Сердце царевны

Наследный Принц
                Надежде Мирошниковой в надежде на то,
                что теперь она поверит, даже не столько
                автору, сколько самой царевне.


     Этот очерк был опубликован в "Комсомольской правде" к столетию старшей дочери Николая Второго Ольги. Но редакция мало того, что втрое его сократила, так еще и дала свое название - "Дочь Николая Второго предпочла румынскому принцу русского прапорщика". Сейчас имею полное право восстановить все выброшенное редакцией "Комсомолки" и даже кое-что добавить.

Впрочем, название теперь и сам изменяю.

    Она была влюбчива по натуре, что видно из ее дневников, на основании которых и будет строиться мое повествование. Первое увлечение Ольги – некий НП., так она закодировала  Николая Павловича Саблина, старшего офицера яхты «Штандарт» (впоследствии он стал ее командиром, а далее и вообще контр-адмиралом). Ему  было уже тридцать три года, ей же всего четырнадцать. Но и четыре года спустя она все так же неравнодушна к своему «НП.». К тому же они теперь оказались в одной компании.

   Зимой 1913-го года над ней и пятнадцатилетней сестрой Татьяной взяла шефство их тетка, Великая Княгиня Ольга Александровна. Каждое воскресенье она забирает двух старших племянниц в свой дворец на Елагином Острове, куда съезжается целая компания молодежи из высшего света. Здесь можно веселиться до упада. Вот запись в дневнике от 20-го января 1913 года: «На 4 часа туда приехали Н.П.Саблин, милый, хороший … (далее перечисляются еще несколько лиц). Пили чай, а потом бегали, играли и танцовали под граммофон. В 9 ; обедали. Сидела с Шангиным и Саблиным. Так радостно его милого видеть и говорить с ним.»  Или « … по всем комнатам играли в прятки, возились страшно. Все вверх дном перевернули, особенно очень большой шкап, куда человек десять забралось, и сверху тоже. Выломали дверцы и массу хохотали и веселились». В это время на ее горизонте появляется Александр Константинович Шведов, зашифрованный Ольгой как АКШ, а затем просто «Шурик» - подъесаул личного Его Императорского Величества конвоя, блестящий офицер в черкеске с газырями. И опять дрогнуло сердце юной принцессы. Какое-то время Ольга мечется между ним и Саблиным, но к марту по очкам явно выходит вперед Шведов. «За обедом сидела с Штернбергом и АКШ. После поехали в цирк Чинизелли… Сидела все время с АКШ и крепко полюбила его (слово «крепко» даже почеркнуто ею – н.пр.) Спаси, Господи, весь день его видела – за обедней, завтраком, днем и вечером».

    Для справки: упомянутый в этой записи Штернберг – это известный в дальнейшем один из  руководителей белого движения в Забайкалье, тогда уже генерал-лейтенант, барон Унгерн-Штернберг. А тогда ему всего 27 лет,  недавний выпускник Павловского училища («павлон»). В 1921-м году будет расстрелян по приговору ревтрибунала.

    Но в июне того же года царская семья отправляется в Ливадию на яхте «Штандарт», а там новый мичман по фамилии Воронов.  Ольга и на него обратила внимание, вот только в дневнике ни разу эта фамилия не значится, поскольку он становится ее «солнышком» («мое солнышко» или просто «с). Где уж его откопала крымская исследовательница по фамилии Земляниченко», не известно, но опубликовала в местной газете целый очерк, представив Воронова как любовь всей жизни Ольги Романовой. Немудрено, что многие читатели этому поверили, в том числе это касается моей «посвящаемой» Надежды Мирошниковой. Но исследовательница явно не читала дневников Ольги, иначе не была бы столь  уверена в своей правоте.

    Мы же только подбираемся к тому моменту, когда в ее жизни появится тот, кто вытеснит из ее сердца всех упоминаемых персонажей, и иного в ее короткой жизни уже не будет. Закончился последний мирный год в жизни Российской Империи, 1913-й. В дневнике порой еще мелькают и НП, и АКШ, и даже это самое «С», и всех их она любит, и всех «Боже, сохрани».

   В первой половине наступившего 1914-го в жизни царевны произошли сразу два важных события. Она закончила десятилетний курс обучения (единственная из всех сестер) и успешно сдала все выпускные экзамены. В день последнего из них, 15-го марта («экзамены, бумаги…в среднем пять, и мама довольна» ) в дневнике есть еще одна запись: « В 3 ч. ездила встречать румын, т(ётю) Мисси, Нандо и Карола . Отвезли их к нам в комнаты…»

   Нандо – так в царствующих домах Европы называют племянника тогдашнего короля Румынии Карла 1 по имени Фердинанд; Мисси – его супруга Мария Эдинбургская, а Карол – их сын, на два года старше Ольги. Этот визит явно неспроста, ведь она достигла возраста «на выданье» и родители начинают задумываться о ее дальнейшей судьбе, к тому же складывающаяся политическая обстановка в Европе делает крайне желательной более тесную связь между русским и румынским дворами. Этому очень содействует министр иностранных дел Сазонов.

     А что же сама царевна? Она ласково называет молодого человека Карлушей, к тому же как благовоспитанная девушка и гостеприимная хозяйка уделяет гостю приличествующее внимание, но не более того. Во всяком случае, у них не состоялось ни одной встречи наедине. Наконец, 22 марта в ее дневнике появилась краткая запись: «Румыны уехали». Более подробно об этом несостоявшемся сватовстве в очерке «Ольга. Двадцать три ступени…»

   Так Ольга не использовала шанс, который само Провидение, возможно, предоставляло ей. Она могла бы не только остаться в живых, но и стать королевой Румынии, поскольку Карол в 1930-м году стал править страной под именем Карла II, пока в 1940-м не отрекся в пользу сына. Последний румынский король Михай мог бы стать и ее сыном. И неважно, что сразу после войны румыны дали ему под зад коленом, и он смог вернуться в страну лишь после сорокапятилетнего изгнания. Карол же в 1921-м году женился на греческой принцессе Елене, но брак оказался недолгим, через семь лет они развелись.

     А до рокового выстрела в Сараеве оставалось лишь полтора месяца. Тучи над Европой постепенно сгущаются, и Ольга хорошо осознает это, иначе откуда бы взяться в ее дневнике вот такой фразе: «Быть на готове (так!) к войне с поганой Австрией».

    15 июля: «Австрийцы свиньи объявили Сербии войну и перешли границу. Боже, устрой всё».
    16-го: «Было все ужасно скверно на счет мобилизации с Германией и в последнюю минуту Господь помог».
   17-го: «Снова обострилось и будет у нас в СПб и т.д. мобилизация. Тяжело бедному ангелу Папа»,
   18-го: «Положение тяжелое. Сохрани, Господи! Большая мобилизация!
   И, наконец, 19-го: «После всенощной узнала, что свиньи немцы объявили нам войну. Помоги, Господи! Тяжело!»

     Итак, война объявлена. И уже на следующий день Ольга «весь день шила рубашки» (для солдат – н.пр.).  А вскоре, закончив вместе со второй дочерью Татьяной и матерью Императрицей двухмесячные медицинские курсы, получила диплом «сестры милосердия военного времени» под номером 2 и стала палатной, а зачастую и операционной сестрой в госпитале и в лазарете Ее Величества в Царском Селе.

   «29 новых раненых. Работали на трех столах до 6 ;, вернулись к нашим. Перевязывала Чурокаева, 26 Кирсановского полка, ранен в голову.»

   «Моему Соколову вынули из головы два осколка, перевязывала его».

   «…2 операции, 1-й ранен в легкое, большая операция, и в конце он умер».

   «Шевичу стрелку отняли ногу, очень ему плохо».

   И через два дня: «Шевич умер». И все это у нее на глазах.

    Ольга одинаково уделяет внимание и офицерам, и нижним чинам, хотя лежали они, конечно, отдельно и даже на разных этажах. И вот здесь-то, среди боли, стонов и смертей пришла к Великой Княжне и сестре милосердия Ольге Романовой уже не девическая влюбленность, а самая настоящая любовь. Где-то в двадцатых числах мая 1915-го года в госпиталь прибывает легко раненый в руку прапорщик лейб-гвардии Эриванского полка Дмитрий Шахбагов. Можно предположить, что он полукровка- мама у него явно русская, поскольку ее именины, как потом выяснилось, приходятся на 30-е сентября, а это день Веры, Надежды и Любови. Отец же осетин, поскольку родом Дмитрий из Моздока. Лечился он недолго и через месяц уже выписался, первое упоминание о нем в дневнике как раз и последовало в день выписки: «…стояла с милым Митей Шахбаговым, простились с ним, голубчиком, сегодня уезжает – ужасно грустно. Спаси его, Господи, и помоги. Ему тоже грустно уезжать, хотя и рад попасть в родной полк. В 1 ; уехал… такой милый добрый мальчик»

   Через несколько дней Ольга получила от него «милейшее письмо (как он сам)» из Гродно, где дислоцирован его полк. Обычное дежурное письмо, видимо, во исполнение обещания писать, - сообщает, что добрался до места, передает приветы персоналу госпиталя, врачам и сестрам, а также однополчанам (в госпитале есть даже отдельная эриванская палата). Но чем-то он уже запал в сердце юной царевны. Недаром вдруг появляется в дневнике такая фраза: «Что-то маленький Шахбагов поделывает, скучно без него, хотя и другие милые». А еще через несколько дней: «видела нехороший сон про маленького Шахб(агова), грустно. Спаси, Боже, его».
   Между тем прапорщик Шахбагов после выздоровления получил назначение в команду разведчиков, побывал в нескольких поисках и в одном из них вскоре опять был ранен. Так что не прошло и месяца, как Дмитрий снова вернулся в госпиталь, и теперь уже надолго: ранен в правую кисть навылет, и в правую ногу, причем задета кость. Выздоровление на этот раз шло медленно, ранение в ногу оказалось серьезным, часто поднимается температура, долго прыгал на костылях, а потом долго хромал. Лечился до конца декабря 1915-го.

     Многие сестры в госпитале молоды, едва ли не ровесницы великих княжон. Когда выдаются свободные минутки, они с удовольствием участвуют в немногочисленных развлечениях, которые доступны ходячим раненым. И конечно имеют место легкие флирты, а то и случаи посерьезнее: одна из сестер, Ольга Грекова, вышла замуж за лечившегося здесь офицера барона Таубе и, соответственно, стала баронессой.

     Пока осенняя погода еще позволяет, раненые выходят в госпитальный сад, играют в крокет или греются на солнышке. Пытается играть и Шахбагов, но нога еще болит и игра не получается. Когда же зарядили дожди, Ольга с ним сидят в коридоре на подоконнике. Она приносит из дома и показывает ему свои многочисленные фотоальбомы, иногда мотает шерсть на клубок, а прапорщик покорно и видимо, с удовольствием держит нитки на вытянутых руках. А то уж и вовсе неожиданное: « с ним на окне сидела, он вязал (!) мой чулок».

     Бельевым отделением заведует одна из сестер, которую Ольга и Татьяна именуют Биби. Она занимает отдельную комнатушку, и это, похоже, единственное место в госпитале, где можно уединиться. Но не для каких-то амурных дел: «С Митей в уголку Биби чистили все, что могли – и лампу на потолке, и печку, уютно и хорошо», в другой раз «катали ватные бинты, чистили инструменты, Митя, золотой, помогал, в шкап клали и палочки крутили. Очень грустно прощался». А это потому, что им предстоит разлука: 10 октября императрица со всеми дочерями отбыла в Ставку. И хоть поездка длилась всего восемь дней, Ольга в курсе всех лазаретных дел, о которых ей сообщает все та же Биби. В числе прочих новостей есть одна неприятная: Шахбагов простудился, температура 37,9.

     Так молодой офицер завоевал ее сердце. И к тому же сам – и это тоже очевидно – увлекся ей. Оба молоды (он всего на два года и девять месяцев старше Ольги). Однако, в их отношениях присутствует – и просто не может их не корректировать – один нюанс, разница их положений. Он – простой, хотя и гвардейский офицер в небольшом чине, правда, дворянин и георгиевский кавалер. К тому же «курица не птица, прапорщик не офицер». Но она- то – Великая Княжна, и забываться он не вправе. Наверняка она называла его просто по имени, чего он позволить себе никак не мог, ибо для него она «Ваше императорское высочество» и, обращаясь к ней, Шахбагов в лучшем случае называет ее Ольга Николаевна. Но для общения с ней он придумал как бы защитную маску, всегда над ней подтрунивает. Об этом есть неоднократные подтверждения в дневнике: «ужасно мил, но как всегда (!) дразнил». Однако, Ольге это явно нравится, ведь до этого никто не смел с ней так обращаться.

     В преддверии выписки приезжает мать Дмитрия,  нанимает дачу здесь же в Царском Селе, и однажды Ольга с ней познакомилась. Когда Дмитрий уже был на фронте, Ольга не раз заезжала к ней: «Сидели на верху у Митиной мамы, и радовалась ужасно, все-таки кусочек его самого»

    Последний день уходящего 1915-го года стал и последним днем пребывания прапорщика Шахбагова в лазарете Ее Императорского Величества. В дневнике запись в этот день гласит: «…записала температуру и рецепты. Потом все с Митей золотцем была. Он гадал по руке и так уютно сидели. Дал золотой крестик».

     Ее дневниковые записи попрежнему сухи и почти не передают ее чувств. А когда Ольга все же дает им волю, то оберегает от постороннего глаза. Для этой цели она даже придумала свой собственный шифр. Он появляется именно там, где речь идет о Мите.

     Опытному шифровальщику не составило бы большого труда раскрыть ее секрет. Но пусть уж эти чувства так и останутся при ней, как она этого хотела. Даже самому Мите Ольга в них не признавалась. «…столько Маленькому надо было сказать, и все как всегда не выходит. Глупо.» Эта запись сделана незадолго до окончания его отпуска , положенного после выписки., когда он вместе с матерью поехал на родину в Моздок. Ольга с большим трудом привыкает к тому, что теперь не может видеть его каждый день. «Во всем Мити не хватает», - жалуется в дневнике.

    25 января уже 1916 года  возвращается с Кавказа, и еще целую неделю вплоть до окончательного выезда на фронт, Шахбагов проводит в госпитале. И наконец уезжает. «Тяжело было проститься. Спаси его, Боже».

     В полку у него сразу два события: получил под начало роту новобранцев, и 9 февраля исполнилось двадцать три года, о чем мы узнаем все из того же источника, Ольгиного дневника. Прапорщик, похоже, при первой возможности рвется в Петербург, а точнее в Царское Село. Уже в марте он приезжает за пулеметами, всего на два дня, но все время проводит в госпитале.

     В мае состоялась двухнедельная поездка царской семьи по ряду городов империи, с задержкой в Севастополе, где на воду были спущены два мощных линкора - «Императрица Екатерина» и печальной памяти «Императрица Мария», который взорвется и затонет уже 7 октября того же года. Там же Ольга получила письмо от Биби: оказывается, Шахбагов теперь подпоручик и прибыл на две недели в командировку. Ольга с трудом дождалась окончания поездки. К счастью, две недели растянулись на месяц. И вновь все свободное время Митя проводит в госпитале. Когда у Ее Императорского Высочества нет особой запарки в делах, они просто болтают, играют в шашки и в крестики. Если же она занята, Дмитрий во всем помогает, вплоть до того, что вдевает нитку в иголку и даже подшивает на машинке всасывающие повязки.

     Утром 5 июня перед самым отъездом на минутку забегает проститься и дарит Ольге образок. Она с балкона долго машет ему вслед, а он все останавливается и никак не может заставить себя уйти.

     «Сохрани его, Маленького, до ста, Боже!»

     Подпоручик Шахбагов снова на фронте, а Ольгина память хранит все связанные с ним события и даты: «Годовщина ранения Мити», «1 год, что Митя у нас», «Сегодня год, что Мал(енький) в 1-й раз ушел от нас», «Вечером 1 год, как Митя во 2-й раз к нам прибыл», и так далее.

     Биби приходят из действующей армии специальные открытки для Ольги, все-таки личные письма он писать не решается. К сожалению, никакой корреспонденции от Дмитрия в ее архиве не сохранилось. Может быть, она хранила ее отдельно, в каком-то потайном месте?

     В середине октября 1916 года ее ждала нечаянная радость: Шахбагов получил в полку отпуск. «Говорила в передней с Кульневым, когда неожиданно вошел Митя. Рада ужасно его видеть». И снова встречи, встречи. Но вскоре он неожиданно исчезает, вероятно, уехал с матерью домой на Кавказ, о чем Ольга поняла по запертым ставням дачи. А через несколько дней императрица задумала отправиться с дочерями в Могилев. Впервые Ольга едет туда с тяжелым сердцем, хотя раньше делала это с удовольствием. «Было очень грустно со всеми проститься. Наверное, Митя на днях вернется».

   Но, возвратившись через две недели домой, с досадой и удивлением узнает, что его все еще нет. Началось тревожное ожидание его возвращения: «от Мити ни слуху ни духу», «от Мити никаких известий», и так вплоть до 17 декабря, когда Митино отсутствие заслонило другое событие:» Отец Григорий (так она называла Распутина) с ночи пропал, ищут везде. Ужасно тяжело…»  19 декабря выяснилось, что Распутин убит, его труп был найден в Неве у Крестовского моста. «Так ужасно, и писать не стоит», - восклицает Ольга в полном смятении чувств.

     Шахбагов объявился только 22 декабря, на следующий день после похорон Распутина.

     Наконец,  состоялась медицинская комиссия, которая признала подпоручика Шахбагова годным к дальнейшему прохождению службы и на окончательное долечивание отвела всего две недели. Это известие, несмотря на всю его предопределенность, повергло Ольгу в уныние. И хотя он еще дважды – на Рождество и в день отъезда – приезжает в госпиталь, но записи об этом почему-то совсем скупы, не то что раньше.

     И вот последняя из них, от 27 декабря: «Митя был, стояли с ним у Биби». Между тем это их последняя встреча, больше судьба им не даровала.

     Заканчивался 1916-й , третий год войны и последний год царствования Романовых. Провожая его, Ольга с сестрами гадают «на воск и бумажки», что будет в судьбе каждой из них. Последняя запись в дневнике за 1916-й год: «Спаси Господи и помилуй на новый 1917 год». Но не пройдет и трех месяцев, как из Великой Княжны она станет «гражданкой Романовой» и «поднадзорной революции», и это лишь начало всех злоключений.

     А пока она попрежнему каждый день ездит в свой госпиталь, куда в самом начале января прибыла большая группа раненых, и у августейшей сестры милосердия прибавилось работы. В феврале она сама заболела – воспаление среднего уха. Но несмотря на высокую температуру, Ольга читает «Войну и мир» и продолжает вести дневник. 21-го февраля ее конфидентка Биби «получила милое хорошее письмо от Мити», о чем Ольга сразу же поведала дневнику. Но это последнее упоминание прапорщика  (теперь уже подпоручика) Шахбагова. На всех без исключения царских детей навалилась новая напасть под названием корь, которая прихватила даже 32-хлетнюю Вырубову. А началось все именно с нее, Ольги. При этом температура доходила до 40,3. Но встав с постели только 15-го марта ,тут же вернулась к своему дневнику. И вот последняя фраза: «… 27 или 28 февр(аля) к нам переехала Лили Ден _(это одна из фрейлин – н.пр.) и до сих пор живет в Красной комна-»…

     Здесь, на тридцать четвертом листе, дневник обрывается, все остальные аккуратно выдраны.

     Дальнейшая ее судьба нам известна: с марта по август 1917-го – домашний арест в Царском Селе,  с августа по май уже 1918-го – заключение в так называемом «Доме свободы» в Тобольске, и последние сорок восемь дней в доме Ипатьева (на языке чекистов ДОН, то есть «дом особого назначения»). В Царское Село и в Тобольск на ее имя иногда продолжали приходить письма от знакомых и родственников, и это была последняя ниточка, еще связывающая царскую семью с волей. Со временем это было все реже и реже, сужался и круг корреспондентов. Ольга отвечала на письма и некоторым знакомым писала сама, даже не получая от них ответа. Но о Шахбагове в этих письмах уже ни разу не упоминается. Затерялся след и его самого. И можно только гадать, какая судьба постигла подпоручика лейб-гвардии Эриванского полка Дмитрия Шахбагова. Он мог сгинуть все на той же германской войне, недаром уже в первый ее год был дважды ранен. Или позже, уже на фронтах гражданской войны, и вряд ли он оказался бы в рядах красных. А если остался в живых, то скорее всего ушел за границу с остатками белых армий. Этого мы не знаем и вряд ли узнаем когда-нибудь ( ignoramus et ignorabimus, как говорили древние латиняне) Но он был в короткой жизни Великой Княжны и сестры милосердия Ольги Николаевны Романовой и оставил в ней такой яркий след.

    PS. Сегодня, 16-го ноября (по старому стилю это было 3-е) Ольге Романовой могло бы исполниться сто двадцать два года. Понятно, что до такого возраста не доживают ни горничные, ни принцессы. Но все же именно в этот день захотелось вспомнить о ней, да и напомнить  тем, кому это интересно.

    И уж совсем напоследок, после долгих колебаний приведу еще один документ, но отнюдь не архивный. На сохранившихся костях некоторых скелетов, извлеченных из места захоронения  Романовых и их слуг, заметны пулевые (а возможно и штыковые) следы повреждений. Вот что экспертиза установила  в скелете №3 ( «великая княжнаОльга «): «нижняя челюсть черепа – справа налево, сзади наперед и несколько сверху вниз». А все это означает, что уже лежащую (судя по всему ничком или на левом боку, раз «сзади наперед» и «справа налево») Ольгу достреливали, пуля пробила челюсть вот  в таком направлении.

    Ей не исполнлось и двадцати трех лет.