«И шептала тихо третья дева:
«Шью для всех, будь друг он, или ворог.
Если кто, страдая умирает —
Не равно ль он близок нам и дорог!»
Усмехнулась в небе Матерь Божья,
Те слова пред Сыном повторила,
Третьей девы белую одежду
На Христовы раны положила:
«Радуйся, воистину Воскресший,
Скорбь твоих страданий утолится,
Ныне сшита кроткими руками
Чистая Христова плащаница».
Надежда Тэффи «Белая одежда»
1915 год.
Однажды, гуляя в нашем старинном парке в самое предзакатное время, совсем недалеко от проезжей-прохожей дороги мы заметили между деревьями яркий свет, который шел почти от самой земли. Необычное зрелище встревожило нас. Подошли к нему и вблизи увидели гладко отполированную гранитную поверхность довольно крупного камня. Он лежал скособочась, наполовину заросший травой, но все-таки прекрасный и могучий. Он так неистово отражал закат, что казалось, сам генерирует необыкновенный свет. Сразу стало понятно, что это один из памятных знаков старого Кёнигсберга. На нем сохранилась выбитая и почти не поврежденная надпись на немецком языке, из которой следовало, что это обелиск, посвященный выпускникам Альтштадской гимназии, погибших во время Первой мировой войны, она гласила
"1914 - 1918 DAS ALTSTADISHE GIMNASIUM SEINEN 100 GEFALLEN IHR WARET IN DEN TUN"
Первая мировая война безжалостным катком прокатилась по Европе. В результате этой войны прекратили своё существование четыре империи: Российская, Германская, Австро-Венгерская и Османская. Она продолжалась четыре года и три месяца с 28 июля 1914 года по 11 ноября 1918 года. И в её огне погибло почти 10 миллионов человек, около 22 миллионов было ранено, 7 миллионов пропало без вести. Таких ужасающих потерь человечество до тех пор не знало.
Во многих странах 11 ноября — День памяти погибших в Первой мировой войне, официально известный как День памяти павших (англ. Remembrance Day), или как День памяти, День поминовения.
«In Flanders fields the poppies blow
Between the crosses, row on row,
That mark our place; and in the sky
The larks, still bravely singing, fly
Scarce heard amid the guns below».
«Во Фландрии ряды цветов -
Алеют маки меж крестов,
Что отмечают нашу смерть.
А в небе — жаворонкам петь
Мешает орудийный град».
Перевод Андрея Воробьева, 2013
Это начало стихотворения «На полях Фландрии» канадского военного врача Джона Маккрея, написанного им на смерть своего погибшего друга. С тех самых пор красный мак, мак-самосейка – символ памяти всех жертв вооруженных конфликтов, начиная с 1914 года. Этот символ популярен в Европе и по сей день. В начале ноября его носят на лацканах одежды государственные деятели, известные личности, он присутствует даже на униформе футболистов в матчах, происходящих в это время. Они помнят…
А что помним мы?
* * *
В мясорубке первой мировой войны у меня погибли два прадеда – два Ивана. Двое из четырёх – половина.
Один - рядовой, крестьянин с юга Нижегородской губернии – Иван Раков.
Другой – офицер и дворянин, москвич – Иван Кондратьев.
Я не знаю где они погибли и как, я даже не знаю их отчеств.
Из цепкой детской своей памяти я все же помню это словосочетание – Первая мировая. Однако, упоминание войны носило какой- то скрытый, даже стыдливый характер. Моя прабабушка, на момент моего рождения уже пенсионерка, заменяла это выражение одним словом «имперьлистическая», которое очень долгое время для меня было непонятным и загадочным.
Оно, конечно же, не было в обиходе, а всплывало очень редко. И происходило это в самые светлые и отчасти радостные, по парадоксальному стечению обстоятельств, моменты.
Изредка, едва ли несколько раз в год, прабабушка собирала своих подружек у нас дома. Происходило это без привязки к праздникам, а по каким-то одним им понятным алгоритмам. Но наступал день, и Мария Михайловна говорила: «Сегодня подружки мои придут, надо в магазин успеть, да и себя прифасонить». И мы с ней сразу после завтрака шли в ближайшие магазинчики за припасами. В булочную за свежим хлебом и пирожными с кремом, а если очень везло, то и за зефиром в шоколаде, в гастроном за сыром и колбаской, самой мягкой – вареной, и еще за какими-то мелочами, потому что основные приготовления по основательной крестьянской привычке были уже сделаны заранее. Закупив нехитрую снедь, приходили домой, как правило, по дороге повстречав уже кого-нибудь из гостий.
Сразу по приходу, прабабушка пристраивала первую гостью к делу – либо протирать тарелки, вилки, ложки, либо красиво и тонко резать припасы и выкладывать на красивые тарелочки. Сама тем временем одевала праздничную одежду – кофту и юбку, подвязывала праздничный фартук и на голову надевала самый нарядный платок. И все ее подружки выглядели примерно так же. Меня тоже одевали в чистое домашнее платье и причесывали голову. В это время кто- то уже чистил картошку для горячего, а кто-то накрывал на стол.
Гостьи собирались постепенно, уже потом я поняла почему, ведь жили все, кроме одной неподалеку. Они давали возможность нам, хозяевам, достойно их встретить и переговорить накоротке, с глазу на глаз.
Заходя в прихожую, чинно здоровались и вручали гостинцы. Я ни разу не помню, чтобы хоть однажды кто-нибудь пришел с пустыми руками. Гостинцы были очень простыми – карамельки или помадки, прянички, яблоки из своих садов. Но прабабушка так же чинно принимала принесенные дары и каждую гостью обихаживала, помогая раздеться, снять верхний плат, переобувала в домашнюю обувь. Всё сопровождалось какими-то присказками, пословицами и поговорками, и очень я жалею сейчас, что не запомнила их. Это был захватывающий ритуал, потому что в эти моменты они – и хозяйка и гостьи вспоминали свои корни и традиции, и молодели душой. Это был подготовительный период перед главным действием.
Круглый стол находился в центре залы – самой большой комнаты в нашей трехкомнатной квартире. Над ним был апельсиновый абажур, который висел довольно низко, что придавало всему мероприятию необыкновенный домашний уют. Стол непременно накрывали свежей скатертью, расставляли тарелочки и приборы по числу присутствующих, и все это сопровождалось предпраздничной суетой, шутками и прибаутками. Но до специального приглашения за стол никто не садился, велись разговоры, слышался тихий смех, и все это мне сейчас напоминает последние минуты перед спектаклем, и по настроению, и по совокупности звуков. В это время очень много внимания уделялось мне – вручались маленькие подарочки, каждая хотела меня потрогать и погладить, похвалить, пошутить…
У моей прабабушки было четыре близких подруги – три Нюры и одна Катя. ВСЕ ОНИ БЫЛИ ВДОВЫ.
Мария Михайловна была самой старшей. Её все бабушки-подружки называли по отчеству, а она их только по имени. И это было нормой их общения.
Прабабушка поздно вышла замуж за моего прадеда, она происходила из зажиточной семьи, а ее избранник из бедной, безземельной. Отец ее не отдавал за любимого, а за другого она не шла. И вот, когда ей шел уже двадцать четвертый год, год, после которого девушку переводили в стыдный для семьи разряд старых дев, отец дал-таки свое разрешение на брак. И Иван да Марья сыграли свадьбу. Однако, у порога уже была война, и вскоре Иван ушел на фронт. Без него родился их первенец – Евгений, Енюшка как называла сына бабушка. Радость была недолгой, не прожив даже полугода, мальчик умер от воспаления легких. В начале 1915 года прадеда отпустили на побывку домой. И это была их последняя встреча. В конце октября того же года родилась моя бабушка Екатерина. Через четыре месяца ее отец уже лежал в сырой земле, так никогда и не увидев свою дочь.
В семейном архиве у тетки есть два письмеца-конвертика с того далекого и по времени, и по воспоминаниям фронта, от прадеда Ивана Ракова. Когда я видела их в последний раз, они уже были сильно пожелтевшие и истертые на сгибах, оттого такие бесценные и сокровенные. К сожалению, я не помню в точности написанного, да и писавший их человек из образования имел только церковно-приходскую школу. Это были очень теплые коротенькие записочки, начинавшиеся словами «Здравствуйте, дорогие мои Машенька и Катенька». Он справлялся об их здоровье, спрашивал, как с продуктами, и совсем чуть-чуть писал о себе, что все нормально, и он надеется на скорое завершение войны и возвращение домой. Простые мысли очень простого человека, тоскующего о своей семье, любимой жене и маленькой дочурке. Но сколько они будили в моей прабабушке и бабушке, первая всегда отходила после их прочтения в сторонку или к окну, или в другую комнату, и уголком головного платка отирала глаза, а губы произвольно и неслышно шептали слова молитвы. Вторая, поднявшись вдруг, находила сразу уйму дел по дому, аккуратно сворачивала письмецо, прятала в альбом, а альбом в шифоньер и почти бегом уходила. На два письма за одно прочтение их никогда не хватало.
Бабушка Екатерина Ивановна не любила говорить на эту тему, и только однажды сорвалось у нее, что и у ее одноклассниц погибли отцы, только в Гражданскую войну, и теперь они – герои. А ее отец, выходит, не за ту Родину жизнь отдал…
Овдовев, Мария Михайловна перебралась в Нижний Новгород, сначала к брату, у того был дом с магазином на Грузинской улице, а потом, после 1917года – на «вольные» хлеба. Она стала поваром, и почти вся ее трудовая биография прошла в Родильном доме №6 в поселке Володарском. Она кормила рожениц.
Жила она с дочерью, а потом и с зятем, прямо на территории медицинского городка, к которому относился роддом, в небольшом домике. Там родились мои отец и тетка, и я тоже.
Все прабабушкины подружки были ее коллегами по работе, даже подчиненными, и только тетя Катя приходилась нам какой-то дальней родственницей.
Одна из Нюр, по фамилии Опарина тоже была прабабушкой, у нее был правнук, на три года старше меня. Она жила вместе с семьей внука и водилась с правнуком, они частенько приходили гулять с нами.
Тети Катя была самая молодая, и она жила с семьей сына.
А две Нюры, овдовев, так и остались одинокими на всю жизнь.
Когда стол уже был накрыт полностью, и даже появлялись маленькие с настоящий наперсток рюмочки, в центр стола ставились два крохотных графинчика – со сладкой наливкой и с «беленьким». Удивительные вкусные ароматы уже носились в воздухе, и даже мне, никогда в детстве не испытывающей голода, уже хотелось сесть за стол. В этот самый момент приходил дедушка Костя. Ой, что тут начинало происходить с бабушками! Каждая хотела то пододвинуть ему стул, то принести на тарелочке хлеба, то подать закуску.
В детстве я всегда думала, что дедушка – сын моей прабабушки. Но он был только зять, муж ее дочери. Мария Михайловна всегда брала его сторону в любых разногласиях с ее дочерью, она встречала его с работы, кормила горячим обедом, выспрашивала про дела на работе, и удивительным образом была в курсе всего, там происходящего. Она его называла ласково «сынок» и Костя, а он ее - «мама», и всегда на Вы. Он был сверстником ее Енюшки.
С приходом дедушки уже все усаживались за стол и торжество начиналось, сначала степенно и тихо, но после первого «наперсточка» бабушки оживлялись, говорили громче и веселее, воспоминания лились рекой. Конечно, вспоминали и своих милых, давно ушедших и вечно молодых залеточек. Лица их румянились, глаза горели или туманились, в зависимости от характера.
Когда с закусками и горячим было покончено, Мария Михайловна говаривала:
- Костя, ну давай-ка сыграй нам.
Дедушка приносил инструмент, по своему выбору, а выбрать ему было из чего, дома у нас было две гитары шести- и семиструнные, балалайка, и замечательный инструмент мандолина - его любимый. Никогда не обучаясь специально, дедушка мог воспроизвести на этих инструментах любую мелодию. Он также умел играть и на гармошке, баяне и аккордеоне. А работал он обыкновенным автослесарем. Но про него отдельная история.
И вот, устроившись ногой на низенькой скамеечке, дедушка быстренько настраивал струны, и брал первые аккорды.
Мария Михайловна чуть отодвигалась от стола и затягивала:
- Что стоишь, качаясь, то-онкая рябина*;
И все ее товарки подхватывали:
- Головой склоняясь до самого тына?
А через дорогу, за рекой широкой,
Также одиноко дуб стоит высокий.
Песня их лилась, и лились слезы, утираемые уголками головных платочков. А губы улыбались смущенно, глаза смотрели то друг на дружку, то на дедушку, то на меня.
После непревзойденной рябины наступал черед «Донского казака».
Запевалой на этот раз бывала одна из Нюр, низким и сильным голосом она начинала:
- По Дону гуляет, по Дону гуляет**,
По Дону гуляет казак молодой,
По Дону гуляет казак молодой.
Остальные, и дедушка тоже, подхватывали:
- А там дева плачет, а там дева плачет,
А там дева плачет, а там дева плачет,
А там дева плачет над быстрой рекой.
Потом следовали другие песни, такие же старинные, простые и лиричные. Порядок их я не помню, потому что они всегда менялись. А «Рябина» и «Казак» были обязательными и первыми.
Потом с работы приходила бабушка, ее тоже усаживали за стол, а потом и мои родители, и их тоже потчевали с удовольствием.
Затем наступало время чая. Для этого делали перемену: убирали всю прежнюю посуду и остатки закусок, а ставили все сладости, принесенные и гостьями тоже. И обязательно колотый меленькими кусочками сахар в специальной вазочке, вместе со щипцами. Доставались сервизные чашки на блюдцах и мельхиоровые ложечки.
Чай пили долго и много, до тех пор, пока хозяйка и все гостьи не переворачивали чашки.
Это уж конец вечера.
Потом все прощались, а дедушка тоже одевался и шел провожать бабушек, иногда брал меня на вечернюю прогулку.
Вот такие вдовьи посиделки.
В моем теперешнем сознании память о той страшной империалистической – Первой мировой войне – это память об этих вдовах, всё принявших на свои хрупкие плечи, выстоявших и вытащивших на себе целую огромную страну, ДВАЖДЫ за прошлое столетие. Поднявших и выучивших детей, и вновь потерявших многих из них во Второй мировой.
И сумевших не утратить ни душевной щедрости, ни теплоты сердца.
Вечная память им, обыкновенным святым женщинам.
А для меня лично символом той войны является тонкая, хрупкая на вид, но необыкновенно гибкая и сильная рябина, с красивыми и сочными, но очень горькими плодами.
Помню такой наш разговор.
- Бабушка, а война – это как?
- Это, милая, беда, большая беда и горе, великое горе.
- А я буду ненавидеть их!
- Ненавидеть? Что ты! Нельзя… Только сердечко свое иссушишь, испепелишь…
И кого ты ненавидеть будешь? Представь-ка, там, в далекой стране сидят такие же две Маши, старенькая бабушка да маленькая девочка. Их мамы и папы, бабушки и дедушки на работу ушли, кто детей учить, кто людей лечить, кто машины ремонтировать, а кто строить. А вечером придут все и будут чай пить, как мы. И кого ж ты ненавидеть собралась?
Уже скоро полвека, как нет прабабушки Марии Михайловны и ее подружек трёх Нюр и одной Кати. Почти четверть века, как нет бабушки Екатерины Ивановны. Но это все-таки произошло. В декабре 2012 года в число официальных памятных дат России была внесена дата 1 августа, как День памяти российских воинов, погибших в Первой мировой войне 1914-1918 годов***.
* * *
Город, в котором я сейчас живу – Калининград - стал первым городом России, где память о Первой мировой войне была увековечена монументом. Открытие памятника торжественно состоялось 30 мая 2014 г.
Жаль только, что в Макс Ашманн Парке, так и остался беспризорным обелиск, посвященный сотне погибших выпускников Альтштадской гимназии.
«Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших»****.
_______________________________________
*«Тонкая рябина» - русская народная песня.
** «По Дону гуляет» - русская народная песня.
*** День памяти российских воинов, погибших в Первой мировой войне 1914-1918 годов
установлен согласно Федеральному закону РФ от 30 декабря 2012 года «О внесении изменений в статью 1.1 Федерального закона «О днях воинской славы и памятных датах России», в целях увековечивания памяти и отражения заслуг российских воинов, погибших в той войне. По приблизительным подсчётам, число погибших превышает 1 600 000 человек. И это самое большое число потерь среди солдат и офицеров стран-участниц Первой мировой войны.
**** Евангелие от Матфея, 6:14-15
Из цикла «Мои семейные хроники»