Моя жена очень сочувствующий человек, хотя она не подкармливает кошек на соседней помойке и не смотрит слезливые сериалы на общедоступных каналах. Ее сочувствие, во-первых, распространяется только на людей, а во-вторых, выражается в психотерапевтических сеансах. Сеансы эти представляют собой совокупность двух действий: накормить и выслушать. Надо сразу оговориться, что выполнение отдельно каждого действия почему-то у нее не получается, видимо, по технологическим причинам, но данная связка отточена до совершенства. Указанная процедура никак не зафиксирована в рекомендациях Министерства Здравоохранения, эффект ее не доказан профильными специалистами, но, справедливости ради, нужно заметить, что и жалоб тоже пока не поступало.
Указанные целебные услуги предоставляются в основном знакомым и родственникам, иногда даже не осознающим, что они подвергаются психотерапевтическим процедурам. Некоторые же специально «записываются» на сеансы, потому как очень удобно: назначений не требуется, противопоказания не зафиксированы, а результат – вещь в любой терапии весьма спорная, потому что даже рецептурные медикаменты гарантированно только вредят всему остальному организму в жалких попытках помочь одному конкретно выбранному объекту. Так вот, как я и сказал, сеансы доступны в основном знакомым и родственникам. В основном, потому что иногда в этот «закрытый клуб» попадают и абсолютно случайные люди, которым повезло оказаться достаточно несчастными в поле зрения моей жены. Так однажды в нашем доме появилась Надя.
Надя – наша соседка из третьего подъезда. Квартира ее находится на пятом этаже… хотя какая разница, где находится ее квартира. С моей супругой Надя пересеклась на собрании разъяренных жильцов с представителями управляющей компании (далее будет использоваться неслучайное сокращение УК). Тем, кто будет читать данный опус из-за границ нашей территориальной или временной обустроенности, следует пояснить, что собой представляют управляющие компании здесь и сейчас, и на что походят указанные собрания. УК - это следующая эволюционная ступень советского ЖЭКа, оставившая себе отличительную особенность предшественника - ЖЭКовское нежелание работать. Но УК, мутировав, вобрала в себя еще и характерные черты налоговой инспекции – возможность собирать напрямую деньги с минимальными рисками, ответственностью и сопротивлением. Когда-нибудь будущие слависты-фольклористы разглядят именно в УК наследственные черты фольклорных чудовищ, забирающих деньги у нищих и рушащих их дома.
Собрания же с жильцами обслуживаемых домов – это место встреч с финансовыми донорами, в рамках которых представитель УК объясняет собравшимся, что собираемых денег хватает максимум на присутствие представителя УК на такого рода встречах. Народ, конечно, волнуется и возмущается присущими различным социальным прослойкам аргументами, требует каких-то действий на выплаченные, как им кажется, немалые средства. Некоторые даже в пылу сражения требуют вернуть им деньги, грозя в противном случае «сами увидите, что». Но представители УК - люди подготовленные, холодные и непоколебимые, как статуи с острова Пасхи, так что собрания заканчиваются в основном ничем: обещаниями подумать, «что можно сделать» с одной стороны, и сотрясанием воздуха и кулаков, плюс обещаниями скорой расправы законными и не очень методами, с другой.
На одно из таких собраний зачем-то пошла моя жена, которая на подобные мероприятия не ходит никогда, не желая, по ее же выражению, участвовать в любительском площадном спектакле. Но тут вдруг пошла. На собрании, как обычно, обсуждалось все и не решалось ничего. Например, удивительная несогласованность прихода осени и состояния крыши, трубы «прекрасные порывы» и т.д. В частности, и уборка подъездов. Представители УК рассказывали, что уборщицу найти не могут, а жильцы парировали, что они от этого не перестали на нее сдавать деньги… В общем, типичная ситуация. Но тут вперед вышла Надя и сказала, что, мол, УК, конечно, ничего не убирает, но в подъездах было бы намного чище, если бы сами жильцы перестали в своих же подъездах гадить. Что мусор бросают прямо на лестничных площадках, что окурки щедро и равномерно рассыпаны повсюду, плюс собаки не успевают дотерпеть до начала долгожданной прогулки… А убирает из всего подъезда только одна она на добровольных началах, и что ей это уже порядком надоело. На что кто-то из жильцов выкрикнул, что ей, Наде, делать видимо нечего раз она этим занимается, а учитывая ее незамужнее существование, она может продолжать, раз ей так нравится и больше нечем заняться. Надя заплакала и отошла в сторону.
С тех пор Надя стала приходить к нам домой на чай со слезами. Чай – наш, слезы она приносит с собой. Именно на Наде захромала психотерапевтическая связка «ешь и говори». Субтильная Надя только пила чай, не притрагиваясь к привычно выставленным на стол яствам, что приводило к тому, что часть мероприятия по поглощению мы брали на себя. Видимо, ей и так хватало терапевтического эффекта на массу тела. А супруга моя не умеет не готовить к приходу гостей. Вот и получилось, что в данном случае появилась новая уникальная связка «плачь и говори», которая, справедливости ради, нужно признать, никем из пациентов ни до, ни после не была использована.
Посещения Нади имели абсолютно четкую структуру, которая выдерживалась из раза в раз как по составу, так и по хронологии. В определенный момент разговора, когда речь заходила о неустроенности и бесперспективности, а об этом речь заходила всегда, Надя всегда начинала плакать. Слезы неизменно капали в чашку, постепенно увеличивая концентрацию слез по отношению к чаю. Эдакий аналог адмиральского кофе для несчастных и одиноких женщин. Это тоже стало неотъемлемой частью мероприятия, занимая в негласной структуре мероприятия раздел «Перформанс».
Она опускала голову и говорила тихо, словно, общалась со столом, а не с нами, так что иногда требовалось прислушиваться к тому, что она говорит. А говорила она в этот момент, как на исповеди: о неустроенности, ненужности, отчаянии, бесперспективности, проходящих впустую годах и т.д. Если бы она еще и начала просить заступничества – я бы окончательно почувствовал себя статуей какого-нибудь святого в нише католического собора. Иногда супруга вставляла какие-то мягкие ободряющие и сочувственные фразы, которые, казалось, самой Надей не были услышаны, что ставило под сомнение эффективность применяемой терапии. Она тихо стенала над чашкой, извергая в словах накопившуюся боль и горечь, потом в слезах собиралась, просила прощения «за всё вот это», благодарила и уходила домой. Я называл эти посещения «С Надеждой без надежды».
Первое время эти сеансы меня удивляли и смешили одновременно. Мне казались какими-то театрально ненастоящими эти порывы душевного стриптиза, и хотелось на самой верхней надрывной ноте вставить что-нибудь эдакое «с противоположным знаком», разрушающее создавшуюся атмосферу, превращая ее в фарс. Как я теперь понимаю, было в этом с моей стороны, видимо, что-то азартное, поймать градус в верхней его точке, или школьно-хулиганское, как бросить жабу в портфель отличнице. А может быть и то, и другое. Пытаясь, скорее всего уже несвоевременно, упредить читательское негодование и демонизацию автора, скажу, что и в мыслях моих не было глумления или унижения беззащитной невинности. Просто, я это воспринимал как некую игру, спектакль ярмарочного театра с обеих сторон, в котором каждый играет свою четкую, темпераментную роль, примитивную и яркую, как картины фовистов.
Для меня, повторюсь, это была всего лишь игра едкого ума, призванная не обидеть оппонента, а, скорее, покрасоваться и зафиксировать свой изящный выпад. Чтобы было понятно, к примеру, однажды, когда Надя в очередной раз жаловалась на неустроенность женской судьбы, я бесцеремонно вмешался, сказав, что вся проблема в том, что она ставит личное выше общественного. Что нечего глотать слезы, когда счастье, пусть и несколько в ином обличии, поджидает ее буквально на каждом шагу. Нужно только проявить немного фантазии и приложить хотя бы маломальские усилия. И горечь сменится счастьем и востребованностью, прямо как у Надежды Константиновны Крупской. Не веришь – посмотри в интернете на искрящиеся фотографии тезки. Про Крупскую я договаривал уже из коридора, будучи выгнанным женой с кухни.
В следующие разы, развивая тему замещения личного общественным, я предлагал ей то организовать кружок дельтапланеризма для пенсионеров нашего дома, то, памятуя негодование Нади на встрече с УК, выпускать сатирическую газету «Половая жизнь подъезда». Каждый раз мои реплики, не отличающиеся ни сочувствием, ни деликатностью (каюсь), заканчивались изгнанием меня с кухни, где, собственно, и проходили эти психотерапевтические сеансы.
Всякий раз меня пытались не пустить на кухню в момент присутствия там Нади, и каждый раз я проникал туда под каким-либо благовидным предлогом. Меня внезапно одолевал невыносимый голод, жажда или моего присутствия на кухне требовали хозяйственные нужды. И каждый раз я выдворялся оттуда с вердиктами «педагогически запущен» или «никогда не думала, что ты такой жестокий». В итоге, моя жена, видимо, втайне начитавшись методички от Аристофана, пригрозила мне мерами, не совместимыми с семейной жизнью, и я дал обет молчания и бесстрастного поедания.
Потеряв возможность проявлять свои незаурядные юмористические способности, я начал терять интерес и к нахождению на кухне в момент Надиных визитов. Я садился за стол, съедал все, что моя жена, не унимаясь, готовила к приходу гостьи, и уходил в комнату, не желая ни молчаливо присутствовать при интимном процессе исповеди, ни быть подвергнутым обещанному в угрозах жены.
Но, как известно, все в руках его Величества Случая, ему мой глубокий церемониальный поклон. Однажды, вслушавшись во всхлипывания Нади, я понял, каким алмазом я стеклил балконы. Ее речь, те самые жалобы на жизнь, которые еще совсем недавно вызывали у меня стойкую аллергическую реакцию вплоть до сыпи и желание крикнуть «Не верю!», содержали такие изюминки, для которых бы даже Антон Павлович завел отдельную тетрадку.
Щелкнуло у меня в голове после ее фразы: «Я недавно подумала, что самое яркое, что было в моей жизни за последнее время – это ногти». Сначала мне показалось, что фраза это была рождена вероятностной погрешностью, в которую укладывалась и знаменитая теория о возможном написании «Войны и мира» стучащими по клавиатуре обезьянами. Но моя высокомерная оценка была вскоре разрушена фразой: «Я боюсь, что следующее ухаживание со стороны мужчины будет переводом меня через дорогу…». И далее из-под копыт этой антилопы летели золотые монеты, а я, как безумный, бегал и собирал, собирал…
С тех пор я ловил каждое ее слово, перестал есть, боясь пропустить что-нибудь интересное за хрустом пищи и челюстных хрящей. Старался запомнить все, что насобирал за ее визит, и записать сразу по ее уходу. Чувствовал я себя в этот момент эдаким мелким, но благодарным воришкой интеллектуальной собственности. Как оказалось, вполне сладкое чувство.
Моя жена, видя происходящее, однажды завела со мной следующий разговор:
- Ты ведешь себя неприлично.
- В смысле?! Я молчу, как и обещал, ты не можешь сказать…
- Это правда, молчишь. Но ты разглядываешь ее так…
- Неужели ты ревнуешь?! – я постарался театрально сорваться на фальцет.
- Причем здесь ревнуешь?! – спокойно опустила меня на землю с высоты взятой ноты жена. – Ты на нее смотришь, как на амебу под микроскопом! У тебя горят глаза, как у одержимого профессора из примитивной голливудской штамповки, рассматривающего только что сделанное открытие. Это некрасиво. Надя не жаба, не нужно ее препарировать. Записываешь – записывай, если тебе так нравится, но человека не нужно обижать.
- Она обижается? Это она тебе говорила? – пытался защищаться я.
- А тебе обязательно нужно, чтобы сказала? Как в первом классе, ей Богу…
Этот разговор никак не повлиял на процесс фиксирования услышанного. Но я начал больше слушать. Я перестал выковыривать из булки Надиных монологов исключительно изюм и мгновенно выбрасывать оставшуюся сдобу в стремлении не упустить главное. Может, просто, все эти мероприятия настолько натренировали мою память, что я мог себе позволить непринужденно слушать, а затем досконально воспроизводить на бумаге всю полученную информацию, как советские разведчики в тылу врага в советских же фильмах. В любом случае, теперь я мог воспринимать картину в целом, как в галерее, отойдя на положенное расстояние и прищурившись с видом ценителя.
А обнаруженный мной прииск не скупился на самородки. Точные хлесткие фразы с горьковатым привкусом - удача в дневнике неугомонного графомана. Хотя, если честно, через некоторое время мне стало как-то тяжеловато быть пчелой, собирающей нектар в увядающих цветах женской неустроенности. «Но, если задуматься», - ободрял я себя, - «Печаль вообще довольно распространенное удобрение для плодов мировой культуры. И если уж им не гнушались великие творцы мира сего, то и мне не след…». Я, пожалуй, уже могу вести курсы аутотренинга по самооправданию для чувствующих вину людей. Так вот, про прииск и самородки… Из Надиных изречений можно было набирать цитатники про современную жизнь, во всяком случае тех ее аспектов, которые связаны с женским отчаянием и неустроенностью. «Я недавно переключала каналы… Кто это смотрит, думала я? Все это смотрят, ответил мне интернет. И это такой шаблон. Как я могу знакомиться и общаться с людьми, для которых это ожидаемый стереотип поведения? Следовать? Не хочу! Стоять в стороне? Так уже сколько лет стою… Я же не виновата, что мне дали хорошее воспитание и старались привить какой-то вкус… И что мне делать?! Только ждать, когда пройдет эта всепоглощающая мода на глупость?».
Или вот такой бережно извлечённый экспонат из запасников (действующие лица те же):
- Я недавно задумалась, что такое красота… Глупо, наверно… Пришла к выводу, что ничего про это не знаю. Потому что есть красота субъективная, т.е. как я ее понимаю, и есть массовая, как мне ее преподносят…
- Массовая глупость часто перерождается в моду. Реже - в политику, - мне было приятно вставить «свои пять копеек», ими же и блеснуть.
- Но получается, что не понятно к чему стремиться! – продолжила Надя, словно не замечая моей эффектной импровизации, - Смотрю на себя в зеркало…
- Не придумывай, - сразу вставила моя жена. Один из приемов в ее арсенале ободрения – резкое одергивание успокаиваемого в самом начале самоуничижения. – Все у тебя нормально с внешностью…
- Я и не придумываю. Но я же смотрю… Хорошо, хоть этот палеонтологический подход вышел из моды. Эти сплошные кости…
- Слушай, ты рассуждаешь прямо, как мужчина? Может вы с мужиками просто отталкиваетесь, как одноименно заряженные…? – не удержался я, и, чувствуя взгляд жены, сразу, извиняясь, добавил. – Ну, шутка же.
- Спасибо за шутку и нешуточную поддержку… - сказала Надя, и слезы снова взволновали едва успевшую хоть как-то успокоиться чайную гладь.
Или на той же странице моих записей: «Просто, я не боец по жизни. Плохо это или хорошо… Наверно, все-таки плохо. Но я не умею толкаться, добиваться… А, получается, хочешь не хочешь, а надо. Надо вгрызаться в жизнь. Как грызунам…. Всем. И серым мышкам, и пестрым крысам.»
Безусловно цитаты были зафиксированы в виде смысловой выжимки и потом были восстановлены, как пакетированный сок, с утратой витаминов и добавлением сахара. Но и Конфуций с Христом, наверно, изъяснялись не исключительно зафиксированными много позже словами и интонациями.
Так Надя приходила к нам год, наверно. Примерно раз в две недели. То чаще, то реже. Для меня ее посещения стали таким обязательным и желанным времяпрепровождением, что, когда ее визиты вдруг прекратились, я почувствовал что-то, наверно, схожее с наркоманской «ломкой». К кровати меня, конечно, не привязывали и особых внешних проявлений тоже замечено не было, но чего-то сильно не хватало. Спрашивал у супруги, не случилось ли чего, но она на мои вопросы пожимала плечами и говорила, мол, вроде, все в порядке, но хочешь – позвони. И я… В общем, не позвонил. А жене, видимо, и других «пациентов» хватало.
Россыпь же Надиных афоризмов, собранная в единый файл, словно нанизанная на нитку, используется поштучно для моих графоманских опусов. Публикация всей коллекции была бы расточительством, хотя и более честным поступком, от которого сам себя отговариваю лишь отсутствием разрешения от автора. А так, по мере необходимости беру по одной, как когда-то бабушки брали к чаю монпансье или кусковой сахар. Вот сюда несколько истратил. Думал, побольше использовать, но жалко: товар-то эксклюзивный и непортящийся, на складе не пополняется.
Надезависимость была довольно быстро побеждена единственным, но проверенным средством эскулапа по имени Время. Анестезия повседневностью лечила и не такие привязанности, а всепоглощающие будничная суета и заботы быстро заполнили былые пустоты. Все вернулось в состояние «понятное и привычное». Супруга моя не перестает врачевать калориями и вниманием. Только за последнее время на гастро-психотерапевтических сеансах побывали: подружка жены с жалобами на мужа и лишний вес и моя двоюродная тетка по отцовской линии с недовольством коммунальными услугами, размерами пенсии и последними сериями какого-то сериала. Приезжал также дальний родственник жены, который был в командировке, ни на что не жаловался, но по итогам угощения обещал теперь обязательно приехать отдельно.
И вот как-то вечером нас снова посетила Надя. Пришла к нам вдвоем с каким-то молодым человеком (это, разумеется, не про возраст, а про статус). На чай, так сказать. Молодой человек, как молодой человек, сидит себе молчит, стесняется. И Надя молчит, смотрит на него влюбленными собачьими глазами и улыбается. Не интересно.