Хмурое утро - адвокатская баллада
ХМУРОЕ УТРО
(рассказ)
За окном туманилось позднеосеннее хмурое утро. В кухне накурено до сизой дымки. Адвокат Бурматов удалился от окружающей реальности в продолжительный запой. Выходил на «смертельный финиш» - шестые сутки одинокого пьянства. Ну, шестые сутки - это, так, для красного словца. Просто опрокинет две-три рюмахи, посидит-подумает, поспит. Проснётся в муторном, как утро за окном, настроении - накатит ещё рюмахи две, посидит-подумает, сам с собой поговорит - и опять поспит. Но шестые сутки в таком режиме – это точно.
Домашний телефон надрывался от звонков, но трубку Бурматов не брал. На вызовы по мобильному он вглядывался в номер звонившего и отвечал сильно заплетающимся языком: «Абонент находится вне зоны доступности».
- Я тебе устрою «вне зоны доступности!» - заорали в корейской «мыльнице» ещё до того как Бурматов начал выговаривать свою загадочную фразу. - Брось дурить! Срочно подъезжай на предъявление обвинения. У меня сроки горят. Твой клиент под стражей, сам же знаешь. Ты что, следователем не был, не понимаешь, что ли - сроки горят!..
- Слышь, Сергей Сергеевич по кличке Робе-берт, - ответил вяло и невозмутимо Бурматов. - Ну, возьми какого-нибудь приблудного адвокатишку. Вот проблема-то. Всё равно же, знаю, что у вас там по этому делу всё си… си… сфильтифировано…
- Так не хочет твой клиент! Упёрся! - заорали в телефоне. - А мне обвинение!.. А у меня сроки вышли!..
- Ничего не могу сделать - абонент находится вне зоны доступности, - буркнул Бурматов и нажал кнопочку двумя пальцами сразу.
Бурматов загасил окурок в рюмке, вздохнул устало, погладил ладонью отросшую на щеках щетину. Поднялся тяжело с табуретки и подошёл валко к холодильнику. Открыв холодильник, долго смотрел в его пустое нутро. Обнаружив закатившиеся в угол два яйца, аккуратнейшим образом, точно гранату без чеки, перенёс их одно за другим к кухонной плите.
Пока жарилась яичница Бурматов, выкинув окурок из рюмки, наполнил её из литровой бутылки водки. « Вот с этой бутылочки триста граммов - и всё, больше не буду, - перед тем как выпить рюмку сам себе сказал он. - Надо постепененько, по полтинничку, искать точку равновесия». Он выпил, икнул, мотнул головой и опять начал вести беседу сам с собой. Сам себя критикуя и оправдывая. «Пьянство - это такое явление, это не слабость. Это такое средство самозащиты организма, как противогаз для души. Чтобы не задохнуться от мерзости и несправедливости… Хотя - до свинячьего визга, это мерзость, конечно… Но в меру, по интеллигентному, соблюдая равновесие – это просто иммунитет такой… А как противно даже к зеркалу подходить. На свою перекошенную рожу смотреть… Ух, как харю с похмела-то кривит - недаром говорили, что все мысли твои всегда на лице написаны. Живая мимика лица – это ж какие тогда мысли выражаются на такой морде: надо было по молодости лет в актёры подаваться, выражать на лице благородные мысли классиков… Но как же тогда наблюдать, если не пьянничить, этот бездарный спектакль, поставленный самодовольным провинциальным режиссёром, с известной с самого начала сюжетной развязкой, с фальшивыми насквозь монологами фанерных персонажей… Буффонада, с названием на афише: Правосудие… А как же люди других профессий, у них тоже профессиональная деградация: или пьянство – или подлец… Или в других профессиях - им полегче…»
В дверь квартиры позвонили длинным звонком. «И кого это черти принесли?» - раздражённо подумал Бурматов. Звонок опять залился длинной трелью, и Бурматов подумал: «Открывать – не открывать?». Потом вспомнил, что дверь в квартиру он специально не запирает на тот случай «смертельного финиша», чтобы не ломали дверь санитары труповозки. «Зачем доставлять хлопоты чужим людям?».
На третий звонок Бурматов подумал, что это, возможно, кто-то из дворовых алкашей, с кем он вчера - или позавчера - по пути из магазина распил поллитру и поговорил о патриотизме. «Наверное, пришли морду бить за нехорошие слова о родном президенте», - уверенно решил Бурматов и окинул взглядом остатки водки в литровой ёмкости, початой граммов на сто уже с утра, ещё «до завтрака».
На сегодняшний день план выхода «из штопора» был следующий. Потихонечку, по «полтинничку», с усилиями воли. Виртуозно, как эквилибрист, пытающийся удержать в равновесии малюсенький металлический шарик на кончике ножа… чтобы, проснувшись завтра, не было «утра стрелецкой казни». Удержать «шарик» - значит поймать момент гармонии. А потом уже: холодный душ, кружка кофе, таблетка аспирина… И в бой! За
справедливость, за права человека, за закон и порядок.
- Смело мы в бой пойдём!.. За власть советов!.. - громко затянул Бурматов песню в раскрытое кухонное окно. Чтобы было слышно во дворе. - И как один умрём!.. В борьбе за это…
- Ага! - злорадно сказала порывисто вошедшая в кухню заведующая адвокатской конторой Татьяна Дмитриевна. - Так и предполагали! Забухал по-чёрному, пьёт в одиночку. И начхать ему на всё… Песни воет!..
За спиной заведующей маячила фигура её заместителя Сухина с вызывающе серьёзным выражением узкого, «топориком», лица.
- А я люблю пить в одиночку, - вызывающе ответил Бурматов. - Чтобы пообщаться с умным, понимающим человеком…
- Юрка, хватит дурить! - начальнически прикрикнула Татьяна. - Ведь светлая голова. Что же ты её губишь?.. Хватит пить. Тебя с прокуратуры обыскались. Из суда разыскивают, второй раз заседание откладывают из-за твоей неявки…
- На суд я приходил, - возмущённо перебил Бурматов. - Но меня на входе судебные приставы не пропустили, говорят пьяным нельзя. А какая им разница, спрашивается?.. Моё дело присутствовать на заседании. И делать выводы молча. А потом письменно в жалобе их сформулировать. Что я там - должен речи толкать? Как твой любимчик Сухин?
И Бурматов, вызывающе посмотрев на «лицо топориком», демонстративно, по капельке налил водки в рюмку.
- Юрий Николаевич, перестань молоть чепуху, - очень серьёзно сказал из-за спины заведующей её заместитель. - У тебя явная деменция. Белая горячка.
- Ты зачем так забухал? Зачем же так категорически? - с сочувствием спросила Татьяна.
- А затем, - вялым голосом проговорил Бурматов, - что грустно мне. Так грустно, что так грустно мне не было и тогда, когда большевики вели меня на расстрел.
- Какой расстрел?! Какие большевики? О-хо-хо, совсем пропил свои мозги. А ведь - светлая голова, все говорят…
- Я же говорю, белая горячка, - треснувшим, видимо, от ревности голоском добавил Сухин.
Бурматов похихикал и по-удалому опрокинул рюмку в рот.
- А знаешь ли ты, что говорили купцы давным-давно: кто пьян, да умён – два угодья в нём. А кто трезвый, да дурак - тот пустышка просто так. А что говорил гений пролетарской культуры, Горький наш Максим, а?.. Презираю пьяниц…
- Вот-вот! - по-театральному воскликнул Сухин.
- Что «вот-вот» ?.. А дальше пролетарский светоч сказал… Понимаю пьющих. И опасаюсь… отъявленных трезвенников… Именно из-за них творятся в мире все несправедливости. Что-то в этом духе, с этим смыслом…
- Ой! Яичница у тебя горит, - крикнула Татьяна, рванувшись к плите. - Фу-у, вони сколько нашло.
Хозяин кухни равнодушно отмахнулся и сказал с гостеприимным жестом:
- А вы присаживайтесь, присаживайтесь, - Бурматов показал на тубуретки. - Будьте как дома. Или вы уже уходите?.. До свиданья. Пишите письма.
- В конце концов, остатки совести у тебя остались? - спросила Татьяна, разгоняя замызганным полотенцем гарь над сковородкой. - Или совсем не осталось ничего. Люди, исполняющие свой долг на своём служебном посту, вынуждены страдать из-за твоей преступной халатности. Нарушать закон и процессуальный порядок. Совести у тебя нет, Юрий Николаевич…
Прищурив один глаз, Бурматов смотрел на Татьяну и слушал лозунги про «совесть, закон и порядок». Ему самому захотелось произнести пафосную речугу относительно своих непрошенных гостей. Он разглядывал крепенькую фигуру своей заведующей, присевшую на табуретку, её уверенное лицо с пышной причёской, её яркое платье с большими цветами-георгинами по синему полю - и хотел сказать с желчью в голосе, что же ты, подруга, со своей совестью мужа своего родного умирать на старой даче бросила. Родного мужа, после многих лет совместной жизни, отца твоих детей, полковника угрозыска отдела «А», перекошенного после инсульта. Без зазрения всякой наималейшей совести содержишь его в сарае, называемом громко «дачей», чтобы он, калека трясущийся, не мешал тебе самой наслаждаться своим «бабьим летом». Закон, говоришь, порядок… Это когда по установленному адвокатскому «порядку» покупаешь через систему связей нужное для твоего клиента решение суда. Без собственных умственных напряжений, а просто используя божий дар - «второе счастье».
Но Бурматов ничего подобного из мелькнувших в голове мыслей не произнёс. Хмыкающее вымолвил: «Да уж» - и налил себе ещё одну рюмаху из литровой бутыли, машинально подсчитав «дозу», приближающую его к моменту гармонии и равновесию «шарика».
- Вот видите, Татьяна Дмитриевна, он демонстративно над нами издевается, - возмущённо, дёрнув остреньким подбородком, выпалил скороговоркой Сухин.
Он придвинул к себе табурет, достал из кармана платок и смахнул с табуретки невидимые крошки. После этого продолжил с интонациями бормашины:
- Настаиваю на своём предложении вынести кандидатуру Бурматова на обсуждение коллегии на предмет лишения Бурматова адвокатского статуса на основании… Ну, основание подыскать не сложно, хотя бы нарушение этики адвоката. Формулировка достаточно универсальна и включает в себя, в том числе, и дегенеративное пьянство, и неисполнение должным образом должностных обязанностей и… в конце концов, неуважение к коллегам…
- Заткнулся бы ты, Цицерон непьющий, - медленно произнёс Бурматов, посмотрев из-под бровей на всегда презираемого им Сухина. - Неуважение к коллегам. Фу-ты, ну-ты, ручки гнуты… Своё неуважение к тебе я всегда выражал… и буду выражать. За что тебя уважать? Сухин, за что, а?.. Ишь ты - не уважают его…
Закурив, Бурматов передумал продолжать. Уже привычкой стало при совместных посиделках в адвокатском коллективе доставать издёвками Сухина по поводу его пристрастия к велеречивым судебным выступлениям. От его длинно витиеватых, «кучерявых» фраз, рассчитанных, видимо, на жюри присяжных в голливудских фильмах, на всех в зале судебного заседания нападала апатия ума. Лишь бедная секретарша, обязанная протоколировать речь выступающего, вздыхала часто и кривила лицо в гримасе ненависти. А как этот «мэтр» перед впервые обратившимся к нему человеку изображал из себя «столп правосудия» - очень похоже на персонаж времён немого кино. Зачарованный героически-карикатурным образом клиент соглашался в большинстве случаев с суммой обозначенного адвокатского гонорара. Почему-то, всегда удивляло: любая чушь, сказанная серьёзно, с нарочито умным видом, вызывает такое доверие, что воспринимается как аксиома. А скажешь истину, этак, с усмешкой - и не поверят. Как принято считать среди умных людей - настоящий джентельмен никогда не старается выглядеть как "настоящий джентельмен". Настоящий философ не стремится выглядеть "настоящим философом". А вот адвокат, почему-то, должен изображать из себя "настоящего адвоката", а то будешь ходить в бедных адвокатах. Надо уметь, как выражались персонажи Достоевского, "турусы строить", а по нашему, по-современному: растопырки гнуть, понты гнать...
Но как Бурматов не пытался сформулировать свои мысли вслух, у него ничего не получалось. Кое-как, пережёванным во рту языком, он произнёс невнятно:
- Да что ты там, мальчишка-плохишка, хочешь меня забанить в нуль? Ты-то, буржуйский прихвостень, защитничек взяточников и мелких расхитителей, пидарасик вертлявый, как глиста в пробирке… Кем ты, ты говоришь, тебя недавно избрали?.. Э-э-электоральным экспертом по правовым вопросам?.. Хе-
хе, да лучше бы этим… клиторальным экспертом… Высоко принципиальный адвокат, твёрдо усвоивший один принцип: никаких принципов...
- Вот-вот, видите, Татьяна Дмитриевна, - точно обиженный сыночек, Сухин сморщил своё лицо «топориком», посмотрел на заведующую, - как он себя ведёт вызывающе, как будто ему ничего за его хамство не будет. Пьяный хулиган. В своей квартире хамит гостям, нарушая закон гостеприимства. На что он намекает?.. Чтобы я отказывал гражданам в праве на защиту?
- Серёжа, успокойся, - сказала наставительно Татьяна. - Не реагируй на пьяные выходки. Он и трезвый-то ядовитый, а уж в пьяном виде серная кислота из него так и брызжет. Всё-таки - он член нашего коллектива, и мы должны принимать меры для его спасения. - Татьяна, подвязавшись по талии полотенцем, взялась чистить над раковиной сковороду со сгоревшей яичницей.
- А ещё у тебя имеется что-нибудь из пропитания? - спросила она, заглянув в холодильник. - Ничего у тебя нет. Пропился в дым. Разве так можно жить - нет, нельзя. Надо предпринимать меры категорического порядка. - Татьяна, рассуждая, осмотрела кухонные шкафчики, нашла пакет вермишели. - Мы так решили коллективом, что тебя надо лечить от алкоголизма…
- Принудительно? - с усмешкой переспросил Бурматов.
- Нет, конечно, при твоём согласии. И все вчера на собрании с этим согласились большинством голосов. Скинемся деньгами…
Бурматов мимикой изобразил полное безразличие. Взял бутылку и, держа её двумя руками, наклонил горлышко над рюмкой.
- С этой целью я лично обошла двоих-твоих бывших жён. Кто сколько из них на тебя пожертвует. На твоё лечение.
Бурматов с крайней степенью омерзения опрокинул рюмку в широко раскрытый рот. Икнул, помотал головой и закусил найденным на столе кусочком печенья.
- Твоя первая жена эту нашу идею поддержала и дала семнадцать тысяч.
- Ну, да, - кивнул Бурматов. - У неё денег до хрена. При её должности.
- А вторая твоя, судя по её реакции, была против. Но все равно дала
семьсот рублей.
- Ну, да, - опять кивнул Бурматов. - Откуда ж у простой медсестры деньги.
Татьяна Дмитриевна засыпала вермишель в кастрюлю с закипевшей водой и успокоила ёрзавшего на табуретке Сухина:
- Потерпи, Серёжа, сейчас накормим этого придурка и пойдём.
- Ты, Тань, лучше своего мужа накорми брошенного на дачке. – хмыкнул Бурматов. - А обо мне не беспокойся. Я выберусь. Вот поймаю шарик - и войду в норму. И лечить меня не надо-о-о…
- Вот так все алкаши говорят, - высокомерно прокомментировал Сухин.
Он было хотел что-то ещё прокомментировать, но промолчал, отвернувшись от тяжёлого взгляда Бурматова.
В дверь квартиры несколько раз пробарабанили кулаком.
- Это к тебе? - спросила Татьяна.
- Не знаю, - буркнул угрюмо хозяин жилплощади. - Может, прохожие какие-то.
По коридору протопали тяжёлые шаги. Два решительно настроенных субъекта мужской принадлежности вошли на кухню. Который впереди - типичный алкаш, а-ля бывший интеллигент: в мятом костюме цветочного цвета, с криво застёгнутой на пуговицы рубашке и приобщённый к ней узкий галстук в полосочку. Второй, позади - мощный дядька с фиолетовой физиономией.
Татьяна и Сухин настороженно и вопросительно уставились на вошедших.
- Что изволите? - строго спросила Татьяна от плиты и сняла с себя полотенце.
Мужик в костюме ткнул пальцем в Бурматова.
- Вот этот хмырь… он вчера о нашем президенте плохо говорил.
- Позавчера, - поправил мужика в костюме мужик с фиолетовой, как у киношного Фантомаса, физиономией.
- Без разницы, - отмахнулся «бывший интеллигент». - Он такого наговорил… Подтверди, Вася. Вася - свидетель.
Вася кивнул и процитировал несколько фраз совершенно нецензурного колорита. Сухин дёрнулся, привстал с табурета. Сказал гневно:
- Выбирайте выражения. Здесь всё-таки женщина.
Мужики внимательно посмотрели на Татьяну и, соглашающее, кивнули.
- Мы сейчас идём прямо к прокурору, - многозначительно высказал «бывший». - Вася будет давать показания.
- Согласен дать показания под любой присягой, - заученно отчеканил Вася-фантомас.
Его приятель обернулся и одобрительно похлопал Васю по плечу.
Потом они оба уставились ожидающим взглядом на Бурматова, проверяя его реакцию на произнесённые слова. Но постепенно их взгляды переместились на литровую ёмкость, будто стараясь разгадать скрывающийся под этикеткой уровень жидкости.
- Пошли вон, - тихо, презрительно, как Зорро в кино, произнёс Бурматов. - Вместе с вашим прокурором… Пришли на бутылку вымогать? Точно, а?
- Ты, братан, поосторожней на поворотах! - рыкнул Вася. Он выдвинулся вперёд своего приятеля и выпятил грудь в свитере с оленями. - Берегов не видишь?
Мужик в костюме попридержал Васю за рукав и выразился витиевато, что, мол, знают, кем работает Бурматов и что не все прокуроры куплены адвокатами, которые сами насквозь продажные и сосут кровь из народа, как вафлёрша Нинка из первого подъезда. И что найдётся среди прокуроров хоть один настоящий прокурор - неподкупный и патриот, который вступится за честь и достоинство родного президента.
В момент этой речи Сухин крутил головой, точно придушенный воробышек и всё посматривал то на Татьяну, то на Бурматова, словно вопрошал: вот к каким эксцессам во внутренней политике приводит неумеренное употребление спиртных напитков. Сам Бурматов молча ухмылялся, посматривая на говорившего узкими, заплывшими глазами. С сигаретой в углу рта, треморными руками, расплескивая водку мимо рюмки, он наполнил рюмку всклинь, приподнял её в гусарском жесте, отставив локоть - и, выплюнув сигарету, ухарски заглотил очередную дозу.
Татьяна, посмотрев на него осуждающе, покачала головой. Сухин презрительно поморщился. А борцы-патриоты жадно дёрнули кадыками.
Бурматов, будто растратив всю свою энергию, уронил голову на засыпанный пеплом стол и глухо простонал:
- О-ох, как тошно мне… О-ох, муторно. Ох, как тоскливо жить.
И тут же резко, напугав «делегацию», он вскочил со своего места, схватил в руку «литруху», как солдат в окопе противотанковую гранату, занёс её над головой, чуть не разбив кухонную люстру.
- Пш-шли все во-он отсюда!
Первыми к выходу рванулся «фантомас», за ним - Сухин, потом идейный вождь «фантомаса». Замыкающей следовала Татьяна, выражая всей мимикой: «Дурень, жалко тебя - но уже ничего не поделаешь».
Бурматов по-бычьи втянул ноздрями воздух, пахнущий сгоревшей яичницей. А затем на него навалилось полное безразличие. Он пошире распахнул створку окна, высунулся наружу - в мокрый туман хмурого утра. Остужая воспылавшую от прилива крови голову, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов.
С высоты пятого этажа, сквозь жидкую простоквашу тумана Бурматову было видно как из подъезда вышла кучка «народной делегации». Он усмехнулся кривой ухмылкой, протянул руку к плите. Взял, обжигая пальцы, кастрюльку со вскипевшей вермишелью - и быстрым движением вывалил дымящуюся массу на головы вышедшим из подъезда. Вернулся за стол. Сел, подхихикивая каким-то своим потаённым мыслям. Пошарив глазами по столу, придвинул к себе гранёный стакан и подумал сожалеющее, точно о несбывшейся мечте, что по всему видать, не получится сегодня поймать шарик в равновесии. Не уловим сегодня этот пресловутый момент гармонии.
Налил и выпил, как воду, полный стакан водки. Уткнулся тупым взглядом в крышку стола и затянул грустно весёлую частушку собственного сочинения:
- Адвокат я нетипичный... я всю жизнь на том стою... дайте мне сто грамм столичной. Я вам песенку спою...
Кривыми струйками по стеклу плакалось снаружи хмурое утро.
======= «» ======