(три утра и немного одной ночи)
Утро первое.
Меня разбудил дикий кошачий взвизг. Вскочил, вылетел на улицу, не успев проснуться, и увидел, как весь взъерошенный, замерший в боевой позиции кот стоял напротив змеи, она тоже была настроена решительно, и было похоже, что через миг они вцепятся друг в друга. Змея была большая, толстая, с массивной плоской головой…
«Стоять», - закричал я с порога, кот отпрыгнул и спрятался за меня. Глупость какую-то закричал, змея продолжала шипеть. Блин, знакомая была змея. Местная. Собственно, это была и не змея вовсе. Это был желтобрюх. Безногая ящерица. Не ядовитая. Отец не трогал ее семью, которая здесь жила много дольше меня. Я спустился со ступенек и сел. «Чего это ты тут делаешь? А? Давай-ка ты ползи, куда тебя надо, и не фиг тут народ пугать. Отваливай уже, ну? Вали, все равно противное ты существо. Все тебя не любят, все боятся. Давай уже, уползай.» Желтобрюх, не торопясь, огляделся по сторонам, спокойно развернулся и степенно отвалил в сторону соседского забора.
Я потрепал кота. Погладил его. Защитник, вот. Кот был не мой. Приблудный. Соседский, наверное, но пасся тут постоянно, с самого моего приезда. Ложиться обратно было совсем уж глупо. Змей я боялся и испугался не меньше кота. Адреналин стучал в висках и искал выхода. Змея - не змея, поди их тут разгляди с одного взгляда, да еще спросонья.
Я встал. Потянулся. Захрустели кости, суставы провели утреннюю перекличку. Нажал клавишу на чайнике, взял сигарету и пошел по тропинке между вишнями и будущим бассейном.
Сигарета… бесила, но была нужна. Я каждый вечер бросал курить, и именно эта – первая – сигарета рушила все мои благие намерения. Каждое утро рушила. Сука. Солнце поднималось быстро и неумолимо. Я жарил яйцо, делал себе бутерброды с сыром, наливал кофе… привычно, на автомате, пытаясь избавиться от адреналиновой дрожи и очередной истории-фантома, рожденной под утро и уже владевшей моей головой. Затрещали цикады, люблю этот звук. Солнце уже ползло по террасе, жаркое, наглое, уверенное в себе. Ранний завтрак, запах петрушки и зеленого лука дополнял красивую картинку: глазунья с зеленью. Я с удовольствием ел, а мои голые ноги постепенно погружались в пекло, вернее пекло само шло ко мне с юга. «В чем смысл прихода Бодхисатвы с юга…». «Да, хер его знает, в чем смысл», - вспомнилось не к месту. «Расслабиться!» - дал я себе команду и тут же ей подчинился. Жара… все-таки… кайф.
Почему? Почему проблемы, не решаемые проблемы валились на меня как из рога изобилия, а было хорошо? Глупость, черствость, апатия - что это… непонятно. В глубине двора заскрипели доски под натиском шуруповерта. Я пошел на стройку, что-то там долго со строителем решал, и возвращаясь, увидел и засмотрелся, как улитка, такая неприлично наглая, щупая своими рожками щель между дверью и стеной, не торопясь, лезла в мой винный погреб. Я опомнился и побежал за фотоаппаратом. Долго ее фотографировал со всех сторон, даже из подвала. Осторожно, чтоб не напугать чудо чудное с рожками и домиком на спине.
Красивая.
Афигеть, какая красивая.
Потом завалился на траву и занялся лечебной физкультурой. Спина требовала ежедневных усилий или болела. Тоже сука. Потом встал, взял полотенце, пасту и щетку и отправился в душ. Обычный дачный душ на прямой солнечной тяге. Вода была еще прохладной, и это было приятно. Адреналин отпустил. Хорошо.
Мне все нравилось здесь, даже то, что обычно бесило, как-то проходило мимо сознания и оставляло в хорошем расположении духа.
Нравилось ходить утром по мокрой от росы траве босиком, закапываться днем в горячий песок. Я даже никогда не брал с собой специальную пляжную циновку, хрен ее знает, из чего сделанную. Зачем она? Вечером нравилось сидеть на террасе и смотреть, как солнце прячется за гору, раскрашивая облака во все мыслимые и не мыслимые теплые цвета. Да все нравилось, даже ходить пешком на море целый километр по жаре.
Постепенно все больше проезжающих мимо машин сигналили мне, узнанному и принятому опять за своего, а я, махнув приветствие рукой, показывал, что не надо, мол, меня подвозить. Пицундские сосны, посаженные вдоль дороги возле самого моря, источали такой запах, что легкие курильщика отказывались от никотина. «Дыши», - говорили они, и я – дышал.
Остался без работы в самый разгар сезона. Ну так получилось. Конечно, я собирался сюда попозже, с «полными карманами денег», и у меня были на них большие планы. Все пошло коту под хвост. Бывает. А так как «путина» только раз в году, то это означало только одно – целый год безденежья. «Да и хер с ним, проживем как-нибудь», отмахнулся я и уехал сюда, где меня никто не ждал. Ждали денег, которых нет. Разочарование постигло этих людей.
Тоже случается.
Я вспомнил про улитку и включил ноут. Пока он просыпался, вынул накопитель из своей мыльницы и вставил его куда следует.
Вот же гадство. Фотки не получились. Ни одной не получилось. Эх. Расстроенный, я собрал сумку, засунул в нее планшет с текстом и ручкой, типа: я буду работать на пляже, и пошел.
И вот иду я на море.
Утро не задалось.
Фотки не получились, хрен принес домашнего Змея к порогу, строитель дулся, в шлепок попал камушек, ну все нехорошо. Пока шел, вспомнил тот не самый удачный год, когда я потерял любимую яблоню и убил маму или папу этого самого Змея. «Змею» увидела в саду жена и испугалась. Тогда мы с ней, наконец-то, привезли на море мою маму, отчима и племянницу, после долгих обещаний, и это само по себе было непросто. И вот: жена стоит посреди сада, мама и племянница спрятались в домике, отец (в смысле отчим) – рядом и истерит. Я отрубил «змее» лопатой голову. Потом были соседи и друзья, понимание, что это не змея, раскаяние и комплекс вины. Но в той ситуации, как надо было мне себя вести, а? Огромный, метра полтора и толщиной в руку ползучий гад, перепуганная жена, страх перед змеями… Короче… убил.
В тот год я тоже не стремился этого делать, но меня долго не было в саду, несколько лет. Все заросло. Я приехал, много косил, рубил, пилил и все такое. И терпение мое кончилось, когда мне попалась четвертая змея в огороде, и я снова ее не убил. Случайно ранил триммером. Возле головы был аккуратный разрез. Они все были одинакового размера, одинакового окраса, ишь, расплодились, суки. Бесили. Пугали. Но я все равно их старался не трогать. Ну, не принято это было. Отец бы не одобрил. Он и с настоящими - ядовитыми змеями умел договариваться, а тут – ящерица, блин. Я решил, что сами уйдут. Беспокойно им стало. Короче, оправдываюсь я. Оправдываюсь, значит чувствую себя виноватым. Так и есть.
А яблоню свалил ураган. Зимой. Это было мое любимое дерево, такой сорт не найти уже ни за какие деньги, я сделал, казалось, все что в моих силах, чтобы дерево спасти, и оно выжило, лежало в самом инвалидском виде, но жило. Весной я был далеко, а Серега, строитель мой и охранитель, ничего не сделал. Надо было просто привить к двум молодым яблоням, я их специально для этого посадил, веточки старой. Не стал он этого делать. Не смог? Не сумел? Не захотел? Кто его знает. Не сделал и все. А потом, уже летом, ровняли грунт рядом, трактор яблоню сковырнул с корня. Все пропало. Летом ничего не сделать. Я потом разобрался, что спасти можно было… только не знал я как, когда надо было. В тот год совпало и яблоня, и желтобрюх, и показалось, что всё: «Гонит меня земля моя, что ли? Концы рубит?».
Прошел год. Я снова здесь. Столько всего произошло, а мне все так же здесь
хорошо. Запах ленкоранской акации отвлек, терпеть не могу этот запах, а глаз радуется. Вот и знакомый дядька, у которого мы из года в год покупаем черешню. Покупаю и в это раз.
С утра народу на пляже не много, а пекло уже от души. Ноги тонут в горячем песке, переодевалка чистенькая еще. У меня на этом пляже есть любимое место, под навесом, между двумя столбами протянута веревка, на ее вешаю свою одежду, сажусь, снимаю очки, подслеповато щурясь смотрю на море и ем черешню. Кто-то садится рядом. Девушка.
- Вы мне спину не намажете?, - слышу я вопрос и не сразу, но понимаю его смысл.
- Нет.
- Почему?
- Не хочу.
Она было раскрыла рот, чтобы что-то сказать еще, но я перебил:
- И говорить об этом тоже не хочу.
Она хмыкнула и отвернулась. И… гут. Волн почти не было. Солнце растеклось на поверхности ровно, как масло по стеклу, и слепило. Пора. Я встал и пошел в море. Оно было прохладное, прозрачное и не разочаровало. Я сплавал пару раз до буйков, понырял на глубине, подобрал со дна пару рапанов и несколько рачков отшельников и потом уже, поближе к берегу, почувствовав под ногами дно, рассмотрев всех пленников, отпустил их. Они тут же ломанули в разные стороны. «Как в такой маленькой раковине помещается такой большой рак, странно». Когда он весь выбирается наружу и всеми своими ногами быстро валит подальше от тебя, размахивая клешней - это кажется невероятным, но стоит напугать его, как он в мгновение прячется в ракушке весь.
Лечь на воду и подумать об этом. Лег. Да, не хочу я думать ни об этом, ни о чем-то другом. И я так и пролежал сколько-то, пока солнце не припекло лицо. Я нырнул и поплыл к берегу. Там метров так 20 по колено воды, но ходить по морю не хочется, и я люблю вот так почти касаясь дна плыть до самого берега. Вылез и пошел к сумке.
Упал, зарылся в песок, на голову шляпу, закрыл глаза. Мир накрылся фиолетовым тазом. Ничего кроме фиолетового цвета. Если зажмурить глаза фиолетовый становиться глубоким темным синим – ультрамарином, но пусть будет фиолетовый.
Я продал дом. Дом которым гордился, фото которого выкладывал в сетях и мог рассказывать о нем бесконечно и всегда. Я его таки продал. Еще зимой. И купил на него квартиры детям. Ну ни хрена по-другому не получалось.
«Дед плачет, бабка плачет, и внучка, и Жучка, и кот Васька, а делать нечего»… И теперь от моего сада осталась треть. Змей уполз в мой бывший двор. Денег на новый дом нет и не предвидится. Кое-кто в селе завидует, дуется и ропщет. А мы по бедности занялись со строителем завершением нулевого цикла нового дома и ландшафтным дизайном. Может, где и побеспокоили Змея или его родственников, кстати. Весь сад-огород перекопан. Наспех сколоченные сарайчики, куда перетащили из большого двора всяких полезный и бесполезный хлам, заполонили пространство - и без того скромнее не бывает. Короче – жуть. Как тут можно быть спокойным, непонятно. Однако… мне спокойно и хорошо. Оставив на песке мокрое пятно, смутно напоминающее меня самого, я перевернулся на живот и стал разглядывать песок, для морского он был слишком мелким. На хрена пляж испортили – непонятно. Нет. Неправильно. Понятно. Но все равно обидно. Здесь был, чуть ли не на сотни километров гальки, единственный естественный песочный пляж, и начальники засыпали его сверху песком из карьера. Неужели нельзя было заработать каким-то менее вредным способом? Я попытался расстроиться и возмутиться, но что-то опять не получилось испортить себе настроение. Соскрести карьерный песок с морского уже не смогла бы даже Царевна-лягушка, в смысле Василиса Прекрасная… или Елена Премудрая... или наоборот? Не важно… хотя Василиса – все-таки – Премудрая. Эх… какая же мура лезет в голову… Курить на пляже нельзя. Но если отойти с песка ближе к горе, то в общем как бы и можно. Я сходил покурить, заел никотин сочной черешней и уже собрался было в воду, как зазвонил телефон.
Я долго рассказывал тому, кто звонил, как тут все плохо, и какое у меня плохое настроение из-за этого, и… пошел-таки купаться, с чувством выполненного долга, надеясь на то, что звонивший не будет мне завидовать. В отличии от меня, у него… ну, просто, все было в шоколаде. Это не давало ему покоя и радости. Странно. Впрочем… не мое дело.
Усталый, уже после моря я сел прямо в прибойную волну. Люди потихоньку собирались. Но все равно пляж был пустой, я привычно сложил из мокрого песка черепаху, сходил за телефоном и отправил фотку своим, в семейный форум, их зависти я не боялся, а даже совсем наоборот. Жена с удовольствием восприняла статус бабушки, дочка - кормящая мать - не захотела оставить мужа в Москве, и потому я тут один. Нет, я не расстроился, всё же понятно, все поступили правильно, и дочка и жена, просто я, оказавшись без работы, как-то не вписался в их вполне успешный график жизни.
Ну… значит… это отличая возможность побыть одному. Вот. Я нарисовал на песке план крокодила рядом с уже сделанной черепахой, ушел на сухой песок и стал наблюдать что будет дальше. Какая-то малышня сгруппировалась возле рисунка, и при поддержке мамаш, похоже, начала ваять крокодила. Я порадовался за них. Работает старая замануха, я ее еще на своих детях оттестировал. Лет так до пяти все люди невероятно творческие, им надо только пример показать.
Куда все потом девается…
Как-то получилось даже почитать те листочки, что принес с собой, писать не получилось, но их писать и не надо, они уже написаны. Не хватает там чего-то. Не знаю пока чего, но не хватает. Три заплыва, две сигареты, полкилограмма черешни и распечатанный текст закончились, и дело шло к обеду.
Пора валить. О, утренняя девица, похоже, нашла желающего слушать ее и «намазать спину». Торжествующие взгляды, которые она изредка бросала в мою сторону, должны были, судя по всему, меня уязвить, но вызвали облегчение. Стоя прямо передо мной метрах в трех, она обтиралась полотенцем и громко разговаривала с парнем лет тридцати, если не отводить взгляда, некуда было деться от бледных, хоть и стройных ног, по которым полотенце должно было бы скользить, как в рекламе женских бритвенных причиндалов, но оно предательски липло, ай-яй-яй, «обязательная» подготовка к выходу на пляж была сделана либо плохо, либо давно. Это не злорадство, это – сочувствие. Ноги жены, не знавшие станка, были идеально гладкими. И я вспомнил это чудное ощущение от прикосновения к ее коже. Женщины не должны брить ноги. Я зануда и ретроград? И пусть. Я родитель двух взрослых женщин и никогда не переставал им говорить об этом. Мода брить ноги – самый бесчеловечный маркетинговый ход, известный мне, бессовестный обман, придуманный для того чтобы заставить женщин покупать то, что до этого покупали только мужчины. Когда-то случайно я нарвался в сети на разговор… или как это назвать, если две девушки в сети публично переписывались, а – форум, вроде – не суть… про то, что как-то некий горячий парень приперся в неурочный час без предупреждения к одной из них и был выгнан, потому что та была рада, но не готова, и бритьё было главной причиной. Я поделился своими язвительными комментами с одной из коллег, и она мне объяснила, что это не смешно, что щетина на ногах сильно понижает пылкие чувства. Честно сказать, я даже не задумывался об этом, но тут меня аж передернуло, только от одной мысли, что такое действительно может быть. Щетина на женских ногах? Жуть. Именно тогда я и понял, как обманули всех этих женщин злобные корыстные люди. Это вам не песок песком присыпать. Это блин, круче наркотиков зависимость…
Цикады провожали меня с пляжа гулом своих барабанов. Детский радостный визг. Жара. Она уже жгла все вокруг. А это ведь еще май! Пусть самый конец, но - май.
Вернувшись, я обошел свой, теперь маленький дворик, поглядел на вишню с черешней, они уже краснели бочками ягод на всех ветках. Строителя не было – у него тоже обед, было тихо, лишь изредка мимо проезжала машина, да пели птицы – жара им не помеха, они привычные. В тени возле домика стояло ведро воды, а в нем трехлитровая банка молока. Вот это кайф. Не успевшее остынуть, оно пахло травой. Я отпил прямо из банки, жадно и с удовольствием. Нехило так отпил. Вошел в домик, включил газ, поставил кастрюлю и перелил в нее молоко. Я знал, откуда и сколько стоит. Пока вешал сушиться пляжное полотенце, пока грел обед, молоко вскипело. Я решил его никуда не девать с плиты.
После обеда на террасе с умным видом поковырялся в сетях, оставил после себя пару-тройку комментариев. Сидел. Курил. Смотрел на небо и горы вокруг. Справа гору потихоньку заселяли люди. Картинку это не портило. Но на природу влияло. Еще совсем не давно я жил через дорогу от персикового сада, за которым была речка, горы и лес. А теперь там несколько улиц. Еноты в гости не заходят. Светлячки летают самые отчаянные, и теперь, чтобы поглядеть на них по-настоящему, надо идти к кому-то из знакомых в гости вечером, туда, где меньше фонарей, ближе к лесу. А они скоро должны уже появится. Как там у японцев хотару-гари? Ну, или как-то так. Любование светлячками. Они, японцы, любят, знаете ли, полюбоваться. Цветами сакуры весной, ханами, значит, кленовыми листьями осенью – момидзи-гари… или койо? Или и так, и так. Любоваться - это очень правильное занятие, еще надо снежинками зимой и все времена года будут. Первый японский фильм, который я смотрел, «Легенда о Наройяме», меня удивил сильно. Это было еще в СССР, и советскому человеку там было чему удивится, но природа, она была ровно такой, какая здесь. Что удивило про природу – это хождение по лужам со снегом босиком героев фильма и собирание ростков папоротника, который здесь по всюду, но его никто не ест. Ни адыгейцы, которые живут здесь дольше всех, ни армяне, ни русские. Никто, в общем. Тот ли это папоротник - не знаю. На Дальнем Востоке я пробовал папоротник, да чего там, ел я его, и с удовольствием. А тут вот как-то не задалось. Не задалось и с пасьянсом, который я раскладывал вот уже пятый раз, а он все не сходился. Мысль не думалась. Строитель не ехал.
Но подошло время молока. Я проверил на случай температуру, она была правильная. Достал из холодильника баночку с мацуном, ложки три с горкой положил в кастрюлю и размешал. Накрыл крышкой, укутал полотенцем и пошел-таки в сад. Босой, в одних шортах и перчатках, я занялся садовыми работами. Участок был в общем ровный, уклон от правого угла от улицы к левому в глубине был чуть больше полуметра, но я на стыке уровней вписал будущий бассейн, часть работы взял на себя. Бетон таскать-заливать не мой вид спорта, а покосить-покопать-поравнять участок – это по мне. Сад трогать, обрезать ветки и все такое еще рано. Сначала надо, чтобы деревья отдали урожай. Осенью. Вот это дело я по-настоящему люблю. Бонсай это какое-то ботаническое садо-мазо, а поработать над силуэтом, с пользой для урожая и дерева, чтобы солнца всем хватило, чтоб силы лишние ветки не отбирали, - это прямо творческий и созидательный процесс.
Виноградные улитки – это садовый вредитель. Когда я раздавил, случайно, уже четвертую, остановился. Отложил триммер и повыбирал из травы штук пятнадцать. Отнес их в куст фундука и отпустил. Высыпал под куст, в смысле. И продолжил свою работу. Они странные, улитки эти. В холод засыпают, это понятно, но они засыпают и в жару. Уже к середине июля они будут валятся везде, в самых непотребных местах, главное, чтобы в тени. Когда к вечеру я справился с поставленной самому себе задачей, каждый раз предварительно собирая улиток и только после этого приступая к работе, их набралось уже больше сотни. Я принял душ. Залез в сеть и все прочел про улиток. Нашел несколько досок. И сколотил из них несколько плоских скворечников без дна, облил их из шлага и расставил внутри ореховых кустов, так чтобы крыша домика почти доставала до травы. И с чувством выполненного долга отправился на море, где с удовольствием закончил этот день, и уже на закате, когда солнце коснулось кромки моря, где-то там в Болгарии, пошел домой. Вернулся уже почти по-тёмному, но не утерпел и, посветив себе телефоном, заглянул в домики. Они были полным полны новых жильцов. Все получилось. Говорят, они вкусные и очень полезные. Не знаю, не пробовал. Я помню, как они прятались между бочками у отца в сарае, где он делал вино, как я их находил между бутылками в ящиках и в подвале. Теперь тут все расковыряли-поломали-распахали, вот они и маются, как неприкаянные, у себя в саду. Они тут давно живут, и пусть живут дальше. Пока тут все устаканится, домики и будут им временным пристанищем.
Ближе к небу
(Утро второе)
Это просто дорога в гору. Камни и белая сухая земля. Еще зеленая ежевика. Зверобой. Да цикады, которые и здесь стучат в свои барабаны. Кроме них и тихого далекого пляжного гула других звуков здесь нет. Странно, почему не слышно птиц. Или они понимают? Я перевел дыхание: высоко на горе кладбище, и шел я к знакомым могилам.
Кладбище, с которого видно море. Представляете? Кипарисы. Самшиты. Оградки. Знакомые фамилии. Узкие дорожки. Это сельское кладбище, я тут местный и многих знаю. Знал.
Поколения меняются. Сначала сюда отвозили дедушек и бабушек моих знакомых, потом некоторых их родителей, и вот настал черед и нашего поколения. Кое-кто из тех, с кем я бегал в соседние здравницы «на танцы», уже здесь…
Да. Чудное было время. Всё вокруг работало. Летом, как пионерские лагеря, а все остальное время, как санатории и дома отдыха для взрослых.
Везде был один и тот график жизни: через день танцы и кино. Графики не совпадали, а делились примерно поровну. Летом приезжали вожатые-студентки для продвинутых и «лошкомойки» для «героев» попроще. «Лошкомойки» – это пэтэушницы, собирающиеся стать поварами. Чем они занимались, понятно из названия, жили как пионеры, работали как рабы, ничего не получали, были счастливы возможности побывать на море. Никто нигде ничего не охранял и не запрещал. Все ворота был открыты. Советский Союз.
О чем это я. И к месту ли? К месту. Вон они все под горой эти здравницы. Ну, многие. Теперь они работают только летом. Везде охранники и заборы. А здесь на горе есть те, с кем я туда ходил по вечерам. Километра три в одну сторону, между прочим. Я и в этот раз прошел всю дорогу пешком. Но это выбор и незнание прямых тропок. Заблудился я на горе и вышел не туда. Пришлось спускаться в долину, а потом снова пониматься в гору. Возраст и здоровье уже не те. Забрел по незнанию в лагерь, набросились со всех сторон. Террорист, блин. Спокойствие и рассудительность победили недоверие и, потом, я хотел только одного, поскорее выйти на знакомую дорогу вдоль их забора с внешней стороны. Желание совпадало, они тоже хотели, чтобы я убрался поскорее, и мы к обоюдной радости расстались.
Я не люблю кладбища. Запах сырой могильной земли меня просто выворачивает. Здесь нет этого запаха. Здесь – Тишина и Зной. Воздух такой сухой, что кажется, аж скрипит. Или это опять цикады там – внизу… а вид – закачаешься, сколько людей хотели бы видеть его из своего окна – и не сосчитать. Внизу долина, застроенная красивыми домами, справа и слева горы, а впереди – море, много моря и много неба. Но здесь нет окон, и смотреть в них некому. Это сельское кладбище.
Вот и могилы, к которым я пришел. Рядом. Тесно. Все сделано аккуратно. Растет мной посаженный кипарис, рядом столик. Под этим столиком место, которое я зарезервировал для себя и детям показал.
Я тоже здесь буду.
Когда-нибудь.
И зимой будет реветь море, как бешенное, а летом солнце будет палить, и ветер доносить с пляжа людской гомон, довольный, отдыхающий такой, далекий гомон, как сейчас (слух что ли включился?), и коршун так же будет выписывать свои круги высоко в небе. Этот же коршун, а может уже другой. Я поглядел на небо. Но коршуну не был интересен задумчивый, седеющий дядька, сидящий в одиночестве на кладбище.
Из карманов уже были вынуты сигареты и зажигалка, маленькая стеклянная фляжка коньяку, три пластиковых рюмочки и три растаявших шоколадных конфеты, которые я принес с собой.
Так получилось, что вон там, совсем не далеко есть еще одна могила, не вместе. Но по порядку. Сначала здесь. Налить в две пластиковых рюмочки по глотку, Отпить глоток самому и поставить на плиты по конфете и по рюмке.
- Привет, как вы тут?
Я помолчал, будто ждал ответа. Помолчал в ответ на ответ. Что-то накрыло... Я раскис. И загрустил.
Вот отец сидит на веранде и мерно качает бочку-хануци, подвешенную на веревках на балке, внутри нее мацун и ледяная колодезная вода, правильно выбранный ритм, и там внутри волна набирает силу и бьется о дно узкой и длинной бочки, бьется до тех пор, пока бледно белая смесь не отдаст масло - желтое, яркое, рыхлое. Управляемый шторм.
Когда меня еще пацаном сажали, оказывая «высокое доверие» за хануцы, я долго не мог найти правильный ритм и там происходило какое-то бестолковое бултыхание, а когда, сильно не с первого раза, у меня начало получаться, я уставал от этой монотонности за несколько минут и всегда старался сбежать, ныл и канючил, пока меня не отпускали, махнув рукой на бесполезного пацана, от которого «не будет никакого толка». Я легко соглашался с выводом и исчезал. На море, на речку, в горы… не важно куда, меня там уже ждали, звали и еще чуть-чуть, и все зря. Я улыбнулся сам себе.
Кажется, я так ни разу и не смог сделать все от начала до конца. Терпения не хватало. Может все неудачи из-за этого? Может надо было заставить меня тогда? Или не надо? Или чего теперь-то, прошлое ворошить и перекладывать на кого-то свои собственные проблемы.
БОльшая часть картин, которые я нарисовал в своей жизни, про эти места. Еще мальчишкой я нарисовал, сидя в саду, с натуры, свою первую пленэрную работу: «этюд с летним душем и стогом», после которого мой отец перестал насмехаться над моей учебой в художественной школе. Он многое, что меня тогда волновало считал ерундой.
Зазвонил телефон и я ответил, мне не хватало этого звонка.
- Привет!
- Привет! Как поживает счастливый человек?
- Нормально так поживает, - был довольный ответ. Вот сижу в саду, дочка уснула, читаю книгу… Он что-то рассказывал, что-то спрашивал, я отвечал и думал, что обычно счастье делает людей глупыми, наивными и рассеянными, а его – сосредоточенным. Он так долго его ждал, так долго хотел, что теперь стремился все вокруг обезопасить так, чтобы ничто этому счастью помешать не могло, причем «вокруг» - это просто весь мир: видимый, не видимый, настоящий, прошлый, будущий - весь. Через некоторое время я все-таки сказал:
- Я, это, на кладбище.
- Ой, извини, что ж не сказал… Там хорошо, я помню.
- Да. Место чудное, повод – так себе, грустный. Давай, я перезвоню.
- Ок, - он отключился, а я еще немного побыл в разговоре со счастливым человеком, у которого все хорошо, и дай Бог, чтобы так и было.
Я помолился, зажег свечи, попрощался и пошел к другой могиле. Дед. Не тот, в честь которого меня, собственно, и назвали, а тот, кого я звал дедом, который мог построить дом от выбора деревьев в лесу до врезки замка во входной двери, сделанной собственными руками.
Казалось, я так ничему и не научился у него – настоящего плотника, столяра и вообще мастера на все руки. Он даже сам делал себе инструменты под конкретные задачи. Его мастерская была лучшим из миров, там было столько всего, там пахло сеном, там мне можно было все трогать, брать, терять, дед никогда не ругал меня, всякие регулярные порывы что-то смастерить, выпилить, выстругать поощрял и каждый раз только сокрушенно качал головой, когда ну ни фига не получалось, и я снова бросал какую-то свою столярную затею.
Но ведь я до сих пор легко справляюсь со всеми возникающими проблемами столярно-плотницкого характера, от подрамников и рам для живописи до сборки мебели и строительства дома.
Так вот оно значит, откуда всё. Мои строители иногда выпадали в осадок, когда я подходил со словами типа: «Ну, нет это - не правильно, надо - вот так», - и показывал, как надо. Правильно показывал. Значит, ничто не зря!
- Спасибо, дед Вася! Спасибо!
За чудо превращения доски в окно или дверь, в бочку или топорище. Спокойно, с мурлыканием под нос или молча. Очки на носу. Пахучая стружка. Угольник. Карандаш за ухом. Запах клея. Упавшая с дерева на верстак слива. Меня накрыло воспоминаниями, теплыми, добрыми, совсем забытыми. Я налил в рюмку коньяку, положил конфету. Помолился. Измерил крест принесенной рулеткой. Очень хотелось из старых, еще дедом срубленных в лесу и распиленных на стропила дубовых бревен, сделать настоящий дубовый крест. Сюда. Я берег именно для этой цели несколько штук, чудо, что пара из них сохранились до сих пор. Мы их вчера с таким трудом распили на рейки и доски, дуб – серьезное дерево. Дед пел только украинские песни, он был настоящим украинцем, и потому даже бабушка говорила с его легкой руки на странной смеси из армянских, русских и украинских слов. Мне кажется, ее все понимали, а она считала, что говорила на русском.
Моя мама всегда вспоминала его с особым теплом, ей здесь было трудно, она уехала. Моя мама до сих пор хорошо поет украинские песни. А дед… Он, говорят, много пил, мне кажется это преувеличением, но тогда я не знал, что такое много пить или мало. Здесь вино и чача в каждом дворе. Он лечился после ранения в этих местах, познакомился с бабушкой и остался. Мой дед-тезка, к тому времени давно умер, женщинам было особенно тяжело тогда, во время войны. На Украине у деда Васи была семья, отец их вроде находил, но они не захотели общаться. Жаль. Может, еще раз попробовать? Может через поколение будет проще простить? Он построил половину села, и в соседних поселках еще стоят его дома, двери, веранды, окна…
«Чому я нэ сокил, чому не лэтаю, чому мэни Боже ты крыла нэ дав…» - задумался я вдруг о своем.
Уходить не хотелось. Хотелось найти своего друга детства, впрочем, это оказалось несложно. Что-то я не додумал, когда сюда собирался. Поэтому я отхлебнул из фляжки глоток и за него, а фляжку оставил ему.
«Ну извини». Без закуски и из горла получилось. Он есть в моих детских воспоминаниях и рассказах, даже не так – мои детские воспоминания - они про него, именно он и познакомил меня с этим местом. Он знал каждую яму на речке, где водились голавли, каждый камень, под которым жили бычки или пресноводные крабы, все тропинки в горах, все окрестности села, куда я – городской мальчишка – приезжал на каникулы из степного, такого другого края. Он все это показал мне. Повзрослев, мы редко виделись, и я не всегда его понимал, когда виделись, но он был очень цельным и сильным человеком. У него такой же сын. Взрослый.
Дом построил, деревьев, уверен, насажал, сына вырастил, что еще должен сделать мужчина, чтобы состояться? А состояться – важно. По-моему – важно.
Хотя кто знает, что важно. К другу надо будет вернутся, как-то неправильно получилось. Вернусь. Да. Он как-то рано оказался на этой горе. Но это единственное, что мы никак не можем исправить.
Я не боюсь смерти.
Я много чего боюсь, а смерти – вот что-то нет. Не в смысле, что я типа зажился, нет – я не тороплюсь, но боятся что-то не боюсь. И так кажется, было всегда, задолго до моего охристианивания. А уж после… так и вовсе… «Даже волос не упадет с головы твоей, не будь на то воли Господа» меня убеждает вполне. И если мой час придет, я буду знать, что все, что я мог сделать – уже сделано – и пора.
«Легенда о Нарояме» – она про смерть. Обычай такой был в Японии. Убасути. Если старик не умирал к какому-то времени, его сын должен был отнести его в горы умирать… Голодные времена, жуткие нравы. Что-то я часто вспоминаю это фильм. Он украл когда-то у Тарковского каннскую главную награду за «Ностальгию». Сравнивать их трудно. Особенно сейчас. Давно все это было. А я вот недавно пересмотрел Тарковского и понял, что он был христианином. Глубоким, серьезным. Кажется мне, что его не поняли в главном. В этом самом христианстве. А жаль. Это было очень важно, и многое, что мне сейчас в Европе не нравится, не появилось бы, будь он услышан.
Я спускался с горы, камни под ногами гремели, бегали ящерицы и… Ого. А вот это уже настоящая кавказская гадюка. Голова торчала из травы, под кустом ежевики. Хорошо, что я в очках – не увидел бы. Впрочем, не увидел бы и прошел мимо спокойно, а сейчас вот встал и боюсь.
- Ну и чего ты тут сидишь, кого ждешь? А? Может это – отвалишь по добру по здорову?
Между нами было метров восемь, на людей они не бросаются почем зря. Оно и понятно. Съесть меня она не сможет, а я, не смотря ни что, не выгляжу как легкая добыча. А если не легкая и не добыча – зачем тогда? Природа безгранично прагматичная штука. Недовольная змея нырнула в траву, и было видно, как она уползла подальше в лес. Было бы красиво сейчас коршуну ее схватить и понести. Не случилось.
Благостные размышления про кино, христианство, Японию и гору Завета, про родных и про друга моего детства продолжились некоторое время. И только сидя в кафе на пляже, том самом, который видно с горы, с бокалом вина и стаканом воды, которой я его разбавлял, я смотрел на гору, и почему-то было ощущение, что я как-то правильно провел эти полдня. И Небо стало ближе, и отец, и бабушка с дедушкой, и друг детства…
«Ничто не зря»… Мы учимся не только, когда нас учат. Делать мацун меня тоже никто никогда не учил. Я просто видел, как это делала бабушка, и все.
Я безгранично люблю море. И каждый раз, приезжая в эти места, сначала иду на берег, услышать его недовольное бурчание и виновато извинятся за долгое отсутствие. И так было всегда, даже в детстве, когда мама сажала меня в проходящий поезд, давая какие-то деньги проводнице, со словами: «Вы его в Туапсе высадите, пожалуйста, чтоб он не проспал».
Так я ездил на море. Иногда отец меня встречал, и тогда мы сразу ехали домой, а иногда – нет, и я добирался до его села сам. Поезда приезжали обычно очень рано утром, автовокзал был еще закрыт, и я шел в порт, сидел на забетонированном берегу, слушал море, смотрел на него и говорил с ним, было хорошо, ритуал так и появился. В общем – языческий вполне себе ритуал.
Но сейчас я сидел на берегу моря к нему спиной, пил пахучую домашнюю Изабеллу и вспоминал. Вон там база отдыха, она и сейчас есть. Раньше с этой стороны от нее был только лес, потом поле, потом речка, дорога и совхозный орешник, а сейчас – гостиницы, гостиницы и гостиницы. Пока не очень заполненные. Впрочем не важно. Ни то, ни другое не важно.
Только здесь я чувствую себя дома. Я отсюда не раз и не два сбегал, не раз и не два, давая себе слово, что больше я сюда не ногой… и все-таки это мой дом. Я не про стены. Даже если здесь вообще ничего моего не останется. Я вернусь на эту гору когда-нибудь. Это моя гора завета.
Здесь остается кусок от меня, какой-то очень важный кусок, потому что именно здесь я лучше всего себя чувствую, и думаю. Как иногда на работе мне не хватает этих цикад, шума волн, коршуна над головой, а еще выше этого глубокого неба, жары, бесконечного дождя и всего-всего-всего этого. Думать – важная часть моей работы, да чего там, главная ее часть, и если что-то не ладится, если мысль прячется и не дается, я иду гулять и вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю… Помогает.
Однажды, когда стало совсем уж тяжело, я обратился к знакомому психологу за помощью, она долго ковырялась в моей голове ища причину временной интеллектуальной недееспособности. И вдруг поняла, что меня нет на рабочем месте, я был – здесь. Не в Москве, а здесь. Надо было что-то такое с собой сделать тогда. Типа собрать в кучу и перетащить в Москву. А это как? Оторвать себя от речки и моря, от моих гор с ежевикой и каштанами, лианами, ежами и енотами, а если зайти поглубже – кабанами и косулями, от детства и юности, от собственной жизни? Я старался, работать очень надо было. Не то чтобы я такой уж блин трудоголик, но я – честный. Врать не люблю и подводить кого-то тоже. Очень, в общем, было надо и срочно.
Когда-то в молодости, баловался я травой. Все это вот тут и происходило, надеюсь, времени прошло достаточно, чтобы это мое воспоминание не имело каких-то криминальных последствий, а оно имеет значение сейчас. Так вот однажды, вот в том пансионате накурились мы и к концу танцев все разбрелись кто куда. И я слышал, как товарищи мои искали меня, но я как-то был очень занят на тот момент, у меня было… свидание, наверное, так, можно сказать, опуская подробности. А когда, освободившись, я понял, что домой придется идти одному, мысль не порадовала, и я решил напрямую через лес постараться друзей догнать. Официальная асфальтированная дорога в здравницу шла совсем с другой стороны, и это был большой крюк. Я поторопился, но идти в темноте по лесной тропе, в состоянии не вполне трезвом было не очень легко, а надо было идти быстро. И мысль о том, что так я никого не догоню, и надо бы полететь, мне понравилась, я расправил крылья, выбрал между деревьями просвет и взлетел. Чувство полета захватило, было здорово лететь, я увидел, как там внизу идут пацаны домой, как их иногда освещают машины, я слышал разговор, различал голоса, но лететь-то было круче, и я полетел дальше. Сам. Один. Вот на этой горе пионерский лагерь, вот виноградники, автогородок «Орленка», а вот и дорога в мое село. Лететь быстрее чем идти, и я уже вглядываюсь в дома. Сверху они выглядят совсем не так, как внизу, но я справился, нашел свой дом и приземлился в кукурузу, чуть не распоров себе живот жердью, на которой вилась фасоль. Бабушка моя умудрялась сажать вместе и фасоль, и кукурузу, и тыквы. Сначала собирала фасоль, потом кукурузу, а последними тыквы. Для фасоли в землю втыкали ореховые жерди, вот на такую я чуть и не наткнулся. Все обошлось. Я тихо пробрался в свою комнату, маленькую и узкую, где стояла пионерская кровать, списанная в «Орленке», с набитыми соломой подушками вместо матраса, сбитый из фанеры стеллаж с книгами и одеждой, мааленький столик у окна, размером, наверное, даже меньше нынешнего компьютерного, и самодельная табуретка. Проход между стеллажом и кроватью был шириной сантиметров тридцать, я разделся и лег в кровать. Но крылья мешали, и лежа на спине, и лежа на боку… Поворочавшись, я сел, оторвал крылья, это оказалось совсем не больно, бросил их в проход и снова лег. Крылья щекотали лицо. Я встал, открыл окно, и выбросил их на улицу. Снова лег и снова встал. Вышел на улицу, и с дорожки из-под окна закинул их подальше в траву. Вышел разбуженный отец, набурчал на меня, я набурчал в ответ, по улице шли люди, из клуба после кино. Мы, недовольные друг другом, разошлись по комнатам и уснули. Утром воспитание продолжилось, настроение было испорчено, но заставило вспомнить события ночи. И вот тут началось самое интересное. Я сто раз за день рассказал эту историю. Мне никто не поверил. Понятное дело, я бы и сам не поверил, но все попытки объяснить произошедшее с научной точки зрения разбились в дребезги о показания свидетелей. Меня точно никто не подвозил. Я не шел домой ни по морю, ни по дороге, я оказался дома раньше своих товарищей, потому что те, кто шли домой из клуба, слышали, как мы ругались с отцом, и среди них была сестра моего друга, который пришел домой не раньше, чем через полчаса после этой истории. Крыльев нигде не было, следов от крыльев на спине не было… но я похоже все-таки домой прилетел тогда. И конопля тут вообще не причем. Я люблю эту историю. Я часто ее рассказываю, но в ней есть тайна. Настоящая. Но сейчас не про нее. И не про коноплю. Она сгубила не одного моего знакомого, и это точно зло.
Так вот. Когда надо было себя оторвать от всех этих моих родных мне мест, я постарался взлететь над ним, покружить (спасибо Гугл), как тогда и… оторвать себя от него не получилось, а наоборот, забрать все это с собой и удержаться в небе, вроде бы – да. О, это было не просто. Багаж-то не хилый, но своя ноша не тянет. Это реально облегчило ситуацию. А если иногда и не хватает этой силы, тогда я иду гулять и вспоминаю… добавляет.
Она – сила – здесь.
А еще у меня всегда с собой есть камешки и ракушки с этого моря, а с какого-то момента и с других морей и рек. На своем рабочем столе я строю из них фигурки иногда, и это значит – торможу, надо подключить дополнительные источники энергии.
Источники энергии подключаются и помогают. Во всяком случае, я именно так объясняю наличие камней на своем рабочем столе. «Многие верят». Я – тоже.
А там над горой все кружил коршун, что-то я ему не завидовал. Орлы, коршуны, или чайки – радость полета это не про них, про них – это изнурительный ежедневный труд по добыванию пищи. Трудно быть птицей, а вот летать – это нормально, да.
Возвращение
(Утро третье)
Я бросил курить. Нет более мерзкого утра, когда ты просыпаешься, а все утро наперекосяк. В нем есть новый неприятный фактор. Курить нельзя! Ты не хочешь курить, чувак! Еще как хочу, бл…иин.
Но что делать, если всё плохо, если душа требует подвига, маленькой победоносной войны над злом? Лучший способ кого-то победить, это – победить себя.
Несколько недель мое существование было отравлено этой войной. Я нашел кучу дел, участок уже блестел. Закончены земляные и бетонные работы, запущена поливальная система, новый газон начал прорастать, а дорожки из натурального камня, который я сам навозил с речки, разделили участок на сад, газон, японский садик и ягодник. А когда все дела, которые можно сделать без денег, закончились, я придумал исследовательский проект «Окрестности» и проходил пешком по горам километров по 15-20 в день, фотографировал горы, заброшенные сады, речку и море, черепах, змей, богомолов, лягушек, голубей, коршунов, двух косуль, кабаниху с поросятами, делал наброски, писал какие-то бессвязные слова и фразы на полях рисунков и диктовал их в телефон… и вот в начале июля...
Я проснулся от того, что было хорошо. Прохладно. Размеренный монотонный шорох. Мокрые стекла в окне, а еще… подоконник тоже мокрый и стул под ним, и лужа на полу. Аккуратненькая. ага. Вот откуда этот странный звук – с подоконника капала вода.
Это дождь. «Спасибо, кеп, сразу все прояснилось!»
Я встал. Открыл дверь на террасу и вышел, мокрые доски пола пахли деревом. Белый кот с черными пятнами, поглядел на меня привычным просящем взглядом и сказал: «Мяяя». Было не до кота. Пришлось вернуться, взять тряпку, вытереть окно, стул, пол, пойти на террасу и выжать тряпку прямо в куст фундука….
И вот только теперь понять – я не хочу курить. Это была не мантра, которую я повторял по нескольку сотен раз в день. Это было состояние.
Аллилуйя!
Заработало!
А еще у меня в саду завелась цикада. Я даже примерно понял, в каком из кустов фундука она живет. Пусть. Очень правильный для этих мест саундтрек она создает. Наверное, ее треск – единственный на свете звук, от которого я не устаю.
А вообще это странное место. Здесь природа настойчиво лезет в твою жизнь. Чуть зевнул, и вот уже среди роз – колючая ежевика, в кусте фундука – какая-то лиана, пауки, жуки и прочие насекомые настырно пытаются захватить твое пространство, и ни веник, ни пылесос их не пугает, и на смену неудачникам идут и идут другие захватчики. С ветки фундука падает ящерица, когда ты трясешь ее с самыми прозаическими целями. И пугливо озираясь, пытается спрятаться на постеленном брезенте за гроздями орехов, а потом, поняв всю тщетность этого дела, бежит что есть силы, хоть за ней никто и не гонится. А на соседней ветке точно такая же. И снова все повторяется.
Ночами ежи шастают по двору с таким шумом, что иногда хочется выйти и пнуть, чтоб уважали чужой сон.
Ночью в антимоскитную сетку стучатся такие монстры с крыльями, что кажется, слово «бабочка» не про них, даже если это «ночная бабочка».
По двору расползлись из своих домиков улитки, дождь – это их время. Но иногда я думаю, когда снова слышу под ногами хруст их слабеньких панцирей, что лучше бы я их ел, чем вот так случайно убивать.
Дождь все шел и шел, то становясь тише, то усиливаясь. Проведенная работа порадовала – ручейки собирались со всего участка и стекали в прудик. Я его специально организовал в самом низком месте участка, и он стал дополнительным резервуаром для воды. Это был, наверное, последний летний дождь, впереди пара совершенно солнечных месяцев, и если на людей водопровода еще как-то хватает, то растениям воды не достается, как правило. Для такого случая я и придумал этот бассейн-пруд. Почти закрытый, в тени, с водными растениями, лягушками и черепашкой. Я ее случайно встретил во время хождений в русле уже пересохшей речки. Ей здесь хорошо, надеюсь.
Почти два месяца уединенной жизни пошли на пользу моей голове, воздух, море, отсутствие стрессов прочистили механизм, и он начал работать с какой-то удивительной продуктивностью. Только успевай записывать. Я жадно читал, писал, рисовал, стал доброжелателен и словохотлив с соседями и старыми знакомыми. Телефон снова начал звонить. А ведь еще месяц назад я вдруг обнаружил, что мне никто не звонил целых 8 дней! Я стал мало есть и спать. Вы вставали когда-нибудь в 6 утра, без будильника, ложась спать за полночь и весь день не теряя сил? Я сам себе завидовал.
Книга заканчивалась. Это была самая важная для меня, вторая книга. Первая была, по сути, частным случаем второй, и я писал ее, считая более актуальной, больше 20-ти лет. А с этой я справился за месяц, со сбором инфы, консультациями по некоторым частностям со спецами и так далее.
Я ее уже видел опубликованной, носил в голове весь скелет книги, крутые обороты и мощные красивые вбитые в текст гвозди, эх. Хорошо-то как.
Идет дождь, я сижу на террасе и под шум текущих с неба и с крыши струй собираю буквы в правильные строчки и, блин, мне это нравится.
Зазвонил телефон. "На-чаль-ство!"
- Привет.
Есть работа. Ура! Мы обговаривали детали, и я поймал себя на том, что я не ругаюсь матом.
О, как.
Когда-то давно коллега мне как известному в наших кругах матершиннику посоветовала почитать Горчева. «Тебе это понравится, ты тоже так сможешь». Обе мысли мне не понравились. И я начал его читать, когда об этом сказало человека четыре. Потому что… написанный мат и устный, это две большие разницы, по-моему. Себя я считал гармоничным, даже изысканным мастером этого языка, но писать на нем не хотел никогда.
И вот читаю я раз, читаю – два. Бесит, но не отпускает. Снова читаю. И понимаю – да это действительно литература. Но. Она специфическая, она не для всех, и я так писать все-таки не буду. Как минимум, потому что уже есть Горчев. Тот, кто нарисует «Черный квадрат», будет выглядеть идиотом. Может и так себе сравнение, но оно точно отражает суть. Да. У Горчева есть пара-тройка рассказов, которые я включил в свой список самых классных текстов на русском языке. Я только на нем могу хорошо читать. Говорил я похожими словами, мне кажется, иногда – может быть – даже лучше в чем-то чем герои Горчева, но… вторичность продукта заранее огорчает. Я буду писать на своем языке. Когда-то моя дочка, журналист по образованию и редактор по работе заметила, что, когда мы общаемся между собой, это тоже особенный язык, и понять все его метафоры, смыслы и глубины могут только посвящённые. Она права, но это специфика каждой семьи или какой-то похожей группы лиц. Региональные же есть особенности, словечки, образы, обороты. Горчев меня убедил в том, что его язык имеет право на жизнь в культуре, а вот похожий свой мне показался неправильным. Это не мешало мне продолжать говорить матом, думать матом и даже молчать матом. Но если слова исчезли – значит – ненастоящее это было. Маскарад.
Оказавшись в полном одиночестве, я больше писал, чем говорил, и мат куда-то делся из языка. Почти совсем. Я даже немного погордился собой между делом.
Думать о чем-то никак не связанном с тем, о чем говоришь, интересно, так все делают?
Мы с начальником договорились. Билет на самолет куплен. Радостный строитель отвезет меня в аэропорт. Если у меня есть работа, у него тоже она будет – стройка одна из главных статей моих расходов.
Дождь кончился, и я пошел на море. Попрощаться. Уверен, пока дойду – даже песок на пляже высохнет. Летнее солнце тут сильное.
Пусть только сверху, но песок и правда сухой, чуть капни – и картинка портится. Поваляться-закопаться не получится, жаль. Вода у берега мутная, но теплая, пришлось заплыть подальше. И тут снова пошел дождь. Люди побежали с пляжа, кутаясь в легкие свои одежды, а я лежал на воде и смотрел на небо. Тучка сейчас пройдет, дождь теплый, чего бежать?
Так подумал не только я, кто-то спрятался под навесом, тоже вариант, но я люблю именно так. Я в соленой морской воде, а с неба течет вода пресная. Хорошо течет. Поливает даже. И тут выглянуло солнце. А если они вместе… Где? Где радуга? О, вот она, еще одна, класс! И еще одна - самая высокая самая большая. Люди под навесом кинулись за телефонами, теперь все фотографы. Мне было довольно далеко, но жадность победила, и я тоже побежал за телефоном. Успел. Эх, хорошая примета. Люблю я приметы, хорошие. Три радуги вместе я видел впервые, а радугу одной ногой в море вообще никогда не видел. Короче, повезло. Под навесом оказались знакомые, они отдыхали в соседнем дворе. Тоже ничего подобного не видели, все где-то уже торопились-постили свои фотки, я тоже кинул в инстаграм и фейсбук, посыпались комменты и лайки, мои знакомые почти все сейчас работали. И не на море. Комменты были разные, но в основном сдержанные и позитивные, будь у меня работа – не было бы этих фоток. Знакомые мои в основном люди деликатные и понимающие, что без работы плохо.
Остаток морского времени я провел с новыми знакомыми, они оказались из Челябинска, а я там бывал, так что даже общие знакомые нашлись, бывает же такое. Обратно шли вместе и проболтали всю дорогу. Они намекали, что не прочь в гости зайти, но я отмазался сборами и завтрашним отъездом. Сделать и правда предстояло довольно много.
Как-то все узнали, что уезжаю – село, блин. Двоюродный брат принес чачи и вина (он супер-спец и это вкусно), соседка – аджики (даже моя пожившая в Индии дочка от нее плачет, огонь, а не аджика), строитель, который между делом занимается копчением колбас и прочих вкусностей, тоже постарался, такое тоже не выкинуть...
А еще я персиков накупил, настоящих, своим, как это все в самолет то? Но сначала надо куда-то деть своих новых подопечных: черепаху и кота. Ну с котом просто получилось. Он остался на хозяйстве, строитель будет за ним приглядывать и подкармливать, хотя он привычный враг птиц и мышей. Черепаху я отдал соседям у них тоже есть маленький прудик.
Я стою на террасе, смотрю на небо, Кассиопея прямо над головой, тучи, как стадо баранов, не торопясь, шлепаю на север.
Эх, если бы вот сейчас, здесь – ни с того ни с сего. Жена.
Подошла сзади,
Положила голову на мое плечо,
прижалась
и смотрела бы вместе со мной на звезды.
Мы любим это дело.
На звезды смотреть. Но… она
не подошла.
Не приехала.
Не прилетела. Ничего. Я уже лечу. И домой загляну, и еду потом не далеко. Это хорошо. Значит, будем видеться. Оно конечно все понятно… но блин. Иногда рассудок хочется послать куда подальше.
Ночь - без остановки ненавязчиво тоненько урчат сверчки, где-то иногда перелаиваются собаки, и только это напоминает о том, что я не один на земле. Млечный путь так близко, и кривой дохлый месяц, который вынырнул из-за горы в самом неподходящем месте неба, не мешает смотреть на звезды, достаточно отойти от террасы несколько шагов – и кромешная тьма, звезды и сверчки.
Вот еще приблудные соседские кошки ругаются с местными ежиками у блюдца с молоком. Дочки научили меня ставить его возле крыльца. Местные побеждают, и кошки испаряются так же, как и появились, бесшумно и незаметно. Среди тишины просто вдруг начинается шумное перефыркивание тех и других. Затем громко чавканье и топот уходящих ежей. Никто, по-моему, не ходит так громко ночью в моем саду, как они. Ну. Они же местные… нормальное дело. Орешник. Яблони, сливы, хурма, инжир, вишня и черешня. Они обходят свои ночные владения.
Природа здесь слишком близко.
Я увезу ее с собой: и ежей, и кошек, и дельфинов, и коршуна, и чаек, и медузу и даже желтобрюха, которого никто не любит.
Представляете – никто. Ни люди, ни змеи, ни ящерицы.
И когда будет надо, каждый из них придет на помощь, увидит, услышит, разбудит, подскажет, и надо верить им и плыть. Течь. Двигаться вперед. Не торопясь. Может так и надо?
Как речка - полноводная и мутная после дождя, чистая, такая, аж звенит, зимой, или вообще, как летом незаметная, потому что спряталась под камни, но она всегда течет к морю, как бы там ни было – течет и все. Я любил в детстве ее перегораживать, строить плотины из песка на пляже, она прорывала плотины, она меняла русло и текла туда, куда мы ее направляли, но влево или вправо – не важно, главное к морю, и всегда было только так.
А может я, как всегда, всё слишком уж близко и глубоко?
В ночной тишине кажется, что я приехал сюда не зря и не зря уезжаю. И обязательно вернусь. Как в этот раз. Как много раз до него.