены ложа, если и недорогостоящие, то хотя бы мягкие? Нет. Они довольствуются жесткими ложами из растений, на которые кладутся дешевые циновки, приготовленные из местного папируса; они несколько возвышаются у локтей, чтобы люди могли опереться. Несколько смягчая спартанскую суровость, они, однако, всегда и во всем стремятся к скромности, приличествующей свободному состоянию, и изо всех сил отвращаются от чувственных удовольствий.

70. Они не пользуются услугами рабов, считая вообще, что обладание слугами противоречит природе, создавшей всех свободными. Ведь несправедливость и жадность некоторых людей, стремящихся установить неравенство — источник (всех) бедствий, — предоставили власть самым сильным над самыми слабыми.

71. На этом священном пиршестве, как я уже сказал, нет ни одного раба. Прислуживают же свободные, выполняя необходимые обязанности не принуждаемые силой, не ожидая приказания, но добровольно с поспешностью и усердием они предупреждают желания.

72. Для подобных услуг выделяются не любые из свободных, а новички, тщательно отобранные в секту, согласно достоинству каждого, так как необходимо, чтобы это выполняли воспитанные, благородные, стремящиеся к высшей добродетели. Они оказывают услуги, с рвением, радостно, словно родные сыновья — отцам и матерям, считая их общими родителями, более близкими, чем родители по крови, ибо для людей благомыслящих нет ничего роднее нравственной добродетели. Они прислуживают неподпоясанные, опустив короткие хитоны, чтобы ничем не напоминать по виду рабов.

73. На этом пиршестве — я знаю, что некоторые, услышав, будут смеяться, — именно те, чьи дела достойны слез и сожаления, — в те дни не приносят вина, но лишь прозрачную воду, для большинства холодную, для более слабых по старости — теплую. Трапеза свободна от кровавого мяса, пища состоит из хлеба, приправленного солью, к этому иногда добавляется из-за более привередливых приправа из иссопа.

74. Истинное учение предписывает им жить трезвыми, как жрецам во время жертвоприношения: ведь вино — яд безумия, роскошные приправы возбуждают самого ненасытного зверя — вожделение.

75. Таково начало праздника. Когда же участники пира возлягут в том порядке, который я указал, прислуживающие встают определенным образом, готовые к услугам. <Председатель их, когда установится полное молчание> — когда же не бывает его? — пожалуй, спросит кто-нибудь, — молчание, еще большее, чем прежде, так что никто не осмеливается ни шептать, ни сильнее вздохнуть, — начинает толковать что-нибудь из священного писания или разъяснять предложенное кем-нибудь другим. Он нисколько не заботится о красоте речи, ибо не добивается славы красноречивого оратора, но ревностно желает рассмотреть что-либо самым тщательным образом и не отказывается растолковать это тем, кто если и не имеет такой же проницательности, то по крайней мере стремится с таким же рвением понять это.

76. Он излагает учение медленно, останавливаясь и повторяя, запечатлевая мысли в душах, ибо при быстром и непрерывном изложении разум слушателей не успевает следить за истолкованием и перестает воспринимать то, что говорится.

77. Слушатели, <обратив слухи глаза> к нему, внимают, оставаясь в одной и той же позе. Движением головы и взглядом они показывают, что слышат и понимают (его). Одобрение говорящему они выражают улыбкой и спокойным поворотом головы, непонимание же показывают тихим движением головы и указательного пальца правой руки. Стоящие рядом новички внимательны не меньше возлежащих.

78. Толкование священного писания происходит путем раскрытия тайного смысла, скрытого в иносказаниях. Весь закон кажется этим людям подобным живому существу, тело закона — словесные предписания, душа же — заключенный в словах невидимый смысл. В нем разумная душа начала лучше видеть особые свойства. Она узрела необычайную красоту мыслей, отраженную в наименованиях, словно в зеркале, обнаружила и раскрыла символы, извлекла на свет и открыла помыслы для тех, кто способен по незначительному намеку увидеть в очевидном скрытое.

79. Когда же сочтут, что председатель достаточно высказался и беседа отвечала замыслам как говорящего, так и слушателей, отовсюду раздаются рукоплескания, как будто все радуются тому, что еще должно произойти.

80. Затем председатель, поднявшись, поет гимн, сочиненный в честь бога, — либо новый, составленный им самим, либо старый, написанный давно кем-нибудь из поэтов, — ибо они составили на разные мелодии и размеры много песен в триметре, гимнов, (исполняемых) при процессиях, при возлияниях, у алтарей, хоровых песен, хорошо размеренных в многообразных строфах, — вслед за ним по порядку должным образом выходят и другие, в то время как все слушают в полной тишине, кроме тех моментов, когда следует петь рефрены и окончания. Тогда подают голоса все мужчины и женщины.

81. После того как каждый исполнит гимн, новички вносят вышеназванный стол с самой священной пищей — квашеным хлебом, приправленным солью; сюда же добавлен иссоп. Это из почтения к стоящему в святом преддверии храма священному столу, на котором хлеб и соль без приправ: хлеб пресный, соль беспримесная.

82. Ибо подобает, чтобы самая простая и самая чистая пища отдавалась жрецам в награду за службу; другим же, которые ревностно добиваются подобной пищи, приличествует воздерживаться от нее, чтобы более достойные имели преимущество.

83. После трапезы они справляют священное ночное празднество. Оно происходит следующим образом: все собравшиеся встают и сначала образуют в середине зала два хора, один из мужчин, другой — из женщин, а руководителем и запевалой в каждом избирают наиболее почетного и сведущего.

84. Они поют в честь бога гимны, составленные на разнообразные мелодии и размеры. Они то держатся вместе, то жестикулируют в соответствии с разноголосым звучанием и приплясывают, взывая к богу то в просодиях, то в стасимах, они исполняют в хороводной пляске строфы и антистрофы.

85. Затем, когда каждый из хоров отдельно сам по себе насладится пением, испив, словно на вакхическом празднике, чистого вина божественной дружбы, они смешиваются в один общий хор наподобие хора, составившегося некогда на Красном море ради происшедших там чудес.

88. Хор терапевтов и терапевтрид совершенно подобен тому (хору). В перекликающихся разноголосых мелодиях высокие голоса женщин сочетаются с низкими голосами мужчин, создавая поистине гармоничное и согласное звучание.

89. Они пребывают в этом чудесном опьянении до утра, не чувствуя тяжести в голове и не смыкая глаз, еще больше возбужденные, чем когда явились на пиршество. (Утром) они встают, повернувшись и обратив взгляды к востоку, и как только увидят восходящее солнце, простирают руки к небу и молят о благоденствии, истине и прозорливости. После молитв они возвращаются назад, каждый в свой семнейон к обычным занятиям философией.

90. Таковы терапевты, которые приветствуют созерцание природы и то, что в ней заключено, и живут одной душой; они — граждане неба и мира, объединенные с отцом и творцом всех сущностей, благодаря своей добродетели, что доставила им любовь <бога>, — самый достойный дар за нравственную чистоту, который превосходит всякое (земное) счастье и уподобляется вершине блаженства.