1917 год

В 2014 г. Юрий Грымов предложил мне написать сценарий о событиях 1917 года. Мне было интересно попробовать этот новый для меня вид творчества, и я рад, что работа была принята заказчиком. Я также благодарен Юрию Грымову, что, являясь правообладателем произведения, он разрешил мне его публикацию в интернете в авторской редакции.

Первая серия
Февраль

В трамвае едут два человека – Владимир Владимирович Позднев и Александр Васильевич Мрачник, и о чем-то спорят. Камера подходит ближе.

Мрачник (эмоционально):
Да, я критикую! Критиковать – это миссия интеллигенции. Если бы не мы, все давно бы вообще грязью заросло. А мы показываем, мы высвечиваем. И хоть что-то подметается, вычищается.

Позднев:
Почему же миссия – только критиковать. Можно же и хвалить иногда. Ведь делается же что-то хорошее. Посмотрите за окно: порядок на улице, окна ярко светятся, в них рождественские ёлки.

Мрачник:
В Вас говорит редактор солидной газеты. Вы должна быть лояльны, иначе Вас закроют. Да, окна светятся, и ёлки наряжены – потому что мы едем по Невскому. А посмотрите, что в рабочих окраинах. Что у рабочего на столе к Новому году. Заработная плата из-за дороговизны в реальности-то упала на треть, а то и наполовину. Помните у господина Чернышевского: «Нравственно здоровый человек не может наслаждаться обедом, когда рядом голодные». А мы наслаждаемся.

Позднев:
Чернышевский дописался до каторги…

Мрачник:
Вот то-то и оно. В деспотической стране живем. Когда народ восстал в пятом году – ввели парламент, да только почти без полномочий. И те нарушаются. Власть – словно городовой. Чуть что свистит и хватается за шашку. А результат? Не справляются с вызовом 14 года. Экономика по швам трещит.

Позднев:
Напрасно Вы так. Мы недавно давали сводки экономических успехов. Производство винтовок и 76 миллиметровых орудий выросло более чем вдвое с начала войны, а снарядов – даже в три. Дадим немцам жару. А после победы все будут довольны.

Мрачник:
Но общее производство упало на 4 процента. Производство товаров первой необходимости – на 11 процентов. В Донбассе производительность упала на треть. Значит – будет нехватка металла. А уже сейчас паровозы и вагоны ремонтировать-то не успевают. На железной дороге – бардак и перебои в движении, в поставках продуктов даже в Петроград. Да и с хлебом – беда. Эта идея правительства с продразверсткой отпугнула производителей хлеба – они не хотят продавать по заниженным государственным ценам. Попомните мои слова: Россия на переломе, что-то серьезное назревает, грозное.

Позднев:
Все же Вы очень пессимистичны. Но мне что-то такое и нужно для дела. Поступайте-ка ко мне в редакцию комментатором. Будете критиковать – в разумных рамках конечно. А мы будем с Вами спорить. К нам сейчас поступила одна начитанная дама – у неё как раз много задора и оптимизма. Вот и получится интересно.

Редакция, 24 декабря 1916 г. (по юлианскому календарю)
Летучка в газете.
 
Позднев (торжественно):
Тема номера: Рождество. Наступает 1917 год. Подданные еще крепче сплотились вокруг Государя императора. Мы встречаем Рождество единой семьей, и сегодня публикуем репортаж из императорских покоев.

Фото: Николай II, Государыня и дети дарят друг другу подарки, сидят за праздничным столом.

Позднев:
Дальше пойдет так: Рождество шагает по стране. Этот счастливый миг наступил и на фронте, и в тылу – в каждой семье. Вот солдаты получают подарки и своих семей, и даже незнакомых людей, желающих поддержать наших доблестных воинов в трудный для Родины час.

Фото, переходящее в видео:
Солдаты распаковывают подарки, радуются.

Позднев:
И в тылу тепло Рождества согревает семьи, объединяет всех, в ком бьется русское православное сердце.

Фото: счастливое семейство среднего достатка, члены которого обмениваются подарками. Потом семьи победнее. Потом крестьяне. Священники благословляют народ.

На улице встречаются двое рабочих.

Первый рабочий:
Здорово живешь, с праздником тебя.

Второй рабочий:
И тебя, хотя какой праздник. Цены опять подскочили. Представляешь, пошел хлеб покупать – на белую булку у Филиппова не хватило. Вот, пойду сейчас черного хлеба куплю – он все-таки подешевле.

Первый рабочий:
Да я сам оттуда иду – там давка прямо. Бабы злые, очередь хвостом. Что за дела?! Из деревни пишут – там жизнь пошла. За поставки для армии хорошо платят. Новую музыку купили. А здесь – тьфу. Мы с мужиками на Путиловском решили требовать прибавки. А то жилы с нас тянут, а денег шиш. Если откажут – будем бастовать, как в пятом году.

23 февраля (8 марта). Очередь в хлебный магазин.

В очереди стоят преимущественно простенько одетые женщины. Есть инвалиды. Несколько десятков человек.
Висит объявление: «Черного хлеба нет».

Второй рабочий:
А что говорят, будет черный-то сегодня?

Мужчина в очереди:
Говорят, может к вечеру завезут. Какой-то опять бардак на железных дорогах. То ли воинские эшелоны замешкались, то ли императорский поезд прошел – для него всё вокруг перекрывают. Или говорят – пути снегом занесло, никто не чистит.

Первая женщина в очереди:
На военных-то складах хлеб есть, небось. А народ голодать начинает.

Мужчина в очереди:
Управляющий, тварь торговая, говорит: «Кому лень ждать, идите в булочную напротив – там булки всех сортов».

Второй рабочий:
Ну да, по нынешним ценам это только ему и по карману.
Из кафе напротив, что рядом с булочной, звучит веселая музыка и радостные голоса.

Первая женщина в очереди:
Господа… У них каждый день праздник. Их бы всех на фронт, как моего Петеньку.

Вторая женщина в очереди.
Да вот и мой Ванечка скоро присоединится к твоему Петеньке. Путиловских-то рабочих рассчитали. Говорила я ему – не до забастовки. А он: без забастовки зубы на полку положим. Вот, ходят теперь толпой вокруг завода. Локаут называется.

Подходят молодые девушки и быстро раздают листовки.

Второй рабочий читает: «Международный женский день…» Ух ты, эсдеки день какой-то бабский придумали. Во дают!

Вторая женщина в очереди:
А ну дай сюда. «Товарищи работницы!... Самодержавие и капиталисты…»

Документ:
Из листовки межрайонной организации РСДРП:
«Сотни тысяч рабочих убивают… на фронте и получают за это деньги. А в тылу заводчики и фабриканты под предлогом войны хотят обратить рабочих в своих крепостных. Страшная дороговизна растет во всех городах, голод стучится во все окна...
Долой самодержавие!
Да здравствует Революция!
Да здравствует Временное Революционное Правительство!
Долой войну!
Да здравствует Демократическая Республика!»

Первая женщина в очереди:
А ведь правда. Убивают-то за деньги. И голод стучится. Сколько можно. Да и стоять здесь, ждать чего-то глупо. Айда, бабоньки, к фабрике, снимем всех с работы да на Невский. Пусть видят, до чего народ довели.

Шум, гам, толпа движется туда-сюда, растет. Появляется транспарант «Хлеба!»
Несколько людей начинают швырять камни в булочную, громят её, выбрасывают белый хлеб на мостовую.
Кто-то поднимает булки, чтобы унести.
Мужчина в очереди кричит на него:
А ну не трож! Мы не воры какие-то. Пусть дорогие булки на земле лежат. Раз нам дешевых хлеб не обеспечили, пусть и свой дорогой не едят!

Обедает семейство среднего достатка, 24 февраля.

Отец, глядя в окно:
И куда их несет. Ты смотри! И что им надо – хлеб из военных складов раздают, очередей нет уже. А они всё прут на Невский, валом валят! Флаги красные, «Долой самодержавие!» написали.

Дочь лет 18-ти:
Народ так просто уже не купить хлебной подачкой! Если началось, то скоро не кончится. Надоело!

Мать:
Ну что тебе надоело? Слава Богу, на жизнь нам хватает.

Дочь:
Нравственно здоровый человек не может наслаждаться обедом, когда рядом голодный! Я сама сейчас туда пойду!

Отец:
Я те пойду! А ну сидеть!

Дочь:
Ты же сам то и дело царя ругаешь.

Отец:
Я ругаю, потому что жизнь ухудшается. Но станет ли она лучше с теми, что под красным флагом?
 
25 февраля. Редакция.

Позднев:
Ну-с, господа. Какие сегодня темы дня?

Евгений Павлович Витин, обозреватель:
Рабочие волнения.

Позднев (возмущенно):
Вы что, с ума сошли, с этого начинать! Совсем потеряли профессионализм. Это новости – на уровне уголовной хроники. Случаи хулиганства. Начинать нужно с главного. Что у нас главного господа. Что царственные особы?

Витин (несколько обиженно, недовольно):
Да какие тут новости. Николай II еще позавчера прибыл в Ставку. Секретничает с военными. Государыня и Наследник по неофициальным данным больны. Не опасно. Просили не вносить смущение в ряды подданных и ничего не сообщать.

Позднев (деловито):
Государственная Дума?

Витин (буднично):
Как всегда, толкут воду в ступе. Назревает буря в стакане. Выступал министр земледелия Риттих, теперь его будут критиковать со всех сторон.

Справка:
Риттих Александр Александрович, 1868 года рождения. Дворянин, сын генерал-лейтенанта. Служил в МВД, департаменте полиции, министерстве финансов, Главном управлении землеустройства и земледелия. С января 1917 г. – министр земледелия.

Документ:
Из выступления Риттиха:
«Дело в том, что подход продовольственных грузов к Петрограду с самого начала февраля упал, и упал очень серьезно. Причина этого – это те стихийные явления, которые в течение почти трех недель задержали движение тех поездов, тех вагонов, которые были назначены продовольствием для Петрограда… тем более, это сопровождалось и угольным кризисом на железных дорогах…»

Витин (иронично, затем деловито):
Вот хороший повод вернуться к теме рабочих волнений. Прошу простить, господин Позднев – к теме «отдельных случаев массового хулиганства». К тому же вчера и генерал Хабалов встречался с представителями хлебопекарен. Он уверен: «Ржаная мука имеется в Петрограде в достаточном количестве». И чего не выпекают его в достаточном количестве? Это ли не тема!
Позднев:
Да, пожалуй, можно увязать этот вопрос и с дискуссией в Думе. Вот тут хорошо бы столкнуть мнения комментаторов. Есть тексты?

Анастасия Акимовна Славская (комментатор) (читает энергично, уверенно):
Продовольственный кризис в Петрограде будет преодолен в ближайшие дни. Норма снабжения столицы установлена в 35 вагонов в сутки, при чем в основном ржаной муки. Только 5 вагонов из них будет с более дорогой пшеничной мукой. Началась выдача муки хлебопекарням из военных запасов.

Мрачник (скептически, затем тоном лектора, поглядывает в бумажку):
Всё не так просто. Эти перебои в снабжении крупных городов – не первые и не последние. Изношен и недостаточен паровозный парк. Да и само население убедилось, что чиновники и спекулянты не справляются с ритмичным снабжением городов.  Поэтому люди заботятся о себе сами – скупают хлеб впрок и сушат его на сухари. А это значит, что теперь при любом сбое в поставках понадобится больше хлеба, чем его было бы нужно при грамотном ритмичном распределении. Так что нынешние забастовки не случайны. С утра по нашим данным бастовало уже 250 тысяч рабочих. Если учесть, что на два с лишним миллиона населения Петрограда приходится более трехсот тысяч рабочих, можно говорить о всеобщей стачке, как в октябре 1905 г. Тогда вслед за стачкой последовал манифест 17 октября, конституционные уступки Императора.

Из стенограммы Государственной думы:

Депутат Керенский:
«…дальнейшее пребывание у власти настоящего Совета министров совершенно нетерпимо. Интересы государства требуют создания правительства, подчиненного контролю всего народа. Немедленно населению должны быть гарантированы: свобода слова, собраний, организаций и личности. Продовольственное дело должно взять в свои руки само население, свободно сорганизовавшись в обывательские и фабрично-заводские комитеты, подчинив деятельность городского самоуправления интересам трудящихся классов».

В редакцию врывается Любушкин Иван Федорович.

Любушкин (взволнованно):
Вы не представляете, что творится на улице! Там стреляют, ей Богу!

Позднев (недоуменно):
Что значит стреляют? Кто? В кого? Давайте по порядку.

Любушкин (переводя дух, немного сбивчиво):
С утра толпа на Сампсоньевском смяла полицию и серьезно вломила полицмейстеру. Казаки ретировались. Говорят, на Конюшенной площади солдаты стреляли в командира. А сейчас такое!

Продолжает рассказывать, мы видим картину:
Митинг в несколько тысяч человек. Люди одеты небогато, много молодежи, но есть и представители других возрастов. Памятник Александру III. Вокруг мечутся  люди. Камера скользнула по зданию Московского вокзала. Красные знамена. Столкновения толпы с полицией. Полицейский полковник вырывает красный флаг, хватает демонстранта и тащит его. Слышно: «Эта символика запрещена!» К полковнику подъезжает казак и сбивает его с ног. Полковник падает, освободившийся демонстрант размахивает флагом. Окружающая толпа аплодирует и скандирует: «Да здравствуют казаки!».
Айда на Невский, к Зимнему!
Толпа начинает движение.

Участники совещания торопливо собираются, выбегают из помещения.

Демонстранты (несколько тысяч) идут мимо Гордумы. Лозунги: «Долой самодержавие!» Красные флаги. Цепь конных солдат. Команда: спешиться, цельсь!
Ваш митинг не законен, немедленно разойдитесь!
Залп. Люди разбегаются, прячутся от пуль. Молодой человек стреляет по солдатам из пистолета. На мостовой лежат раненые и убитые. Толпа снова собирается, надвигается. Раненых и убитых заносят в Гордуму. Крики: Врача! Сволочи! Палачи!

Со ступенек выступает Керенский (энергично, митингово):
Как и 9 января 1905 года преступное самодержавие убивает народ. Но безвинные жертвы будут отмщены!

Документ:
Телеграмма императора Николая II военному губернатору Петрограда генералу С. Хабалову:
«Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны против Германии и Австрии».

Справка:
Хабалов Сергей Семёнович, 1858 года рождения. Участник русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Генерал-лейтенант. С 1916 г. – главный начальник Петроградского военного округа.

Из показаний С. Хабалова после событий:
«Эта телеграмма, как бы вам сказать? Быть откровенным и правдивым: она меня хватила обухом... Как прекратить «завтра же»?.. Государь повелевает прекратить во что бы то ни стало... Что я буду делать? Как мне прекратить? Когда говорили: хлеба дать – дали хлеба, и кончено. Но когда на флагах надпись «Долой самодержавие» – какой же тут хлеб успокоит! Ну что же делать. Царь велел: стрелять надо… Я убит был – положительно убит».

26 февраля. Редакция.

Позднев (взволнованно, увлеченно):
Да уж, господа, на нехватку новостей грех жаловаться. Генерал Хабалов приказал неагрессивные толпы разгонять кавалерией, а агрессивные – залпами. После троекратного предупреждения. Кто услышит эти предупреждения?! Совет министров заседал всю ночь, поддержал меры Хабалова. И что по этому поводу думает Государь! Ведь было же 9 января, и вот повторяется!

Витин:
Ночью проведены аресты левого актива. Только это не помогло: с утра центр опять запружен народом.
Позднев:
Что на Невском? Где Любушкин?

Невский.
Идет демонстрация. Войска перегородили проспект. Звучат выстрелы в воздух. Демонстрация не расходится. Залп по толпе. Люди отхлынули, лежат убитые и раненые. Вдруг стрельба по войскам. Офицеры показывают – стрельба с крыш. Солдаты прячутся за колонны, отстреливаются. Тащат убитого солдата.

Один из солдат:
С кем воюем? Ведь не немец, свой брат. А вот человека попортили. Да и мы тоже… - солдат показывает в сторону трупов на Невском. – Ну, дела, дожили.

Редакция

Славская (волнуясь, не очень уверенно):
Предлагаю примерно такой текст. Твердые меры, принятые властью вчера и сегодня, могут привести к стабилизации положения. Вероятно, в последующем эти меры будут признаны даже слишком жесткими, но необходимыми в годину войны. Для того, чтобы предотвратить гражданскую войну, распад фронта, суровые меры целебны, как целебна хирургическая операция.

Мрачник (солидно, со знанием дела, голос на фоне видео волнений):
Боюсь, что процесс уже принял необратимый характер. Стрельба в демонстрантов не привела к успокоению, а только еще сильнее озлобила людей и подорвала авторитет власти. Заметны колебания среди казаков и солдат. Кому понравится с оружием в руках подавлять массовые выступления соотечественников? К сожалению, вернуться к тому положению, которое существовало на 23 февраля этого года – уже невозможно. Либо Николай II пойдет на уступки, либо выступления будут жестоко подавлены, и разгромленный бунт будет использован для ликвидации даже тех свобод, которые были получены в 1905-1906 годах.

Врывается Любушкин (взволнованно, с едва скрываемой радостью):
Сенсация! На Екатерининском канале перестрелка между солдатами и полицией. Рота павловцев вышла из казарм при оружии, чтобы протестовать против междоусобия. На Екатерининском канале они вступили в перестрелку с полицией. Затем уже в казармах был убит полковник Экстен. Солдат еле урезонили, зачинщиков арестовали.
 
Славская (по-женски):
Какой ужас, бедный полковник…

Мрачник:
И это только начало.

Ставка, Николай II читает телеграммы.

Председатель Государственной думы М. Родзянко: «… положение серьезное. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы этот час ответственности не пал на Венценосца». Необходимо «безотлагательно призвать лицо, которому может верить вся страна и поручить ему составление правительства».

Николай II, устало: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал всякий вздор, на который я ему даже отвечать не буду».

Документ

Манифест Николая II:
«На основании статьи 99 основных государственных законов повелеваем: Занятия Государственной думы и Государственного совета прервать 26 февраля сего года и назначить срок их возобновления не позднее апреля 1917 года в зависимости от  чрезвычайных обстоятельств».

Император Николай II императрице Александре Федоровне: «Её величеству. Любовь моя! Спасибо за телеграммы. Уеду, как только улажу все необходимые здесь вопросы. Сплю хорошо. Да благословит Вас всех Господь. Ники».

Вечер 26 февраля, казармы Волынского полка.

Справка:
Кирпичников Тимофей Иванович, 1892 года рождения. Из крестьян. Перед войной призван в армию. Старший фельдфебель учебной команды запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка.

Унтер-офицер Кирпичников чистит оружие. Вокруг сидят солдаты.

Первый солдат:
Ну вот, употребили сегодня ружьишко. И завтра, небось, придется употребить. Готовились с немцем воевать, а нате…

Второй солдат:
А что, Тимофей Иванович, долго это будет? Вот это -  в народ стрелять. Мы вот с мужиками слыхали, что павловцы за народ вступились.

Первый солдат:
Их по законам военного времени за это и закопают. Как пить дать закопают.

Кирпичников:
А может, и не закопают. Если другие также…

Третий солдат:
Это как же?

Кирпичников:
А так…
Смотрит в канал оружия наверх. Вздыхает:
Как надоело всё. И эта казарма. И по всей России казарма. И штабс-капитан наш Лашкевич. Да и сам Государь - император Николай.

Утро 27 февраля. Редакция.

Позднев (усаживается в кресло):
Ну, что нового, господа, есть ли новости от Государя?

Витин (взволнованно):
Не до Государя сейчас, такое творится! Боюсь, дожили мы до революции. Новый Пятый год! Да что Пятый год – армия взбунтовалась!

Позднев (удивленно):
Да ну!

Витин (тоном рассказчика интересной истории):
Вот и да ну! Какой-то унтер Кирпичников со своими солдатами убил офицера и взбунтовал Волынский полк. Дальше пошло-поехало: волынцы взбунтовали подняли преображенцев, затем литовский полк, да еще саперный… Восставшие солдаты движутся в центр Питера! Они освободили политических заключенных в Крестах и подожгли Окружной суд! Рабочие разбирают оружие в арсенале.

Позднев:
Что же теперь будет?

Мрачник (тоном докладчика, на фоне видео событий – нестройной колонной идут солдаты и рабочие):
Происходящие события являются результатом целого ряда причин. Во-первых, Петроград как крупный тыловой город является одним из центров подготовки и размещения новобранцев. В казармах – теснота, тяжелые бытовые условия, непривычные для крестьянских парней, только что призванных в армию. Во-вторых, в казармах царит нежелание идти «на убой», которое только усиливается от общения с городскими низами, среди которых война уже давно перестала быть популярной. В-третьих, впервые с 1905 г. в столице так обильно льется кровь. Солдаты не желают быть карателями. Впрочем, теперь, натворив дел, они боятся карателей сами и готовы защищаться.

Славская (немного заводясь в своем возражении):
Не все ещё потеряно. Во-первых, в районе Адмиралтейства сконцентрированы надежные части под командование Хабалова. Во-вторых, отряд примерно в тысячу штыков во главе с Кутеповым направлен в район Литейного, чтобы гнать бунтовщиков навстречу Хабалову и таким образом покончить с бунтом (показывает на плане Петрограда, как будут действовать войска). В-третьих, продолжают нормально работать центральные государственные органы: правительство, Дума…

Мрачник:
А вот Дума уже нет. Приостановлена-с.

Улица Петрограда.
Мальчик-газетчик:
Заседания Думы приостановлены! Покупайте газету!

27 февраля. Таврический дворец.

В зале около ста солидных людей, которые что-то оживленно обсуждают в группках. К ним выходят Родзянко, Милюков, Шульгин.

Справка:
Родзянко Михаил Владимирович, 1859 года рождения. Из дворян, Екатеринославский помещик. Один из основателей партии октябристов. С 1911 г. – председатель Государственной думы.

Председатель Государственной думы М. Родзянко:
Господа, господа, не надо так шуметь. Да, я тоже считаю, что приостановка заседаний Думы в такой критический для Родины час – это огромная ошибка. Я намерен телеграфировать Государю, что последний оплот порядка в Петрограде устранен этим решением. Но высочайший манифест есть высочайший манифест…

Марков второй:
Вот именно, манифест! Всё, отговорились, хватит. Расходитесь, господа. Все прощайте до весны (уходит).

Справка:
Марков Николай Евгеньевич (Марков второй), 1866 года рождения. Дворянин, монархист, член Союза русского народа, с 1907 г. депутат, лидер правого крыла Государственной думы.

Справка:
Милюков Павел Николаевич, 1859 года рождения. Дворянин, магистр истории. Один из основателей партии конституционных демократов (кадетов), ее лидер. С 1907 г. – депутат.

Лидер партии кадетов П. Милюков:
Манифест не мешает нам собраться на частное совещание. Вот хотя бы в этом зале. Всё-таки, господа, мы не можем просто так умыть руки в момент начинающейся смуты. Депутаты могут сыграть решающую роль в качестве посредников между верховной властью и недовольными. Сейчас наступает решающий момент. Если начавшийся бунт будет просто подавлен, то силы реакции используют эти события для восстановления абсолютизма. Мы должны действовать от имени Государственной думы, пусть даже её деятельность приостановлена.

Депутат социал-демократ Николай Чхеидзе (эмоционально):
Кем приостановлена? Кровавым деспотом? Необходимо идти до конца и свергнуть самодержавие!

Справка:
Чхеидзе Николай Семёнович, 1864 года рождения. Дворянин. С 1892 г. – социал-демократ. Меньшевик. С 1907 г. депутат. Лидер социал-демократической фракции Государственной думы.

Справка:
Керенский Александр Фёдорович, 1881 года рождения. Сын директора гимназии. Адвокат. С 1912 года – депутат, лидер фракции трудовиков, близкой к социалистам-революционерам. Один из лидеров масонов.

Керенский:
Выслать наших людей к восставшим войскам и объяснить, что Дума с ними!

Шульгин:
Но не можем же мы действовать незаконно, если мы – оплот законности.

Справка:
Шульгин Василий Витальевич, 1878 года рождения. Дворянин. Монархист. Публицист. Член Русского народного союза имени Михаила Архангела. С 1907 г. - депутат. Один из лидеров фракции националистов.

Депутат Владимир Ржевский:
Необходимо создать какой-то орган…

Родзянко:
Да, да, орган. Это никак не противоречит Манифесту Государя. Временный комитет Государственной Думы, каково?

Голоса:
Прекрасно! Временный! Очень хорошо!

Милюков:
Временный комитет Государственной Думы для водворения порядка в г. Петрограде и сношений с организациями и лицами. Мы – за порядок. Но готовы к сношениям.

Голоса: К сношениям, к сношениям! Кстати, а что там в соседнем зале?

Керенский:
Да там освобожденные солдатами рабочие вожди…

Соседний зал Таврического дворца.

Сидит несколько десятков рабочих и просто одетых интеллигентов.

Справка:
Гвоздёв Кузьма Антонович, 1882 года рождения. Рабочий из крестьян. Лидер стачки в 1905 г., эсер-максималист, с 1907 г. социал-демократ, меньшевик, профсоюзный лидер. Неоднократно арестовывался. В 1915 г. избран председателем Рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета, в котором выступал в защиту прав рабочих. В январе 1917 г. арестован за призывы к борьбе с самодержавием, 27 февраля освобожден восставшими солдатами.

Кузьма Гвоздев:
Итак, товарищи, повестка дня простая: организация Совета рабочих депутатов. Опыт 1905 г. не прошёл даром.

Александр Шляпников:
Рабочему классу, низам нужно своё правительство! Пролетариат на баррикадах, а эти жирные коты из Думы крадутся к власти.

Справка:
Шляпников Александр Гаврилович, 1885 года рождения. Из старообрядческой семьи. Рабочий. Член РСДРП с 1901 г., большевик. Лидер Русского бюро ЦК РСДРП(б).

Чхеидзе:
Правительство - это, конечно, громко сказано. Нужна самоорганизация. Необходимо направить наших людей на заводы срочно – чтобы присылали делегатов. На сегодняшний вечер назначаем первое заседание.

Врывается А. Керенский в окружении вооруженных людей (на повышенных тонах):
Срочно необходимо наладить связь с войсками. Это – решающий момент. Они бродят по улицам без руководства. Это – шанс!

Выбегает.
В коридоре встречает Гучкова, который столь же решительно идет в окружении офицеров.

Керенский (быстро, решительно):
Ну как? Что полки?

Гучков (устало, разочарованно):
Хаос и анархия. Боюсь, как бы они не разгромили центр города вконец. Пытаемся навести порядок.

Справка:
Гучков Александр Иванович, 1862 года рождения. Из купцов. Один из создателей партии октябристов, ее лидер. Председатель Государственной думы в 1910-1911 гг., член Государственного совета с 1915 г. Председатель Центрального военно-промышленного комитета. Обладает обширными связями в офицерском корпусе.

Чхеидзе (выступая перед толпой у Таврического дворца):
Товарищи рабочие! Сейчас по улицам движутся революционные солдаты. Необходимо оказать им всяческую помощь на бытовом уровне. Солдат нужно обогреть и накормить.

Документ

Обращение Временного исполкома Петроградского совета рабочих депутатов.

Граждане!
Солдаты, вставшие на сторону народа, с утра находятся на улице голодные. Совет депутатов, рабочих, солдат и населения прилагают все усилия к тому, чтобы накормить солдат. Но сразу организовать продовольствие трудно. Совет обращается к вам, граждане, с просьбой кормить солдат всем, что только у вас есть.

Литейный проспект, 27 февраля:

Идет толпа солдат. Расходятся, сходятся.
Солдаты:
- Куда дальше, братцы?
- Да уж, погуляли на славу. Вдарили по этим! А ночевать-то где?
- Как где – в казарму айда.
- Боязно в казарму. Там нас тепленькими и возьмут завтра. И всё припомнят. И штабс-капитана Лашкевича, и суд, который пожгли.
- А куда ж тогда?

Появляется гражданский человек:
Товарищи солдаты! Депутаты с Вами, пожалуйте к Государственной думе, к Таврическому дворцу.
Солдаты:
- Точно, в Думу нужно. Там депутаты-заступники.
- Айда к Думе, ей присягнем.
- Смотри, какие-то идут – не наши. Они за кого? А ну, спросим:
Кричит:
- Эй, братцы, вы с какого полка?!
- Со сводного отряда Кутепова. Порядок наводить!
- Это что, выходит нам биться надо?!
- Да ну его. Со своими не хотим биться.
Солдаты двух групп сходятся, братаются.
- К чёрту Кутепова этого. Сам не знает, чего хочет. Вы куда решили податься?
- В Думу, к депутатам-заступникам. Айда с нами!
- Айда.

Таврический дворец

Керенский:
(смотрит в окно, говорит сам себе нетерпеливо, с обидой)
Ну где же, где же войска? Куда же их занесло.

Видит в окне колонну войск.

Керенский:
(эйфорически)
Ну вот же! Я верил! Ну все, теперь дело пойдет! Теперь эта болтливая Дума вот где.
(сжимает кулак)
Ну, держись Николашка. Республика у ворот.

Выбегает на улицу. Туда же через холл пробегает Чхеидзе и еще какие-то люди.

У Таврического дворца

Керенский выступает перед солдатами.

Керенский:
Товарищи! Вы теперь – солдаты революционной армии России, которая подчиняется Государственной Думе. Необходимо расставить посты как в самом здании, так, так и на подступах. Старшим назначаю вас.
(тычет пальцем в унтер-офицера).
Старый караул разбежался, но если прибудут каратели, расстреливающие народ – вы должны дать отпор. Дадите?

Солдаты:
(нестройно)
Дадим, Ваше сокобродь!

27 февраля. Ставка, Могилев.

Документ

Из письма императора Николая II императрице Александре Федоровне.

…После вчерашних известий из города я видел здесь много испуганных лиц. К счастью, Алексеев спокоен, но полагает, что нужно назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать…

Николай II и начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего генерал М. Алексеев.

Обстановка дворянского дома. Стол, покрытый картами военных действий, массивные деревянные кресла, несколько стульев, комоды, шкаф с книгами.

Справка:
Алексеев Михаил Васильевич, 1857 года рождения. Участник Русско-турецкой 1877-1878 гг., Русско-японской и Первой мировой войн. Генерал от инфантерии. С 1915 г. – начальник ставки Верховного главнокомандующего.

Алексеев:
Разрешите доложить, Ваше величество. Телеграмма председателя Государственной Думы…

Николай II (устало, недовольно):
Опять то же самое: правительство доверия. Они думают, что могут править лучше меня. Глупцы.

Алексеев (осторожно, вкрадчиво):
Государь, все же ситуация сложилась серьезная. Вот и председатель совета министров Голицын поддерживает идею ответственного правительства, готов к отставке.

Николай II (еще более недовольно, тоном, не терпящим возражений):
Ещё этого не хватало. Перемены в личном составе правительства в настоящих условиях недопустимы. Можете мне больше не докладывать об этом.
Диктатором в Петрограде будет генерал-адъютант Иванов. Как идет подготовка войск для переброски в Петроград на подавление бунта?

Алексеев:
Для решения этой задачи выделены следующие части: 34-й Севский, 36-й Орловский, 2-й Гусарский Павлоградский и 2-й Казачий полки. Погрузка начинается завтра. Батальон Георгиевских кавалеров выдвигается к Царскому селу завтра с утра. Иванов отправится с ним.

Николай II:
Позовите генерала Иванова, я дам ему подробные указания.

Алексеев кивает и выходит.
Николай II поворачивается назад и дает указание:
Готовьте поезд, мы выезжаем сегодня же в Царское. Медлить более нельзя.

Документ

Из дневника Николая II

В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Был недолго у доклада. Днем сделал прогулку по шоссе на Оршу. Погода стояла солнечная. После обеда решил ехать в Царское село поскорее и в час ночи перебрался в поезд.

28 февраля. Редакция.

Позднев (ворчливо):
Господа, ну это уже совсем никуда не годится! Никого же нет на работе: ни экспертов наших, ни репортеров!

Витин:
Не удивительно: трамваи лежат на боку, извозчиков не видно. Я потому во время пришел, что живу поблизости. Да и то страху натерпелся – солдаты и какая-то чернь с угрожающим видом бродят по улицам.

Входит Славская, снимает верхнюю одежду (увлеченно):
Господа, это невероятно! Я была у Мариинского дворца. У нас больше нет правительства. Там сплошные красные флаги и восторженные толпы. Знаете, это удивительное чувство. Головой понимаешь, что происходит нечто ужасное, крушение основ и начало смуты. А в душе эйфория – чувство на редкость заразительное. Толпа ликует, и ты ликуешь. И прямо жаждешь видеть современных Минина и Пожарского. Господа, я видела Керенского, он выступал с авто. Ведь знаю, что позер и мелочь, а сегодня велик. Как всё-таки его облик подходит к нынешним обстоятельствам. Наступает его время. Ей Богу, преобразился, парит над толпами и ведет за собой.

Входит Любушкин, тоже в верхней одежде:
Новость последних минут, хотя и давно ожидалась: Временный комитет Государственной думы «нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка». «Нашел себя вынужденным», - каково?! Если сейчас явится гвардия с фронта, они скажут, что помогали Государю порядок наводить. Мастера жанра!
Да, вот еще их телеграмма командующим фронтами: «правительственная власть перешла в настоящее время к Временному комитету Государственной думы». При чем здесь командующие фронтами? Что же депутаты, вознамерились командовать фронтом? Интересно, интересно…

Входит Мрачник.

Позднев:
Вы, небось, тоже с новостями. Вот она, революция, которую вы здесь все время пророчили.

Мрачник (недовольно):
Пророчил, будь я неладен. В Кронштадте восставшие матросы убили адмирала Вирена, десятки офицеров. Депутаты послали депутацию урезонивать матросню. Впрочем, будем объективны – морское командование явно перегибало палку по части бессмысленной муштровки. Ненависть к себе они воспитывали годами. То ли еще будет.

Позднеев (взволнованно, затем меняя тон на деловой):
Какой ужас! А что известно о мерах государя. Есть ли у нас данные?

Витин:
Прошедшей ночью Николай II покинул Могилев и направляется в Царское село. Правда, избран несколько необычный маршрут, вероятно из-за опасения каких-то неожиданностей со стороны революционеров. Взгляните на карту.

На экране на карте отображается движение царского поезда по маршруту Могилев – Орша – Вязьма – Лихославль – Тосно. Пунктиром далее Гатчина – Царское село.

Витин:
Вероятно, вечером Николай II достигнет Лихославля и завтра утром прибудет в Царское село, чтобы лично руководить событиями.
Только что из Могилева выдвинулся генерал Иванов с тремя ротами георгиевского батальона и чрезвычайными полномочиями. Другие фронты предоставят в его распоряжение четыре кавалерийских и четыре пехотных полка с Северного и Западного фронтов. Погрузка войск в эшелоны должна завершиться 2 марта. Так что ранее этого срока вряд ли стоит ждать решающих событий возможной гражданской войны.

На карте отражается движение Иванова по прямой к Царскому селу.

28 февраля. Государственная дума.

Решительно идут по коридору Родзянко, Бубликов, Милюков, Гучков и другие депутаты.

Справка:
Бубликов Александр Александрович, 1875 г. рождения. Депутат Государственной думы с 1912 г. Прогрессист. Инженер путей сообщения.

Бубликов (докладывает Родзянке):
Контроль над управлением железными дорогами нами установлен. Путейцы и телеграфисты нас поддерживают. Им нужно показать, что с ними Дума, что победа за нами, и расправа не последует. Вот, я подготовил телеграмму: «Железнодорожники! Старая власть, создавшая разруху во всех областях государственной жизни, оказалась бессильной. Комитет Государственной думы, взяв в свои руки оборудование новой власти, обращается к вам от имени отечества: от вас теперь зависит спасение Родины».
Разумеется, если к Петрограду будут продвигаться войска, железнодорожники не смогут их остановить. Можно разбирать пути и портить железнодорожные стрелки. Но пехота рано или поздно подойдет к столице. Боюсь, хватит одной дивизии, чтобы разогнать нестройные толпы взбунтовавшихся солдат и черни.

Гучков:
Необходимы немедленные меры по восстановлению порядка и дисциплины – уже от имени Государственной думы. У меня есть верные офицеры, мы принимаем меры, но всё же нужна какая-то политическая воля. Нужны воззвания, если хотите, присяга Думе.

Родзянко (торжественно):
Я долго думал, господа, и решился. Мы возьмем упавшую на мостовую власть. Хотя риск велик, ради Родины я готов пойти на это. Но только, господа, чтобы подчиняться мне безусловно и слепо! В этот грозный час...
Уходит, окруженные толпой депутатов. Остаются Гучков и Милюков.

Гучков (передразнивая):
«Безусловно и слепо! В этот грозный час!» То же мне, «вскипел бульон, да потек во храм». Вот раздулся-то индюк, того гляди лопнет.

Милюков (размышляя):
Да, тут нужен кто-то более склонный к коллегиальной работе, к учету мнений.

Гучков (посмеиваясь):
Тогда это не Вы, да и не я, пожалуй. Нам друг другом руководить было бы трудно.

Милюков:
Как насчет Георгия Евгеньевича Львова?

Гучков:
Ну уж, если не Вы, и не я, то князь Львов – прекрасный выбор. Деликатен.

По коридору идет Чхеидзе.

Милюков (иронично):
Николай Семёнович, Родзянко решил взять власть, подчинения требует.

Чхеидзе (твердо):
Поздновато решил. Теперь мы вам, господа, можем дать власть только на определенных условиях.

Гучков:
Кто это «мы»?

Чхеидзе:
Совет рабочих депутатов.

Документ

Обращение Петроградского совета рабочих депутатов

К населению Петрограда и России от Совета рабочих депутатов.
Старая власть довела страну до полного развала, а народ до голодания. Терпеть дальше стало невозможно. Население Петрограда вышло на улицу, чтобы заявить о своем недовольстве. Его встретили залпами. Вместо хлеба царское правительство дало народу свинец.
Но солдаты не захотели идти против народа и восстали против правительства. Вместе с народом они захватили оружие, военные склады и ряд важных правительственных учреждений.
Борьба еще продолжается: она должна быть доведена до конца. Старая власть должна быть окончательно низвергнута и уступить место народному правлению. В этом спасение России.
Для успешного завершения борьбы в интересах демократии народ должен создать свою собственную властную организацию.
Вчера, 27 февраля, в столице образовался Совет рабочих депутатов из выборных представителей заводов и фабрик, восставших воинских частей, а также демократических и социалистических партий и групп.
Совет рабочих депутатов, заседающий в Государственной думе, ставит своей основной задачей организацию народных сил и борьбу за окончательное упрочение политической свободы и народного правления в России.
Совет назначил районных комиссаров для установления народной власти в районах Петрограда.
Приглашаем все население столицы немедленно сплотиться вокруг Совета, образовать местные комитеты в районах и взять в свои руки управление всеми местными делами.
Все вместе, общими силами будем бороться за полное устранение старого правительства и созыв Учредительного собрания, избранного на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права.

Совет рабочих депутатов.

28 февраля. Ставка, Могилев

Генералы Алексеев и Лукомский

Справка:
Лукомский Александр Сергеевич, 1868 г. рождения. С 1916 г. – генерал-лейтенант, генерал квартирмейстер штаба Верховного главнокомандующего.

Алексеев (смущаясь, в сомнениях):
Александр Сергеевич, направил я телеграмму командующим фронтами. Верноподданнически обличил бунтовщиков петроградских. А теперь что-то жалею. Всё не так просто. Не наломали б мы дров.

Лукомский (поддерживая):
Да уж, Михаил Васильевич, ситуация непростая. Получены сообщения, что волнения охватили Первопрестольную. Гарнизон и там взбунтовался, власть берет на себя Московская городская дума. Неспокойно в Твери, Нижнем и Харькове. Пока мы направляем войска на Петроград, не пришлось бы выстраивать второй фронт вдоль всей Николаевской железной дороги. Немец пока выжидает, а то как ударит по нам. И что тогда? Как мы удержимся с перерезанными путями снабжения, с расколотой страной?

Алексеев:
Вот-вот, вот-вот… А если верить Родзянко, все и не так плохо. В Петрограде депутаты популярны, бунтовщики их послушают. Если конечно пойти на известные уступки. А если Иванов предаст столицу огню и мечу, то о цивилизованной жизни в России придется забыть надолго. Всё окажется в руках этих придворных, этих безумных кукол в окружении царя. Знаете, я подготовил еще телеграмму командующим, вот посмотрите.

Лукомский читает:
«В Петрограде наступило полное спокойствие, войска примкнули к Временному правительству в полном составе, приводятся в порядок. Временное правительство под председательством Родзянко заседает в Государственной думе...»

Алексеев:
Отправляйте. И надо бы притормозить погрузку войск для Иванова. Не ко времени нам сейчас гражданская война.

1 марта. Редакция.

Позднев (оптимистично):
Ну что, господа, вижу, повеселели. Жизнь налаживается. Весна на дворе, не так ли.

Славская (тоже оптимистично):
Да уж, видела революционные полки, идут строем с красными бантами. Мне сообщили, что наиболее устойчивые части выдвигаются к Пулково для отражения возможного нападения неприятеля от Царского села. Неприятеля! Боже, о чем я говорю, это же русские люди. С кем, не дай Бог, воевать придется.

Мрачник (ворчит):
Порядка стало больше, это верно. Но магазины закрыты, и я сегодня перебивался с хлеба на чай. И в нашем буфете шаром покати.

Позднев (деловито):
К делу, к делу господа. Что там на нашей карте.

Витин докладывает по карте:
Сегодня ночью царский поезд проследовал Лихославль, Вышний Волочек и прибыл в Малую Вишеру. Тут выяснилось, что в Тосно и Любани неладно. В Любани взбунтовались солдаты, Тосно возможно захвачено революционерами, хотя эти слухи не проверены. Но на всякий случай поезд отступил в Бологое. Отсюда он может двигаться либо в Царское, либо через Дно в Псков, где расположен штаб Северного фронта.
Генерал Иванов ожидается в Царском селе сегодня вечером.

Позднев:
Интересно, интересно. Каковы военные шансы сторон. У нас есть об этом интервью Гучкова.

Гучков в интерьере Таврического вместе с Витиным рассматривает карту и комментирует:
По нашим данным в Гатчине сосредоточено около 20 тыс. войск. На ст. Александровской высадился пехотный полк. Навстречу им генерал Потапов по поручению Государственной думы выдвинул 6000 революционных солдат, сохраняющих дисциплину. Они заняли позиции в шести верстах от столицы со стороны Царского Села. В резерве у новой власти – около 100 тысяч солдат, вполне боеспособных, и еще вооруженные рабочие. Насколько можно понять, сосредоточение сил Иванова против Петрограда может завершиться 2-3 марта. До этого времени остается шанс предотвратить гражданскую войну, к чему мы прикладываем все возможные усилия.

Камера перемещается на экспертов, которые пьют чай в сторонке.

Славская:
Без пяти минут военный министр.

Мрачник:
Ага, или эмигрант. Если повезет.

Позднев:
Какие еще новости?

Любушкин:
Поступают сообщения из Москвы. Она перешла на сторону Думы.

Документ, воспоминание современника (можно экранизировать):
С высоты от Лубянского пассажа вдоль к Охотному ряду темнела оживленной массой стотысячная толпа. А между пешеходами то и дело мчались в различных направлениях грузовые и пассажирские автомобили, на которых стояли солдаты, прапорщики и студенты, а то и барышни, и, махая красными флагами, приветствовали публику».

Витин:
Также на сторону революции перешли гарнизоны в Харькове, Нижнем Новгороде и Твери.

Славская (довольно):
Ну вот, пошла цепная реакция. Если вся страна будет с Думой, царю ничего не останется, как уступить.

Мрачник (сомневаясь, размышляя, недовольно):
От царя страна уходит, но вот переходит ли она на сторону Думы? Революция – это больше, чем Дума. В Таврическом обосновалась солдатня, они пишут себе вместе с Советом военную конституцию. Пока этот фанфарон Гучков считает верные ему штыки, эти штыки переходят к Совету.

Документ

Приказ № 1 Совета рабочих и солдатских депутатов по гарнизону Петроградского военного округа

По гарнизону Петроградского военного округа всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и флота для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда для сведения.
Совет рабочих и солдатских депутатов постановил:
1) Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей.
2) Во всех воинских частях, которые еще не выбрали своих представителей в Совет рабочих депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной думы к 10 часам утра 2-го сего марта.
3) Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам.
4) Приказы военной комиссии Государственной думы следует исполнять, за исключением тех случаев, когда они противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов.
5) Всякого рода оружие, как то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее – должны находиться под контролем и в распоряжении ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам даже по их требованиям.
6) В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. В частности, вставание во фронт и обязательное отдание чести вне службы отменяется.
7) Равным образом отменяется титулование офицеров: ваше превосходительство, благородие и т. д.
Грубое обращение с солдатами всех воинских чинов и, в частности, обращение к ним на «ты», воспрещается, и о всяком нарушении сего, равно как и о всех недоразумениях между офицерами и солдатами, последние обязаны доводить до сведения ротных комитетов.
Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах».

Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов.

1 марта. Заседание Исполкома Совета

Присутствует более 20 человек, одетых в военную, полувоенную или неформальную одежду. В помещении накурено.

Чхеидзе (тоном ведущего):
Товарищи, товарищи! Тише, а то мы никогда с этим не разберемся. Вот, товарищи большевики нам предлагают брать власть. И что мы будем с ней делать? Да Маркс в гробу перевернется от удивления – в лапотной России марксисты взяли власть, когда нет никаких пока предпосылок для социализма.

Шляпников:
Маркс, между прочим, поддержал Парижскую коммуну, а тогда капитализм был еще менее развит, чем у нас! Власть должен взять Совет!

Гвоздев (как бы отмахиваясь):
Да при чем тут Парижская коммуна? Тут не одним городом, тут всей страной нужно руководить. Страна знает думских лидеров, им и может довериться. Капиталистическую экономику, да еще в условиях тяжелейшей войны, без буржуазии не вытянуть. И без рабочего класса не вытянуть. Так что нужно вместе и составить правительство.

Чхеидзе (дружески):
Нет, нет, Кузьма, это ты увлекся. Нести ответственность за буржуазную политику рабочие партии не должны. Нужно держать правительство под контролем, если что – надавить на него. Но входить в правительство – это значит самим оказаться под контролем более влиятельных буржуазных политиков, да еще нести ответственность за их политику.
В общем, позиции определились. Кто за резолюцию товарища Гвоздева? Кто – за Шляпникова? Кто за нашу? Большинство. Прекрасно. Теперь необходимо направить делегацию на переговоры с думским комитетом об условиях нашей поддержки их правительства.

Таврический дворец, ночь с 1 на 2 марта

В комнате сидят несколько крайне утомленных членов Совета, включая Чхеидзе, Суханова и Керенского (он дремлет в углу) и депутатов Думы, включая Милюкова и Шульгина.

Милюков (надменно):
А с какой стати мы вообще должны связывать себя какими-то обязательствами перед вами? В конце концов, мы – народные избранники, а вы – люди с улицы.

Суханов (неприязненно):
Вы избраны по издевательскому недемократическому закону в карикатурную бесправную думу. Нашли чем гордиться. Вы – не большие представители народа, чем Марков второй. На вашем месте я бы радовался, что мы в принципе готовы поддержать ваше правительство постольку, поскольку вы будете выполнять согласованную с нами программу. Ведь стихию можем сдержать или мы, или никто. Реальная сила, стало быть, или у нас, или ни у кого.

Справка:
Суханов (Гиммер) Николай Николаевич, 1882 года рождения. Социал-демократ, меньшевик. Член Исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов.

Милюков (тоном «что я тут делаю»):
Ну, не знаю, не уверен. Раз уж мои коллеги согласились на эти переговоры, давайте еще раз пройдемся по списку: амнистия по политическим и религиозным делам, гражданские свободы, отмена сословных, национальных и религиозных ограничений. Это хорошо. Начало немедленной подготовки к выборам в Учредительное собрание и в органы местного самоуправления на основе всеобщего, равного и тайного голосования. Разумеется. Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления. Допустим. Но выборность офицеров – это же путь к разложению армии! И провозглашение республики – что за ребячество! Тысячелетняя монархия не может быть просто так отменена несколькими случайными людьми в этой грязной комнате. Нет, господа. Нам остается откланяться.

Суханов (резко):
Что же, тогда скатертью дорога. Посмотрим, кто признает ваше правительство.

Керенский просыпается:
Что вы так кричите? Как я устал за эти дни! А вы орете. Так и думал, что без меня вы не сможете столковаться. Ну что вы, как дети малые.

Суханов (возмущаясь, но уступая):
Ладно, я еще понимаю, что мы можем не настаивать на выборности офицеров. Для предотвращения правого переворота можно договориться хотя бы не выводить из Петрограда революционные части гарнизона, распространение на солдат гражданских прав при сохранении строгой дисциплины на службе. Но республика – это дело принципа.

Керенский (примиряя):
Вы знаете, что для меня республика – это всё. Но ради революции я готов ждать. Отложим этот вопрос до Учредительного собрания. Пусть народ решит.

Милюков:
Да, пусть решит народ.

Псков, вагон императорский поезда. Вечер 1 марта.

Сидит Николай II, стоит Фредерикс.

Справка:
Фредерикс Владимир Борисович, 1838 года рождения. С 1897 г. - министр государственного двора. Барон, с 1913 г. – граф.

Николай (недовольно):
Как пусто. Где караул? Куда это нас загнали, на какой-то запасной путь. Неужели капкан?

Фредерикс (докладывает):
К Вам генерал Рузский с офицерами.

Николай:
Пусть войдет.

Рузский:
Ваше величество, разрешите доложить…

Рузский  Николай Владимирович, 1854 года рождения. Генерал-адъютант, с 1915 г. – главнокомандующий армиями Северного фронта.

Вид с улицы, Николай и Рузский беседуют. Рузский эмоционально жестикулирует, Николай внешне спокоен.

Снова вагон.

Рузский (настаивая):
Я много раз говорил, что необходимо идти в согласии с Государственной думой и давать те реформы, которые требует Дума. Меня не слушали. Ваше величество, ответственный кабинет является единственным спасением. Нужно показать обществу, что Вы идете ему навстречу.

Николай (еле сдерживаясь):
Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело.

Рузский (распаляясь):
Но ведь всё рухнет – и фронт, и Россия! Нужен знак, чтобы всё успокоилось. Вы знаете мнение генерала Алексеева, других командующих. Они полностью поддерживают эту идею.

Николай (недовольно):
Ну хорошо, я готов поручить формирование правительства вашему Родзянко. Пусть попробует. Но идет война, и я – главнокомандующий. Так что назначение военного, морского и иностранных дел министров оставляю за собой. Можно сообщить телеграфно, что я «признал необходимым призвать ответственное перед представителями народа министерство, возложив образование его на председателя Государственной думы Родзянко, из лиц, пользующихся доверием всей России».
Довольны?

Рузский:
Не знаю, будет ли этого достаточно.

2 марта. Редакция.

Сидят Мрачник и Славская. Любезничают, она хохочет на какую-то его шутку.

Мрачник:
Слушайте, пора ведь работать. Информация – двигатель событий. А где наш Позднев?

Славская:
Как где? Вызван в Думу. Точнее – в новое правительство. Мы ведь не какая-то партийная газетенка, а рупор государственного масштаба. Так что будут инструктировать. Вероятно, сегодня будет объявлено о создании нового кабинета.

Мрачник:
Они будут нас инструктировать? Каково. Как будто у нас своей головы нет на плечах. А нам что делать – пока нет инструкций? Может, пойдем, отобедаем. Вчера было жалование. Рестораны снова открылись.

Славская:
Да, революция – это не так страшно. Я вчера говорила с революционными солдатами у Таврического. Это славные ребята, очень добродушные. Рассказывали мне о приказе Совета – этот приказ для них как евангелие. Они хотят быть людьми, чтобы их не унижали офицеры.

Мрачник:
А они офицеров не намерены унижать? Я видел, как срывают погоны. Впрочем, только с тех, на ком не было красного банта.
Великий князь Кирилл Владимирович вывел гвардейский экипаж под красными знаменами и себе повязал красный бант на грудь.

Витин (грустно, задумчиво):
Сегодня был в церкви и не услышал упоминания Государя. Как моментально все отвернулись от него. Еще вчера был наместник Бога в России, в лучах славы и почета. А сегодня – даже священники…

Мрачник:
А что вы хотите от священников. Государство со времен Петра держало церковь на цепи. Кому нравится такое положение. Вот они и сорвались с цепи. Все мы с цепи сорвались…
(Меняя тему, обращаясь к Славской)
Что там, кстати, поделывает наш страшный каратель генерал Иванов?

Славская:
Прибыл в Царское село, оставив солдат в Вырице на станции. Встретился с императрицей. Она не захотела покидать дворец. Может быть, и правильно. Революция кругом. Иванов вернулся в Вырицу. Говорят, он арестовал начальника станции за саботаж. Саботаж после этого только усилился. Путь на Гатчину был испорчен, а в паровозах Иванова железнодорожники слили воду. Так и сидит в Вырице. Впрочем, Николай II отправил ему телеграмму пока ничего не предпринимать.

Мрачник:
Долго ли ему оставаться Государем?

Входит Позднев:
Господа, куда это вы собрались. Обед откладывается. Срочные, сенсационные новости. Правительство сформировано. Но это – еще не самое поразительное. Смотрите, что сказал новый министр иностранных дел, наш старый знакомый Милюков.

Милюков выступает перед толпой:
Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола или будет низложен. Власть перейдет к регенту великому князю Михаилу Александровичу. Наследником будет Алексей.
Временное правительство возглавил князь Георгий Евгеньевич Львов…

В толпе слушающих – два рабочих, обсуждавших хлеб, женщины из демонстрации 23 февраля, мещанское семейство из сцены 24 февраля.
Голос из толпы (рабочий, который 23 февраля обсуждал проблему хлеба):
Кто вас выбрал?!

Милюков:
Нас выбрала русская революция!

Мрачник:
Вот как он заговорил! А если русская революция захочет потом выбрать кого-то другого?

2 марта. Псков, царский вагон

Сидят Николай II и Рузский, стоит Фредерикс.

Рузский:
Вот, что пишет Родзянко: «наступила такая анархия, что Государственной думе вообще, а мне в частности оставалось только взять движение в свои руки и стать во главе, чтобы избежать такой анархии, при таком расслоении, которое грозило бы гибелью государству.
К сожалению, мне это далеко не удалось… ненависть к династии дошла до крайних пределов… звучит грозное требование отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича».

Николай II (возмущенно):
Отдать Алексея и судьбу империи Мише? Глупость какая. И потом: ненависть к династии, значит – и к Мише. Нет, это надо подавить решительно.

Рузский (убеждая):
Настала одна из страшных революций. У нас уже нет возможностей быстро подавить ее. Сдерживать народные страсти трудно, войска деморализованы. Чтобы спасти армию от развала и продолжать войну до победы, нужно успокоить столицы. Это невозможно без отречения.

Николай II:
Это только Ваше мнение.

Рузский:
Не только моё. Вот телеграмма Алексеева. Он собрал мнения командующих фронтами. Они поддержали отречение.

Николай II читает. После паузы произносит:
Невероятно. Глупость какая. Или обман? Измена. Это же измена.

Рузский:
Николай II, Вы могли убедиться в моей преданности. Но нет другого спасения для России. Дорога ли Вам Россия?

Николай II (возмущенно):
Вы смеете еще спрашивать, дорога ли мне Россия? Нет той жертвы, которой я не принес бы ради России…

Рузский:
Вот проект сообщения о Вашем согласии на отречение.

Николай II:
А если я не соглашусь?

Встает, порывается уйти.

Рузский (хватает Государя за рукав, говорит резко):
Подпишите, подпишите же. Разве Вы не видите, что Вам ничего другого не остается делать. Если Вы не подпишите, я не отвечаю за Вашу жизнь. Вот-вот могут взбунтоваться войска и здесь. Вечером приедут представители Думы…

Николай II садится, думает, устало произносит:
Делайте, что хотите.
Пишет на бумаге.

Рузский (глядя в лист, довольно, торжественно):
Итак, отречение от престола в пользу Алексея при регентстве Михаила Александровича. В ставке готовится проект манифеста.

Николай II уходит.

Рузский уходит, Николай II возвращается и обращается к Фредериксу:
Знаете что, нужно забрать у Рузского телеграмму. Я хотел бы прояснить ситуацию получше. Отложим решение до прибытия представителей Думы.

Вечер 2 марта, императорский вагон

Входят Фредерикс, Гучков и Шульгин.

Фредерикс:
Что в Петрограде:

Гучков:
Стало спокойнее. Хотя Ваш дом совершенно разгромлен.

Фредерикс растерянно плюхается на диван и тут же вскакивает – входит Николай II.

Николай II:
Здравствуйте, господа.

Пожимают руки. Рассаживаются.

Входит Рузский:
Вы уже собрались. Я ждал вас прежде к себе…

Гучков (докладывая Государю):
Мы приехали с членом Государственной думы Шульгиным, чтобы доложить о сложившейся ситуации и посоветоваться о тех мерах, которые необходимо предпринять. Положение в высшей степени угрожающее, сначала рабочие, потом войска примкнули к движению. Беспорядки в Москве. Это не есть результат какого-то заговора, движение вырвалось из самой почвы и сразу приняло анархический оттенок. А власти стушевались. Мы теперь находимся под контролем комитета рабочей партии. Они хотят социальной республики, и если население немедленно не успокоить, может рухнуть сама монархия. Пожар может перекинуться и на фронт, где накоплено много горючего материала. Попадая в атмосферу движения, любая воинская часть тут же заражается. Даже конвой Вашего величества…

Николай II (разочарованно):
Неужели даже мой конвой…

Гучков:
Только передача власти Вашему сыну, к которому ни у кого нет претензий, может спасти монархию.

Николай II (сдержанно):
Ранее вашего приезда я уже был готов во имя блага, спасения и благополучия Родины отречься от престола в пользу сына. Но теперь, ещё раз обдумав своё положение, я пришел к заключению, что, в виду его болезненности, мне следует отречься и за себя, и за него, так как разлучиться с ним я не могу.

Гучков (осторожно):
Полагаю, что образ мальчика на троне успокоил бы страсти лучше. И будет ли это законно – отрекаться за сына?

Николай II:
Что сейчас законно?

Шульгин:
Мы уважаем Ваши отцовские чувства.

Николай II:
Я вернусь, когда будет готов текст.
Уходит.

Шульгин (Гучкову):
Да, это отречение за сына незаконно. Но целесообразно. Попробуй изолировать сына от отца и от матери, которая столь ненавидима в России. А с Михаилом всегда можно договориться.

Возвращается Николай II, все смотрят бумагу.

Шульгин:
Надо бы добавить о правлении вместе с представителями народа.

Николай II:
Вы думаете?
Пишет. Расписывается.

Гучков (суетливо):
И еще Ваше величество, если можно – поставить рядом с датой дневное время. Чтобы не вышло, что мы вынудили Вас. Также было бы правильно, чтобы Вы еще в качестве императора санкционировали назначение главой правительства князя Львова.

Николай II пожимает плечами и пишет.

Документ

Акт об отречении Государя Императора Николая II от престола Государства Российского в пользу Великого князя Михаила Александровича

В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего отечества требует доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной думою признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол государства Российского. Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет господь Бог России.

Николай

Александра Федоровна – Николаю Александровичу Романову: «мы знаем друг друга насквозь, и слова не нужны – и, пока я жива, мы еще увидим тебя опять на своем престоле, возвращенного твоим народом и войсками к славе твоего царствования».

Решение Временного правительства 2 марта:

«…вся полнота власти, принадлежащая монарху, должна считаться переданной не Государственной думе, а Временному правительству…»

3 марта. Петроград, вокзал.

Стоят войска и публика, в которой видны мещанское семейство, Позднев, Мрачник и Славская, репортер из редакции.

Девушка (с волнением):
Ну что там, когда выйдут?
Любушкин (на возвышении):
Вот уже идут. Это Шульгин. Читает Манифест об отречении Николая II.

Виден Шульгин, который зачитывает:
«Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет господь Бог России».

Публика ликует, крики «Ура!»

Славская:
А где же Гучков. Ведь еще Гучков ездил.

Позднев:
К рабочим пошел, в железнодорожные мастерские.

Мрачник:
Как бы ему там не накостыляли.

Славская:
Пойдемте посмотрим, это же рядом.

Идут втроем с Любушкиным.

Гучков торопливо подходит к автомобилю и садится в него. Говорит возмущенно:
Это какие-то звери, варвары, а не рабочие.

Из подворотни выбегает несколько рабочих, во главе – двое рабочих, которые перед 23 февраля говорили о хлебе. Один с винтовкой.
Говорят взволнованно и возмущенно, перебивая друг друга:

Первый рабочий:
Гад пузатый.

Второй рабочий:
Вместо одного царя другого нам на шею садит.

Славская:
А вы что же хотите?

Первый рабочий:
А мы хотим, чтобы такое правительство было, чтобы о нас подумало.

Второй рабочий:
Вот хоть бы как Керенский.

Хорошо обставленная квартира.

Сидит великий князь Михаил Александрович.

Справка:
Михаил Александрович Романов, 1878 года рождения. Великий князь. До 1904 г. – наследник престола. До 1912 г. имел право стать регентом при наследнике Алексее в случае кончины Николая II.

Вокруг взволнованно ходят Милюков, Гучков, Родзянко, Львов, Керенский.

Милюков, сорванным голосом:
Ваше Величество, Вы – последний оплот русской государственности. На Вас лежит ответственность за тысячелетия, за всё, что накоплено. На пути стихии встанет принцип монархии.

Керенский, эмоционально:
Какой еще принцип, дух бестелесный?! Михаил Александрович, если Вы сейчас подберете упавшую корону, она убьет Вас. Народ сверг деспотию, и не потерпит новой.

Гучков (резко):
Не говорите от имени народа.

Керенский:
Тогда пусть решит народ, пусть решит Учредительное собрание!

Михаил Александрович, обращаясь к Родзянко и Львову:
Вы можете гарантировать мою безопасность как императора?

Родзянко (ворчливо):
Что сейчас можно гарантировать?

Львов (твердо):
Временное правительство такую гарантию дать не может.

Михаил Александрович:
Хорошо, я не буду претендовать на власть по крайней мере до Учредительного собрания. Готовьте манифест.

Керенский, взволнованно пожимая руку Михаилу Александровичу:
Вы благородный человек.

Львов:
Господа, нам пора на заседание правительства.

Документ:
Из дневника Николая Романова.

Оказывается, Миша отрекся. Его манифест кончается четырёххвосткой  для выборов через 6 месяцев Учредительного собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость.

Улица Петрограда.
Мальчик-газетчик:
Отречение Михаила! Отречение Михаила! Покупайте отречение! Всего три копейки!

Вторая серия
Весна надежд

Камера показывает торжествующие толпы, которые идут по проспекту.
Войска выстроены, перед ними выступают люди в штатском – сначала в дорогих шубах, затем в дешевых куртках. Священник машет кадилом, благословляет войска.

Любушкин опрашивает публику:

Как вы ощущаете себя в России без императора:

Господин солидного вида (весь в сомнениях):
Не знаю, не знаю. Я люблю порядок. Конечно, Николай довел дело до революции. Но справятся ли новые?

Священник:
Мы молимся за многолетие Богохранимой Державе Российской и Благоверному Временному Правительству ея. Русская Церковь всегда со своим народом.

Отец семейства среднего достатка (солидно, решительно):
Слабый царь оказался. Туда и дорога. Нового царя нужно – посильнее. Чтобы врагов нагнуть.

Его дочь (восторженно):
Я счастлива, что дожила до этих дней! Я вступила в партию эсеров – борцов за свободу!

Рабочий (довольно):
А что, нормально так стало. Я себя, наконец, человеком почувствовал. То мной все помыкали, а теперь у нас Совет, фабзавком – сами решаем. И управляющий – будьте любезны – с нами как с людьми договаривается – и про рабочий день, и крышу залатать, чтобы работать без сквозняка. Пошло дело.

Крестьянин (с сомнениями):
Чудно как-то. Россия – и без царя в голове. Но вот господа толково разъясняли – что только лучше будет. Опять же землицу обещали дать. Землицу – это бы хорошо.

Министерство юстиции, 10 марта.
Шаляпин (с красным бантом в петлице) и Горький в приемной.

Шаляпин Федор Иванович, 1873 года рождения. Известный оперный певец, бас. Артистическую карьеру начал с 1889 года. Солист Мариинского театра.

Пешков Алексей Максимович (Максим Горький), 1868 года рождения. Русский писатель и общественный деятель. Участник социал-демократического движения с 1888 г. С 1892 г. выступал в печати как литератор.

Шаляпин (громогласно):
Ну и где же этот министр? Сказали, что в министерстве, а тут даже секретаря нет.

Горький (успокаивая):
Надо подождать. У новой власти много дел, это понятно.

Шаляпин (уже тише, успокаиваясь, но все еще недовольно):
И сколько же ждать. Как в царские времена, просиживали в приемных, вместо того, чтобы делом заниматься. Ей Богу, не появится Ваш министр через четверть часа – начну репетировать прямо здесь. И если поврежу у кого барабанные перепонки – не обессудьте.

Горький (чтобы переменить тему):
Не слыхали, Дягилева Вашего прочат директором Императорский театров…

Шаляпин:
Были Императорские, да все вышли. Мы теперь – Государственные театры. Сергея Павловича – директором театров? Я был бы рад, он человек дельный, распорядительный. Но, боюсь, не для нынешних времен. Вы знаете, я как-то из-за него подрался с хористами.

Горький:
Да ну!

Шаляпин:
Было дело. Они, как раз в духе нынешних времен, хотели прибавки, он упирался. Так они отказались выйти на спектакль, пока не заплатят… Ну, я не сдержался. Потом извиняться пришлось.

Вбегает Керенский, за ним секретарь с бумагами и бутылью с молоком.

Недоуменно обводит приемную глазами, видит Горького и бросается к нему, энергично жмет руку.

Шаляпин, оказавшись сзади от Керенского (громким басом):
Ваше высоко… Или как теперь называют министров…

Керенский резко разворачивается, несколько секунд смотрит на Шаляпина, затем восторженно:
Боже! Федор Иванович! Без грима сразу и не узнать. Примите самые…

Трясет руку Шаляпина.

Горький:
Мы, собственно по делу.

Секретарь:
Александр Федорович, ну хоть молочка, а то ведь не ели ничего…

Керенский:
Вы позволите, товарищи. (Прихлебывает молоко из бутыли). Садитесь.

Горький:
Дело в том, что Петроградский совет, к которому мы относимся с глубочайшим почтением, решил хоронить жертв Февральских событий…

Керенский (недоуменно):
Так что же, их не хоронить?

Шаляпин (громовым басом):
Да, конечно, хоронить. И преторжественно! Но они что удумали – на Дворцовой площади! Это же архитектурный ансамбль. Весь культурный Петроград встревожен, послали нас с делегацией к Чхеидзе.

Горький:
Да, мы имели не самую приятную беседу с Николаем Семёновичем. Мы ведь самым категорическим образом поддерживаем торжественность этих похорон. Слава героям! Но не на Дворцовой же площади.

Керенский:
А что Чхеидзе?

Шаляпин:
Да кричал фальцетом: «Жертвы царизма должны лежать под окнами тиранов!»

Горький:
А ведь тиранов-то во дворце теперь нет. Это же общественное достояние, и пригодится народу России. Может быть, там будет заседать новая, республиканская власть. Представляете, если там будет кладбище под окнами.

Керенский (задумчиво, прихлебывая молока):
Да, да… Новая республиканская власть, и кладбище… Пожалуй, не нужно там кладбище.
(Энергично)
Вы правы, товарищи. В Петрограде найдется место не хуже Дворцовой площади для торжественных похорон.

Горький (вкрадчиво):
Как на счет Марсова поля?

Керенский:
Прекрасно! Сегодня же решим этот вопрос! А теперь извините, дела.

Вскакивает, уносится с секретарем, оставив посетителей в кабинете.

Горький:
Вот видите – дельный человек, энергичный. Не хуже Дягилева (посмеивается).

Шаляпин (довольно):
Я давно за ним слежу. Государству нужна эта свежая кровь, эти люди, не принадлежащие к нашей выродившейся аристократии. Я чувствую в нем коллегу, актера. Он убедителен для зрителя. Государственные роли нужно уметь играть. Похоже, он умеет. Не то что этот бездарно-статичный Николай.

Редакция, 20 марта.

Беседуют Славская и Мрачник:

Славская (эйфорически): Прекрасная весна на дворе! Лед растоплен, потоки понеслись!

Мрачник (сварливо): Куда только принесут нас эти потоки? И что по дороге снесут и затопят?

Славская (с ноткой раздражения): Если всё время ныть, то никуда не принесут. Но плотина прорвана, прошлого не вернуть!

Мрачник: Вот то-то и оно. Как бы не пожалеть потом.

Славская:
А это уже зависит от нас. Мы – люди слОва – можем показать народу цели…

Витин:
Приподнять или подопустить политика…

Позднев: Это большая ответственность, господа. И чтобы оправдать эту ответственность перед страной, нужно много трудиться. Отношения в четырехугольнике Родзянко – Милюков – Керенский – Чхеидзе довольно запутаны. Нужно дать внятное разъяснение – какая у нас теперь власть.

Витин:
Вот, я подготовил схему. Смотрите. Власть царя во всей полноте переходит к Временному правительству во главе с князем Львовым. В него входят такие авторитетные деятели, известные депутаты, как министр иностранных дел Милюков, военный министр Гучков, и министр юстиции Керенский.

Позднев:
Правительство ответственно перед Думой?

Витин:
В том-то и фокус, что нет. Наиболее влиятельные думские лидеры вошли в правительство и решили, что их политику никто не должен ограничивать. Левые партии тоже против Думы, ведь она избрана по устаревшему закону – выборы были неравные и нечестные. Поэтому Думе теперь никакой власти не досталось. А Родзянко, который еще недавно претендовал на роль чуть ли не президента, теперь возглавляет безвластное собрание тех депутатов, которые остались не у дел. Ловко его переиграли – нет теперь власти и у Временного комитета государственной думы, которых формировал правительство.
Правительство обещает передать всю полноту власти свободно избранному Учредительному собранию. Выборы ожидаются где-то через полгода, так что мы теперь живем в условиях предвыборной кампании.

Позднев:
То есть, до выборов у нас вся власть принадлежит правительству. Эдакое либеральное самодержавие?

Витин:
Так, да не так. Не будем забывать, что рабочие, солдаты и крестьяне избрали свои Советы. Их влияние огромно – особенно в Петрограде и Москве. Здесь солдаты и рабочие подчиняются именно Советам, и предписания правительства выполняют, если они одобрены Советами.

Позднев:
Получается, правительство ответственно перед Советами, которые заменили Думу?

Витин:
Правительство этой ответственности не признает, для него Советы – лишь общественные организации. Так что могло возникнуть опасное двоевластие. Но по счастью, лидеры Советов – это умеренные социалисты, товарищи Керенского. Они согласились поддерживать правительство, пока оно проводит демократическую, прогрессивную политику. Но разногласия между правительством и Советами чувствуются. Советы требуют скорейших социальных преобразований и демократического мира без захватов. Тут много демагогии, конечно.

Позднев:
Интересно. И запутано. Надеюсь, выборы в Учредительное собрание расставят все по местам. Народ решит, кто поведет его дальше - либералы или социалисты.

Витин:
Социалисты тоже очень разные.

Швейцария, Берн, 17 (30) марта.

В кафе на фоне гор сидят Ленин и Мартов. Звучит веселая немецкая музыка в стиле «О-ля-ля».

Справки:

Ульянов (Ленин) Владимир Ильич, 1870 года рождения. Дворянин. Юрист. Участник социал-демократического движения с 1893 г. Один из лидеров Российской социал-демократической рабочей партии. С 1904 г. лидер фракции, а с 1912 г. партии большевиков. В 1900-1905 и с 1907 г. находился в эмиграции.

Цедербаум (Мартов) Юлий Осипович, 1973 года рождения. С 1892 г. участвует в социал-демократическом движении. Один из лидеров Российской социал-демократической рабочей партии. С 1903 г. один из лидеров фракции меньшевиков. В 1901-1905 и с 1907 г. находился в эмиграции.

Ленин (по деловому):
Швейцарский социал-демократ Гримм встретился с президентом Швейцарии. А твои друзья вышли на германского посла. Похоже, немцы готовы пропустить нас через свою территорию из этой швейцарской ловушки.

Мартов (недовольно, сомневаясь):
Всё это дурно пахнет. У Гримма – репутация чуть ли ни немецкого шпиона…

Ленин (как бы отмахиваясь):
У всех у нас репутация чуть ли ни немецких шпионов. Мы же не вопили в 14-м году «За царя и отечество!» Черносотенцы все равно прилепят нам ярлык предателей.

Мартов (ворчливо):
Но все же было бы лучше вернуться через Францию или Италию.

Ленин (саркастически):
Ну, беги покупай билет. (Нервно смеется). Так тебя и пропустят. Ты же известный смутьян, сторонник демократического мира без аннексий и контрибуций. Ну подумай, наивный мой, захочет Антанта своими руками подбросить Львову, Милюкову и Гучкову эдакую бомбу, как Мартов? Не говоря уже о Ленине. Нет, через Францию и Италию нам путь заказан. Если мы не хотим прибыть в Россию к шапочному разбору – придется ехать через «логово врага» - через Германию.

Мартов:
Нет, этим мы дискредитируем себя в глазах…

Ленин:
Милюкова и Гучкова. Эти господа нас и так ненавидят.

Мартов:
При чем здесь пара господ. Нас не поймет пролетариат России. А это – куда важнее.

Ленин (наседая):
Еще скорее они нас не поймут, если мы будем отсиживаться в этих чудных горах и пить пиво – пока в России начинается настоящая драка.

Мартов (распаляясь):
Но выиграть в этой драке мы сможем, только если за нами пойдет пролетариат. А пролетариат не пойдет за людьми, которых будет считать агентами германского империализма.

Ленин (уверенно):
Кто является агентом империализма – хоть германского, хоть русского – определяется не методом транспортировки, а позицией в классовой борьбе. Пока твои друзья меньшевики заняли предательскую позицию соглашательства с вождями буржуазии. Да и мои товарищи колеблются. А мы тут сидим и наслаждаемся свежим горным воздухом. Если сейчас не положить конец соглашательству – всё пропадет. Буржуазия оправится от первого испуга и раздавит Советы. Чтобы этого не допустить, нужно быть там, а не здесь. Ради того, чтобы перейти через болото, можно и запачкать туфли в грязи.

Мартов (эмоционально):
Как бы ты в этой грязи не утонул. Лиха беда начало.

Ленин (рассуждая):
Ничего, авось не утонем. Оговорим условия – никаких прямых контактов с немцами, экстерриториальность вагона…

Мартов:
Кого будут волновать эти мелочи! «Проехал через Германию» - вот клеймо.

Ленин (уверенно):
Когда мы смоем это «клеймо» реальными делами, ты сам последуешь нашей дорогой – помяни мое слово. Другого пути в Россию для тебя не будет.

Документ

Остается спросить, и это немаловажный вопрос, хотя поставить его легче, чем на него ответить: как пошло бы развитие революции, если бы Ленин не доехал до России в апреле 1917 года.

Троцкий Л. Д. К истории русской революции.

Министрество юстиции.
Кабинет Керенского. Заваленный бумагами стол.

Входят Керенский и Чхеидзе.

Керенский:
У меня видишь – какой завал.
(показывает на бумаги)
Зато сделали уже столько, о чем 200 лет мечтали лучшие умы. Всех уравняли в правах, все царские аристократические условности, религиозные запреты – все в корзину! Готовим амнистию – но так, чтобы не выпустить рецидивистов.

Чхеидзе:
Да, ты на острие перемен. Но в правительстве вашем все не так красиво.

Керенский:
(обеспокоено)
Ты о Милюкове.

Чхеидзе:
О нем, индюке. Уперся, как баран: нам нужно захватить проливы в Средиземном море. А иначе за что всю войну кровь проливали?

Керенский:
(задумчиво)
Да, боюсь, взорвет он своим упорством революционный фронт.

Чхеидзе:
Не понимают солдаты и тем более рабочие – зачем им эти проливы и Польша. Мы – сторонники мира без аннексий и контрибуций. Если Милюков будет за войну до победы – быть беде, Совет выступит против правительства, как пить дать.

Керенский:
Мы же приняли Декларацию Временного правительства о целях войны, где черным по белому: «цель свободной России – не господство над другими народами, не отнятие у них национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов». Когда обсуждали, меня Милюков чуть не съел. Да и Гучков тот еще военный министр, того гляди начнет в Наполеоны метить. В частных разговорах его послушать – так он всю Февральскую революцию запланировал и сделал своим руками. Ты уж вашей прессе дай указания. И агитаторам в массах.

Чхеидзе:
Да я ничуть не против. Валить нужно этого вашего Милюкова, как статую Николая II. Только смотри, наших агитаторов распалишь, потом остановить не просто будет. Тем более, к ним – подкрепление. Целый пломбированный вагон – слыхал?

Керенский:
Я, как министр юстиции, намерен предъявить Ленину…

Чхеидзе:
А что ты этому Ленину сделаешь? На то и пломбированный вагон – с немцами он в пути не общался.

Керенский:
Зато ты с ним много общался. Он же ваш, марксист.

Чхеидзе:
Ну да, марксист, но хуже анархиста.

Керенский:
Представляешь, а мой отец ему логику преподавал.

Чхеидзе:
 Да, логика у него своеобразная.

Керенский:
Что за человек?

Чхеидзе:
Политический хулиган. То в Робеспьера играет, то в Бакунина. Вот ты бы не поехал через Германию, с которой воюет Россия. И я бы не поехал. А он не побрезговал. Сегодня еду встречать его на вокзал.

Керенский:
Этого пораженца?

Чхеидзе:
А что я могу сделать – лидер большевиков, одной из советских партий. Они, говорят, ему броневик приготовили вместо трибуны.

Керенский:
Что ж, твоя проблема.

Чхеидзе:
Нет, это не только моя проблема. И скоро ты в этом убедишься.

Ленин выступает на броневике или памятник Ленину в Петербурге на броневике.

Двое рабочих:
- А чего говорит?
- Да не слышно.
- А кто таков?
- Говорят, какой-то Ленин. Много сейчас их приезжает – всех не упомнишь.
- Надо запоминать. Выборы сейчас будут. Вот поди выбери, когда так много.

Петропавловская крепость
Керенский идет по коридору с охранником-солдатом.

Охранник:
Ну что, господин министр, все хорошо.

Керенский:
Да, учитывая обстоятельства, министры сидят во вполне  приличных условиях. Не хуже, чем до них революционеры сидели.

Охранник:
Говорили – террористы, людей убивают. А теперь герои. Всех их выпустили.

Керенский:
Они вели войну с тиранией. Солдаты на фронте тоже убивают людей. Но это – война.

Охранник:
А если уголовный убил буржуя – может, тоже война? Против буржуазии. Грабь награбленное.

Керенский:
Грабеж – всегда грабеж. Не ради народа, а ради своих шкурных интересов – за это будем наказывать. Мы сейчас объявили амнистию, но основную массу уголовных оставляем в заключении, только сроки снизили. И этих Ваших подопечных министров будем судить не за то, что царю служили, а за казнокрадство и произвол.

Охранник:
Да уж, судьба. Вчера министр, вельможа. А теперь в Петропавловке. Учитывая их возраст, может быть так и помрут за решеткой.

Керенский:
Нет, нет, что Вы, мы обеспечим им честный суд.

Охранник:
Ну, ну. А наши говорят: в Неву их, и вся недолга.

Керенский:
Если это произойдет – посажу ваших друзей на место этих министров.

Охранник:
Да, конечно, господин министр.

Керенский уходит. Охранник:
Или они Вас.

Редакция 5 апреля

Позднев:
Ну что, господа, как настроение?

Славская (восторженно):
Весеннее, прекрасное. Скоро Пасха!

Мрачник (ехидно):
Так Вы же раньше вроде бы были неверующей?

Славская:
А теперь верю. Бог с Россией! Хожу в церковь. Ведь Церковь – с народом. Славит новое правительство, а не монархии зловещий смрад. Это – истинное обновление!

Любушкин:
Только на жратву не хватает. Цены-то как поднимаются…

Славская:
Не хлебом единым… Нужно сейчас затянуть пояса. Ведь вершится история, и мы с вами вершим ее в первую очередь. Если бы не мы, кто бы знал этих политиканов, которые сейчас учат народ жизни. Иной раз такие глупости несут, так бы и дала по голове: мол, что ты несешь. Пора журналистам в политику подаваться.

Позднев (по деловому):
Хватает в России политиков пока и без журналистов. Возвращаются политэмигранты. Плеханова чествовали. Кто дальше. Мартов? Чернов?

Витин (докладывает):
Приехал Ленин, лидер большевиков. Странная фигура, сомнительная. Представляете – призывал к поражению собственного правительства! Нашего правительства. Ходят слухи, что он германский агент.

Позднев (подхватывая):
Да и приехал он соответствующим для друга Германии способом. Через Германию!

Славская (серьезно, несколько менторски):
Сейчас очень опасный момент для России. Она переболела тяжкой болезнью, и враг заинтересован подсадить нам новые бациллы.

Мрачник (сомневаясь):
Переболела ли Россия? Или только начинает болеть. Голод отступил, но экономика не налажена. Ощущается нехватка продовольствия для фронта.

Славская (подхватывая, и перехватывая инициативу):
Вот-вот. Это и есть питательная почва для вражеской пропаганды. Не случайно же они перебросили к нам этого Ленина.

Любушкин (тоном адвоката):
Справедливости ради надо признать, что у него не было другой дороги – Франция не пропустила.

Позднев (слегка возмущаясь):
И что же, на этом основании – сотрудничать с врагом?

Мрачник (рассуждая):
Сотрудничество – это пока громко сказано. Вагон, в котором они ехали, был «запломбирован» - никакого контакта с германцами на их территории.

Любушкин:
В любом случае Ленин – один из лидеров нашей социал-демократии, его мнение важно. Я взял у него интервью.

Позднев:
Это хорошо, нужно помочь избирателям лучше разораться в российской предвыборной сцене.

Интерьер особняка Кшесинской.
Простая обстановка, стулья, пачки с листовками.
Сидят Ленин и Любушкин.

Любушкин:
Владимир Ильич, как Вы себя ощущаете на Родине?

Ленин:
Хорошо ощущаю – ведь теперь это революционная Родина. Предстоит много дел.

Любушкин:
Каковы Ваши планы?

Ленин:
Настало время бороться за революционно-демократическую диктатуру пролетариата и беднейшего крестьянства.
Любушкин:
Позвольте, как же это? Ведь мы только что свергли диктатуру царизма? И вы снова хотите вернуть нас к старому, к диктатуре?

Ленин (тоном учителя, разъясняющего ученику, затем более эмоционально, митингово):
Старое – это господство буржуазии и помещиков. А они остаются у власти во Временном правительстве. Новое – это власть рабочих и бедняков. Эта власть не может опираться на старые законы, выгодные господствующим классам. Значит – нужна диктатура масс, объединенных в Советы. Наш лозунг сегодня – Вся власть Советам!
Любушкин (удивленно, иронически):
Невероятно! Да вы были в этом Совете вообще?! Это же митинг! Возможен ли лозунг «Вся власть митингам!»?

Ленин (уверенно):
Рабочий класс очень быстро самоорганизуется. Вы не верите в творческую силу, в организованность пролетариата, а мы видим ее. Поэтому мы победим.

Позднев:
Уж и не знаю, стоит ли это публиковать…

Витин:
Вот первые отклики на странные инициативы Ленина.
Марксист Гольденберг: Ленин «выдвинул свою кандидатуру на пустовавший в течение полувека престол апостола мировой анархии Михаила Бакунина».
Теоретик марксизма Плеханов согласился с социал-демократом Богдановым, который первым заявил, что Ленин бредит – как сумасшедший не понимает обстоятельств места и времени. Плеханов разъясняет: «устранение капиталистического способа производства никак не может стать у нас очередным историческим вопросом. Этому можно радоваться; этим можно огорчаться. Но кто не утопист, тот обязан руководствоваться этим в своей практической деятельности».
Теоретик марксизма и ветеран социал-демократии Павел Аксельрод авторитетно утверждает: «Вредно требовать низложения буржуазного правительства, так как пролетариат при данных условиях не может справиться с задачей управления страной... Тактика, повелительно диктуемая пролетариату условиями момента, должна основываться на поддержке Временного правительства и одновременном широком участии представителей пролетариата во всех отраслях общественной и государственной деятельности... Эта работа может носить оппозиционный характер, но, повторяю это и особо подчеркиваю, лишь в пределах, определяемых буржуазным характером революции».
Социал-демократическая «Рабочая газета» считает, что Ленин и его сторонники своими нелепо-радикальными лозунгами «будут восстанавливать против революции отсталое большинство населения страны, они будут прокладывать этим верную дорогу реакции».

Славская (тоном подведения итогов):
После таких характеристик, высказанных даже марксистами, близкими к Ленину по взглядам, на его политической карьере можно ставить крест.

Мрачник (скептически):
Я бы не стал торопиться с выводами. Посмотрим, что скажет партия большевиков.

Совещание руководства большевиков, 4 апреля. Присутствуют Ленин, Каменев, Сталин, Шляпников и другие.

Справки:

Розенфельд (Каменев) Лев Борисович, 1883 года рождения. Участник социал-демократического движения с 1901 г. Большевик, член ЦК. В 1914 г. редактировал газету «Правда», был арестован и сослан в Сибирь. Вернулся в Петроград в марте 1917 г. Редактировал «Правду», вошел в Петросовет.

Джугашвили (Сталин) Иосиф Виссарионович, 1878 г. рождения. Участник социал-демократического движения с 1895 г. Большевик, член ЦК. Профессиональный революционер, неоднократно арестовывался. В 1913-1917 гг. находился в ссылке в Сибири, вернулся в Петроград в марте 1917 г. Редактировал «Правду».

Ленин (тоном докладчика):
Никакой поддержки Временному правительству, разъяснение полной лживости всех его обещаний – вот что нам нужно. Политика товарища Каменева совершенно неприемлема. Чем мы отличаемся от меньшевиков, если поддерживаем в чем-то правительство буржуазии и помещиков?!

Каменев (нерешительно):
Постольку, поскольку они проводят прогрессивные, демократические меры…

Ленин (резко):
Чушь! Это же правительство помещиков и капиталистов, правительство войны!

Каменев (возмущаясь):
Но как же не вести войну. Немцы не пойдут сейчас на демократический мир!

Ленин (уверенно):
Откуда вы знаете? Их положение архитяжелое. В нашем отношении к войне, которая со стороны России и при новом правительстве Львова и компании безусловно остается грабительской войной в силу капиталистического характера данного правительства, не допустимы ни малейшие уступки «революционному оборончеству».

Каменев (немного передразнивая, затем возмущаясь, изумляясь):
«В силу капиталистического характера данного правительства…» А какое еще сейчас может быть правительство? Мы же только из помещичьего строя вылезаем. Что же – рабочим досрочно власть брать? Но для социализма еще нет предпосылок – что рабочие с этой властью будут делать?

Ленин (разъясняя, немного иронизируя):
Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, – ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства. Лопухнулись вы здесь – всё своими руками отдали господам из Думы.

Шляпников (восклицая, радостно):
Я предлагал Петросовету взять власть!

Ленин (обличая):
Да, Петросовет не решился. Господа меньшевики и эсеры не верят в рабочий класс. И вот товарищи Каменев и Сталин.

Сталин (как бы вздрогнув от неожиданности):
А что я? Я как партия.

Ленин (продолжая разъяснять):
Увы, приходится исходить из факта, что наша партия находится в меньшинстве в Советах. Нужно разъяснять нашу идею – Советы должны взять власть. Буржуазные деятели сейчас провалятся – слишком тяжелое положение в России. И тогда большинство в Советах перейдет к нам как наиболее решительной силе, а власть – к Советам, к рабочему классу.

Каменев (перебивая):
Ну и что мы будем делать у власти – в условиях экономического развала и страшной войны?

Ленин (настойчиво):
Рабочие, получив власть, начнут наводить свой порядок. Выборность чиновников, экономия на их зарплатах, конфискация помещичьих земель, переход под контроль государства банков и крупных монополий.

Каменев (иронически):
Это что же – скачек в социализм…

Ленин (с хитрецой):
Ну зачем сразу социализм… Пока контроль Советов рабочих депутатов за производством и распределением продуктов.

Каменев и Сталин беседуют, сидя за столом, заваленным бумагами.

Каменев (возмущенно, недоумевая):
Да, учудил Ильич! Что он несет – никакого доверия правительству. Вот, смотри, что он пишет - предлагает братание между нашими и немецкими солдатами на фронте! Когда армия стоит против армии, самой нелепой политикой была бы та, которая предложила бы одной из них сложить оружие и разойтись по домам. Эта политика была бы не политикой мира, а политикой рабства, политикой, которую с негодованием отверг бы свободный народ. Нет, нужно стойко стоять на своем посту, на пули отвечая пулей и на снаряды – снарядом. Это непреложно! Как можно говорить о поражении своего правительства?!

Сталин (рассудительно):
Ильич уже не говорит о поражении. Усиливать революцию, если хочешь – разжигать её – это он готов делать. А война интересует его как возможность расшатать правящий режим. Немцам помогать он не будет, а дай ему волю – первый забросил бы в их амбар революционное пламя.

Каменев (печально):
Но главное – он рассорился с другими социал-демократами. Мы могли сдвигать всю РСДРП в нашу сторону, а теперь превратились в каких-то городских сумасшедших, грезящих о немедленной пролетарской революции.

Сталин (успокаивая):
Ну и ладно. Эти меньшевики – болтуны. Нужно выстраивать свою организацию, меньшевики только будут болтаться под ногами рабочих. Кстати, низам партии крутые речи Ильича нравятся, зря ты ему перечишь.

Каменев (остаточно возмущаясь):
Но нельзя же противопоставить себя всем!

Сталин (подытоживая):
Когда эти «все» отправятся на свалку истории – важно не оказаться с ними в одной компании.

Церковь.
Витин ставит свечку, крестится.
Навстречу выходит Батюшка.

Витин:
Благословите.

Батюшка благословляет:
На дела хорошие. Что там у вас в миру, скоро успокоение настанет?

Витин:
Надеемся, через полгода. Изберем Учредительное собрание, оно разрешит…

Батюшка (продолжая надоевший штамп, иронизируя):
… оно разрешит все насущные вопросы современной России. Слыхали. Тысячи лет разрешить не могли, а тут нате – соберутся говоруны и разрешат волшебной палочкой.
Жестом приглашает Витина идти за ним:
Давненько мы с тобой не сиживали у меня. Помнишь наши философские собрания?

Витин:
Как же, как же. Да теперь вот не до философии…

Батюшка (не торопясь):
А вот теперь как раз самое время для нее. И вот для наливочки моей.

Идут в покои.
Входят. Убранство комнаты священника, иконы, стол, лавки. Обозреватель садится на лавку за стол, батюшка достает что Бог послал и закусить. Ведут неторопливую беседу.

Витин:
Вы вот, Батюшка, не верите в успех Учредительного собрания. А как же Церковь – она ведь тоже свой парламент собирает – Поместный собор.

Батюшка:
Это другое. Нам что нужно на Соборе сделать? Вернуться на прежний путь после петровского уклонения, после подчинения Церкви государству. Нам нужно сделать то, что и раньше мы делали. Что-то подлатать, Патриарха избрать – и поплыли дальше. А вы со своим Собранием…

Витин:
Нельзя же все время плыть на старой деревянной лодке, когда вокруг уже паровые катера. Сконструируем свой катер, не хуже чем у других. Что-то позаимствуем, что-то наши инженеры придумают ловчее.

Батюшка:
Инженеры-то придумают, с них станется. Да сработают ли мастеровые…

Просторная гостиная, 18 апреля.

Сидит Блок, пьет чай. Вокруг три дамы и юноша расселись и внимают. Славская стоит во втором ряду.

Блок (расслабленно):
Вот и окунулся я в государственную деятельность. Работаю, понимаете ли, в Чрезвычайной комиссии. Стал чекистом. Буду редактировать материалы следствия над царскими министрами. Интересные персонажи. Каждый в отдельности – личность. А вместе – ощущение покойницкой, каких-то оживших мертвецов, которые с тобой разговаривают.

Дамы охают:
Ужас… Поразительно…

Юноша:
И это были наши правители!

Блок:
Власть дает таким людям энергию. А уходит власть – и всё вытекает, одна оболочка остается.

Славская:
И когда же судебный процесс?

Блок:
Ох, не знаю. И будет ли он, этот процесс. Министры-то следовали старым законам. Значит, виноваты законы, а не министры.

Славская (удивленно, возмущенно):
Но нельзя же оставить их безнаказанными. Ведь они мучили страну и довели до этого… Ведь они враги наши.

Блок:
Враги, враги. Есть и посвежее враги. Вот мой враг – добропорядочный мещанин. Он и довел до всего – с его жадностью, тупостью, с его пухленькими упитанными детишками, которых нужно вырастить и пристроить замуж или к должности. Он убьет за рубль, предаст от лени, все затормозит и поглотит болотом. Вот он – враг.

Дамы:
Ох! Поразительно… Надо же…

Юноша:
Действительно – мещанин! Как это глубоко… А чем порадуете теперь.

Блок:
Читать буду «Возмездие». Хотя это и вчерашний день, пожалуй. Хочется написать что-то большое по историческому размаху и ёмкое, короткое. Чтобы всё переплести – от Таргетая до Керенского.

Дамы:
Поразительно!... Как интересно… От Таргетая, обязательно от Таргетая…

Юноша:
А кто такой Таргетай?

Блок:
Первый скифский царь. Ведь мы по сути своей азиаты, скифы, кочевники. Мы пришли в Европу и придаем ей импульс. Без нас, без нашего движения, без нашей революции Европа будет мертва, как те министры.

Входит распорядитель:
Александр Александрович, пожалте.

Блок неторопливо встает и выходит.

Блок перед публикой:

Двадцатый век… Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
Пожары дымные заката
(Пророчества о нашем дне),
Кометы грозной и хвостатой
Ужасный призрак в вышине…
Что ж, человек – За ревом стали,
В огне, в пороховом дыму,
Какие огненные дали
Открылись взору твоему?

Слова накладываются на следующие кадры.

Невский проспект. Идет демонстрация.

Славская (восторженно):
Какая грандиозная демонстрация! 1 мая по григорианскому календарю – праздник солидарности трудящихся. Какие речи! Керенский, Чхеидзе, Церетели! Революционная Пасха. Весна – это прекрасно, весна единения. Это как раз то, что необходимо нам перед лицом врага.

Мрачник:
Вот как раз в отношении врага особенного единства не видно.

Славская (эмоционально):
Но мы же были вместе на этой демонстрации, как ты не чувствуешь!

Мрачник (ворчливо):
При чем здесь чувства – есть же конкретные разногласия. Вот, я вчера беседовал с Милюковым…

Кулуары съезда партии кадетов. Обстановка особняка.
Сидят Милюков и Мрачник. В полуоткрытую дверь видна трибуна и сидящие люди, которые слушают ораторов.

Мрачник:
В Декларации Временного правительства о целях войны 27 марта говорится: «Предоставляя воле народа в тесном единении с нашими союзниками окончательно разрешить все вопросы, связанные с мировой войной и ее окончанием, Временное правительство считает своим правом и долгом ныне же завить, что цель свободной России – не господство над другими народами, не отнятие у них национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов». Итак, мы не хотим чужих территорий. И в то же время, 22 марта Вы разъяснили, что в результате войны Россия стремится приобрести Константинополь и проливы в Средиземное море. Получается, мы все же захватчики?

Милюков (менторски):
Конечно, нет. Воссоединиться с Константинополем – это не захват. Турция когда-то тоже захватила эти земли у нас, православных. Стамбул, Константинополь, Царьград – сакральный центр нашей культуры и ворота для нашей страны в мир Средиземноморья. Мы наследуем у Византии культурную традицию. Мы унаследуем у нее Константинополь.

Мрачник:
В этом Вас поддерживает и Ваша партия…

Камера входит в зал и направляется на трибуну.

Оратор-кадет (митингово, под одобрительный шум):
Где же аннексии? А Константинополь? У кого мы собираемся его аннексировать? У турок? Господа, вы знаете, что Константинополь – город не вполне турецкий. Вы знаете, что там, если память мне не изменяет, 140 тыс. турок, остальные – христиане-греки и евреи… У кого же мы аннексируем Константинополь, находящийся под пятой разбойничьей власти?

Аплодисменты.

В кулуарах съезда камера снимает беседу делегатов:
Нас упрекают, что мы что-то хотим у турок отнять. Да эти турки сами… Турки и в Крыму жили. Вот до сих пор там полно татар живет – те же турки. Но никто же не будет сегодня спорить, что Крым – это русская земля. А татар я бы выселил, ей Богу – пособники врага! Нет, батюшка мой – Константинополь – он нашенский. Город русской боевой славы, столица православная. Забрать его – и все дела. Это будет самое верное восстановление исторической справедливости.

Мрачник Милюкову:
Но есть и другое авторитетное мнение. 14 марта Петроградский совет принял декларацию «К народам мира», где утверждал, что российская демократия «будет всеми мерами противодействовать захватной политике своих господствующих классов, и она призывает народы Европы к совместным решительным выступлениям в пользу мира». Совет и социалистические партии выступают за мир без аннексий и контрибуций. Мол, это возможность как можно быстрее закончить войну вничью. Мы ни у кого ничего не собираемся отбирать. Если и у нас никто ничего отбирать не будет – то можно и мир подписывать, ведь воевать-то бессмысленно. Также популярная идея – самоопределение народов. Дать спорным территориям самим проголосовать – в каком государстве они собираются жить. В этих условиях соблюдение старых договоров с союзниками по Антанте – это путь к затягиваю войны.

Документ
Обсуждение внешней политики на Всероссийском совещании советов рабочих и солдатских депутатов 29 марта – 3 апреля 1917 года.

Из выступления Николая Чхеидзе: «мы идем со всеми теми, кто выступает с решительным требованием перед всеми правительствами и перед буржуазными и капиталистическими кликами, чтобы правительства и эти клики немедленно отказались от всяких завоевательных и аннексионистских задач. (Рукоплескания.) Это первый шаг, товарищи, к следующему шагу – чтобы правительства всех воюющих стран приступили немедленно к пересмотру своих договоров».
Из выступления Екатерины Брешко-Брешковской, одной из лидеров Партии эсеров, «бабушки русской революции»: «Все вы отлично понимаете, что если внешний враг одолеет Россию, он, прежде всего, поспешит отнять у нас нашу свободу, расправиться с нею и, значит, вновь ввергнуть страну в вековые бедствия. Я поэтому думаю, что никто не скажет: надо дать врагу возможность прийти к нам и предписывать нам свои законы. Я уверена, мы не желаем аннексий».
Из выступления Ираклия Церетели, одного из лидеров социал-демократов: «каждый народ обеих коалиций должен настоять, чтобы его правительство добивалось от своих союзников общего отказа от завоеваний и контрибуций. Со своей стороны Исполнительный комитет подтверждает необходимость переговоров Временного правительства с союзниками для выработки соглашения в указанном смысле».

Мрачник:
Что Вы думаете об этом?

Милюков (высокомерно, слегка возмущенно):
Это дилетантская точка зрения – мир без всякой компенсации. Как Вы себе это представляете? Немцы разрушили часть России и Франции – и все это простить? К тому же на это не пойдут наши союзники. И главное – Германия и Австро-Венгрия – агрессивные страны. Как можно себе представить, что они просто оставят занятые территории и обеспечат там свободное голосование? Нет, только успехи союзного оружия – и нашего, и французского, и британского, и американского – поставят агрессора на место.

Мрачник:
Но война действительно стала непопулярной.

Милюков (дидактично):
Естественно. Популярна та война, в которой происходят победы. Необходимо ударить по врагу, и повысится популярность войны. Необходимо навести порядок в тылу – и не столько среди купчиков, которые немногочисленны, сколько среди рабочих, которые не готовы напрягать все силы для победы над врагом. Необходимо очистить тыл от многочисленных революционных гарнизонов – им самое место на фронте.
И нужно четко формулировать цели войны. Сегодня правительство одобрило подготовленную мной телеграмму союзникам, в которой разъясняется наша позиция – мы стремимся к победе над агрессорами, после которой демократические государства введут санкции, способные предотвратить новую войну.

Большое спасибо, господин министр.

Снова редакция.

Славская:
Это твое интервью хорошо бы дать вместе с корреспонденцией Любушкина о солдатах, возвращающихся из госпиталя на фронт.

Госпиталь
Любушкин беседует с солдатами.

Первый солдат:
Мы не против того, чтобы идти на фронт. Пока германец не замирился, – что делать, приходится и нам тянуть лямку. Но вот я три раза ранен, человек я уже старый, а Москва полна народу. Молодые здоровые парни сидят около баб, отъевшись, и смеются над нашим братом…

Любушкин:
О ком вы говорите?

Второй солдат:
Да о купчиках и буржуях разных. Они за взятку откупились от войны и сидят, а мы за них отдувайся.

Мрачник Славской:
Вот, что я пишу в итоге интервью с министром: «Боюсь, публикация ноты, которую предложил господин Милюков, будет иметь эффект разорвавшейся гранаты. Ведь массам обещали, что мы будем только защищаться, а не нападать, что впереди – скорый мир без аннексий и контрибуций и самоопределение народов. А Милюков своей нотой отнимает эту надежду».

Редакция, 21 апреля.

Невский проспект

Идет демонстрация возмущенных солдат и горожан. Виден Елисеевский магазин на Невском. На их фоне Стоят Мрачник и Любушкин. Ему дает интервью наш знакомый рабочий, который теперь стал большевиком:

Рабочий- большевик:
Нам обещали, что правительство будет искать мира, а не военных барышей для буржуазии. А Милюков хочет захватов, оплаченных нашей кровью! Наши лозунги:
Долой Временное правительство! Никого ему доверия. Никакой ему власти.  Да здравствует Совет рабочих и солдатских депутатов! Прямое ему доверие. Полная власть!

В колонне идет Славская, размахивает красным флагом.

Мрачник (изумленно):
Надо же. Что революция делает с людьми. Давно ли она была примером добропорядочного консерватизма. А сейчас у нее впору брать интервью как у лидера левых.

Любушкин:
Почему бы нет?

Подскакивает к Славской с вопросом:
Анастасия Акимовна, почему вы выбрали именно эту демонстрацию, а не сторонников Милюкова?

Славская:
Мы считаем, что Милюков предал надежду людей на мир, предал демократические идеалы, которые вдохновляли борцов с самодержавием! Он должен уйти, и да здравствует Керенский!

Навстречу демонстрации под красными знаменами идет колонна с триколорами. Скандируют «Да здравствует Милюков! Война до победы! Константинополь будет наш!»

Мрачник Любушкину и Славской (кричит):
Смотрите, может произойти столкновение!

Колонны сталкиваются, начинается драка.

Мрачник выхватывает Славскую из свалки.

Крик: Человека убили! Помогите!

Командующий округом Корнилов, предприниматель Завойко.

Справки:

Корнилов Лавр Георгиевич, 1870 года рождения – генерал-лейтенант. Участник Русско-японской и Мировой войн. В 1915 г., командуя дивизией, попал в плен. В 1916 г. – бежал. Назначен командиром корпуса. 2 марта 1917 года назначен Главнокомандующим войсками Петроградского военного округа вместо арестованного генерала Хабалова.

Завойко Василий Степанович, 1875 года рождения. Издатель. Бывший член правления общества «Эмба-Каспий».

Корнилов кричит в трубку телефона:
Срочно направьте к Таврическому дворцу две батареи с прислугой и охраной. Конечно с боеприпасами. С картечью, можно шрапнелью! Выполняйте, это приказ военного министра Гучкова.

Завойко (мечтательно):
Картечь – это сейчас то, что нужно. Так начинал Бонапарт – картечью по бунтовщикам, и порядок спасен. Республика – нет, а порядок спасен. Хорошо бы картечью.

Корнилов (озабоченно):
Посмотрим, посмотрим. Может быть сам вид орудий успокоит страсти. Хотя, если понадобится…

Звонит телефон, Корнилов берет трубку (стервенея):
- Что значит Совет не велел!? Вы получили приказ, извольте выполнять! Ах, Приказ №1? Чудненько, вы и на фронте будете так выполнять приказания начальства? Ах, здесь не фронт! Да я вас…!
Повесили трубку, мерзавцы.
Да, здесь не фронт. Здесь черти чего! Не буду я командовать этим триклятым гарнизоном. На фронт, и как можно скорее!

Завойко:
Позволите и я с Вами.

Корнилов:
Вы? Но Вы же – гражданский человек.

Завойко (вкрадчиво):
Время военное, каждый должен приносить пользу Родине. А я человек со связями, которые могли бы Вам пригодиться на поприще спасителя Отечества. И пишу я неплохо – теперь ведь время не только военные приказы писать, но и воззвания политические. Сегодня не получилось загнать джинна в бутылку. Но верю – еще будет шанс. России нужна железная рука, Ваша рука.

Милюков и Гучков в коридоре Мариинского дворца.

Гучков (грустно, несколько растеряно):
Что-то пошло не так, Павел Николаевич, совсем не так.

Милюков (решительно, несколько пафосно):
Такова история – она все время проверяет на крепость волю государственных мужей. В ней все время что-то идет не так, но нужно проявить государственную волю – и дело наладится.

Гучков:
Видимо, не наладится. Мы не учли главное – военную силу. Государственной воле нужна военная сила – а именно ее у нас отнял Совет.

Милюков (успокаивая):
Россия велика и переменчива. Давно ли она верила деспоту Николаю, потом верила нам, теперь Совету. Но они устанут от этого безумия – так уже было во времена Смуты. И тогда найдется сила, новый Пожарский. А мы станем ему новым Мининым.

Гучков (разочарованно, раздраженно):
Новый Пожарский, новый Минин, новый Романов. Все по кругу. Как я устал…

Милюков (убеждая):
Александр Иванович, от нас зависит, удастся ли разорвать этот круг. Ведь Петр Великий разорвал круг, начал движение России из Азии на Запад. Мы продолжим это дело.

Гучков (скептически, раздражаясь):
Продолжили уже, и что вышло? Не английская монархия, а новая французская революция, пугачевщина и смута в одной бутылке. Советы, комитеты, доморощенные якобинцы, казацкая вольница вместо военной дисциплины. Для меня это слишком. Я ухожу.

Милюков (грустно, пытаясь еще убедить):
Напрасно, напрасно. Надо выждать. Да, революция сошла с рельсов, события стали развиваться помимо нас. Но это – на время. Революционный процесс, от нас не зависящий, должен дойти до своего завершения. Мы делаем тщетные усилия остановить этот процесс, но только его замедляем. Нужно ли это? Думаю, не нужно. Чем скорее революция исчерпает себя, тем лучше. А потом нужно будет поставить жирную точку. И важно, чтобы точку поставили те силы, которые будут вдохновляться нашими идеями, а не мечтой о прямой реакции, о возвращении в XIX век.

Редакция, 5 мая
Сотрудники редакции сидят вокруг стола, монтируют номер.

Позднев:
Итак, политический кризис завершается?

Витин:
Да, есть надежда. Несколько дней назад кадеты написали проект заявления правительства по итогам печальных столкновений 21 апреля. И этот проект был проникнут духом обличения Совета и левых. Но при обсуждении в правительстве текст декларации под влиянием Керенского кардинально изменился. Получился призыв к миру и единению всех политических сил.
Все-таки Керенский – мастер политических комбинаций. Но и кадетам некуда было деваться – военной силы у них нет.

Славская:
Я слышала, что Керенский предложил Милюкову пост министра просвещения. Этому напыщенному индюку, который мечтал водрузить русский стяг над Царьградом – и школами заниматься? Черта с два он согласится.

Мрачник (ухмыляясь):
Почему бы нет – он же историк. Впрочем, он отказался занять такой малозначимый пост и ушел из правительства. Однако партия кадетов в правительстве остается.

Витин:
В итоге 26 апреля от имени правительства вышел призыв расширить состав правительства за счет тех активных творческих сил, которые доселе не принимали прямого и непосредственного участия в управлении государством. Таким образом предполагается включить в состав правительства представителей Советов и социалистических партий. Их авторитет вырос. А участие в правительстве свяжет левых ответственностью, заставит лучше понимать нужды государственного управления. Придется им утихомирить те массы, которые еще недавно они выводили на улицу.

Мрачник:
Вот только смогут ли кадеты и социалисты сработаться? Все-таки очень разные люди с разными взглядами.

Витин:
Вот эту информацию можно на первую полосу. По самым последним данным в правительство вошли девять либералов, в основном кадеты, и – вот новость - шесть социалистов, в том числе лидеры Петроградского совета – эсер Чернов, социал-демократы Скобелев, Церетели и народный социалист Пешехонов. Два министерства возглавил Керенский. Теперь не Гучков, а Александр Федорович – военный министр России.
Естественно, такое правительство выступает за заключение мира без аннексий и контрибуций. Но только при условии, что этот мир не будет сепаратным. Во внутренней политике новый кабинет – за регулирование землепользования и защиту труда, за прямое обложение имущих классов, борьбу с хозяйственной разрухой путем «государственного и общественного контроля над производством, транспортом, обменом и распределением продуктов», за скорейшие выборы в органы территориального самоуправления и Учредительного собрание.

Мрачник:
Между тем, новому правительству достается тяжелое наследство. Рост расходов на войну в первый год (до июля 1915 г.) составил 5,3 млрд. руб., во второй год – 11,2 млрд., в третий ожидается – 18,6 млрд. Это составило 40–50% дохода народного хозяйства в рублях, обесценившихся примерно вдвое. Промышленность не может обеспечить село достаточным количеством промышленной продукции, чтобы уравновесить потребность в продовольствии не только городов, но и армии. В результате крестьяне не горят желанием снабжать города продовольствием.
Непонятно, как планирует справиться с этими проблемами новое правительство?

Витин:
И почему социалисты все же вошли в правительство – ведь столько было разговоров, что это – не ваша социалистическая революция, а буржуазная. Пусть, мол, либералы руководят. Или прав Ленин – на носу социалистическая революция?

Позднев:
А для этого у нас есть запись выступления нового министра земледелия, лидера Партии социалистов-революционеров, эсеров, Чернова.

Справка:
Чернов Виктор Михайлович, 1873 года рождения. Участник народнического движения с конца 1880-х годов. Один из организаторов и ведущий идеолог Партии социалистов-революционеров. В 1899-1905 и 1908 -1917 годах находился в эмиграции.

Митинг, трибуна. На ней выступает Чернов, в первом ряду его слушают Мрачник, Славская и Любушкин, записывают:

Чернов:
Мы, эсеры, считаем, что Россия может уже сейчас начать путь к социализму с помощью наших общинных традиций. Но это не значит, как думает Ленин, что социализм за углом. Впереди долгий путь. Наша промышленность все-таки очень отстает от «земли обетованной» капитализма, наш капитализм диковат. Так что начинать следует с крестьянства – нужно организовать крестьянскую жизнь на более современных, культурных началах, расширить крестьянские наделы за счет помещиков, помочь крестьянам развивать кооперацию, совместно применять технику на полях. А для этого нужно нанести первый удар по капитализму – ликвидировать частную собственность на землю. Земля – общее достояние!

Слушатели бурно аплодируют.

Мрачник – Оптимистке:
Ну как он тебе?

Славская:
Голова. Все у него увязано, обдумано. Ответ на любой вопрос в кармане.

Чернов продолжает:
Продуктивное сельское хозяйство – наш ключ к дверям социализма. Тогда вперед двинется и промышленность, где рабочие организации и государственное регулирование сделают работу более упорядоченной, труд работника – защищенным, зарплату – достойной. Это здание увенчает демократия – полномочный парламент, федерация равноправных народов и самоуправление на местах.

Мрачник Славской:
Идиллическая картина. Но пока – разруха, война и дикость глубинки.

Чернов (словно споря с Мрачником):
Интеллигентское представление о народе как о диких варварах – неверно. Я только вчера был на съезде крестьянских депутатов, этом крестьянском парламенте России. Это – собрание весьма разумных людей. Мы там договорились начать с достаточно осторожных мер – с того, чтобы передать поместья под контроль земельных комитетов и ограничить сделки с землей до Учредительного собрания.

Любушкин (с места выкрикивает):
А в чем смысл этой меры?

Чернов:
Необходимо предотвратить земельные сделки, посредством которых у народной власти может утечь между пальцев тот земельный фонд, за счет которого может быть увеличено трудовое землепользование. Это важно сейчас сделать, чтобы помещики не распродали свои хозяйства мелкими частями. Помещичья земля должна остаться нетронутой до земельной реформы, которую утвердит Учредительное собрание – хозяин земли русской. Мы готовим к Учредительному собранию тщательно проработанный законопроект о земле.

Любушкин Оптимистке негромко:
Учредительное собрание у них – просто манна небесная. Дожить бы до него.

Чернов:
А до созыва парламента мы готовы быть очень осторожными в нашей политике – тем более, что каждый шаг нам предстоит согласовывать с кадетами, которые имеют другое видение реформ. Что же – выборы покажут, за кем пойдет Россия.

Спины ораторов, Чернов спускается с трибуны. Где выступает уже кто-то другой. К нему подходят Мрачник, Любушкин и Славская.

Мрачник:
Виктор Михайлович, но все же – почему Вы решили сотрудничать с кадетами, с которыми являетесь политическими противниками. Почему не решили взять власть самостоятельно, в союзе с близкими Вам по духу социал-демократами?

Чернов:
Хорошо, я отвечу. Россия переживает очень тяжелый момент своей истории, связанный с войной, которой не видело человечество. Сейчас нужно сплотить все силы – по крайней мере пока народ не отдал своего предпочтения какой-либо из партий на выборах. Кадеты связаны с капиталом. Пока в нашей стране не созданы основы новой социалистической экономики, пока хозяйство остается капиталистическим, нельзя отталкивать буржуазию, нужно сотрудничать с ней. Иначе мы пойдем по пути социально-экономических авантюр. Нужна золотая середина: не останавливаться перед социальными преобразованиями, но и не срываться в авантюры.
 
Документ:

Чернов В.И.:
«Когда мировая война вдруг обострила все процессы, пришпорила исторический ход развития, превратила медленный, органический ход развития в скачкообразный и сделала роды истории болезненными, а иногда и преждевременными, тотчас же сказалась эта незаконченность, неподготовленность социализма. Она разом выразилась в двух противоположных слабостях: с одной стороны – в растерянности перед сложностью и трудностью выдвинутых жизнью социализаторских задач, растерянности, связанной с бессильным нервирующим взволнованные массы топтаньем на одном месте, - а с другой стороны, в головоломном безоглядном социально-экспериментаторском авантюризме, как будто забывающем, что все эти опыты производятся не над лабораторными кроликами и морскими свинками, а над живыми людьми, над целыми странами и народами».

Чернов В.М. К обоснованию партийной программы. Пг., 1918.

Славская Мрачнику:
Да, роль министра ему непривычна – еще вчера был политэмигрантом, теоретиком. А теперь – такая слава и ответственность. Ведь именно он должен нас обеспечить продовольствием. Скорее бы. А то жуть какая-то – цены растут каждый день. Вчера с трудом купила хороший чай. Кстати, (обращается к Мрачнику и Любушкину) приглашаю вас его отведать.

Мрачник (игриво):
Я не откажусь.

Любушкин:
А я вынужден отказаться. Очень занят. Я еще в «Правде» подрабатываю.

Славская (то ли возмущаясь, то ли иронизируя):
У большевиков? Как ты можешь? На планерке обсуждали сведения, что они финансируются немцами, между прочим.

Любушкин (возмущенно):
Не сведения, а сплетни. Надеюсь, вам хватит ума не ставить это в номер. Вы лучше в кармане у Керенского или Милюкова пошарьте. Наверняка найдете там деньги Антанты.

Славская:
Почему бы нет. Антанта – наши союзники, и нет ничего плохого…

Любушкин (отходя от возмущения):
Вот и я не вижу в работе на большевиков ничего плохого. Они – мои союзники в борьбе за трудовую копейку (Смеется). И Ленин рассуждает не глупее вашего Чернова. Только порешительнее.

Ленин и Любушкин:

Ленин (одобрительно, с хитрецой):
Замечательная статья о новом правительстве у Вас, товарищ. Остроумно, со знанием подноготной. И классовая позиция четко выражена. Даже удивительно, что Вы не в нашей партии.

Любушкин (сомневаясь):
Может быть, когда-нибудь. Нет уверенности, Владимир Ильич, что выгорит у вас это дело. Уж больно конкуренты сильны. Ведь посмотрите – кадеты на содержании буржуазии, как Вы говорите. Допускаю. Так вот и денег у них – куры не клюют. Я вот я подрабатываю еще у эсеров. Там гонорары – побольше ваших. У них ведь и членская база – сотни тысяч взносы платят. Да и кооператоры подкидывают копеечку. И радикальность речей, особенно у левого крыла – вашей не уступит. А у Вас…

Ленин (продолжая вербовать, вдохновлять):
Да и у нас дела идут неплохо – даже с этой филистерской денежной колокольни. «Правда» приносит прибыль между прочим. Мы собираемся купить новую типографию. Скоро накопим денег – так заткнем за пояс тиражи ваших эсеров.

Любушкин (смущенно):
Да не такие уж они мои. Ваши идеи мне симпатичнее. Здесь наука, марксизм, там – романтика, много фразы.

Ленин (подхватывая, вдохновляясь):
Вот-вот! Половина бед – от революционной фразы, что у левых эсеров, что у наших торопливых товарищей. Для прихода пролетариата к власти нужно точно выждать момент, трезво оценить соотношение классовых сил. Будущее за нами, если не сглупим, если сумеем разъяснить нашу правду массам. И вот такие перья, как Ваше, нам нужны не меньше, чем штыки.

Любушкин уходит, входит Свердлов.

Справка:
Свердлов Яков Михайлович, 1885 года рождения. Из еврейской семьи. Член РСДРП с 1901 года, большевик. Профессиональный революционер. Работал преимущественно на Урале. Неоднократно арестовывался. Освобожден из ссылки революцией. После апрельской конференции РСДРП(б) остался в Петрограде и стал вести текущую организационную работу партии.

Ленин (по деловому):
Ну что, Яков Михайлович, как у нас с покупкой типографии? Когда мы сможем говорить с буржуазной и мелкобуржуазной прессой на равных?

Свердлов (устало):
Работаем над этим, Владимир Ильич, но пока немного не вытягиваем. Цену буржуи заломили немалую – 225 тысяч. Да еще материалы, бумага. В общем, пока нескольких десятков тысяч не хватает. Обидно – уже и задаток внесли.

Ленин (наседая):
Здесь отступаться нельзя. Одолжите, поговорите с Горьким – все вернем. Что Ганецкий?

Свердлов (неуверенно):
Приедет на днях, может привезет средства. Но там много не будет – у него дела совсем плохи, как говорил Козловский. Плохой он бизнесмен, и Парвус дальше не будет терпеть его промахи. Тем более. Что мы Парвуса послали к чертовой бабушке.

Ленин:
А от Козловского все получено?

Свердлов:
Да, скребем по сусекам. Может быть, через Козловского скооперируемся с поляками, но тогда придется печатать еще и их литературу.

Ленин (рассуждая):
Ради дела можно объединиться и с чертом. А польская социал-демократия – не худший вариант. Нам по зарез нужны печатные мощности, независимость нашего слова. Эта предвыборная кампания – буржуазная штука – нужны деньги на газеты и листовки. Мы должны во все уголки России забросить наши лозунги – в каждое русское, татарское, украинское ухо. Только тогда займется настоящее пламя. И тогда пролетариат Петрограда, который вот-вот пойдет за нами, не окажется в изоляции.

Свердлов:
Сделаем, Владимир Ильич, но газеты у нас в России далеко не все читают.

Ленин (думая о своем):
Да, конечно, нужно готовить и рассылать агитаторов – особенно в войска. Если пролетариат восстанет – нельзя дать буржуазии подавить его с помощью войск. Борьба за войско – архиважная задача.

Свердлов:
Военная организация готовит крупную демонстрацию революционных полков в нашу поддержку. Наметили на 10 июня.

Документ

«Русское Временное правительство желало бы найти, что группа большевиков из окружения Ленина получает немецкие деньги… Г. Альбер Тома проездом через Стокгольм дал мне указание доказать в интересах Временного русского правительства, что группа большевиков из окружения Ленина получает немецкие деньги».

Военный атташе Франции в Швеции Л. Тома.

Редакция, 21 мая.

В коридор выходят Позднев и Горький.

Горький:
Вот я и говорю Вам, что главная задача социализма – это не дележка земли по Чернову или экспроприация капиталов по Ленину. Это, если хотите, осуществление всенародной интеллигентности, борьба за культуру всех и для всех. Вот – верный путь к социализму.

Позднев:
Звучит заманчиво, но все же как-то непрактично. Эдак можно всю жизнь окультуривать, окультуривать…

Горький:
Может быть и всю жизнь. Да только без этого никакого социализма не выйдет, и революция обернется дракой всех со всеми за клочок имущества, победой тупого мещанства.

По коридору идет Бунин.

Позднев:
А вот и Иван Алексеевич!

Горький торопливо прощается и проходит мимо Бунина не здороваясь. Бунин смотрит на него неприязненно.

Позднев:
А, певец пролетариата у Вас тут был. Ноет теперь о плодах дел своих?

Позднев:
Пожалуйте, ждем Вас для обстоятельной беседы. Пока идут, о чем-то беседуют.

Проходят в кабинет, садятся.

Бунин (продолжая):
Попомните мои слова: это только начало. Вот Мережковский боялся грядущего хама – так этот хам пришел. Вы посмотрите на эти митинги, на этих «творцов истории». Какие ужасные лица, какие типажи тупости и бескультурья. А ведь они еще и вооружены. Скоро у нас здесь начнется суд Линча и погромы людей по признаку, что у них руки не в мозолях. Я тут слышал недавно на митинге призывы к «Архоломеевской ночи для буржуев»

Позднев:
И что же делать лидерам нашей культуры? Просто описывать эти картины в стиле Босха?

Бунин:
А нет никаких лидеров. Каждый творец – сам за себя теперь. Вот, был у вас Горький, учил жизни, небось. Рассказывал, как он будет окультуривать пролетариат. Окультуривал, окультуривал, да недовыкультурил.

Позднев:
Все же раньше к этому было множество препятствий, согласитесь. Вы ведь тоже бичевали язвы Российской империи. Но нельзя же только критиковать…

Бунин:
Раньше, может быть, и не стоило. Сам вижу, что по сравнению с нынешними  временами та Россия была – «дом полная чаша», в который сейчас пришли воры. Ошалевшее плебейство.
Что делать, спрашиваете? Изловить воров. Сильная полиция нужна теперь, да вся разбежалась.

Позднев:
Не мудрено, что разбежалось. Ведь плебейство, о котором Вы говорите – это же большинство народа. Да уж, не аристократы мы.

Бунин:
А раз вы не аристократы, то слушайте аристократов. Людей духа, высоких идеалов, моральных норм.

Позднев (ухмыляясь):
Позвольте, Иван Алексеевич, не на ваших ли страницах встречаем мы сцены нарушения этих самых моральных норм, а то и прямого разврата. И не бичевание их, а описание со знанием дела.

Бунин:
Я что… Я слаб и женщин люблю, не скрою. Так меня и не слушайте – слушайте тех, кто выше меня.

Позднев:
Где же они. Назовите имена.

Бунин думает минуту, потом говорит грустно:
Не назову. Политики – паяцы. А назвать священников – Вы в лицо мне рассмеетесь. Нагрешила и Церковь. Поэты наивны до глупости. Офицерство пьет и лебезит перед комитетчиками. Пропала Россия.

Редакция 5 июня.

Славская (раздраженно):
Это становится невыносимым. Зарплату в нашем учреждении уже месяц не повышали. Середина месяца, а денег уже нет. Раньше их как-то на дольше хватало.

Мрачник (подхватывая):
А что ты хочешь. Цены растут и растут, растут и растут. И в магазине, и на рынке. А на паек что мы имеем – три куска хлеба да горсточку овощей. Вот, смотри – новые деньги выпустили – орлы без короны.
Демонстрирует купюру.
Народ их уже керенками прозвал. Раньше я бы с сорока рублями чувствовал себя уверенно, а теперь… Тьфу.

Любушкин (размышляя):
Я вот думаю, пока не поздно, в деревню податься к родне. Там хоть с голоду не помру. Буду работать в земской газетенке…
Мне отец – он у меня рабочий - уже говорит:
Вот она – твоя революция. До чего довела.
Я ему в ответ:
Рабочие и при царе голодали. И крестьяне тоже. А мы пока не голодаем. Революция – это переход, а в пути всегда тяжело.

Витин (иронично):
Ты прямо притчами стал говорить, как мой знакомый священник. Он вчера говорил о Моисее, который сорок лет водил свой народ по пустыне, пока не довел их до земли обетованной. Это что же – нам тоже сорок лет терпеть?

Славская:
Всего то и терпеть до Учредительного собрания. Оно решит все вопросы.

Мрачник (эмоционально разъясняя):
Да что оно решит? Войну кончит? Так ее без германца не кончить. Либо он нас, либо мы его. Землю поделят? И что это даст нам? Крестьянин все меньше везет хлеб в города. Деревня сейчас сама ест за троих, отъедается за все 300 лет правления Романовых. С нами, горожанами, делиться не хочет.

Славская (споря):
Конечно, почему это крестьяне должны за так нас кормить. Нужно приносить пользу крестьянам. Наладить промышленное производство.

Любушкин:
Не очень-то налаживается. Вчера был на заводе – там митинг, а не работа. Это полбеды, в общем-то. Рабочие готовы вкалывать, если бы паек повысили или зарплату. Но завод не может работать в полную силу – управляющий сказал, что топлива осталось на две недели. Потом шабаш.
Похоже на саботаж буржуазии.

Мрачник:
Бардак это, а не саботаж. Конечно, капиталисту не охота признавать 8-часовой рабочий день и при этом зарплату повышать. Но ведь и государственные заводы не снабжаются топливом нормально. Затянулся непорядок – вот в чем беда. Пора хоть какую-то дорогу выбрать и двинуться уже по ней. А то, глядишь, народ наших политиков на штыки поднимет. До всякого Учредительного собрания.

Входит Позднев (рассуждая):
Странное ощущение у меня, товарищи и господа. В стране революционное правительство, нарастает кризис и нехватка продовольствия, а правительство как-то расслабилось. Месяц назад Чернов огласил широкую программу перемен, но ничего не делается. Даже черновский законопроект о контроле над земельными сделками – и тот не принят. Где хваленое государственное регулирование? Что происходит?

Мрачник (ворчливо разъясняя):
Причина в самой конструкции власти. Правительство устроено по принципу «Лебедь, рак и щука». Социалисты хотят вести страну в одну сторону, кадеты в другую, а премьер-министр князь Львов демонстрирует паралич воли.

Славская:
Но теперь социалисты получили мощную поддержку – Съезд.

Витин:
На передовицу предлагается такая информация. В Петрограде собрался Первый съезд рабочих и солдатских депутатов. После майского крестьянского съезда это – крупнейший форум, опирающийся на реальную силу – на организованных рабочих и демократически настроенных солдат.
На съезде присутствуют 285 эсеров, 248 меньшевиков и 105 большевиков. Явный перевес умеренных социалистов. Хотя нельзя сказать, что ситуация полностью под контролем Чхеидзе, Чернова и их товарищей. Возмутителем спокойствия опять является Ленин. Вот, уже есть стенограмма со съезда.

Таврический дворец. Зал заседаний.

На трибуне Ираклий Церетели.

Справка:
Церетели Ираклий Георгиевич, 1881 года рождения. Участник оппозиционного движения с 1900 года. Один из организаторов РСДРП в Грузии, меньшевик. В 1907 году избран депутатом Государственной думы. После ее разгона арестован и приговорен к шестилетнему тюремному заключению и ссылке в Сибирь. Освобожден революцией. Стал одним из лидеров Петросовета, 5 мая 1917 г. стал министром почт и телеграфа.

Церетели:
В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место. Такой партии в России нет…

Ленин кричит с места:
Есть такая партия!

Ленин выступает с трибуны:
Чем объясняется разруха? Хищничеством капиталистов…
Сейчас целый ряд стран накануне гибели, и те практические меры, которые будто так сложны, что их трудно ввести, что их надо особо разработать, как говорил предыдущий оратор, гражданин министр почт и телеграфов, - эти меры вполне ясны. Он говорил, что в России политической партии, которая выразила бы готовность взять власть целиком на себя. Я отвечаю: «есть!» Ни одна партия от этого отказаться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком».
… И в момент, пока существует свобода, пока угрозы арестом и отправкой в Сибирь, - угрозы со стороны контрреволюционеров, в коллегии с которыми находятся наши почти социалистические министры, пока это только угрозы, в такой момент всякая партия говорит: окажите доверие нам, и мы вам дадим нашу программу.
Наша конференция 29 апреля эту программу дала… Наша программа по отношению к экономическому кризису состоит в  том, чтобы немедленно – для этого не нужно никаких оттяжек – потребовать публикации всех тех неслыханных прибылей, достигающих 500-800 процентов, которые капиталисты берут не как капиталисты на свободном рынке в «чистом» капитализме, а по военным поставкам. Вот действительно, где рабочий контроль необходим и возможен… Если арестовать нескольких отъявленных спекулянтов, вскрыть их грязные делишки – выяснится, где взять средства и на зарплаты рабочим, и на неотложные государственные нужды!

Керенский в ложе обращается к Чернову:
Каков демагог! Разжечь ненависть к капиталистам – и вот тебе решение всех проблем. А кто производство-то организует?

Чернов:
Беда в том, что и капиталисты его организовывать не хотят. Ругают революцию и норовят увести капиталы из производства.

Керенский (вызывающе):
Так Вы что, дорогой Виктор Михайлович, согласны с Лениным?

Чернов:
Да что Вы, что Вы, демагог, конечно, этот Ленин. Но и мы с Вами в одном правительстве со ставленниками буржуазии кадетами явно засиделись. Кадеты очень много о себе думают, не дают проводить социальны реформы.

Керенский:
Нельзя без кадетов, Виктор Михайлович. Не может современное общество развиваться без представителей буржуазии.

Керенский на трибуне:
Такой человек, как Ленин, не может называться социалистом, потому что социализм никогда не предлагал переносить вопросы экономической борьбы в плоскость, где пользуются рецептами первобытных правителей, азиатских деспотов – арестовывать людей.

Кулуары съезда. Камера подглядывает за Черновым, который беседует с делегатами. Он говорит важно, по учительски:
Советы имеют свою сильную и слабую сторону. Сильная их сторона заключается в политическом руководстве, в мобилизации революционных сил для действий. Но Советы представляют только часть граждан России – как можно передать власть только этой части?.

Камера подглядывает за Лениным среди большевиков. Он говорит, рассуждая:
Хитрый мужиченко Чернов. Со всеми заигрывает, и никогда не знаешь, с кем он будет… На этом съезде делать нечего, и большевикам можно было бы уйти. Да хочется переговорить с Черновым, авось друг от друга чему-нибудь научимся».

Документ

Член ЦК Партии эсеров Александр Гоц Виктору Чернову: «Слева большевики травят десять «министров-капиталистов», требуют, чтобы мы от них «очистились», то есть остались без союзников и скатились им прямо в пасть».

Чернов В. М. Перед бурей.

Мрачник прохаживается по кулуарам со Славской и Витиным:
Если умеренным социалистам удастся как-то вразумить большевиков, связать их революционной дисциплиной, это было бы очень полезно для дела демократии. Но пока эсеры и меньшевики боятся необузданности большевиков и не зовут их в правительство, они могут заниматься самой разнузданной демагогией, выдвигая перед лицом отчаявшихся масс самые невозможные требования.

Витин:
Да, пожалуй. Но кроме большевиков есть еще и анархисты. И среди наиболее раздраженных ситуацией рабочих начинает расти авторитет именно анархистов. Они попробовали захватить типографию правой газеты «Русская воля». Правительство перешло в контрнаступление: министр юстиции попытался выселить анархистов из их резиденции на даче Дурново. И что же – оказалось, что за анархистов есть кому заступиться. Начались забастовки на 28 заводах. Дача Дурново служила для рабочих центром культурно-просветительской работы. Анархисты сегодня – самые отвязные, и это делает их героями среди наиболее радикальной части рабочих и городских низов вообще. По мере углубления социально-экономического кризиса масса таких отчаявшихся растет, на ее поддержку рассчитывают большевики. И вот теперь на эту паству претендуют также еще и анархисты.

Мрачник в кулуарах берет интервью у Каменева:
Верно ли, что большевики ревнуют массу к анархистам?

Каменев (солидно):
Это – полная ерунда. Мы – серьезная партия с научной программой, организованная сила. Анархисты проповедуют бунт, вспышкопускательство.

Мрачник:
А вот я недавно на митинге слышал лидера анархистов Солнцева, и он выдвигал те же лозунги, что и большевики – свержение Временного правительства, скорейшее достижение коммунизма, организация работников в Советы.

Каменев:
Это только внешнее сходство. Мы не считаем, что можно просто перепрыгнуть в коммунизм или даже к власти Советов. Сначала необходимо убедить рабочих в нашей правоте. А пока часть рабочих идет за эсерами и меньшевиками, мы будем работать в Советах вместе с другими партиями. И никаких прыжков через голову рабочего класса в коммунизм.

Мрачник:
Звучит обнадеживающе. Но Петроград с содроганием ждет вашей демонстрации 10 июня. Говорят, войска выйдут с оружием, чтобы продемонстрировать верность большевикам и потребовать отставки «министров-капиталистов», то есть кадетов. И есть основания опасаться, что ваши полки попробуют свергнуть правительство.

Каменев:
Это не так. Да, мы против кадетов, которые парализовали социальные преобразования. Но мы не собираемся свергать правительство, пока оно опирается на поддержку Совета.

Мрачник:
То есть, если эта поддержка исчезнет, вы поднимете восстание?

Каменев:
Тогда никакое восстание не понадобится – нынешнее правительство падет само, и власть перейдет к правительству сторонников социализма, к однородному социалистическому правительству. Такое правительство сможет, наконец, заняться делом, начать регулирование экономики в интересах рабочих и крестьян.

Дворец Кшесинской. 9 июня
Совещание, присутствуют Ленин, Свердлов, Подвойский и другие.

Справка:
Подвойский Николай Ильич, 1880 года рождения. Учился в семинарии. С 1901 г. участвует в социал-демократическом движении, большевик. Один из руководителей военной организации большевиков.

Подвойский (продолжая сообщение):

Таким образом, сила на демонстрацию выйдет грозная. Мы ясно покажем военному министру Керенскому, что армия – против бессмысленного наступления на фронте.

Свердлов (уточняя):
С оружием?

Подвойский:
Многие с оружием.

Свердлов (недовольно):
А если по демонстрации какие-нибудь юнкера или казаки выстрелят, что получится?

Подвойский (решительно):
Что получится? Сотрем в порошок.

Ленин (рассуждая):
Но ведь на этом «сотрем в порошок» солдаты не остановятся. Ведь могут и Временное правительство в порошок стереть.

Подвойский:
Вполне может быть.

Ленин (размышляя вслух):
Значит – восстание. Наше восстание, которое организовано не нами, происходит даже не по нашему сигналу. С недисциплинированными частями. А отвечать – нам. В случае неудачи – по всей строгости военного времени отвечать.
Мы ставим на карту все, что получили за последние месяцы: нашу агитационную машину, наши кадры, наши позиции в Советах.
На нас наверняка попытаются свалить неизбежную неудачу предстоящего наступления на фронте. А вот после провала наступления, в котором мало сомнений, наше влияние наверняка вырастет. И всем этим рисковать ради одной единственной демонстрации?
А на другой чаше весов – наш авторитет у революционных масс. Отступить – значит разочаровать эти массы. Тяжелый выбор.

Входит Каменев (ворчливо):
Я вас «поздравляю», товарищи. Президиум съезда запретил нашу демонстрацию, потому что она может привести к кровопролитию. Так что теперь в случае проведения демонстрации нам придется выступать не против министров-капиталистов, как раньше, а против полномочного съезда тех самых Советов, за которые мы агитируем. Если мы не подчинимся воле съезда, поставлен вопрос о нашем исключении из Советов.
А я вас предупреждал, что эта затея с военной демонстрацией плохо кончится!

Подвойский (возмущенно):
Подонки-меньшевики! Топчут свободу, за которую еще вчера выступали. Свободу демонстраций топчут!

Каменев:
Они подсластили пилюлю – приглашают всех 18 июня на демонстрацию объединенной демократии.

Свердлов:
Что будем делать?

Ленин (решительно):
Будем давать отбой. Готовьте решение ЦК. Всех переориентировать на 18 июня.

Подвойский (возмущенно):
Да вы что, товарищи! У нас же агитаторы не вылезали из казарм и заводов, глотку рвали за 10 июня! Мы же напечатали столько листовок, что их с трудом удалось раздать! И все псу под хвост! Да нас же собственные товарищи проклянут как трусов и предателей! Мы же кадры потеряем!

Ленин (убежденно):
Лучше потерять часть, чем всё. И потом – это будет хорошая закалка для наших кадров. Если кто-то уйдет к анархистам потому, что обиделся за демонстрацию – он нам не нужен. Нам нужны такие люди, которые подчиняются революционной пролетарской дисциплине, которые умеют отступить, чтобы потом лучше ударить по врагу.

Свердлов (рассуждая):
Но второй раз так отступать нам уже нельзя будет. Тогда массы нас окончательно запишут в оппортунисты. А оппортунистов в России и так хватает.

Невский, 18 июня.

Идут демонстранты. Звучит Варшавянка. Мы видим наших эпизодических героев: двух рабочих, девушку из семейства. Красные флаги. На трибуне стоит около двух десятков людей. На переднем крае Чхеидзе, Церетели, Каменев машут демонстрантам.
Встречаются Любушкин, Мрачник, Славская и Витин. Записывают в блокноты увиденное, беседуют на фоне демонстрации.
Любушкин (радостно, торжественно):
Давно такого не было. Все левые силы объединились! Возможно, это самое крупное шествие из всех, которые мы видели в этом году. Смотри, сотни тысяч людей идут по Невскому! Очень много большевистских лозунгов: «Вся власть советам!», «Долой 10 министров-капиталистов!», «Долой наступление!».

Витин (взволнованно):
Анархисты увлекли за собой часть участников левой демонстрации и пошли к тюрьме «Кресты». Под их напором пришлось освободить несколько радикалов, которые были арестованы накануне за антивоенную агитацию и насильственные действия. Видимо, их переправили на дачу Дурново. Власти готовятся к штурму этого анархистского гнезда.

Мрачник (солидно, не радостно):
Подытоживаем. Умеренные социалисты теряют влияние на массы. Но и большевики не контролируют возбужденные массы. Очень тревожно.

Славская (неуверенно):
Ситуацию может переломить успех нашего наступления. Если оно окажется успешным, авторитет правительства и умеренных, разумных социалистов вырастет значительно.
Авторитет Керенского в войсках сейчас крайне высок.

Идет Керенский. Солдаты выстроены во фронт, кричат «ура!» Керенский начинает здороваться с каждым солдатом за руку.

Солдат с места:
Разрешите обратиться!

Керенский:
Слушаю Вас, товарищ!

Солдат:
А вот в наступление идти – оно зачем. Мы уже три года туда сюда ходим, народа положили мильон. Уже город Львов брали. Ну, австрийца побьем, так ведь немец нас остановит. Львов возьмем – война не кончится. Зачем же страдать?

Солдаты одобрительно гудят.
- Да, зачем страдать? Зачем?

Керенский:
Товарищи! Сейчас все зависит от одного натиска. Враг истощен, еле держится. Союзники напирают с запада. А мы их бросили, не помогаем. Враг может перебрасывать на запад свои силы. Нужно нажать и с нашей стороны – и вместе с союзниками раздавим германский орех! Как клещами раздавим! Раздавим?

Солдаты:
Раздавим! Раздавим!

Керенский на возвышении выступает перед солдатами:
Товарищи солдаты! В этот грозный час нашей истории, когда коварный враг топчет своим сапогом нашу землю, от вас зависит – выживет Россия или погибнет! На вас смотрит весь мир! На вас смотрят ваши жены и дети! На вас смотрит сама революция! Отбросим врага с нашей земли и заключим честный мир всех народов навеки!

Овация, Керенского солдаты несут на руках.

Два солдата в строю:
- Честный мир навеки… Оно, конечно, хорошо бы.
- Только голову под пулю не охота.
- Никак не охота.

Прогуливаются вдоль окопов Керенский и Савинков.

Справка:
Савинков Борис Викторович, 1879 года рождения. Участник революционного движения со второй половины 90-х годов. С 1903 г. – член Партии социалистов-революционеров. Заместитель руководителя Боевой организации эсеров. Участвовал в подготовке громких политических убийств – министра внутренних дел Плеве, великого князя Сергея Александровича, адмирала Чухнина. Приговорен к смертной казни, бежал за границу. Публицист и литератор. Участвовал в Первой мировой войне в составе французской армии. После возвращения в Россию в 1917 году назначен комиссаром армии и 25 июня 1917 года – комиссаром Юго-западного фронта.

Керенский:
Вы старый революционный боец, дорогой товарищ Савинков. Вы нужны мне в Петрограде.

Савинков:
В Петрограде у вас там бардак и разложение. Солдаты шляются по улицам, как девицы на панели. Здесь хоть какие-то остатки дисциплины сохранились. Может быть, наступление взбодрит солдат. Революции нужна дисциплина.

Керенский:
Вот-вот! Дисциплина. А на кого мне опереться в столице в борьбе за эту дисциплину? Поедемте.

Савинков:
Да там вас большевики сожрут скоро с потрохами. Вот тогда мы с фронта и придем порядок наводить.

Керенский:
Авось не сожрут. Есть у нас и против них оружие. Тут наши французские друзья прислали интересные материалы о финансовых шашнях приятеля Ленина Фюрстенберга и бывшего российского, а ныне то ли турецкого, то ли немецкого подданного Гельфанда. Похоже, вырисовывается след немецких денег в большевистском кармане.

Савинков:
Так что же вы там молчите?

Керенский:
Во-первых, это все не так просто доказать. А во-вторых, такие материалы в нужный момент стоит публиковать. Чтобы наверняка припечатать…
Рука болит. Тысячу рукопожатий сделал перед этим наступлением. Зато отправляясь в атаку, солдат будет знать, что военный министр – его товарищ. Если победим, он внукам своим будет рассказывать, как мне руку пожимал. Все зависит от боевого духа. Если солдат выдержит, возьмем Львов, поднимется и дух по всей России.

Савинков:
А если не выдержит?

Улица Петрограда.
Мальчик-газетчик:
Русское наступление! Русское наступление! Юго-западный фронт наносит удар! Взяты Станислав, Калуш, Галич. Покупайте!

Редакция, 23 июня.
Сотрудники редакции сидят за столом с бумагами и картами.

Позднев:
Как развивается наступление?

Витин:
Как и в 1916 году, удар наносится по нескольким направлениям: на Львов,  Станислав - Калуш, Галич, Богородчаны, Пороги.
(Демонстрирует на карте)
К сожалению, удар на Львов не получил развития.
Сейчас противник уже понял, что решающий удар наносится на Калуш и Болехов. Большого успеха достигли части Восьмой армии генерала Корнилова, особенно корпус под командованием генерала Черемисова. Взяты Станислав, Калуш, Галич, Богородчаны, Пороги.

Мрачник:
Поступают и тревожные сигналы. На ряде участков фронта, где началось наступление, окопы противника были разрушены нашим артиллерийским огнем. Заняв первую и вторую линии окопов противника, солдаты отказываются наступать дальше, мол, и этого достаточно.
А ведь немцы еще по-настоящему не вступили в дело. Нельзя исключать, что они готовят контрудар.

Керенский и Церетели. 28 июня, Киев.
Звучит пластинка с песней Вертинского.

Керенский (устало):
Рука болит. Представляешь, я наверное тысячу рукопожатий сделал перед этим наступлением. Это важно для поднятия боевого духа – отправляясь в атаку, солдат будет знать, что сам военный министр пожимал ему руку. Если все получится, он внукам своим будет рассказывать…
Но пока наступление вязнет. Это может стать началом конца революции.

Церетели (иронично):
Говорил я тебе, не нужно увлекаться имиджем Бонапарта. Это рискованное занятие для гражданского человека.

Керенский (рассуждает):
Если Бонапартом не станет гражданский человек – легко найдется кандидат на это место в погонах. И погубит революцию. Такова логика истории. Очень трудно ей противостоять, когда все тебе мешают, подставляют, наносят удары в спину.

Церетели (возмущенно):
Это ты про кого!

Керенский (ворчливо):
Да Совет ваш и ВЦИК не поддержал наступление должным образом. Ладно, не обижайся – это еще куда ни шло. А вот украинцы… Мы тут напрягаем все силы в смертельной борьбе, а они торгуются из-за территории для своей автономии. Завтра подъедут Некрасов и Терещенко, и пойдем с ними торговаться.
 
Церетели (тревожно):
Кадеты нас за это по головке не погладят. Они же – враги федерализации России, за единую и неделимую.

Керенский (размышляя вслух):
Догматики, ничего не видят дальше очков Милюкова. По всей России поднялось движение за автономию народов, за свободное использование национальных языков. Противостояние этому движению – прямой путь к кровавой междоусобице. Да что я тебе говорю, грузину – ты сам все понимаешь.

Церетели (тоже размышляя):
Я-то понимаю, но есть и другая угроза – распада государства. Конечно, без внешнего вмешательства это маловероятно, но у нас как раз это внешнее вмешательство налицо – мы же противостоим внешней агрессии. Время ли сейчас для расширения автономии?

Керенский (заводясь):
Без автономии, без федерализма мы получим второй фронт в тылу. Нужно держать эту автономию в ясных рамках. Дать четко очерченные полномочия, конкретную территорию, где явно преобладает украинское население. В их украинский орган Центральную раду доизбрать представителей неукраинского населения – это обязательно. И будет нормально. Окончательное решение вопроса отложить до Учредительного собрания – до сих пор это помогало всех успокаивать. Учредительное собрание всё решит, а пока идем на компромисс. Надеюсь, и на этот раз кадеты с этим согласятся.

Документ:
«Не отделяясь ото всей России, не разрывая с российским государством, пусть украинский народ на своей земле имеет право сам управлять своей жизнью. Пусть порядок и строй на Украине определит выбранное общим, равным, прямым и тайным голосованием Всенародное Украинское Собрание (Сейм)».
Первый Универсал Центральной рады, 10 июня 1917 г.

Редакция 2 июля:

Витин:
Душно, не избежать грозы.

Славская (добродушно):
Наконец наступило какое-то политическое успокоение.

Мрачник:
Не знаю, не знаю.

Витин, взглянув в окно, недовольно:
Вот, Любушкин идет. Как всегда, какой-то грязный, потертый. Сейчас хамить начнет. Пойду я от греха – все равно по парламентской линии делать нечего.

Уходит.

Входит Любушкин:
Столкнулся в коридоре с нашим аристократическим рафинадом. Шарахнулся от меня, как от прокаженного. Чует, мопс родовитый, что от меня революционным запахом несет.

Мрачник (с усмешкой):
Да, надо бы тебе почаще мыться.

Любушкин (язвительно, но не обижаясь)
Да в моей конуре водопровода нету.

Славская (примиряющее, расслабленно):
Где был, что видел?

Любушкин:
Митинг в первом пулеметном. Троцкий здорово накрутил солдат. Говорил, что военный министр Керенский обманывает русских солдат так же, как германский кайзер Вильгельм обманывает своих солдат. Пулеметчики кричали: «Долой Керенского, убить Керенского!»

Мрачник:
Что другие звезды политики?

Славская:
Керенский утверждает, что соглашение с украинцами достигнуто практически на его условиях. Автономная Украина едина с Россией, Генеральный секретариат Центральной рады получает право на руководство регионом на ясно оговоренных ограниченных условиях. Теперь все внимание – фронту! Нужны подкрепления! Революционные войска Петрограда – фронт ждет вашей помощи!
Обожаю Александра Федоровича. Всех опять переиграл. Милюков злобствует. Мол, отдавали часть России каким-то самозваным малороссам, объявившим себя нацией! Какая Украина? Киев – русский город! Кричал, что партия кадетов не может потакать этой политике сепаратизма и должна покинуть правительство.

Мрачник:
Покинуть правительство… Ничего себе.

Улица Петрограда.
Мальчик-газетчик:
Кадеты покинули правительство! Правительства больше нет!

Редакция, 3 июля.

Позднев (солидно, рассуждая):
Странное время, товарищи. Вроде и правительство разваливается, а какой-то политический штиль. Помяните мое слово, пока они там не договорятся опять – серьезных новостей не будет. Вот и возмутитель спокойствия Ленин на дачу уехал. Жарко.

Встает, открывает окно.

Позднев:

О чем сегодня будем вещать?

Мрачник:
Наверное, тему Украины нужно разобрать. Вмешалась Нэнька в наши столичные дела.

Позднев:
Хорошая мысль. Попробую найти кого-то из оставшихся министров. Может, соизволят просветить нас…

Уходит.

Славская (мечтательно):
А что если, пока нет новостей, отправиться на залив. Там можно было бы славно поплавать.

Мрачник (несколько смущаясь):
Я с удовольствием. Любушкина возьмем?

Славская (игриво):
А со мной наедине ты на залив боишься ехать?

Мрачник (смущаясь, затем решившись):
Я?.. Да я… К черту Любушкина, конечно поедем вдвоем.

Врывается Любушкин (взволновано, радостно):
Что вы тут сидите как сонные мухи! У нас экстренные новости! Первый пулеметный полк вышел из казарм и при полном вооружении движется в центр столицы!

Третья серия
Летние грозы

Редакция, 3 июля.
(сотрудники редакции, кроме Славской)

Позднев (входит в редакцию, говорит раздраженно):
Что у нас за аналитики, что за эксперты – проспали назревание таких событий!

Мрачник (ворчливо):
Ну почему же проспали. Мы все-таки предупреждали о предстоящем правительственном кризисе. Так и вышло – кадеты вышли, министры-социалисты по инерции работают, но правительства Львова больше нет.

Позднев (эмоционально):
Да кризис правительства – рутина демократии. Тут у нас настоящее восстание большевиков!

Любушкин (запыхавшись):
Я только что из взбунтовавшегося полка. Там заправляют анархисты, а большевики сдерживают…

Витин:
Я сумел связаться с командующим гарнизоном Половцевым. Он считает, что восстали большевики, которые прикрываются анархистами.

Любушкин:
Да там и восстания-то нет, скорее демонстрация…

Позднев:
Демонстрация с оружием – это либо парад, либо восстание. Потому что оружие имеет свойство стрелять.

Улица у казармы

Митинг солдат, которые потрясают оружием. Стоит грузовик с пулеметом. С него выступает оратор:
Мы, анархисты-коммунисты призываем вас, товарищи: хватит терпеть! Пора брать свою судьбу в собственные руки. Свалим Временное правительство, пусть все решают Советы! Пусть фабрики будут в руках рабочих, а земля – у крестьян! А сейчас для более успешной борьбы нужно выбрать свой революционный комитет!

Шум, гам.
Солнцева, от анархистов! Семашко в председатели, от большевиков!

Прапорщик:
Товарищи! Большевики считают выступление преждевременным!

Солдат:
Опять большевики в кусты уходят, как 10 июня! Трусы они! Оппортунисты, как и меньшевики.

Прапорщик:
Хорошо, товарищи. В колонну по четыре становись. Предъявим наши требования Петроградскому совету. Давно пора. Только революционную дисциплину соблюдать у меня!

Редакция
(те же, входит Славская)

Славская (рассказывая взахлеб):
Что творится – не описать. По улицам носятся автомобили с пулеметами и вооруженными солдатами.
Возбужденные солдаты заняли Финляндский вокзал. Колонна идет от резиденции большевиков к резиденции Петросовета и Центрального исполнительного комитета Советов – к Таврическому дворцу. Позиция руководства большевиков пока не ясна. Что они нам приготовили: восстание или все-таки демонстрацию?

3 июля, Таврический дворец
Просто обставленный зальчик. Большой стол с зеленым сукном, ряды стульев. У стола неформально расположились Каменев, Зиновьев и Сталин.

Зиновьев (Радомысльский) Григорий Евсеевич, 1883 года рождения. С 1901 года – член РСДРП. Большевик. Один из ближайших соратников Ленина, вместе с ним вернулся в Россию через Германию.

Зиновьев сидя говорит по телефону:
Это невозможно! Почему? Ах даже так…
Устало кладет трубку, прикрывает глаза ладонью.

Каменев (взволнованно):
Что делать, что делать! Это и успех, и катастрофа. Только что рабочая секция Петросовета приняла нашу резолюцию, представляешь. «Вся власть Советам!» - это теперь лозунг рабочих масс Петрограда. Как было бы здорово прижать этим решением меньшевиков и эсеров! И тут эти солдаты выставили пулеметы на улицы. Как некстати!

Сталин (раскуривая трубку):
Почему некстати. Вооруженная сила никогда не мешала прижать противника к стенке. Если ею правильно распорядиться…

Зиновьев (эмоционально):
Как ты не понимаешь, Коба! Нас же обвинят в организации вооруженного путча. Все достижения – псу под хвост. Мы потому столького достигли, что не прибегали к насилию.

Сталин (спокойно):
Без насилия в итоге ничего не выйдет. Но ты прав – момент нужно выбрать точно.

Зиновьев:
А сейчас момент не тот. Петросовет сам шел к нам в руки, и тут эта история с пулеметчиками – вопреки всем планам. Как бы поступил Ильич?

Сталин (раздражаясь):
Как назло, с ним нет никакой связи. Прямо будто снова в Швейцарию уехал, а не на дачу.

Зиновьев (недовольно):
Я сейчас обзванивал наши ячейки, убеждая воздержаться от выступления. Но только неважно получается – народ возбужден. Временное правительство распалось, обстановка – на грани голода. Наступление на фронте, судя по всему, проваливается.
Партийный актив нам еще не простил историю с 10 июня, когда мы отступили. Говорят – берите власть, пока она валяется на улице.

Сталин:
Мы не можем сейчас не возглавить выступление. Иначе у нас партия расколется.

Каменев (задумчиво):
Нужна какая-то формула, чтобы нас не смяли в случае неудачи. Что-то вроде: «возглавить выступление, чтобы придать ему организованный характер».

Сталин (довольно):
Молодец, это, пожалуй, сработает. Мы ведем массы, но не на решительный штурм, к которому не готовы. Придаем организованный характер. Организованность – это всегда хорошо.

С улицы слышен шум, отдельные выстрелы.

Зиновьев:
Вот, уже сюда пришли. Пойду, попробую их урезонить.

Зиновьев выходит. Входит Чхеидзе (возмущенно):
Вы что творите! Вы решили свергнуть не только Временное правительство, но и ЦИК Советов!?

Сталин (успокаивая):
Успокойся, Николай, никто никого не собирается свергать.

Чхеидзе (возмущенно):
А что за толпу солдат вы притащили к Таврическому дворцу. Они мне еле дали говорить. Слушают только ваших, да межрайонцев во главе с Троцким.

Каменев:
А что сказал Троцкий?

Чхеидзе:
Его не поймешь. С одной стороны, говорит, мол, «расходитесь», а с другой – предъявите требования.

Каменев:
Да нет, он просто напускает на себя решительность, чтобы солдатам понравиться. Он этим выступлением возмущен не хуже вашего.

Чхеидзе:
И что теперь?

Входит Троцкий.

Троцкий (Бронштейн) Лев Давидович, 1879 г. рождения. Родился в семье обеспеченных еврейских колонистов. Участник социалистического движения с 1896 г. Один из лидеров РСДРП, выступал в качестве внефракционного социал-демократа. В 1905 г. недолго был председателем Петербургского совета рабочих депутатов, арестован, из ссылки бежал за границу. После возвращения в Россию в 1917 г. вошел в группу социал-демократов – межрайонцев. Быстро получил известность как один из самых ярких ораторов Петрограда.

Троцкий (устало):
Фуф! Удалось вроде бы уговорить солдат вернуться в казармы. Но готовьтесь – назавтра они снова сюда явятся, да в удесятиренном числе. Так что придется Вам, господин-товарищ Чхеидзе, брать власть от имени Советов. Иначе они ваш Таврический дворец-то спалят к чертовой матери.

Чхеидзе (на повышенных тонах):
Это недопустимо! Совет не готов брать власть! А если бы и был готов – нельзя это делать под давлением штыков. Впрочем, сейчас начинается заседание ЦИК Советов. Обсудим.

Троцкий:
Вот-вот, обсудим. Не нужно предвосхищать волю Совета. Если сейчас не взять власть – революция покатится под откос в пасть к реакции, к новым Наполеонам, а то и к реставрации Николашки.

Чхеидзе уходит, хлопнув дверью.

Троцкий:
Ну что, товарищи большевики, готовы вы назавтра приходить к власти?

Каменев:
А что, думаешь, меньшевики согласятся на коалицию с нами?

Сталин:
Поживем – увидим.

Редакция, 4 июля
Позднев и Витин.

Витин (докладывает):
На улицах Петрограда – внушительный смотр левых сил. В демонстрации принимает участие 50–60 тысяч солдат и матросов 1-го пулеметного, 1-го пехотного запасного, 180-го пехотного, 3-го пехотного запасного, Московского, Павловского полков и других частей Петроградского гарнизона и Кронштадта. Также на улицы вышли колонны рабочих.
Из Кронштадта прибыло несколько тысяч матросов, которые стройными рядами, при параде, идут от Николаевского моста ко дворцу Кшесинской – резиденции большевиков. Здесь уже выстроились воинские части. Произносятся зажигательные речи в пользу передачи власти Советам. Лозунги известны нам с прошлых большевистских демонстраций: «Долой министров-капиталистов!» и «Вся власть советам!»
Авангард колонны уже выстраивается, чтобы идти к Таврическому дворцу для предъявления требования о взятии власти Советами.
Обстановка в городе странная. В рядах демонстрантов царит эйфория, ощущение, что они сейчас штыком пишут историю. Значительная их часть вооружена. Колонну солдат и рабочих сопровождают автомобили с пулеметами. Но ходят упорные слухи, будто на демонстрантов могут напасть правые силы. Как бы все это не вылилось в гражданскую войну. Во всяком случае, магазины по пути следования демонстрации закрыты наглухо.
Наши остались с демонстрацией, смотреть, что будет дальше.

Дворец Кшесинской, 4 июля.

Комната, в глубине которой – выход на балкон, с которого произносятся речи.

Ленин, Свердлов, Сталин, Каменев, матрос.

С балкона слышно:
И поэтому возникла возможность мирным путем передать власть народу. Вы, авангард революции, революционные рабочие, солдаты и матросы, предъявите Советам ваше требование – взять власть и начать глубокие, решительные преобразования общества, которые дадут России мир, хлеб и свободу!

Матрос (с нотками нытья):
Товарищ Ленин, Вы должны выступить перед матросами Кронштадта.

Ленин:
Не знаю, не знаю. Я себя неважно чувствую, зубы болят. Да и вот – Луначарский все правильно говорит.

Матрос:
Луначарский – это хорошо, но все-таки Вы, а не он – вождь нашей партии. Он сейчас речь закончит, а наши ребята только подходят ко дворцу.

С балкона входит Луначарский.

Луначарский Анатолий Васильевич, 1875 года рождения. Участник марксистского движения с 1892 г. С 1903 г. – большевик. Неоднократно арестовывался. В 1909 г. разошелся с Лениным по политическим и философским вопросам. Был внефракционным социал-демократом. Вернувшись в Россию в 1917 г., вошел в группу социал-демократов – межрайонцев. Получил известность наряду с Троцким как один из самых ярких ораторов Петрограда.

Луначарский:
Ну как?

Ленин (с иронией):
Молодец. Можете записываться в нашу партию.

Луначарский:
Посмотрим, посмотрим.

Свердлов:
А что смотреть. Поддержка на выборах в гордуму Вам, Анатолий Борисович, не помешает. Позиции наши сходятся, оратор Вы – на уровне Троцкого.

Луначарский:
А что, Троцкого не берете.

Сталин (ворчит):
Индюк он напыщенный.

Ленин (тоном, не терпящим возражений):
Троцкий нужен революции. А значит – нужен и нам.

Матрос:
Товарищи матросы построены, пожалте, Владимир Ильич.

Ленин:
Как не вовремя все это.

Выходит на балкон.

Ленин на балконе:
Поддержав лозунг «Вся власть Советам!», товарищи, вы позволяете революции сделать еще один шаг вперед – к победе пролетарского дела. Но я призываю вас к бдительности в этот момент. Никакого насилия, никакого нарушения дисциплины. Не дайте спровоцировать себя, сорвать нашу общую победу!

Снова комната

Луначарский:
Ну и чем все это кончится? Возьмут власть социалисты?

Свердлов:
Весьма вероятно. Куда они денутся под таким нажимом.

Сталин:
Они – ужи скользкие. А если вывернутся? Мы тогда в такой луже окажемся, не приведи бог, которого нет.

Ленин, закончив выступление, возвращается с балкона и присаживается в стороне.

Луначарский (вкрадчиво):
Троцкий уверен, что если власть возьмем мы с вами, и еще эсеры, то массы, конечно, это поддержат. Поэтому мы и не спешим записываться в большевики. Удобнее было бы, чтобы правительство было многопартийным с виду. Большевики там должны сидеть вместе с социал-демократами – с Троцким и Мартовым. И с эсерами – с Черновым и левее.

Ленин (иронически):
Что, Анатолий Борисович, возьмете портфель министра просвещения? Милюков вот от него отказался.

Луначарский (смущаясь):
Отчего же нет. Сейчас перед страной стоят колоссальные культурные задачи. Для дела можно и портфель взять.

Ленин (рассуждая сам с собой):
Да уж, подбросила история вопрос: а не попробовать ли нам сейчас, если социалисты не согласятся?
Нет, сейчас большевикам в одиночку брать власть нельзя. Питер еще куда ни шло – можно взять нахрапом. А остальная страна? У нас ничего не готово, чтобы удержать власть в стране. Да и фронтовики еще не наши. Сейчас Керенский и Чхеидзе только свистнут, и обманутый ими фронтовик придет и перережет питерских рабочих. Нужно бороться за войско. А до этого нельзя играть в восстание.

Литейный проспект, 4 июля.

По проспекту идет демонстрация солдат и рабочих. Настроение праздничное. Сбоку от колонны идут Славская и Мрачник.

Славская (эйфорически):
В какое время, Коля, нам все-таки повезло жить! Как скучна была моя карьера в журналистике до революции. Все-то по струнке ходили, облизывали бронзовую статую Государя-императора. Он, может быть, и неплохой человек, но мы о нем не знали ничего – он жил внутри своей бронзовой статуи. Максимум, на чем нам позволяли оттянуться – парламентские дебаты да грязные сплетни про Гришку Распутина. А теперь – другое дело. Ведь триста лет такого на Руси не бывало!

Мрачник (рассуждая):
Ты, Аня, неисправимый романтик все-таки. Триста лет назад Русь воем выла. Её насиловали поляки, шведы, казаки – и не только в переносном смысле. Хороша бы ты была со своим оптимизмом в банде какого-нибудь Тушинского вора. Он бы отдал тебя на поругание своим казачкам.

Славская (игриво):
Какие у тебя сексуальные аналогии. А ты хотел бы быть таким казачком?

Мрачник (смущаясь):
Я в те времена был бы монахом, Пименом-летописцем. «Еще одно последнее сказанье, и летопись закончена моя…»

Славская (иронически):
Ох, какой мы монах… Но посмотри вокруг. Это тебе не банды головорезов. За триста лет Россия ушла далеко вперед, и Смута у нас теперь какая цивилизованная! Строем идут, никого не трогают. Есть повод для оптимизма.

Гул в толпе:
- Казаки, казаки!
- Где?
- Да вон, у набережной, что им надо.
- А ну-ка, ребятки, давай вооруженную команду туда.

Мрачник хватает Славскую в охапку и кидается с ней на землю к колонне здания. В следующую минуту начинается стрельба. Колонна рассыпается, на мостовой остаются лежать люди, солдаты отстреливаются.

Славская целует его и спрашивает:
А откуда ты знал, что казаки начнут стрелять?

Мрачник:
Потому что я увидел пулемет на крыше. И тот, кто его поставил, хотел, чтобы солдаты и казаки убивали друг друга.

Площадь перед Таврическим дворцом, 4 июля.

Площадь заполнена солдатами, матросами и рабочими.
Стоят автомобили с пулеметами.
Голоса:
- Чего ждем?
- Когда делегация вернется с переговоров.
- А что нам делегация! Опять заболтают все дело! Самим нужно туда идти – всем миром!
Толпа приближается к дверям, охрана еле сдерживает.

Мелькает Зиновьев, в отчаянии махнув рукой.

К толпе выходит Чернов.
Голоса:
Слово Чернову! Слово земельному министру!

Чернов:
Товарищи! Кадеты покинули правительство – и скатертью дорога! Ваши требования сейчас внимательно изучаются Центральным исполнительным комитетом советов рабочих и солдатских депутатов. Это – очень серьезные требования, нельзя здесь просто ответить «да» или «нет». Окончательное решение вопроса о составе правительства будет принято на Всероссийском съезде Советов крестьянских, рабочих и солдатских депутатов, который можно собрать в ближайшее время.

Голоса:
Сколько можно тянуть!
Опять обманут, предатели!
Принимай, сукин сын, власть, коли дают!

Чернов:
Спасибо, товарищи, что выразили свою революционную позицию. Но теперь – время расходиться. До свидания.

Разворачивается, идет к входу. К нему кидаются несколько человек, в том числе матрос:
Стой, куда идешь, больно скоро уйти хочешь.

Чернова хватают и сажают в автомобиль.
Голоса:
Посидишь у нас, пока не решится с властью. А если не решится, то пеняй на себя и товарищей своих – предателей революции.

Матрос, который был в доме Кшесинской, проталкивается к Троцкому:

Там Чернова похитили, увозят. Могут убить – представляете, что тогда будет!
Троцкий и матрос проталкиваются к автомобилю с похитителями Чернова. Вокруг идет спор, автомобилю не дают уехать.
Троцкий:
Товарищи матросы, знаете ли вы меня?

Голоса:
Знаем, видали.

Троцкий:
Доверяете ли вы мне?

Голоса:
Доверяем!

Троцкий:
Вы – краса и гордость революции. Революция направлена против насилия. Здесь нет никого, кто был бы за возвращение насилия? Кто за насилие – поднимите руки!

Толпа стоит молча.

Троцкий (торжественно):
Товарищ Чернов – Вы свободы!

Чернов, пройдя через расступившуюся толпу, возвращается в здание.
Бормочет:
Охлократия. Власть толпы. Нельзя ей уступать.

Коридор в Таврическом, вечер 4 июля.
Мечутся люди с бумагами, некоторые вооружены. Позднев и Чхеидзе.

Позднев:
Николай Семенович! Самое время дать интервью для нашей газеты. Завтра все прочитают Ваше мнение о перестрелках на улице, о составе нового правительства, о курсе нашей революции. Пониаю Вашу занятость, но для дело выкроить время для нас.

Чхеидзе:
Хорошо, хорошо, пресса – один из наших приоритетов.

Позднев:
Николай Семенович, каков же будет Ваш ответ разбушевавшейся вооруженной толпе. Возьмут ли Советы власть.

Чхеидзе:
Советы уже сейчас обладают очень большим влиянием, мы можем реально контролировать правительство. Если оно идет совсем не туда, куда хочет пролетариат, мы можем сказать правительству «стоп». Но что значит – взять всю власть. Это ведь – и вся ответственность. Сегодня Советы не представляют все население страны. Мы – не Учредительное собрание. Рабочий класс и армию – да, мы представляем. А крестьянство – лишь отчасти. А есть еще интеллигенция, есть буржуазия. Большевики думают, что без буржуазии можно обойтись, но пока она управляет хозяйством, и если мы не хотим обрушения промышленности…

Позднев:
Правильно я понимаю, что Советы не возьмут власти.

Чхеидзе:
Этот вопрос еще будет обсуждаться, но мое мнение – не нужно этого делать. Достаточно увеличить наше представительство в новом правительстве. Насколько я понимаю, князь Львов устал от бремени председателя правительства. Наверное будет правильно, если кабинет возглавит социалист. В нынешних условиях этого будет вполне достаточно.

Позднев:
Но смирятся ли большевики со столь незначительным изменением.

Чхеидзе:
Это их проблемы. Пока воля рабочего класса представлена в Советах, большевикам придется смиряться перед голосом большинства нашего Центрального исполнительного комитета. Иначе они будут раздавлены могучим пролетарским и солдатским кулаком.

Редакция.

Позднев, Любушкин, Политический и Парламентский обозреватели.

Позднев:
Ну что там перед Таврическим дворцом, еще продолжается?

Любушкин:
Практически нет – народ расходится. А что стоять – требования предъявили, побузили – и по домам и казармам. Похоже, Совет не собирается брать власть. Нельзя отдать власть тому, кто её не берет. Ленин попал в тупик.

Позднев:
А где наши эксперты?

Любушкин:
Я видел их рядом с колонной незадолго до перестрелки. Не случилось бы чего.

Позднев (по отечески):
Голубчик, ступайте-ка домой к кому-нибудь из них, узнайте – живы ли, не ранены?

Любушкин уходит.

Позднев:
Господи, в какое время мы живем! А с Вами господа, пока его нет, я бы хотел обсудить вот что. Мне звонил министр юстиции Переверзев, от него был курьер. В общем, есть доказательства, что Ленин – немецкий шпион. И это – многое объясняет.

Витин:
Надо же! Я давно об этом догадывался! А что за доказательства?

Позднев:
Контрразведке сдался некий прапорщик Дмитрий Ермоленко. Он был в плену, завербован там немецкой разведкой, переброшен в Россию. Вот его показания:

Документ:

Я передаю вам все то, что мне было передано в германском Генеральном штабе при переговорах касательно моих будущих действий, когда речь шла о моей работе, и мне тогда же было сказано, что не один же я буду работать для Германии в России, что имеется организация, и как на одного из самых видных работников, взявшихся работать в пользу Германии, было указано мне на Ленина.

Витин:
Вообще-то, лажа какая-то. Сотрудники германского генштаба доверяют третьестепенному, непроверенному агенту стратегическую информацию о том, что лидер крупной партии – их агент. И мы на это поведемся? Ненавижу большевиков, но не повредить бы делу.

Позднев:
Есть еще кое-что. Контрразведка стала проверять данные Ермоленко, и обнаружила, что большевик Ганецкий – он же сотрудник германского социал-демократа и бизнесмена Парвуса – имеет активные деловые связи с Россией. Французская разведка предоставила нам его коммерческую переписку, которая очень напоминает шпионские шифры и теневую перекачку денег.

Витин:
Ну-ка, ну-ка – интересно.

Позднев:
Вот копии.

Витин углубляется в чтение, потом говорит:
Мудрено. Может быть шифры, а может быть – обычная коммерция. А почему они обратились к нам, а не в следственные органы.

Позднев:
Следствие готово арестовать Ленина и его агентов. Но попробуй это сделать – они ведь контролируют воинские части, даже Петропавловскую крепость. Сначала их должна разоблачить пресса. Это стабилизирует политическую ситуацию, а потом уже суд разберется.

Витин:
Как-то это всё… Мне этот Ленин тоже… Но всё же.

Позднев:
Есть шанс повлиять на ход революции. И ведь если это не подтвердится – значит, Ленина отпустят. А сейчас важно поставить большевиков на место. И так из-за них в Петрограде стреляют.
По-моему, сейчас не до сентиметов. Не будем забывать, господа, что у нас в руках тоже оружие. Информационное оружие. Надо понять, на чьей мы стороне, и применить его. Идет наступление на фронте, большевики восстали в тылу. Судьба Родины зависит от нас. Нужно стрелять.
Так что готовьте репортаж, господа, пока не вернулся наш Любушкин. Не исключаю, что он тоже – ленинский агент. Но Любушкин хороший. Посмотрим, как с ним быть.

5 июля, утро. Квартира Славской.
Пристанище небогатой питерской интеллигентки. Мебель без излишеств, полка с книгами, цветастые шторы, портрет Ахматовой, из окна виден питерский двор-колодец.

Славская встает с кровати, в которой лежит Мрачник. Подходит к окну.

Славская (романтично):
Гроза прошла. Смыла пыль. Всё обновилось, всё теперь по-другому. А вчера – словно сон, кошмар. Трупы на улице. И ты меня спас. И все позади.

Мрачник:
Как ты хороша на фоне утра… Только вот кошмары, увы, не ушли с этой грозой. Похоже, это только начало.

Стук в дверь.

Славская (полушепотом):
Нас нет.

Любушкин:
Анастасия Акимовна! Откройте, пожалуйста, если Вы дома. Мы очень волнуемся. Вас не видели со вчерашнего дня – черт знает что в голову лезет. Вы живы вообще, или нет.

Мрачник (тоже негромко):
Придется ему ответить. А то начнут нас по мертвецким подвалам искать.

Славская:
Здесь я, здесь. Только не одета. И Мрачник наш жив-здоров, я его видела вчера.

Любушкин:
Как это здорово. Вас немедленно просят в редакцию. А я побежал.

Славская и Мрачник выходят на улицу.

Мальчик-газетчик:
Разоблачен германский заговор во главе с Лениным! Проводятся аресты среди участников вчерашних беспорядков! Сам Ленин трусливо скрылся!

Документ:

Командующий Петроградским гарнизоном П. А. Половцов. Из воспоминаний:

Арестованных приволакивают в огромном числе. Кого только солдаты не хватают и не тащат в штаб? … Всякий старается поймать большевика, ставшего теперь в народном представлении германским наймитом… Возвращаюсь в штаб, где усиленно проповедуется мысль о том, что нужно арестовать всех большевистских руководителей… Единственное правильное решение было бы покончить с ними самосудом, что при данном настроении солдат и юнкеров было бы очень легко устроить… Офицер, отправляющийся в Териоки с надеждой поймать Ленина, меня спрашивает, желаю ли я получить этого господина в цельном виде или в разобранном… Отвечаю с улыбкой, что арестованные очень часто делают попытки к побегу.

Половцов П. А. Дни затмения.

Редакция, 12 июля
(сотрудники редакции)

Позднев:
Так. На первую полосу. Сегодня в России восстановлена смертная казнь, отмененная после Февральского переворота. Смертная казнь введена правительством только на фронте, что естественно в условиях неудачи нашего наступления и успешного немецкого контрнаступления под Тарнополем.
Инициатором введения смертной казни на фронте является новый командующий Юго-западным фронтом генерал Корнилов. Он прислал главнокомандующему Брусилову телеграмму, в которой заявил: если смертная казнь не будет введена, то «вся ответственность падет на тех, кто словами думает править на тех полях, где царит смерть и позор предательства, малодушия и себялюбия».
Решительные меры правительства, принятые по инициативе генерала Корнилова – это важный поворот в нашей политике от слов к делу.

Мрачник:
Не знаю, не знаю. Ужесточение наказаний далеко не всегда эффективно, когда речь идет о людях, и так рискующих жизнью на фронте. Проблемы нашей армии слишком глубоки: она плохо снабжается. Да и война давно перестала быть популярной.

Позднев:
Я думаю, сейчас мы это давать не будем. Вот, поработайте лучше с этой информацией:
Проблемы снабжения армии также находятся в центре внимания генерала Корнилова и комиссара Юго-западного фронта, известного революционера Савинкова. Они предлагают распространить военную дисциплину на железнодорожный транспорт и военное производство. Впрочем, очевидно, что эти предложения вызовут большую дискуссию в нашем революционном обществе.

Славская:
Не нужно упирать на то, что введение смертной казни – единственная мера, которую собирается проводить новое правительство. Мне удалось взять интервью у нового председателя правительства России Керенского.

Зимний дворец. По его залу прохаживаются Керенский и Славская.

Славская:
Александр Федорович, надеюсь, Ваше правительство не останется в истории только как восстановившее смертную казнь.

Керенский останавливается, излагает, постепенно заводясь. Сходятся сотрудники его послушать, образуется импровизированный митинг во дворце.

Керенский:
Уж не только этим оно останется, это и сейчас очевидно. Но и смертную казнь мы ввели с тяжелым сердцем. Мы хотели показать – время полумер закончено. И не только в этом. То, что обещало и не сделало правительство Львова, теперь будет сделано. И даже более.
Мы будем добиваться созыва конференции союзников для выдвижения Антантой тех мирных принципов, которые предложила русская революция.
Мы проведем свободные выборы земств и городского самоуправления в августе и в Учредительное собрание в сентябре.
Мы разработаем план организации народно-хозяйственного труда. Будут приняты социальные законы о 8-часовом рабочем дне, биржах труда и земельных комитетах.
Наконец, мы разорвем с монархическим прошлым. Пора понять – Россия – это республика.

Позднев:
Керенский - это хорошо. Интервью даем в номер. Но не нужно только его раскручивать. Он и так затмил весь небосвод, аки солнце. Но есть мнение, что Корнилов – восходящая звезда нашей военной политики, человек дела.

Мрачник:
Генерал как генерал. Мало ли – потребовал введения смертной казни на фронте. Её многие требовали. 8-я армия под его командованием потерпела поражение, как и другие. Что вы его так раскручиваете? Ради его идеи закручивания гаек в тылу? Согласятся ли на это Советы и массы рабочих? Вряд ли.

Позднев:
Не согласятся – значит нужно заставить. Да и комиссаром при Корнилове Борис Викторович Савинков… Знавал я его по прежним временам – безусловно крупная фигура. Может быть хоть благодаря таким, как он, дело наконец пойдет…

Входит Любушкин (слегка запыхавшись):
Вот только что узнал – Керенский едет в Могилев на совещание с военными.

Позднев:
Это интересно. Пойду звонить «наверх», узнаю подробности.

Позднев выходит.

Мрачник – Любушкину.
Ну, как там твои большевики поживают без Ленина?

Любушкин (смущенно):
Почему мои? Я – не большевик.
А вот поживают они неважно, зализывают раны.

Мрачник:
Ты-то веришь в шпионскую версию?

Любушкин (грустно, со сдавленным возмущением):
Нет, это чушь какая-то. Подло поступила наша редакция. Я даже уходить хотел с работы. Но, мне нужно кормить семью…

Разлив, 14 июля.

Шалаш, костерок с чайником, два пенька.
(Можно снять в Сестрорецком разливе, окраина Петербурга, где есть соответствующий музей).

На пеньке сидит Ленин (без бороды), на другом как на столе пишет. У костра Зиновьев возится с охотничьим ружьем.

Зиновьев (расслабленно):
Не думал, что поражение – это так хорошо. После того, как мы сюда переправились, я спал чуть не двое суток подряд. И сейчас совершенно свеж после всего политического марафона последних месяцев. Можно снова в бой.

Ленин:
Непременно в бой. Оплеуху нам влепили знатную, но – слабаки. Не добили. А классовая расстановка за нас, ситуация в стране обрекает на поражение оппортунистов. «Ты хорошо роешь, старый крот» - как писал Маркс. Крот истории роет им яму. Керенского погубит его же демагогия – он всем надоест. Реакционеры съедят его в скорости, и не поперхнутся. Вот тогда мы должны быть готовы к прямому столкновению.

Зиновьев (вкрадчиво):
Владимир Ильич, но ведь прямое столкновение – огромный риск. Вот июльские дни…

Ленин (что-то дописывая, постепенно отвлекаясь от своей работы, тоном разъяснения очевидной истины):
Июльский бой был нам навязан обстоятельствами. Мы приняли его в невыгодной позиции, без плана, по наитию. Теперь нужно разработать план не только прихода к власти, но что гораздо важнее – ее удержания, нашего пути к социализму после завоевания власти пролетариатом.

Зиновьев:
Так уж сразу к социализму.

Ленин вскакивает с пенька:
Именно к нему, батенька! А зачем же тогда власть брать? Чтобы покрасоваться в министрах? Нет, сразу и начнем переделку. Рабочие не будут ждать, да и обстановка в стране требует решительных, срочных мер. Капитализм гибнет, и тянет нас за собой в могилу. Значит, надобно выйти из капитализма. Выйти в неведомое – в государство-коммуну. Если коммуну вообще можно считать государством. Ведь в государстве есть разделение на начальников и работников, а у нас работники будут учиться управлять всем хозяйством, всем обществом.

Зиновьев:
Хотелось бы дожить до этого, конечно. Но так, чтобы сразу и всем управлять? Ведь это и для более образованных людей нелегко, не то что для рабочих.

Ленин (назидательно и увлеченно):
Отнюдь, батенька, отнюдь. Вот я здесь об этом и пишу: ««Капиталистическая культура создала крупное производство… и на этой базе громадное большинство функций старой «государственной власти» так упростилось и может быть сведено к таким простейшим операциям регистрации, записи, проверки, что эти функции станут вполне доступны всем грамотным людям». В управлении не будет ничего начальственного. Дать инициативу работникам, отобрав ее у плутократов. Но подчинить энергию пролетариата единому рациональному плану. И тогда мы развернем экономическую машину на пользу всему обществу.

Зиновьев:
Ну вот, наладил ружьишко. Так идете охотиться, Владимир Ильич?

Ленин:
Нет, я еще поработаю. Да, слаба нынче охранка. Мы тут из ружья палим, а они и в ус не дуют. Ничего, когда из пушек станем стрелять – они нас заметят, да поздно будет.
 
Вагон Керенского, 16 июля.
Играет пластинка с исполнением Шаляпиным арии «Люди гибнут за металл».

Керенский и Савинков.

Керенский (раздраженно):
Это было не военное совещание, а какая-то сплошная истерика. У меня не генералы, а плаксивые бабы. Они видят причины развала армии во всем, кроме себя. Ну конечно им не нравятся армейские комитеты, кому хочется, чтобы тебя контролировали. Но эту узду мы с них не снимем, иначе дело кончится переворотом. Дисциплинарные полномочия у офицеров остались вполне достаточные, но они не имеют ими пользоваться. О зуботычинах тоскуют.

Савинков (поддакивая):
Да уж, сами довели дело до ненависти солдат к части офицерства. А теперь плачут – защитите нас от солдат.

Керенский (словно разъясняя, продолжая спор на совещании):
Они не понимают, что как раз наши комитеты, да и вся наша политика защищает их от резни, которая уже была в февральские дни.
(возмущенно)
Этот Деникин, он прямо-таки угрожал мне, требовал «изъять политику из армии», отменить «Декларацию прав солдата». А эта идея ввести военно-революционные суды и смертную казнь для тыла – каково!

Савинков (вкрадчиво):
А вот с этим я бы, по большому счету, согласился. Иначе мы не доведем страну до Учредительного собрания. Все время будут выходить из под контроля вооруженные толпы, и как их усмирить без твердых мер?

Керенский (размышляя):
Не уверен. А если эти репрессии вызовут ответную реакцию, гражданскую войну? Об этом Вы подумали? Тут нужно соблюдать баланс принуждения и убеждения.
Хотите выпить. Французы подарили хороший коньяк.

Савинков:
С удовольствием. А то последние дни все на нервах.

Керенский встает, достает коньяк, наливает. Выпивают.

Савинков:
Действительно, хорош. А знаете, армяне тоже делают коньяк.

Керенский:
Армяне – и коньяк? Сколь необъятна Россия, сколько в ней творческой энергии!

Еще наливают и выпивают.

Керенский (после паузы):
Мне в ближайшее время трудно будет сосредоточиться на делах военного ведомства – все-таки я теперь председатель правительства. Так что я решил назначить Вас управляющим военным ведомством, моим заместителем как военного министра. Придется Вам обуздывать генеральские эмоции.

Савинков:
Благодарю за доверие.
(После паузы, словно колеблясь – говорить или нет):
Но вот Брусилов не справляется с работой главнокомандующего. Он слишком мягок для этого.

Керенский (подумав):
Пожалуй. Но и другие – кого мы видели на совещании – не лучше.

Савинков (осторожно, как бы размышляя, но на самом деле уже имея решение):
Командующий моим фронтом Корнилов не смог быть по уважительным причинам. Но прислал телеграмму – весьма дельную. Вот.

Керенский читает телеграмму, затем говорит:
Да, неглупо. И он, конечно, прав: нужно запретить доступ к войскам большевистской литературы и агитаторов.
(С сожалением):
Брусилов, Брусилов. Славное имя. Но сейчас он как командующий должен ответить за наше поражение.
Хорошо, попробуем Корнилова на посту Главкома. Да, нам нужен решительный человек, наконец.

Редакция, 24 июля.

Позднев:
Итак, господа, у нас новый главнокомандующий.

Витин:
Этот генерал, судя по слухам, намерен заниматься политикой не меньше, чем войной. Уж не с помощью ли генерала Корнилова, который требует введения военной дисциплины в тылу, наш дорогой Александр Федорович хочет, скажем так осторожно, поставить Советы на место?

Позднев (мечтательно, затем по деловому, заминая тему):
И начать с Петрограда… Впрочем, пока только слухи. Подождем его выступления в правительстве, намеченное на 3 августа. Что у нас есть по другим темам?

Витин:
Информации много накопилось. Увы, она довольно-таки неутешительна.

Позднев:
Интересно, интересно. Давайте сюда.

Витин:
Норма душевого пайка хлеба в Петрограде и Москве снижена с фунта до трех четвертей фунта. Подвоз продовольствия в армию и в центральные города отстает от нормы в два раза. В июле произошло 43 бунта в городах Росси на почве нехватки продовольствия.
Запас министерства продовольствия составляет всего 26 млн. пудов хлеба. Критическая черта, при которой начались февральские хлебные волнения – около 20 млн. пудов.

Позднев:
К этой информации хорошо монтируется интервью с Рябушинским, которое я взял во время поездки в Москву.

Справка:
Рябушинский Павел Павлович, 1871 года рождения. Из старообрядческой семьи хлопчато-бумажных фабрикантов. С 1900 г. возглавлял Товарищество мануфактур П.М. Рябушинского с сыновьями, затем также правление Московского банка и другие торговые и промышленные организации. В февральские дни был одним из инициаторов создания Московского комитета общественных организаций, поддержавшего революцию.

Обстановка особняка. Сидят Позднев и Рябушинский.

Позднев:
Павел Павлович, какова Ваша оценка ситуации.

Рябушинский (едва сдерживая гнев):
Хуже некуда. Безответственные меры социалистов и возбуждение в массах почти парализовали коммерческую деятельность. Они думают, что можно просто заставить нас платить больше рабочим. А с каких барышей, извольте спросить? Чтобы больше получать, нужно больше работать. А этого не наблюдаем.

Позднев:
Но упомянутые Вами социалисты говорят, что Вы выводите капиталы из производства и даже из страны, и таким образом сами не бедствуете – за счет хозяйственных нужд страны…

Рябушинский:
Левацкая демагогия. Во-первых, эти идиоты запретили нам перевод денег за границу еще в июне. Как в таких условиях можно вести внешнюю торговлю – одному Богу ведомо. Во-вторых, если нет условий для коммерческого оборота, любой разумный человек будет оборачивать капиталы в ценности, в то же золото например. Это не от плохих «буржуев» происходит – таковы законы экономики.

Позднев:
Как сейчас стало принято говорить, капиталистической экономики.

Рябушинский (язвительно, затем гневно):
А другой не бывает-с, мадмуазель. И пока все в России этого не поймут, мы будем стремительно идти к катастрофе. Я – человек прямой, и вот что я вам скажу. К сожалению, нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и советов, чтобы они опомнились.

Позднев:
А если не опомнятся?

Рябушинский:
А если не опомнятся, будет русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Если, конечно, не найдется какая-то твердая рука, чтобы вернуть Россию на путь цивилизованного развития.

Документ

Из меморандума генерала Корнилова, 3 августа

…для достижения целей войны необходимо иметь три армии: в окопах, в тылу – в мастерских и заводах, и третью – железнодорожную, которая бы подвозила изготовленное в тылу на фронт. Для оздоровления рабочей и железнодорожной армий необходимо подчинение их той же железной дисциплине, которая устанавливается для армий фронта…


Зимний дворец, 3 августа.

Керенский, Савинков, Корнилов, Чернов, другие министры

Корнилов делает доклад (его голос звучит фоном):
Таким образом, на этом участке фронта складывается весьма опасное положение. Если противник перейдет здесь в наступление, под угрозой оказываются…

Савинков негромко Керенскому:
Слава Богу, мне удалось уговорить его не выступать здесь со своим политическим меморандумом и ограничиться чисто военными вопросами. А то не миновать скандала. Можно себе представить, в какие колокола забьет наша демократия, услышав о превращении тыла в новую армию с железной дисциплиной.

Керенский:
Да, перед совещанием он излагал мне планы чуть ли ни военной диктатуры.

Корнилов:
… Этот вопрос я бы хотел изложить более детально…

Керенский (громко):
Не нужно вдаваться в детали, Лавр Георгиевич.

Корнилов:
Хорошо, я завершаю…

Керенский Савинкову негромко:
Все-таки он очень затянул свой доклад.

Корнилов и Савинков идут по коридору Зимнего

Корнилов (возмущенно):
Почему он прервал меня? Просто как юнкеришку какого-то.

Савинков (успокоительно):
Что Вы, Лавр Георгиевич, Александр Федорович очень уважает Вас. Но ведь в правительстве есть разные люди. Что если какие-то важные детали через них уплывут к врагу.

Корнилов (удивленно, как бы прояснив для себя нечто важное):
Поразительно. А я и не подумал, что в нашем правительстве могут быть шпионы.

Савинков:
Я этого не говорил. Но левые министры действительно окружены подозрительными личностями, якшаются с большевиками, уличенными в шпионаже. Так что нужно сохранять осторожность. Особенно при дальнейшей работе над политической частью Вашего доклада, которую мы решили пока не представлять правительству. Тем более – этому правительству.

Корнилов:
Конечно, конечно. Действительно, припоминаю, что Завойко говорил мне о сообщениях прессы, что и Чернов за границей был на содержании немцев. Впредь буду внимательнее в этом вопросе, хорошо, что Вы с Керенским предупредили меня. Но все же, при таких условиях наша первейшая задача – поменять это правительство на истинно патриотическое.

Кабинет Керенского, 11 августа.

Стол с зеленым сукном, лампа, стеллажи с красивыми книгами по юриспруденции. На стеллаже бюст Наполеона. Звучит пластинка Бетховена.

Керенский и Савинков.

Савинков, настаивая:
Когда же наконец Вы рассмотрите проект Корнилова на правительстве?

Керенский (переходя от смущения к возмущению):
Не знаю… Не уверен… Он слишком много о себе думает, Ваш Корнилов. Мы с Вами планировали, что главнокомандующий должен быть опорой действующего правительства. Действующего, понимаете. А он хочет переделать всю конструкцию власти.
(упирает на слово «действующего).

Савинков:
Но с этим составом правительства ничего…

Керенский:
Это правительство – единственный источник законности в России, который еще остался. Оно может меняться только по соглашению образовавших его сил, а не с помощью переворотов. Иначе – гражданская война. И Корнилов здесь – инструмент власти, а не игрок. Для игрока у него просто нет достаточных политических знаний.

Савинков (твердо):
Боюсь, с такой ролью он уже не согласится.

Керенский (злобно):
Он или Вы не согласитесь? Борис Викторович, Вы испытываете мое терпение. Я наделся обрести в военном ведомстве опору в Вашем лице, а сталкиваюсь с ультиматумами и, не побоюсь этого слова – с интригами. Сначала эти ультимативные требования ввести смертную казнь в тылу и военные суды. Это что за столыпинщина!
Потом эти признаки Бонапартизма в Ставке. Их бы не было, если бы именно Вы не кадили фимиам Корнилову.

Савинков (пытаясь умиротворить):
Вы преувеличиваете, Александр Федорович. Вот Корнилов упрекает меня, что я прославляю Вас все время в разговорах с ним. Но для меня важнее всего – ваш с ним союз, интересы дела. Мы должны решиться на проведение более жесткой линии. И начать нужно со смертной казни.

Керенский (переходя от уступчивого тона к назидательному):
Да, вернуть смертную казнь вероятно придется, тут я не спорю, но в очень строгих рамках, без кровожадного политического террора – лишь как чисто уголовную меру.

Савинков (встает, нависает над Керенским):
Если Вы не соглашаетесь по этому основному вопросу - все остальное несущественно. Вот и Корнилов считает…

Керенский (встает, подходит к окну):
Мне надоело, что Вы используете Корнилова как инструмент давления на меня. Науськиваете на меня то кадетов, то еще более правые общественные организации, требующие принять замечательную программу Корнилова, которую они даже не читали.
Ваша вчерашняя выходка с вызовом Корнилова на заседание правительства, которое даже не было мной назначено – это как назвать! Генерал явился в сопровождении отряда преданных ему солдат с пулеметами. Это же как большевики в июльские дни!
Пришлось нам с Некрасовым и Терещенко выслушивать от имени правительства плоды Вашего с Корниловым бюрократического творчества. Это все написано словно царским чиновником из произведений Салтыкова-Щедрина. У вас получается, что можно приговорить инженера к смерти за какую-нибудь техническую ошибку.

Савинков (садится):
Так мы вопрос не ставим. Хотя… Это многих бы отрезвило, и технических ошибок стало бы меньше.

Керенский (разворачивается к Савинкову):
Да если Корнилов выступит с этим проектом на предстоящем Государственном совещании в Москве, то при нынешних политических условиях придется немедленно отправить его в отставку.

Савинков:
Может быть, разумно было бы изменить эти политические условия.

Редакция, 13 августа.

Витин:
На первую полосу предлагается такая информация.
Вчера в Москве, подальше от бурливого Петрограда, открылось Государственное совещание – наиболее представительный форум современной России. На нем представителям рабочих и предпринимателей, правых и левых сил, предстоит обсудить пути решение многочисленных проблем сегодняшнего дня, чтобы страна могла спокойно провести осенью выборы в Учредительное собрание.
На Государственное совещание приглашены представители Советов, земств, профсоюзов, предпринимателей и других общественных структур. Любопытно, что большевики исключены из делегации ВЦИК Советов, так как не дали гарантии, что не используют Совещание для демонстративного ухода в знак протеста. Большевики обвинили правительство и контрреволюционные силы в стремлении подменить Учредительное собрание Московским совещанием.
Но все внимание привлечено не к демаршам разбитых большевиков, а к отношениям премьер-министра Керенского и главнокомандующего Корнилова.
Совещание открыла речь Керенского. Есть стенограмма.

Зал. Трибуна.

Выступает Керенский (эмоционально, по-актерски, как говорят со сцены, но не переигрывая):
В великий и страшный час, когда в муках и великих испытаниях рождается и создается новая свободная великая Россия, Временное правительство не для взаимных распрей созвало вас сюда, граждане великой страны, ныне навсегда сбросившей с себя цепи рабства, насилия и произвола.
(Аплодисменты).
И какие бы и кто бы мне ультиматумы ни предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе ее.
(Аплодисменты).
Эта анархия слева, этот большевизм, как бы он ни назывался, у нас, в русской демократии, пронизанной духом любви к государству и к идеям свободы, найдет своего врага. Но еще раз говорю: всякая попытка большевизма наизнанку, всякая попытка воспользоваться ослаблением дисциплины, она найдет предел во мне.

Снова редакция.

Славская (восхищенно):
Нельзя не признать, что Керенский остается не только нашим премьер-министром, но и первым российским оратором.

Мрачник (ехидно):
И своим ораторством он почти не скрывает, что главный его противник сегодня – генерал Корнилов, сорвавшийся с поводка.

Позднев:
Сегодня генерал Корнилов прибыл в Первопрестольную.

Белорусский вокзал

Прибытие поезда, из которого выходит Корнилов в окружении офицеров.
Встречает восторженная толпа хорошо одетых людей. Один из встречающих:
Гряди, вождь, и спасай Россию!
Женщина подносит генералу цветы и падает перед ним на колени. Солдаты с георгиевскими лентами бросают букеты под ноги Корнилову. Восторженная толпа поднимает генерала на руки и несет его.

Снова редакция.
Витин:
Прибыв в Москву, генерал встретился с политическими деятелями от кадетов и правее, а также с представителями бизнеса. Большое впечатление произвело то, что он пошел молиться к иконе Иверской Божьей матери.
Завтра генерал выступит на Государственном совещании.

14 августа, Государственное совещание
Зал, трибуна.

На трибуну поднимается Корнилов.
Овация правой части зала, делегаты встают. Левая часть молча сидит. Вставшие депутаты кричат левым: «Встаньте!», «Хамы!» Левые кричат: «Холопы!» Постепенно шум утихает, делегаты садятся на места.

Корнилов:
Если принять решительные меры на фронте по оздоровлению армии и для поднятия боеспособности, то я полагаю, что разницы между фронтом и тылом относительно суровости необходимого для спасения страны режима не должно быть. Но в одном отношении фронт, как непосредственно стоящий перед лицом опасности, должен иметь преимущество. Если суждено недоедать, то пусть недоедает тыл, а не фронт.

Снова редакция.
Витин:
Корнилов также заявил, что Тарнопольский разгром вызван влиянием извне на армию и неосторожными мерами, принятыми для ее реорганизации. Генерал рассказал об актах насилия солдат против офицеров и требовал восстановить дисциплинарную власть офицеров во всей полноте, поднять их престиж и зарплату.

Мрачник:
Получается, что введение смертной казни на фронте не улучшило положение с дисциплиной, и офицеры по-прежнему конфликтуют с собственными солдатами.

Позднев:
Да, необходимы комплексные и более решительные меры.

Витин:
С программой социально-экономических преобразований, разработанных советами, выступил Николай Чхеидзе. Программа предлагает государственное регулирование экономики на демократической основе.

Славская:
Вот было бы замечательно соединить эту программу с решительностью Корнилова.

Мрачник:
Генерал не направит свою решимость на осуществление программы социалистов. Ему милее кадетская программа – железный порядок в государстве и всемерная поддержка свободы бизнеса.

Витин:
И беда в том, что правительство Керенского – это лебедь, рак и щука, которое не проводит ни той программы, ни другой.

22 августа, кабинет Керенского

Адъютант:
К Вам просится Владимир Николаевич Львов.

Керенский:
Львов? Да, неудобно как-то с ним получилось – пришлось оставить его без места в правительстве. А человек сохраняет влияние – говорят, московский капитал пригрел бывшего министра по делам Церкви. Давайте-ка его сюда.

Входит В.Н. Львов.

Справка.

Львов Владимир Николаевич, 1872 года рождения. Дворянин. Депутат Государственной думы в 1907-1917 гг. В марте-июле 1917 г. – обер-прокурор Святейшего Синода.

Львов (бросаясь навстречу Керенскому, который не встает с места):
Александр Федорович, душа моя. А я к Вам ходоком от москвичей. Первопрестольная в большом волнении. Правительство-то ваше трещит. На Государственном совещании деятели земли русской чуть не передрались. Нельзя же, любезнейший мой, на двух телегах сидеть, когда они разъезжаются. Наши круги мольбой молят Вас о создании более крепкого правительства. И готовы порадеть на благо, так сказать.

Керенский:
И о каких же кругах идет речь?

Львов:
Поверьте, народ крепкий, патриотический. Но прежде чем что-то поддержать, мы бы хотели знать конфигурацию, так сказать.

Керенский (уклончиво):
Конфигурация еще складывается.

Львов:
Так позвольте, батюшка мой, порадеть и в этом деле. Готов объехать людей влиятельных и Вам доложить – кто с кем и как готов рассаживаться.

Керенский:
Что же, будьте любезны.

Львов выходит.

Керенский адъютанту (размышляя):
Что же, если московский капитал уполномочил его собирать политические контакты, это, пожалуй, будет на пользу. Места себе он пока не просит, обещает помочь. Значит, мы ничего не теряем и запишем его в копилку наших предвыборных связей. Уж очень он темнит, правда, ну да потом выложит карты, расхвастается.

24 августа, вечер, Ставка, Могилев.
На столе военные карты, на стеллаже дорогие фигурки русских и французских солдатиков 1812 года и конная статуэтка Наполеона. Звучит пластинка с маршем в стиле начала XIX века. 

Корнилов, его ординарец Завойко, Лукомский, Савинков входят в кабинет командующего в сопровождении офицеров и солдат, которые о чем-то спорят и подают какие-то бумаги всем троим. Завойко с трудом выпроваживает просителей за дверь, обещая:
Конечно, конечно, товарищи. По всем вопросам командующий примет решения. И Савинков тоже примет. Да, да. Спасибо, спасибо, до свидания.

Корнилов садится в кресло (остальные пока стоят):
Признаться, Вы начинаете разочаровывать меня, Борис Викторович. Откуда такое упрямство в защите прав армейских комитетов? Офицеры не могут нормально работать, когда им в затылок дышат какие-то комитеты.

Савинков (нависая над Корниловым):
Будем откровенны, Лавр Георгиевич. Как только мы распустим комитеты, Вы отодвинете нас, гражданских от управления страной. Военная диктатура – это не то, что нужно сейчас России. Откровенный военный переворот вызовет гражданскую войну.

Корнилов:
Сядьте (Савинков садится).
Может быть, пора отобедать?

Савинков:
Боюсь, не успею – поезд.

Завойко:
Ну тогда на посошок?

Савинков:
Пожалуй.

Завойко:
Имеется водка и неплохое крымское вино. Массандра-с.

Савинков:
За неимением французского пойдет и Массандра.

Завойко выходит в соседнюю комнату и приносит бутылку, изящные бокалы и блюдо закуски.
Наливает.

Корнилов:
За успех нашего дела.

Савинков (ворчливо):
Но только чтобы оно было именно наше, а не только Ваше. Вы же знаете, как я рискую.

Корнилов (расслаблено):
Знаю, знаю. Конечно, за успех нашего общего дела. Наведем порядок в России – история всех нас погладит по головке – даже Вашего Керенского.

Выпивают.

Корнилов (рассуждая):
Вот, Вы говорите – «переворот». Ну какой переворот! Мы же с Вами обсуждаем разумные меры, которые можно провести в жизнь без антиправительственного переворота. Нужно лишь, чтобы правительство согласилось с ними – и все получится. Даже не правительство – там и немецкие шпионы есть – а лично Александр Федорович Керенский. Он – символ правительства, и с ним задуманные нами преобразования будут законными в глазах страны.

Савинков:
Совершенно верно. Мы должны изменить Россию в соответствии с нашими общими предложениями. Они должны помочь стабилизировать власть. Но не будем забывать и о политической перспективе. Керенский – наш будущий президент. И он должен быть на нашей стороне.
(Акцентирует на словах «общими» и «должен»).

Завойко (не сдержавшись, с ухмылкой):
Этот болтун – и президент?

Корнилов (жестом останавливает Завойко):
Президент должен хорошо говорить. Но  у него должна быть твердая опора, иначе это будет не президент, а тряпка. Александр Федорович последнее время дает понять, что опасается меня и моей популярности. Это напрасно. Я хочу, чтобы все произошло легально. Керенский сегодня – символ легальности. А я – опора легального порядка.

Савинков:
Не могу не согласиться. Кстати, опора нужна прямо сейчас. Если мы введем запланированные нами меры, возможно новое выступление анархо-большевиков. Боюсь, что и лидеры Советов нас не поддержат в этой ситуации. Так что в Петрограде нужна верная Керенскому военная сила.

Лукомский:
Мы уже подумали об этом. Перебрасываем к Петрограду конный корпус генерала Крымова. Он даст отпор большевикам, если что. Вот, взгляните.

Приподнимаются с кресел, склоняются над картой.

Савинков:
Керенский просил, чтобы корпусом командовал не Крымов, а, например, Краснов.

Корнилов:
Краснов не успеет принять корпус. Если хотите, потом можно будет заменить Крымова, но не сейчас.

Савинков:
Когда корпус будет в Петрограде?

Лукомский:
27 августа.

Корнилов:
Тогда можете объявить и о военном положении, и о смертной казни, и о военно-революционных судах, и о введении военной дисциплины на транспорте и на военных предприятиях.

Савинков:
Отлично. Я немедленно выезжаю в Петроград.

Савинков выходит, Лукомский его провожает.

Корнилов (снимает китель мундира, остается в рубашке и брюках с подтяжками, устало закрывает глаза):
Президент, тоже мне. С Керенского хватит и поста министра юстиции. Надо бы вызвать его сюда, чтобы не натворил там в Петрограде чудес.

Завойко:
Я подготовлю соответствующую телеграмму ему. Хотя, думаю, Крымов не даст ему начудить. Все подготовлено очень хорошо.

Корнилов:
Да, у Крымова план действий по каждому району Петрограда. Кого разоружить, кого – под замок. Если не окажут сопротивления, конечно. Да уж, пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать, да разогнать так, чтобы он нигде и не собрался. Я думаю, Крымов не задумается, в случае, если это понадобится, перевешать весь состав рабочих и солдатских депутатов.

Завойко:
А Савинков на это не обидится? Или мы уберем этих гражданских господ из руководства?

Корнилов (встает, подходит к окну, открывает его):
Душно. Я ведь казак, а здесь… Воли не хватает.
(После паузы)
Нам не нужна сейчас чисто военная диктатура. Страна этого не поймет. Да и не дело офицеров управлять хозяйством и массами. Нам нужно гражданское правительство под твердым военным контролем. Создадим Директорию, введем туда Керенского с Савинковым. А там видно будет – может быть после успокоения ситуации отправим политиканов на отдых.

Завойко:
Или устроим им торжественные похороны?

Корнилов:
Можно и похороны, хотя не хотелось бы. Савинков, как умный человек, понимает обстановку и, естественно, пришел к тем же выводам, к которым пришли и мы. Может быть, почти к тем же – цепляется за старое, за комитеты и советы. Если Крымов повесит лишних 30–40 человек, то Савинков потом и сам будет доволен, что назначили именно Крымова. А кадеты так и вовсе станут аплодировать. В результате у нас останется обновленная коалиция министров на службе нашему делу. И никакой гражданской войны. Все легально, никаких заговоров и переворотов. И никаких Советов и комитетов.

Звонок, Завойко говорит по телефону:
Да. Действительно? Очень интересно. Сейчас узнаю.
Корнилову:
С Вами хочет встретиться Владимир Николаевич Львов, бывший министр. Он утверждает, что Керенский послал его к Вам с какой-то миссией.

25 августа, утро, Петроград, Дворцовая площадь.

Савинков решительно идет к входу. Из машины выскакивает Позднев:

Борис Викторович! Какое счастье, что я Вас встретил!

Савинков останавливается:

Здравствуйте, слушаю Вас.

Позднев:
Мы бы хотели как можно скорее взять у Вас интервью. Ходят самые невероятные слухи…

Савинков (по деловому, торопясь закончить разговор):
Обязательно буду у Вас, но только после того, как ситуация прояснится.

Позднев:
Значит верно то, о чем говорят? Все-таки Александр Федорович ударит кулаком по столу!

(Савинков останавливается, секунду размышляет, потом жестом показывает Поздневу, что они вместе могут пройтись в сторону Зимнего).

Савинков:
Александр Федорович – большой сторонник демократического антуража. Его еще нужно убеждать и убеждать. Было бы неплохо, если бы Вы, со своей стороны, поддержали наше стремление к наведению порядка в прессе.

Позднев:
Мы готовы. Но тут важна и военная сила. Надеюсь, трения с Лавром Георгиевичем позади.

Савинков:
Большие начальники капризны и трудноуправляемы умными людьми. Один – нерешителен, а второй, пожалуй, слишком решителен. Керенский хотел использовать его как дубинку против Советов, но «дубинка» может вырваться из рук. Важно, чтобы Вы правильно ориентировали общественное мнение в предстоящих событиях.
(Тоном приказа):
Ваша задача: с завтрашнего вечера усилить кампанию за введение смертной казни в тылу. Также важны слухи о готовящемся выступлении большевиков. Для его подавления в столицу прибывают славные патриотически настроенные войска. Их действия будут нуждаться в поддержке прессы. Ну, Вы понимаете – не будут Вас учить. Однако о войсках пока говорить никому не следует. Когда войска начнут действовать в Петрограде – тогда и давите на газетный курок.
И есть еще нюанс: все эксцессы – это Корнилов и генерал Крымов, а весь позитивный результат – мы с Керенским. Не перепутайте.
(Нервно смеется).

Позднев (тоже хихикнув):
А когда ожидать прибытие войск?

Савинков:
Послезавтра. Думаю, тогда все и решится.

Последние слова договаривают рядом с часовым, после чего Савинков проходит в Зимний.

Позднев уходит.

Часовой подходит к телефону в будке:
Але, ЦК эсеров. Гоца пожалуйста. А кто есть? Ну, его давайте.
Это Семенов. Тут Савинков чего-то мутит. Послезавтра, говорит, все решится. Вы там примите к сведению. Ага. Ну, так мы завсегда.
 
Кабинет Керенского.

Керенский и Савинков.

Савинков:
Поездка прошла успешно. Корнилов признаёт Ваш авторитет, он выдвинул нам в поддержку конный корпус Крымова…

Керенский (встает, делает несколько шагов):
Крымова? Я же ясно распорядился, что корпусом должен командовать другой человек. Краснов, например.

Савинков (успокаивающе):
Они объяснили, что Краснов не мог прибыть вовремя, а ситуация срочная.

Керенский (резко разворачивается в Савинкову):
А в чем срочность?

Савинков:
Корпус должен подойти к Петрограду тогда, когда мы объявим в столице военное положение. Казаки и туземная дивизия будут здесь 27 августа. Значит – это и есть дата, к которой нужно приурочить решительные меры. Если корпус будет просто стоять в столице, он разложится, как и все остальные тыловые части.

Керенский (усаживается в кресло):
А почему нам вообще нужно столь срочно объявлять военное положение?

Савинков:
Потому что как только мы введем смертную казнь в тылу, возможны массовые волнения сторонников левых радикалов.

Керенский:
Но мы еще не решили вводить смертную казнь. Вы подготовили слишком простой закон – там не оговаривается ограниченность её применения. Такой закон о военно-революционных судах сможет стать оружием политического террора. А я не хочу становиться Робеспьером. Террор оборачивается своим острием против тех, кто его вводит.

Савинков (встает, подходит к шкафу, берет в руки бюст Наполеона и смотрит на него):
Но те, кто вовсе не имеет в руках меча, падет под ударами других мечей. Ждать больше нельзя – не разворачивать же корпус Крымова. Вы должны наконец принять решение.

Керенский:
Хорошо, я вынесу этот вопрос на заседание правительства. Посмотрим, удастся ли хотя бы в общей форме получить одобрение большинства.

Савинков (нависает над Керенским и ставит перед ним бюст Наполеона):
Заклинаю, примите это решение 27 февраля хотя бы в общей форме. Потом можно будет всё конкретизировать.

Керенский:
Посмотрим, посмотрим…

25 августа, утро, Орша.
По платформе прогуливаются Львов и Витин.

Витин:
Как хорошо, что я встретил Вас, Владимир Николаевич. Я ведь, между прочим, только что из Ставки, брал интервью у Главнокомандующего по итогам Государственного совещания.

Львов:
Боюсь, это ваше интервью может уже на днях устареть.

Витин:
Вы думаете? Пожалуй, мне тоже показалось, что в Ставке что-то зреет. Как Вы думаете, с Керенским или без?

Львов:
С Керенским было бы лучше, спокойнее. Но ведь он «фальшив, как пена морская». Я только что от него.
Предприму последнюю попытку свести вместе Корнилова и Керенского. Если не выйдет – пусть Александр Федорович катится к чертовой бабушке.

Витин:
Однако, насколько я знаю, Борис Викторович Савинков работает в тесном контакте с обоими.

Львов:
Савинков ничего не понимает. Старый экстремист. У него свой план в голове – и террор ввести, и демократию приобрести. Нет, здесь уж или – или. Сейчас должно быть не до сантиментов, сейчас гидру Советов нужно подавить.

Витин:
Как это верно! Но ведь ответная реакция низов может быть разрушительной.

Львов:
А для этого нужны вы – пресса. Вы должны все правильно объяснить плебсу. Знаете что, милочка моя, бросайте-ка Вы ваш питерский билет, и поезжайте со мной снова в Могилев, в Ставку. Там и для Вас дело найдется. Там вершится история.

Витин выходит к Львову из вагона с вещами, его поезд уходит, и он, перейдя  пересаживается на поезд в сторону Могилева.

25 августа, день, Ставка.

Корнилов, Завойко, Лукомский, Львов.

Львов (энергично входит в кабинет):
Я, отец мой, к Вам прямо от председателя правительства. Он уполномочил меня еще раз прояснить конфигурацию будущей власти.

Корнилов (удивленно, но удовлетворенно):
Что же, мы этот вопрос в общей форме обсудили с Борисом Викторовичем. Но раз Александр Федорович желает уточнить подробности, пожалуй, это будет полезно. Я рад, что он ставит этот вопрос в практическую плоскость.

Львов (важно, с сознанием собственной важности):
Мы обсуждали ряд вариантов. Создание более правого правительства. Или диктатура, передача власти главнокомандующему. Или создание коллективного руководства под фактическим председательством главнокомандующего, которому будет подчиняться новое правительство из гражданских лиц.

Корнилов (раздумывая, рассуждая):
В условиях войны это было бы разумно. Разумеется, в этом коллективном руководстве должны быть представлены Керенский и Савинков. Это – формальная сторона дела. Но единственным исходом из тяжелого положения страны является фактическое установление диктатуры и немедленное объявление страны на военном положении. Если это не сделают политики, придется прибегнуть к вооруженной силе…

Львов:
Но все же…

Корнилов:
Хотите выпить?

Львов:
Отчего же нет, коль в честной компании.

Завойко:
Имеется водка и неплохое крымское вино?

Львов:
Нам, русским патриотам, пристало водочку употреблять.

Лукомский:
И то верно – настало время быстрых действий. Водка действует быстро.

Смеются.

Завойко отходит в соседнюю комнату, возвращается со шкаликом водки, стаканами и блюдом закуски. Выпивают.

Львов:
Фактический диктатор, разумеется, Вы.

Корнилов (преодолев секундное смущение):
Я не настаиваю на этом, но в годину бедствий не могу и отказаться от этой тяжкой ноши. Извините, господа, дела.

Корнилов идет к выходу, Львов и Завойко устремляются за ним. Они идут по коридору, затем выходят к автомобилю. В коридоре к ним присоединяется ожидавший там итога беседы Витин.

Корнилов:
Передайте Александру Федоровичу мое приглашение прибыть в Ставку. В столь сложный момент только здесь я смогу гарантировать его безопасность. Сюда можно созвать видных политиков и решить все окончательно.

Львов:
Обязательно передам.
Вот, разрешите отрекомендовать, обозреватель…

Корнилов:
Да мы знакомы – вчера только встречались.

Львов:
В том смысле, что это – совершенно наш человек. Ведь важно правильно осветить события.

Корнилов останавливается у машины, дверь которой открыл Завойко.

Корнилов (обращаясь к Завойко):
Да, это важно. Разработайте-ка основные тезисы, с которыми мы обратимся к стране. И важно, чтобы Вы (обращается к Витину) начали разогревать прессу еще до нашего официального выступления. Нужно представить приход корпуса Крымова в Петроград как освобождение от хаоса. Сделаете?

Витин:
Приложу все усилия.

Корнилов:
Вот и отменно.

Садится в автомобиль, уезжает.

Вечереет.
По улице Могилева прогуливаются Завойко, Львов и Витин

Львов:
И каким же будет состав нового кабинета? Нужны видные общественные деятели.

Завойко:
Скорее – люди деловые, и без амбиций. Можно - лидеров наших предпринимательских кругов.

Витин:
А как же Керенский и Савинков. У них амбиций немало.

Завойко (наставительно):
Придется умерить. Савинков вполне справится с работой военного министра – зама Корнилова по тылу. А Керенскому Лавр Георгиевич готов предоставить пост министра юстиции. Оформлять наши решения в законы. Хотя я думаю, что с этим понижением он не смирится. Так что сейчас можно включить его в Директорию хоть первым замом Корнилова, а потом выбросить их колоды. Но это между нами, конечно.

Львов:
Можете быть уверены. Я хоть и приехал к вам с поручением Керенского, но считаю его бабой, и не держусь за ее подол.

Завойко Витину:
На Вашу порядочность мы тоже можем рассчитывать.

Витин:
Как Вы можете даже спрашивать об этом!

Завойко:
Не обижайтесь, но мы переживаем решающий момент в истории страны. И ее исход зависит от каждого из нас. Я хотел передать с Вами некоторые дополнительные инструкции нашим людям в Петрограде.

Вечер. Кабинет Корнилова

Корнилов (без кителя) и Завойко.

Корнилов:
Ну что, посланник Керенского, уехал.

Завойко:
Да, умчал. Только по-моему, он скорее наш посланник, чем Керенского. Премьера он не любит, зато любит посредничать. И понимает, за кем сила. А кстати - было ли у Львова какое-то письменное удостоверение от Керенского?

Корнилов:
Спрашивать об этом было бы излишним. В.Н. Львов имеет репутацию человека безукоризненно порядочного, и я не могу ему не поверить.

Завойко:
Ладно, пусть надавит на Александра Федоровича – благо тому деваться уже некуда. Корпус Крымова на подходе к Петрограду.

Корнилов:
Разработайте проект создания Совета национальной обороны под моим руководством, которому будет передана верховная власть до Учредительного собрания. Я останусь в Ставке, а в Петрограде пусть действуют мои заместители – Алексеев, Савинков и Керенский. Куда уж без него пока. Он продолжает пользоваться популярностью в широких кругах населения. Совету национальной обороны и будет подчиняться правительство, куда можно позвать предпринимателей, кадетов и всяких популярных, но готовых подчиняться общему курсу плехановых.

26 августа, вечер, Петроград, кабинет Керенского.

Керенский и Львов.

Львов (играя волнение):
Александр Федорович! Ситуация полностью изменилась! Вы – под колпаком.

Керенский (удивленно, но не очень встревожено):
Господи, Владимир Николаевич, что там случилось у Ваших патриотических друзей из Москвы?

Львов:
Да при чем здесь Москва. Я к Вам только что от Корнилова. Он ставит вопрос ребром. Он сформулировал твердые требования к Вам.

Документ:

Требования, изложенные В.Н. Львовым А.Ф. Керенскому от имени Л.Г. Корнилова.

Генерал Корнилов предлагает: 1) объявить Петроград на военном положении и 2) передать всю власть военную и гражданскую в руки Верховного главнокомандующего, 3) отставки всех министров, не исключая и министра-председателя, и передачи временного управления министерств товарищам министров впредь до образования Кабинета Верховным главнокомандующим.

Львов:
Генерал требует, чтобы Вы немедленно прибыли в Ставку.

Керенский (словно сделав открытие):
Я конечно подозревал, что генерал является сторонником диктатуры, но чтобы вот так нагло…

Львов:
Вы должны поддержать эти требования, Александр Федорович. Ради России, и ради себя. Лучше быть министром юстиции в патриотическом правительстве, чем отвечать перед историей за развал Родины.

Керенский (тоном: «какая глупость»):
Да не собираюсь я быть министром юстиции при Корнилове. Еще чего не хватало! Не поеду я в Ставку, лучше вызову сюда этого солдафона.

Львов (вскочив с места):
Вы правы! Вы правы! Не ездите туда. Там для вас расставлена ловушка; он вас арестует. Уезжайте куда-нибудь далеко. Но вы должны уехать из Петрограда. Они ненавидят Вас.

Керенский (тоном сомнения):
Как-то это все-таки странно. Давайте свяжемся с генералом.
Как бы все это сформулировать? А то не дай бог перехватят любители чужих секретов.

Идет телеграфный текст:

«Керенский:
Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем».

Мы видим Ставку, где у телеграфа стоят Корнилов и Завойко.

Корнилов говорит Завойко:
Как странно он формулирует вопрос. Нет бы прямо спросить. Видимо, он не один у аппарата, и не только со Львовым. Может быть, у него Чернов за спиной стоит? Мы ответим тоже осторожно.

Текст:
«Корнилов:
Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк, сделанный мной Владимиру Николаевичу с просьбой доложить Вам, я вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок. В любом случае прошу прибыть в Ставку».

Корнилов – Завойко:
Если Львов и Савинков изложили суть наших разговоров Керенскому – он поймет всё правильно.

Петроград.
У телеграфа стоит Керенский. Говорит сам себе:

Он всё понимает – значит послал Львова с конкретными требованиями. Всё сходится. Вот и Гоц приходил со своими сообщениями, мол, завтра переворот. Я ему говорил, что не нужно паниковать… А оказывается, его информация четко стыкуется со всем этим… Ай да Львов, ай да Савинков, ай да Корнилов. Ну, погодите у меня, голубчики!

Документ:

Телеграмма № 4153
Главнокомандующему генералу от инфантерии Л.Г. Корнилову.
Приказываю Вам немедленно сдать должность генералу Лукомскому, которому впредь до прибытия нового верховного главнокомандующего вступить во временное исполнение обязанностей главковерха. Вам надлежит немедленно прибыть в Петроград.
Керенский.

Петроград, 26 августа
Трактир, сидят Витин и офицер с георгиевским бантом. Играет музыка в стиле «Эх яблочко, куды ты котишься» или «Девочка Надя, что тебе надо».

Витин:
Я к Вам с поручением. Вот.

Передает пакет.

Офицер разворачивает пакет, читает.

Офицер:
Отлично. С эдаким письмом такие толстосумы, как Путилов, непременно раскошелятся. А то мы тут поиздержались в ожидании дела. Некоторые господа офицеры уже ропщут – сколько нам тут сидеть под предлогом занятий по бомбометанию. А с деньгами-то веселее будет.

Наливает водки себе и Витин.

Витин:
В преддверии завтрашнего дела может быть все-таки не надо пить.

Офицер:
Не вижу препятствий. Я перед атакой всегда принимал – бодрит, прибавляет решительности и зоркости. Уже если надо, я не промахнусь. А кто не пьет, тот не русский.

Достает пистолет, прицеливается в Витина.

Офицер:
Промахнусь?

Витин:
Уберите оружие, на нас смотрят.

Офицер убирает пистолет:
Пусть смотрят. Все равно уже ничего остановить нельзя. Эту шайку уже ничего не спасет. Георгиевские кавалеры дежурят вокруг Совета. Когда поступит приказ – никто не уйдет.

Витин:
Надеюсь, уже завтра.

Офицер:
За завтрашнюю охоту на товарищей.

Чокаются с Витиным, выпивают.

Документ

Из обращения к народу генерала Корнилова:

Я, Верховный главнокомандующий, генерал Корнилов, пред лицом всего народа объявляю, что долг солдата, самопожертвование гражданина Свободной России и беззаветная любовь к Родине, заставили меня в эти грозные минуты бытия Отечества, не подчиниться приказанию Временного правительств и оставить за собою верховное командование народными армиями и флотом.

Редакция, 27 августа

Позднев:
Да уж, господа, сегодня у нас будет, чем удивить читателей. Сенсация за сенсацией. Как гром среди ясного неба грянуло заявление Керенского о том, что он отправил в отставку Корнилова, а тот не подчинился. Керенский обвинил Корнилова в мятеже. Корнилов заявил, что в правительстве заседают изменники.
Вслед за этим развалилось правительство. Кадеты фактически поддержали Корнилова и вышли из правительства. Эсеры и меньшевики заявили, что больше не вступят в коалицию с кадетами. Похоже, премьер-министр остался у нас единственным носителем законности в стране.

Витин:
Меж тем верный Корнилову корпус генерала Крымова движется на Петроград. Настроение генералов решительное – они стремятся покончить с беспорядком, царящим в тылу, установить крепкое правительство Победы, наказать изменников независимо от их политического статуса.

Славская:
Вот еще из Зимнего информация. Перед своим самороспуском правительство уполномочило Керенского принять скорые и решительные меры, дабы пресечь все попытки посягнуть на верховную власть в государстве и на заявленные революцией права граждан.
В гостинице «Астория» была арестована группа прокорниловских офицеров; закрыты правые газеты «Новое время» в Петрограде и «Русское слово» в Москве.

Витин:
Я был в кадетском ЦК. Лидеры кадетов утверждают, что произошло недоразумение, что Керенский и Корнилов оба планировали повернуть руль власти вправо, но Керенский по какой-то причине не решился на это. Милюков рассчитывает, что ему еще удастся уговорить двух лидеров отыграть назад. Иначе страна погрузится в гражданскую войну.

Мрачник:
Боюсь, она в любом случае в нее погрузится. Ведь если Корнилов и Керенский вместе попробуют раздавить Советы, то Советы будут воевать против них.
Поступают сообщения из Москвы, Нижнего, Киева, Харькова и даже какого-то Гуляй-поля. Везде Советы создают вооруженные отряды, готовые воевать с корниловцами.
Вот последнее сообщение - ЦИК и Исполком Совета крестьянских депутатов создают Комитет народной борьбы с контрреволюцией. В Комитет вошли и большевики. Это позволило им легализовать свои структуры.
В Петрограде наблюдается смесь революционного энтузиазма и паники. Поговаривают, что казаки и кавказские кавалеристы вот-вот устроят в городе резню.

Документ:

Из воспоминаний Н.Н. Суханова:
– Как? Вы не знаете? Корнилов с войском идет на Петербург. У него корпус… Здесь организуется…
Я бросил трубку, чтобы бежать в Смольный. Через две минуты мы с Луначарским уже вышли. Я передал ему услышанные в телефон два слова, и мы оба получили от них совершенно одинаковый толчок. Мы почти не обсуждали оглушительного известия. Его значение сразу представилось нам во всем объеме и в одинаковом свете. У нас обоих вырвался какой-то своеобразный, глубокий вздох облегчения. Мы чувствовали возбуждение, подъем и какую-то радость какого-то освобождения.
Да, это была гроза, которая расчистит невыносимо душную атмосферу. Это, может быть, настежь открытые ворота к разрешению кризиса революции. Это исходный пункт к радикальному изменению всей конъюнктуры. И во всяком случае это полный реванш за июльские дни».

Суханов Н. Н. Записки о революции.

Луга, 27 августа
Эшелон корпуса Крымова.
Стоят вагоны, около них курят солдаты, что-то обсуждают, читают листовки.

- Тут за подписью Керенского против Корнилова. А говорили, что идем большевиков усмирять.
- Да Керенский этот – болтун, мало ли что сбрешет.
- Болтун или не болтун, а он – законное правительство. Против правительства я не подписывался. За это знаешь, что бывает.

К солдатам подходят люди в гражданском:
Товарищи солдаты, мы посланы Петроградским советом и ВЦИК советов – народным парламентом.

Солдат:
О, тут из Питера приехали. Ну, расскажи, что там творится.

Гражданский:
Объявлена всеобщая мобилизация против мятежных войск Корнилова и Крымова.

Солдат:
Это против нас что ли?

Гражданский:
От вас зависит – поддержите ли вы мятеж генералов против правительства и Советов, или останетесь на стороне народа и революции.

Офицер:
А ну давай назад в вагоны. Гражданским отойти от режимного объекта!

Солдаты в вагоны не заходят, недовольно гудят.

Солдат:
Ты погоди, ротный. Тут такое дело, что обманули нас. Говорили, что за правительство против большевиков идем. А оказалось – генеральский мятеж.

Другой солдат:
А генералов нам поддерживать не резон. Они за войну до победного, а Совет – за мир. Хватит уже войны с немцем. А они, гляди-ка – гражданскую войну затеять хотят!

Документ

Из воззвания генерала Корнилова к казакам.

Я обвиняю Временное правительство в нерешительности действий, в неумении и неспособности управлять, в допущении немцев к полному хозяйничанью внутри нашей страны…
Я не подчиняюсь распоряжениям Временного правительства и ради спасенья Свободной России, иду против него и против тех безответственных советников его, которые продают Родину.

+++Редакция, 29 августа

Славская читает новости, остальные слушают:
Исполком Юго-западного фронта арестовал своего командующего фронтом генерала Деникина, поддержавшего Корнилова, а армейские комитеты – своих командармов. Сработал механизм, созданный как гарантия от правого переворота.
В Выборге и Гельсингфорсе было убито несколько офицеров, поддержавших Корнилова, включая генерала Орановского.
Борис Савинков, назначенный генерал-губернатором Петрограда и теперь организующий отпор корпусу Крымова, выпустил воззвание: «В опасный час, когда враг прорвался через наш фронт и когда пала Рига, генерал Корнилов попытался дискредитировать Временное правительство и революцию и примкнул к рядам ее врагов».

Позднев:
Корнилов и Крымов связывают большие надежды с силами туземной дивизии. Конники с Кавказа не вовлечены в русские политические дискуссии, зато в их исторической памяти живут жестокости русских при покорении Кавказа. Есть опасения, что дивизия может пролить немало крови на улицах Петрограда.
Навстречу дивизии выезжает делегация во главе с председателем Исполкома Всероссийского мусульманского съезда Ахмедом Цаликовым. Любушкин взял у него интервью.

Цаликов Ахмед Тембулатович, 1882 года рождения. Осетин. Член РСДРП с 1905 года, меньшевик. Один из организаторов Всероссийского мусульманского съезда в 1917 году, выступал за культурную автономию мусульман в составе единого Российского государства.

Вокзал
Цаликов и Любушкин, группа кавказцев-политиков.

Любушкин:
Ахмед Тембулатович, насколько велика угроза Петрограду от войск Туземной дивизии, которые входят в состав корпуса Крымова?

Цаликов:
Пока эта угроза велика. Наших братьев-мусульман используют в темную. Но мы откроем им глаза. Мы расскажем, что генерал Корнилов хочет восстановить ту империю, в которой угнетались все народы, в том числе и народы Кавказа. Что он хочет вести войну до полного взаимного уничтожения народов. Я уверен, что мы найдем те слова, которые достигнут самого сердца наших братьев-мусульман, и Туземная дивизия не пойдет на Петроград.

Позднев:
Что же, будем надеяться, что у него получится убедить кавказцев, и колонны Крымова не станут штурмовать позиции защитников Петрограда – иначе гражданская война разольется по всей стране.

Редакция, 31 августа.

Позднев:
Ну что, товарищи, похоже и эту политическую грозу мы пережили. Дай Бог, последняя. Наш Любушкин сообщает, что войска Крымова окончательно завязли под Лугой. Солдаты отказываются идти на Петроград.
Крымов согласился выехать в столицу для объяснений. Можно сказать, что угроза Петрограду миновала.
Все это нужно скорее дать в номер, успокоить граждан. А то по всему Питеру патрули красной гвардии – с трудом проехал сюда.

Славская:
Демократия прошла испытание на прочность. Революционная армия отказалась служить инструментом в руках кандидата в Бонапарты.

Мрачник:
Но сам Корнилов окопался в Могилеве и может еще оказать сопротивление. Там есть лично ему преданные войска.

Позднев:
Нужно послать туда Любушкина. Работайте…

Встает, выходит. В коридоре его догоняет Витин.

Витин:
Срочное сообщение – только что передали. После разговора с Керенским генерал Крымов застрелился. Какая трагедия, какая утрата для отечества. Его кровь – и на нас, не поддержавших восстановление порядка.

Позднев (смущенно):
А при чем здесь мы? Корнилов и Крымов обманули наши надежды. Я и сам был готов помочь в их добрых намерениях. Но когда они решились выступить против правительства – увольте, это не для нашей газеты.
Вот, Савинков – на что сторонник твердого порядка, а и то предпочел остаться с Керенским. Ах, все-таки перемудрил Борис Викторович. Я так ему доверился, а он дал таки маху.
В наше время можно идти с правительством против Советов, но не против Советов и правительства одновременно.

Ставка, 1 сентября.

Стоят генералы Алексеев и Корнилов, в углу стоит Завойко.

Алексеев Корнилову (ворчливо):
Да, наломали Вы дров, молодой человек. Придется теперь Вам отдохнуть, подумать. Да-с. О безопасности своей не беспокойтесь – Вас будет стеречь Ваша же охрана. Но извольте направиться с ней в Быхов, под арест. Так-то.

Алексеев стоит в нерешительности, потупясь, потом выходит.

Корнилов снимает китель, подходит к столу:
В горле пересохло.

Завойко наливает из графина стакан воды.
Корнилов выпивает и швыряет стаканом в солдатиков и статую Наполеона. Садится в кресло:
Кругом изменники, дураки и обманщики. Как все было продумано, а лопнуло пузырем. Все кончено теперь.

Завойко (поднимая статуэтку Наполеона и ставя ее на место):
Ничего еще не кончено. Эти говоруны не остановят наше святое дело. Теперь их сожрут большевики, как пить дать. А потом, когда это случится, позовут нас. Потому что с большевиками можем справиться только мы. Нужно просто ждать.

Петроград, 1 сентября.

Керенский в окружении военных и политиков идет по Дворцовой площади по маршруту, которым шел Савинков, но в обратном направлении. Подходит к прессе у Александрийского столпа.

Любушкин:
Александр Федорович, каковы итоги Корниловской истории?

Керенский (торжественно, грозно):
Мятеж Корнилова ярко высветил, кто есть кто. Будут сделаны важные выводы по назначениям. Теперь власть от распавшегося правительства переходит к Директории во главе со мной. В нее войдет пять членов – истинные революционеры и патриоты. В ней не будет место людям, которые сотрудничали с мятежником или проявили колебания.
Это дает нам свободу рук, возможность принять решительные назревшие меры. И я могу объявить вам, что отныне Россия провозглашается республикой.

Любушкин:
А какие меры будут предприняты для расширения политической базы власти?

Керенский (насмешливо):
Вы смеетесь? Политическая база власти широка как никогда, впервые ей ничего не угрожает, кроме внешнего врага. Враги революции и демократии низвергнуты в пыль, и мы можем спокойно довести страну до Учредительного собрания.

Редакция

Позднев (тоном подведения итогов):
Итак, теперь мы живем в Республике во главе с Директорией Керенского. Провозглашение России республикой, не дожидаясь вердикта Учредительного собрания по такому важному вопросу – еще один символ бесповоротного разрыва с тем прошлым, к которому нас хотел вернуть Корнилов.

Мрачник:
Строго говоря, Корнилов не выступал за монархию. Хотя история революций учит нас, что вслед за установлением военной диктатуры часто возвращается и монархия.

Позднев:
У нас есть интервью одного из лидеров победившей демократии Ираклия Церетели.

Обстановка Смольного института, много красных полотен и простые стулья. Сидят Позднев и Церетели.

Позднев:
Каковы с Вашей точки зрения последствия Корниловского мятежа?

Церетели (уверенно):
Мы многое поняли в эти дни. Демократия была расколота. В этом была ее слабость, из этого вытекали многие проблемы России. Как ни были велики наши разногласия, Корнилов был встречен сплошной стеной демократии. Принципы единения должны быть сохранены. Необходимо создать единый революционный фронт.

Позднев:
Правильно я понимаю Вашу мысль, что в этот фронт войдут и большевики? Их влияние выросло, сегодня Петросовет впервые проголосовал за их резолюцию.

Церетели (недовольно, но снисходительно):
Я бы не стал преувеличивать значение этого события. Мы считаем, что большевики победили при голосовании, потому что на этом заседании еле-еле набирался кворум. При более солидном кворуме вряд ли они будут контролировать Петросовет. К тому же их резолюция «О власти» была довольно компромиссной, мало отличалась от того, что предлагаем мы, меньшевики. Мы тоже выступаем против новой коалиции с кадетами, за проведение социальных преобразований в стране.

Позднев:
Тем более – есть возможность для компромисса. Вот и Ленин из своего подполья написал статью «О компромиссах».

 Документ:

Союз большевиков с эсерами и меньшевиками против кадетов, против буржуазии… испытан только по одному фронту, только в течение пяти дней, 26–31 августа, во время корниловщины, и такой союз дал за это время полнейшую, с невиданной еще ни в одной революции легкостью достигнутую победу над контрреволюцией, он дал такое сокрушающее подавление буржуазной, помещичьей и капиталистической, союзно-империалистической и кадетской контрреволюции, что гражданская война с этой стороны развалилась в прах, превратилась в ничто в самом начале, распалась до какого бы то ни было «боя»…
Если есть абсолютно бесспорный, абсолютно доказанный фактами урок революции, то только тот, что исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно немедленный переход всей власти к Советам сделал бы гражданскую войну в России невозможной.

Церетели (высокомерно, затем по ораторски):
Я бы не стал придавать словам Ленина такое значение. Во-первых, для начала нужно, чтобы он вылез из подполья и предстал перед судом. Во-вторых, большевики вообще склонны к демагогии. Это сегодня они говорят о компромиссах. Нужно посмотреть, как они поведут себя завтра. Хорошей проверкой для них будет намеченный на 14 сентября форум всех демократических сил.
Демократия может объединиться на основе демократической программы, оглашенной Чхеидзе на Государственном совещании. Настало время созвать Демократическое совещание, которое станет истинной опорой демократической власти и создаст временный парламент, который просуществует до Учредительного собрания.

12 сентября, квартира Славской.
Из патефона слышится романс.
У стола сидят Славская и Мрачник.

Мрачник:
Пир во время чумы. Спасибо моим родственникам из села Семеновка. Ай, какие помидорчики. А лучок! И сала кусочек. Ну что – по самогоночке, пока никто не видит, как мы нарушаем сухой закон.

Славская:
А по самогоночке. Ну и пайковым хлебушком закусим.

Выпивают, закусывают.

Славская:
Странное дело – жизнь ведем, почти как нищие, а я сейчас совершенно счастлива. Больше, чем в мартовские дни. Как и тогда – ощущение, что всё устроится, а мы будем вспоминать эти дни с ностальгией.

Мрачник:
Да, теперь пожалуй наладится. Хитрец Керенский всех обыграл – и левых, и правых, общественность сольется в демократическом экстазе и, держась за ручки, добредет до Учредительного собрания. А оно уже примет необходимые, хотя и не всегда популярные меры.

Славская:
А как же твоя знаменитая мрачность?

Мрачник:
Влюбленный Мрачник теряет свою мрачность.

Хватает ее в охапку и переносит на кровать.
 
Поезд Олилла – Гельсингфорс, сентябрь.
Вагон битком набит солдатами, матросами и немного небогатых штатских. На переднем плане стоит тетка в платке. Камера приближается к ней.

Справка

Крупская Надежда Константиновна, 1869 года рождения. С 1890 г. участвует в социал-демократическом движении. В 1898 г. в ссылке вышла замуж за Владимира Ульянова (Ленина). Член РСДРП с 1898 г., большевичка. Депутат Выборгской районной думы Петрограда.

Солдат:
Достало все. Ведь вроде умных людей к власти мы привели, и что?

Крестьянин:
Умные-то, когда слова говорить. А сделать ничего не умеют. Вот, в город курей везу, а что я за них получу для жизни. Гвоздей горсточку да проволоки моток. Тьфу.

Рабочий:
Мы-то курей давно не видали. Хотя и не бездельники вроде, и могли бы нормально жить.

Матрос:
Не, не могут эти Керенские ничего наладить. Тут нужен знаток, и с руками. Вот я мотор наладить могу, а они что ж.

Рабочий:
Государство всеж таки не мотор, посложнее будет.

Солдат:
А что в нем такого сложного?! Вот, большевики все просто объясняют. Здесь рабочие и солдаты, там – буржуи с прислужниками государством рулят. Нужно сесть за руль и ехать.

Рабочий:
Эк у тебя все просто. Они же руль под себя наладили.

Матрос:
Вот ты и переналадишь. Тебе Советы на что даны? Советы - тоже машина. Только под нас налаженная.

Рабочий:
Советы это – да. Но не хотят господа Керенские с ними считаться.

Матрос:
Так надо заставить. А кто не хочет считаться – тех за борт. Вот мы недавно пару корниловцев в Выборге утопили натурально и при всем народе. Остальные офицеры стали шелковые.

Солдат:
Офицеры шелковые, говоришь? Это хорошо. Пора и Керенского за борт. А то поздно будет.

Одобрительный гул.

Крупская выходит из вокзала Гельсингфорса, садится на лавочку, устало вытягивает ноги. Ухмыляется:
«Пора и Керенского за борт. А то поздно будет». Не забыть рассказать Ильичу. Пожалуй, ему это будет интересно.

Смольный, резиденция Петроградского совета, помещение фракции большевиков, 14 сентября.

Длинный стол, заваленный бумагами.
Присутствуют Свердлов, Сталин, Каменев, другие большевики.

Каменев (тоном лидера, порываясь идти):
Пора ехать на Демократическое совещание. Там уж мы попробуем поднажать на наших нерешительных друзей социалистов. Не глупо, хаотично, как в июле, а по всем законам политической тактики. Чтобы выкинуть кадетов на обочину истории и создать правительство социалистов, опирающееся на Советы. Это позволит наконец сдвинуть ситуацию с мертвой точки и начать менять прогнившую страну, спасать людей от голода.

Сталин (ворчливо, не торопясь вставать с места, хотя движение остальных – идти за Каменевым):
Но они навязали нам в Демократическое совещание кучу всякой шушеры – там и земства, и кооператоры, и черт знает кто еще. Если эта штука создаст правительство, за нас там вряд ли проголосуют. А правительство без нас – это новая керенщина. Хоть с кадетами, хоть без них – ни на что реальное не решатся.

Свердлов:
Но сейчас уже не июль. За нами – неплохие силы. После перевыборов Советов за нами – крупнейшие центры. И Петросовет, и Моссовет, и Киев, и приличная часть войск. На выборах в Московскую городскую думу мы получили больше половины голосов. Они не смогут нас проигнорировать.

Каменев:
Во всем они нам, конечно, не уступят, но будет чем торговаться.

Входит Крупская.

Крупская:
Есть вам письмо от Ильича.

Сталин:
Очень вовремя. Что там?

Свердлов читает, потом говорит:
Невероятно! Ильич считает, что возможности для компромисса исчерпаны. Если Демократическое совещание не примет наши условия, а это скорее всего так и будет…
Вот это да. Ильич предлагает восстание. «Середины нет. Ждать нельзя. Революция гибнет».

Каменев (удивленно и возмущенно, разворачиваясь от выхода):
Он что там, в Финляндии, с ума сошел?! Какое восстание?!

Свердлов:
Вот, даже предлагает план: окружить Демократическое совещание и арестовать депутатов. Лихо.

Каменев:
Надеюсь, никто здесь не собирается следовать этому плану? Я думаю, будет правильным пока это письмо сжечь. Как будто его и не было.

Сталин неторопливо выбивает трубку в пепельницу, убирает трубку, складывает письмо и кладет в карман. Говорит, улыбаясь:
Письма не горят.







Четвертая серия
Осень революции

Редакция 14 сентября

Позднев:
Сегодня, товарищи, у нас очень важные, хотя и давно ожидаемые новости. В Петрограде, в здании Александринского театра открывается Демократическое совещание. Форум, который призван подвести итоги революции на ее последнем этапе – накануне выборов в Учредительное собрание. Конечно, мы все понимаем, что только Учредительное собрание – парламент, избранный всеми гражданами на основании всеобщего равного прямого голосования – имеет право разрешить основные проблемы, стоящие перед Россией. Но чтобы дожить до этих выборов, нам нужна политическая стабильность. Наконец мы достигли единения всех революционных сил. Наконец у нас есть возможность обрести демократию и спокойно провести выборы в Учредительное собрание.

Александринка.
Титры: «Открытие Демократического совещания в Александринском театре».

Фойе театра, ходят люди в гимнастерках, кожанках и пиджаках. За спиной обозревателя лестница, по которой они поднимаются в сторону зала.

Позднев стоит у лестницы, пишет в блокноте.
Его голосом зачитывается текст.

Здесь собрался подлинный цвет нашей страны. Здесь и выдающиеся теоретики марксизма – меньшевики. Здесь и овеянные славой эсеры. Здесь и кооператоры – основа нашего будущего экономического подъема, и представители новоизбранных земств – краеугольный камень нашей демократии. Даже хулиганствующие политики - большевики тоже здесь. Не удивительно – в обстановке социальных бедствий их влияние сильно возросло.
Какое правительство создаст Демократическое совещание, чтобы оно довело нас до Учредительного собрания? Доверит ли оно снова власть Керенскому?
Премьер-министр выступил на совещании и ответил тем, кто считает, будто у него теперь нет политической опоры:

На трибуне Керенский.

Керенский:
Не думайте, что я вишу в воздухе. Имейте в виду, что если вы что-нибудь устроите против меня, то остановятся дороги, не будут передаваться депеши!

Аплодисменты одной части зала, хохот другой (можно показать зал, где это происходит, можно – только первый ряд).

Керенский сходит с трибуны, поднимается Троцкий:
Товарищи, у нас много разногласий относительного будущего правительства. Но я спрашиваю вас: есть ли у нас разногласия относительно того правительства, которое сейчас правит и говорит именем России? Я здесь не слышал ни одного оратора, который взял бы на себя малозавидную честь защищать Директорию, или ее председателя Керенского…

Аплодисменты, шум, выкрики:
Да здравствует Керенский! Вон! Довольно!
Долой Керенского! Вся власть советам!

Троцкий:
Власть необходимо передать наиболее представительному объединению трудящихся – Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов!

Мартов:
Выступая от имени большинства ЦИК советов, заявляю, что необходимо решительно отвергнуть всякое соглашение с кадетами, всякую безответственную власть и приложить свои силы к делу создания истинно революционной власти, способной разрешить неотложные задачи революции и ответственной, впредь до Учредительного собрания, перед полномочным представительством трудящихся народных масс.

Фойе.
Стоят сотрудники редакции.

Витин:
Похоже, большинство собравшихся не склонно больше доверять власть Керенскому, хотя и тут у него есть сторонники.

Славская (с надеждой):
Может быть, они сумеют создать, наконец, правительство, имеющее широчайшую опору в обществе – в Советах, в земствах, в профсоюзах и кооперативах?

Мрачник:
Но если членам совещания опять не удастся договориться о конструкции такой власти, то Керенский оставит власть при себе – по крайней мере до созыва Учредительного собрания.

По коридору стремительно идет Керенский в окружении адъютантов.
Видит Чернова, резко поворачивается к нему.

Керенский:
Так и знайте – если вы здесь не договоритесь, я буду считать, что у меня развязаны руки.

Чернов:
Вы не можете формировать правительство вопреки воле демократии.

Керенский:
Вот и определитесь – какая это воля. Если сможете.

Керенский идет дальше, бросает адъютанту:
Болтуны.

Прохаживаются Каменев, Мартов, Троцкий

Каменев Мартову:
Однородное демократическое правительство, которое можно создать здесь, на Совещании, мы поддержим по крайней мере до Съезда Советов. Это обеспечит мирное развитие революции. Такому правительству никаких угроз слева не будет.

Мартов:
А после Съезда советов?

Каменев (поглядывая на Троцкого):
Тут гарантии давать трудно – Съезд имеет полное право взять власть.

Мартов (удивленно, возмущенно):
С какой стати! Ведь в Советах не представлены очень многие силы России.

Троцкий (задорно, полемично):
И хорошо, что не представлены – не будут путаться под ногами пролетариата и крестьянства.
Съезд – это не искусственно скомбинированное Демократическое совещание. Съезд избирают реальные органы самоуправления рабочих, крестьян и солдат – Советы. Так что волю пролетариата и армии определяет именно он, а волю крестьянства выскажет крестьянский Съезд. Вот она –демократия на деле, а не ваши говорильни.
Кто с Советами – тот сможет войти и в новое, советское правительство. Кто против – посторонись, не мешай работать.

Мартов (возмущенно):
То есть вы обещаете поддержку правительству не до созыва Учредительного собрания, а всего на месяц? Кому нужна такая поддержка, которая позволит вам за этот месяц подготовить очередную каверзу.

Отдельно стоят у столика, едят бутерброды Церетели, Чернов и Савинков

Чернов:
Кадетов больше пускать в правительство нельзя. Это же отъявленные контрреволюционеры, интриганы. С ними ничего не получится – любому полезному делу они будут вставлять палки в колеса.

Церетели:
Боюсь, Александр Федорович не видит без них будущего правительства. Он с либералами сработался, да и каких-то реформ до Учредительного собрания проводить он не собирается.

Чернов:
Тогда к черту Александра Федоровича! Нужно немедленно действовать, иначе страна просто развалится.

Савинков:
А что собственно сделает это ваше демократическое правительство из социалистов и без кадетов? Накормит города? Каким образом вы сделаете это лучше, чем делается теперь? Успокоит крестьян? Но ваши меры по разделу помещичьих земель все равно должны быть освящены авторитетом всероссийского парламента. Иначе все это будет незаконно и непрочно. Или у Вас есть рецепт прекращения войны?
Нет, пусть уж Александр Федорович несет сей крест, принимает на себя все тумаки во время предвыборной кампании. А потом на Учредительном собрании найдем кого-нибудь получше на роль председателя правительства.

Чернов:
Важно начать действовать. Уже это одно изменит настроения людей, которые вот-вот готовы взбунтоваться из-за бездействия правительства.

Савинков (с издевочкой):
Тогда, дрожайший Виктор Иванович, придется ломать Партию эсеров. Потому что треть ее – за сохранение Керенского во главе Временного правительства. От добра добра не ищут, любой неосторожный шаг свалит Российскую повозку в канаву, где её поджидают на разграбление большевики и корниловцы.
Будешь ли ты в разгар предвыборной кампании раскалываться с  бабушкой русской революции Брешко-Брешковской, председателем Крестьянского совета Авксентьевым, с Гоцем, с которыми пуд соли съели?

Чернов:
Гоц против Керенского…

Савинков:
Но власть брать сейчас боится. И правильно делает – как и наши друзья меньшевики.

Чернов:
Большинство эсеров против коалиции с кадетами.

Савинков:
Но и против союза с большевиками. Расколешь партию – с кем останешься? С этим наивными дурачками из левого крыла? С Машей Спиридоновой и ее политическими  ухажерами Камковым и Карелиным? Виктор, нужно сохранить Партию эсеров.
Ладно, меня записали в корниловцы, и может быть я даже выйду из партии, чтобы не портить ей реноме. Но Чернов – это знамя единого движения, народного социализма. Он не может раскалывать партию, он должен учитывать все мнения.

Чернов приосанивается. Звучит звонок к заседанию. Чернов важно идет в зал в окружении сторонников.

Тобольск 20 сентября
Бывший губернаторский дом, двор, деревянный забор.
Николай II и царевич Алексей пилят дрова. Одеты в добротные чистые гимнастерки. Александра Федоровна громко и несколько нервно говорит с крыльца:
Только осторожнее. Чтобы ни одной царапины у Алексея. Ники, ты же понимаешь.
Уходит в дом.

Николай останавливается передохнуть:
Что-то ты сегодня долго говорил с охраной. О чем тебе говорить с нашими сторожами?

Алексей:
Да так… Солдату нравится Ольга. Еще спрашивали про матушку… Неудобно повторять. Я объяснило им, что про Распутина – это одни слухи. Хорошо, что им хватило ума не спрашивать об этом саму Государыню.
И потом – если с ними не говорить, то от кого узнавать новости?

Николай (задумчиво):
Мой народ увлечен сплетнями, в то время как ему готовят реки крови и новый деспотизм. Интересно, кто станет российским Кромвелем или Наполеоном?

Алексей:
Хорошо бы Робеспьер не появился.

Николай:
В нашем положении это почти одно и то же. Сначала мне отрубят голову, потом тебя возведут на трон. Так было в Англии, да и во Франции почти также.

Алексей:
Что Вы такое говорите, Ваше величество. История не может все время повторяться.

Николай:
Хорошо бы, чтобы не повторилась…

Снова пилят.

Николай:
Хотя… Хорошо бы, чтобы она не повторилась в части цареубийства. Но трон должен вернуться к нам – иначе России конец. Будет что-то другое, но не Россия. Представляешь, если на трон сядет какой-нибудь еврей или, скажем, грузин! Большая Грузия вместо России – мыслимо ли!

Алексей:
Грузины – добрые подданные…

Николай:
Подданные-то они добрые, а вот сейчас взялись Россией править… Керенский не может с ними совладать. Похоже не тянет он на Наполеона…
А может быть они просто поубивают друг друга? Всем ведь от этого будет лучше. Может быть нужен именно Робеспьер, чтобы расчистить дорогу порядку. В конце концов, когда пилят лес – опилки летят…
Зачем Керенский загнал нас сюда, в Тобольск? Хочет спасти, или сохраняет для гильотины? Или сам еще не решил?
Осторожно, здесь сучёк.

Останавливаются, смотрят на сучёк.

Алексей:
Может быть, запилить рядом, обойти его. Мы ведь не торопимся.

Николай:
Да, пожалуй… Сейчас не нужно торопиться. Время работает на нас. Россия видит, к чему привели эти самозванцы. Россия скажет своё слово. Так или иначе, Россия не может без царя. Хорошо бы, чтобы вернулась законная династия, но с них станется – они могут и новую учредить…

Снова пилят.

Редакция 22 сентября.

Позднев (с добродушным недоумением):
Слушайте, друзья, что там творится на этом вашем Демократическом совещании? Что-то они меня совсем запутали. Куча проектов разных резолюций, а результата все нет. Им что там, делать нечего?

Витин (с недоброй иронией, тоном рассказчика):
Эти отцы демократии не только Вас запутали, но и сами запутались. Третьего дня они голосовали вопрос о власти. Так насмешили весь мир. 766 делегатов против 688 проголосовали за коалицию как принцип построения власти. При этом Чернов, например, воздержался. Он вообще теперь мечется между лагерями и непонятно, чего хочет. Эсеры, которые еще неделю назад держали удачу за узду, разваливаются на глазах.
Затем принялись голосовать – какую коалицию надобно. 595 делегатов отвергли участие в правительстве кадетов. Вроде бы все ясно. Но когда стали голосовать резолюцию в целом, то против нее выступили и сторонники Керенского, рассчитывающие на коалицию с кадетами, и большевики, которым вообще не нравится идея коалиции с кем-то правее социалистов. В итоге резолюция собрала лишь 183 голоса против 813. Совещание осталось без резолюции. Потом, правда, левые крылья эсеров и меньшевиков одумались и проголосовали, как им сказали товарищи из ЦК. Большевики к этому времени уже стали уходить с этого совещания – смысла в нем нет, говорят. Смех, да и только.

Мрачник:
Да уж, победители Корнилова понаставляли друг другу подножек. Центристы провалились, что снова дает шансы крайностям.

Позднев:
Но Демократическое совещание все же выбрало временный парламент – Демократический совет. Может быть, он создаст правительство?
Там собрались очень достойные люди – куда лучше, чем в прежней Думе. Они представляют и Советы, союз городов, и кооператоров, и учителей, и мусульман, и национальные группы. Возглавляет Совет видный эсер Авксентьев, я видел в списке видных ученых Сорокина и Чаянова…

Любушкин (входит, говорит запыхавшись):
Только что узнал – Керенский решил сам формировать правительство – безо всякого предпарламента.

Позднев:
Ну вот, есть еще порох в пороховницах Александра Федоровича. Дождался завершения демократической говорильни, и вернул себе бразды правления.

Мрачник:
Но страна уже другая. Если раньше люди готовы были слушать умных говорунов, то теперь они хотят дел. А правительство, сформированное по принципу «лебедь, рак и щука» на дела не способно. Политические берега разъехались, и Керенский, как акробат, идет по ниточке над пропастью. Но вся страна не сможет пройти за ним.

Славская (возмущенно):
Обманщик! Он же обещал считаться с Демократическим совещанием, а сделал по-своему. Упрямец и обманщик!

Мрачник:
Это ты о ком?

Славская:
О Керенском, конечно.

Мрачник:
О твоем любимом Керенском?

Славская:
Мой любимый – это ты. А Керенский – фигляр и обманщик.

Мрачник (задумчиво и иронично):
Да уж, если в нем разочаровываются даже такие поклонницы, как ты, плохи его дела. Своими политическим  кульбитами он расчищает место для своих противников. Если всю полноту власти все-таки возьмут большевики, они должны будут поставить Керенскому памятник за то, как он помог им в этом деле.

Позднев (удивленно, насмешливо):
Ну уж это Вы дали лишку! Большевики у власти? Это невероятно. Еще Каменева и других правых большевиков в какую-то коалицию могут взять – младшими партнерами. Но возглавить правительство большевики не могут – это же партия хаоса и утопии. Вы еще скажите – анархисты придут к власти. Это же нонсенс!

Мрачник:
У анархистов нет Ленина.

Пустынная улица, ветрено.
Торопливо идут два человека. Порывом ветра с одного из них сдувает кепку – вместе с волосами. Зритель понимает, что это – парик, а человек – Ленин (без бороды). Ленин хватает парик и кепку, отряхивает парик, оглядывается, прилаживает его на голову. Озираясь по сторонам, они торопливо уходят.

Редакция 7 октября.
Сотрудники редакции. Разложены карты.

Витин заканчивает доклад:
Таким образом, в ходе сражения за Моонзундские острова Балтийский флот оказал серьезное сопротивление немцам. При соотношении сил 300 германских кораблей на 116 наших немцы потеряли 9 кораблей, а Балтийский флот только два, один из которых – линкор «Слава» – был затоплен собственной командой, чтобы не достался врагу. Однако из-за слабости наших сухопутных сил эти острова германцы захватили. Угроза нависла над Эстляндией, а может быть – и над Петроградом.

Позднев:
Что еще сегодня в номер?

Витин:
Сегодня открывается Временный совет республики.

Позднев:
Это наш временный парламент?

Мрачник:
Парламент – это громок сказано. Реальных прав у этой говорильни нет. Так. Предпарламент для выпуска словестного пара.

Позднев:
Но нельзя же так и написать!

Витин:
Я написал оптимистично. Вот:
Здесь собрался подлинный цвет нашей страны. В Совет республики, или как его чаще называют – Предпарламент – вошли наиболее яркие, выдающиеся политики и мыслители. И либералы, и марксисты, и эсеры, и даже большевики. Хотя они как раз обсуждали вопрос – стоит ли им сюда являться. Но вот ведь – явились.

Позднев:
Это какое-то дежавю. С тем же пафосом Вы писали о Демократическом совещании до того, как оно провалилось.

Витин:
Работа такая. Мрачник конечно же прав – говорильня. Но мы должны приучать народ к парламентским процедурам. Вот, слушайте дальше. Демократическое совещание избрало в Демократический совет, как он сначала назывался, 313 членов. Но затем Керенский и кадеты настояли на расширении этого предпарламента за счет более правых сил до 555 членов. По неполным данным, у нас здесь 135 эсеров, 92 меньшевика, 30 народных социалистов, 75 кадетов и 58 большевиков. Остальные представляют беспартийные общественные организации.
Интеллектуальный уровень Совета республики очень высок, конечно. Здесь и Авксентьев, и Мартов, и Троцкий, и генерал Алексеев, и другие звезды.

Позднев:
Ладно, в номер.

Мрачник:
Я бы добавил для объективности, что политическое значение этого органа не больше, чем было бы значение какой-нибудь Академии политический наук. Уже ясно, что созданное 26 сентября новое Временное правительство Керенского не будет ответственно перед Предпарламентом. В крайнем случае – посовещается с ним.

Титры: «Открытие Временного совета республики в Мариинском дворце». В зале рассаживаются люди в костюмах и реже – в гимнастерках.

В кадре трибуна. На ней Троцкий.

Троцкий:
Официально заявлявшиеся цели Демократического совещания, созванного ЦИК Советов, состояли в упразднении безответственного личного режима, питавшего корниловщину, и в создании подотчетной власти, способной ликвидировать войну и обеспечить созыв Учредительного собрания в означенный срок. Теперь Совет Российской республики объявлен совещательным учреждением; на восьмом месяце революции безответственная власть создала для себя прикрытие из нового издания булыгинской думы.
Мы, фракция социал-демократов большевиков, заявляем: с этим правительством народной измены и с этим Советом контрреволюционного попустительства мы не имеем ничего общего.

Троцкий спускается с трибуны, за ним уходит большая группа людей, среди которых видны Каменев и Свердлов.

Снова редакция

Славская (в редакции, удивленно):
Большевики ушли из предпарламента. Надо же, ведь этим они изолируют себя!
 
Мрачник:
Учитывая их нынешнее влияние, уж и не знаю, кто кого изолирует.

Позднев:
Есть данные об экономическом положении?

Любушкин:
А как же. Имеется. В следующем месяце ожидается получение государством для городов и армии более 33 миллионов пудов хлеба. Это несколько больше, чем в январе, когда царский аппарат собрал 32,5 млн пудов хлеба, но меньше, чем в мае – 52,7 млн. В июне было получено 33,3 млн пудов хлеба. Так что прогнозы министерства продовольствия можно считать оптимистичными. А Рябушинский заявил «нужна костлявая рука голода, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа…»

Позднев:
Нужно еще что-то на четверть полосы.

Витин:
Поступил текст Обращения Собора Русской православной церкви. В нем говорится:

Документ.

«Во множестве приходов различных епархий крестьяне насильственно забрали себе церковную и частновладельческую землю…
… был зверски убит уважаемый священник о. Григорий Рождественский со своим юношей-племянником на глазах жены; заграбив деньги, разбойники бежали, заслышав набат, а собравшиеся прихожане, увидев плавающего в своей крови убиенного пастыря, принялись растаскивать всё оставшееся после грабителей имущество осиротевшей матушки: рожь, овес, яблоки – все, что попадало под руки».

Мрачник (озабоченно):
Да-а-а, картина. Если еще немного потянуть с переделом земли, начнется всероссийская пугачевщина. И авторитет Церкви крестьян не остановит. Плохо у неё совсем стало с авторитетом.

Славская:
Ещё бы. В стране такие перемены, а они все о своем имуществе пекутся. Землю у них крестьяне запахивают. Вот, этот несчастный священник. Беда конечно, что его убили какие-то уголовники. Но можно ли говорить, что это был уважаемый священник, если прихожане проявили такое отношение к его смерти. Похоже, служители Церкви добилась того, что народ её воспринимает наравне с помещиками и капиталистами. А им в ближайшее время, похоже, не здобровать.

Позднев:
Господа… (осекается) …В смысле товарищи. Ну нельзя же так… Все-таки человек погиб.

Мрачник:
Собор счел возможным привести этот частный случай как доказательство более общего явления. Мы обсуждаем явление. Авторитет Церкви падает. Крестьянство – на грани всероссийского бунта. Да и рабочие тоже.

Петроград 10 октября.
Большая комната, обставленная по-домашнему. Стол с белой скатертью, сервант, шкафы, полки с книгами.

Вокруг стола нервно ходят Каменев, Зиновьев с бородой, Троцкий, Свердлов, Сталин и другие люди – всего человек 10.

Зиновьев:
А почему решили собрать ЦК здесь, на квартире Суханова? Он же может явиться в самый неподходящий момент. Суханов – известная сорока, на хвосте разнесет все наши тайны по Петрограду.

Свердлов:
Не волнуйся ты так. Квартира хорошая, просторная. Спасибо жене Суханова товарищу Флаксерман. Она спровадила его на дачу. Во всяком случае здесь, у известного меньшевика, не будут искать ни тебя, ни Ленина.

Каменев:
А Ленин будет?

Сталин:
Обязательно. Его и ждем.

Входит Ленин (без бороды). Собравшиеся со словами «Владимир Ильич», «Наконец-то», «Вот снова с нами» подходят к нему, приветствуют рукопожатиями и похлопываниями по плечу. Каменев и Зиновьев более сдержаны, здороваются рукопожатием.

Свердлов:
Что же, товарищи, начнем. На повестке дня заседания ЦК – вопрос о взятии власти. Слово предоставляется товарищу Ленину.

Ленин:
Товарищи, с начала сентября наблюдается какое-то равнодушие в вопросе о восстании…

Каменев (перебивая):
Владимир Ильич, в начале сентября вы еще предлагали союз эсерам и меньшевикам.

Ленин (быстро парируя):
Но тогда же они и отвергли протянутую руку, обнажив свою контрреволюционную сущность. Если мы всерьез выступаем за передачу власти Советам, то этот вопрос нужно ставить практически. И так время уже почти упущено. Мы должны определенно знать – сколько у нас штыков, где расположены части противника, где – колеблющиеся и как их перетянуть на нашу сторону…

Зиновьев (тоже перебивая, возмущенно):
Но это же бланкизм, ставка на путч, а не народное восстание!

Ленин (снова быстро реагируя на реплику, выбрасывая руку вперед, как каратист, эффектно отбивающий удар):
Настроение пролетариата Петрограда ясное – он поддержит наши действия. Крестьянское движение тоже идет в нашу сторону, этот огонь теперь не так просто будет потушить.
Но сами наши действия должны быть хорошо просчитаны и организационно обеспечены…

Каменев (перебивая):
Почему речь идет только о пролетариате Петрограда?! А провинция?

Ленин:
Наш подъем идет гигантскими шагами по всей России, и главное – на фронте. Но все эти успехи могут рухнуть в любой момент – ведь контрреволюция готовит сдачу Петрограда.
Большинство теперь за нами, массы устали от слов и резолюций. Политически дело назрело. А вот технически – не готовится.

Гул в комнате. Слышны реплики:
- Да силы то есть…
- А если с фронта придут…
- С кем они? С нами или с корниловцами…
- Да уж точно не с Керенским…
- Зато матросы…

Зиновьев:
Нужно ждать Учредительного собрания, оно даст новые возможности…

Свердлов:
Товарищи, к порядку! Владимир Ильич еще не закончил.

Ленин:
Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно…

Каменев:
Почему же, ведь время работает на нас…

Ленин (с ударением на «работало»):
Время работало на нас, но по мере приближения Учредилки оно будет работать против нас, расхолаживая массы и давая новые возможности для сплочения контрреволюции. Нужно действовать немедленно, решительно, без оглядки на говорунов, в том числе и в наших рядах.

Зиновьев:
Эта авантюра может закончиться новыми июльскими днями, полным разгромом, после которого наша партия уже не поднимется.

Каменев:
Ну хорошо, предположим мы захватим власть. А дальше-то что. Хлеба мы не дадим. Имеется много шансов, что и мира мы не сможем дать. Ничего не получится, пока не начнется революция в Германии и Австро-Венгрии!

Ленин:
Если мы начнем здесь, это ускорит революцию в Европе. Там капиталистическая система еле держится из-за напряжения войны. Во всяком случае, мы сможем продержаться до начала мировой революции.

Документ:

«…наша революция непобедима, если она не будет бояться сама себя, если она вручит всю полноту власти пролетариату, ибо за ним стоят еще неизмеримо большие, более развитые, более организованные всемирные силы пролетариата, временно придавленные войной, но не уничтоженные, а напротив, умноженные ею».

В.И. Ленин. «Удержат ли большевики государственную власть»

Каменев (чеканя слова):
Мы глубочайшим образом убеждены, что объявлять сейчас вооруженное восстание – значит ставить на карту не только судьбу нашей партии, но и судьбу русской и международной революции. Дело идет о решительном бое, и поражение в этом бою было бы поражением революции. Партия пролетариата будет расти. И только одним способом может она прервать свои успехи – именно тем, что она в нынешних обстоятельствах возьмет на себя инициативу выступления и тем самым поставит пролетариат под удары всей сплотившейся контрреволюции, поддержанной мелкобуржуазной демократией. Против этой губительной политики мы подымем голос предостережения.

Последние слова Каменева тонут в гуле и гаме, хотя и слышны.

Троцкий (тоном умиротворителя):
Товарищи, тихо товарищи. Я вполне согласен с товарищем Лениным, что вопрос о восстании назрел, но с ним же я согласен, что восстание не готово.

Зиновьев:
Вот именно!

Троцкий:
Нужно сделать так, чтобы наша подготовка к восстанию не дала Керенскому и стоящим за его спиной корниловцам повода нанести по нам удар. Надо вести дело осторожно и законно. Предстоит Съезд советов. Есть угроза германского наступления. Ведь так?

Каменев:
К чему ты клонишь?

Троцкий:
Нужно создать орган Петроградского совета, который будет готовить восстание. Но для всех вокруг он будет заниматься обороной Петрограда и защитой предстоящего Съезда советов от угрозы разгона Керенским. Созыв Съезда советов – 20 октября – это тот срок, к которому можно приурочить наше восстание, свержение Керенского.

Ленин:
Поздно будет!

Зиновьев:
Все равно авантюра!

Каменев:
Зачем же тогда восстание. Съезд и сам может взять…

Троцкий:
Сам Съезд ничего не возьмет, если его не подкрепить силой.

Сталин:
А что, неплохо придумано.

Коридор или прихожая этой квартиры

В коридор выходит Антонов-Овсеенко. На диване в полумраке целуются здоровенный мужчина и средних лет женщина.

Справка:

Антонов (Овсеенко) Владимир Александрович, родился в 1883 году в семье офицера. В 1901 году окончил Воронежский кадетский корпус, поступил в Николаевское военное инженерное училище, но был отчислен за отказ присягать на верность царю и отечеству. Участник социал-демократического движения с 1901 года. В 1904 окончил Владимирское юнкерское пехотное училище в Петербурге, служил подпоручиком в Варшаве, но перед отправкой на Русско-японскую войну перешел на нелегальное положение. Один из организаторов восстания в Ново-Александрии (Польша) в апреле 1905 года. Неоднократно арестовывался. В мае 1907 года приговорен к смертной казни, замененной 20 годами заключения, в июне бежал. В 1910-1917 годах – в эмиграции. Меньшевик. В мае 1917 года вернулся в Россию, в июне вступил в РСДРП(б). После Июльского кризиса 1917 года арестован, в начале сентября освобожден. В октябре 1917 года – секретарь и член бюро Петроградского ВРК.

Антонов:
Паша, дело есть.

Мужчина отмахивается.

Антонов (с иронией, просительно):
Александра Михайловна! Отпустите молодого человека, у меня к нему дело по партийной линии. Где в конце концов партийная дисциплина? Не по уставу это как-то.

Парочка перестает целоваться.

Справка:

Коллонтай (Домонтович) Александра Михайловна, родилась в 1872 году в семье генерала Домонтовича. По первому мужу Коллонтай. Участник социал-демократического движения с конца 90-х гг. Член РСДРП с 1903 г., большевичкой стала во время Первой мировой войны в эмиграции. В 1917 г. – член Исполкома Петросовета, ЦИК Советов, ЦК РСДРП(б).

Дыбенко Павел Ефимович, 1889 года рождения. Участник революционного движения с 1907 г., примыкал к анархистам. С 1911 г. служил на флоте, в 1912 г. вступил в РСДРП(б). Участвовал в организации антивоенных волнений на флоте в 1915 г., арестовывался. С апреля 1917 г. – председатель Центрального комитета Балтийского флота (Центробалта).

Коллонтай:
От начальников устав
Нарушаем мы устав.

Счастливо смеется.

Антонов:
Слушай, Павел, дело серьезное. Решение принято. Но дата восстания не ясна. Нужно придумать сигнал, по которому ты отправишь в Питер революционную эскадру.

Дыбенко:
А что темнить. Отобьешь телеграмму в Гельсингфорс Центробалту: «Высылай эскадру».

Коллонтай:
Это не разумно. Такую телеграмму любой недоброжелатель может перехватить. Или сообщить противнику о ней. Нужно что-то обыденное. Вот, товарищ Антонов любит, чтобы всё было по уставу. Давайте так: «Высылай устав».

Все трое смеются, Дыбенко и Коллонтай выходят, входит Сталин.

Антонов:
Много все-таки еще в Павле бесшабашности, анархизма.

Сталин:
Ничего, Александра Михайловна его надежно в руках держит. За флот я не волнуюсь.

Квартира Славской.
Славская и Мрачник одеваются, собираясь выходить из дома. Славская одевает кожанку в стиле «чекиста» и кожаную кепку, Мрачник – пальто и котелок.

Мрачник:
Где приобрела кожанку?

Славская:
На рынке обменяла. Наверное, последняя обнова в этом революционном году. Уже и на еду еле хватает.

Мрачник:
Тебе идет военный стиль.

Славская:
Наступает время действий, нужна удобная одежда, чтобы везде успеть, уследить за событиями.

Мрачник:
Ох и наломают они дров этими своими действиями – что и дров не будет хватать.

Выходят на улицу. Колокольный звон.

Мрачник:
Привычный звон, а теперь звучит, как набат. Мы погружаемся в какой-то XVII век.

Славская:
Брось. Не этот набат поведет людей за собой. В детстве я истово молилась, часами стояла в церкви. А сегодня ХХ век на дворе, и всё это воспринимается как обыденность, просто фон жизни.

Порывом ветра с Мрачника срывает котелок. Он нелепо гоняется за ним, пока котелок носит по двору. Наконец берет его в руки, отряхивает.
Славская не двигается, смотрит на него отстраненно, разочарованно, брезгливо.

Славская:
Как все нелепо вокруг. Колокола однообразно звонят. Керенский – болтает, болтает, болтает одно и то же.

Мрачник:
Раньше тебе нравилось…

Славская (обиженно):
Раньше он был вождем революции, ее мотором, а теперь тормоз.

Мрачник:
А кто теперь мотор? Уж не Ленин ли?

Славская (все еще обиженно):
За кого ты меня принимаешь? Ленин – авантюрист. Но и у него в партии есть серьезные люди. Вот, Каменев, например. Да и Троцкий, Луначарский. На одном Керенском свет клином не сошелся. Чернов и эсеры полевее – ты не можешь отказать им в силе мысли.

Мрачник:
В силе воли я могу Чернову отказать.

Славская (хлопает его по плечу):
Вот именно! Нужно же наконец что-то делать!

Мрачник:
А как же Учредительное собрание? Ведь оно же должно утвердить все решения своим авторитетом…

Славская:
Учредительное собрание никуда не денется. Вот, сейчас проведем основные меры, нужные стране, а оно потом пусть утверждает.

Мрачник:
Проведем? Это кто проведет?

Славская:
То правительство, которое придет после Керенского. Хватит ему греть трон в Зимнем.

Мрачник:
Ты что-то слышала нового? Что-то готовится?

Славская (смущенно):
Да так, неопределенно… Были разговоры со Спиридоновой из левого крыла эсеров. Да и наш Любушкин на хвосте принес от большевиков – Каменев и Троцкий еле удержали ЦК от немедленного выступления. Видимо, съезду Советов они-таки преподнесут власть на блюдечке. Ты только не говори никому – я Любушкину обещала, что это – между нами. Хорошо?

Мрачник:
Хорошо, хорошо.

Входят в здание Редакции.

Редакция 20 октября.

Позднев:
Что у нас нового?

Витин:
Военный министр Верховский выступил на объединенном заседании комиссий Предпарламента по военным и иностранным делам. Вообще-то оно было закрытым, но у нас есть информация о том, что он говорил.
Просто большевик какой-то. Он считает, что армия воевать не может. Предлагает уже сейчас раза в два сократить армию и таким образом сэкономить продовольствие для снабжения городов и улучшить качество войск – оставить на фронте более боеспособные части и более молодых солдат. Если сокращение армии спровоцирует наступление немцев, Верховский считает, что можно по-кутузовски отступать вглубь России.
Военный министр требует от правительства немедленно добиться согласия союзников «на прекращение этой истощающей войны, нужной только им, но для нас не представляющей никакого интереса».

Позднев:
А как к этому относится Керенский?

Витин:
Насколько я знаю, Керенский уже разочаровался в Верховском, называет его «Корниловым слева» и собирается уволить в ближайшие дни. Не клеится у Керенского с военными. А он себя еще и в главнокомандующие записал. Стоит ли всё это давать в номер?

Позднев:
Не знаю, подумаем… Вот есть более оптимистичное: Северо-американские Соединенные штаты предоставили России кредитов на 325 миллионов долларов, из которых уже израсходовано на нужды войны и экономики более 187 миллионов. Сообщается, что ассигнованы дополнительные кредиты на 125 миллионов долларов. Глава миссии Красного креста США Уильям Томпсон выделил миллион долларов на помощь страдающим раненым России. По мнению источников в правительстве, часть этих средств может пойти и на патриотическую агитацию.

Славская:
Если давать только позитивные новости и политиков-центристов, нашу газету перестанут покупать. Может быть, для равновесия дать интервью с Троцким. Все-таки он теперь – председатель Петросовета, а не этот скучный Чхеидзе.


Позднев (неохотно):
Ну, возьмите у него интервью при случае.

Мрачник:
Я уже взял.

Смольный.
Троцкий сидит за столом, перед ним Мрачник.

Мрачник:
Начнем с Ваших отношений с Лениным. Еще недавно Вы не были даже членом партии большевиков. А сегодня Вы – ведущий публичный лидер большевизма, в то время как Ленина не видно на публике. В июле Вы не побоялись отдать себя в руки правосудия, в то время как Ленин бежал.

Троцкий:
Я знаю Ленина много лет, и у меня нет сомнений в его мужестве. Партия решила не отдавать его в руки реакции. Но можете не сомневаться – в решающий момент Ленин выйдет из тени, откуда и сейчас ведет большую работу.

Мрачник:
Поговорим об этом решающем моменте, как Вы выразились. Сегодня только ленивый не говорит о том, что большевики готовят переворот.

Троцкий:
Это досужие сплетни. Переворот – нечто верхушечное, а мы переживаем глубочайшую революцию, в которой действуют массы, классы. Вот, обыватели говорили, что мы устроим переворот 20 октября. Сегодня этот день наступил, и мы с Вами спокойно беседуем…

Мрачник:
Но по тем же слухам, переворот был приурочен к съезду Советов рабочих и солдатских депутатов, а этот съезд по техническим причинам был перенесен на 25 октября. Может быть, вы готовите захват власти 25 октября?

Троцкий:
Еще раз подчеркну, что большевики не собираются захватывать власть ради своей партии. Но мы – принципиальные сторонники передачи власти Советам. Мы были такими сторонниками, когда большинство в Советах принадлежало нашим противникам. Сегодня большинство у нас, но в Советах представлены и другие партии. Советы – орган пролетариата, власть в России должна принадлежать ему, а значит – съезду. Соберется съезд, и мы предложим ему сформировать новую власть.

Мрачник:
А если Керенский не отдаст власть?

Троцкий:
Керенский – политический труп. У него нет сил противостоять народу, организованному в Советы.

Мрачник:
А Военно-революционный комитет, ВРК, организован вами, чтобы помочь Керенскому стать трупом физически?

Троцкий:
Ну кто Вам сказал такую глупость?

Мрачник:
Ваши товарищи по партии Каменев и Зиновьев публично высказались против подготовки восстания. Каменев в своем интервью «Новой жизни» за 18 октября спорит со сторонниками вооруженного восстания в партии большевиков. Значит, от ваших потаенных споров зависит судьба страны.

Троцкий:
Вы невнимательно читали это интервью товарища Каменева. Там прямо сказано, что ему «неизвестны какие-либо решения нашей партии, заключающие в себе назначение на тот или иной срок какого-либо выступления», поскольку «подобных решений партии не существует». Вот, цитирую по газете.
(Размахивает газетой).
Что касается ВРК, то это совершенно легальный орган Совета, созданный для нужд обороны Петрограда. В него входят представители многочисленных организаций – Совета, Центрофлота, Совета фабзавкомов, профсоюзов, военных организаций разных партий. И возглавляет его не большевик, а член Партии социалистов революционеров товарищ Лазимир. В бюро ВРК входят еще левый эсер Сухарьков, большевики Подвойский и Антонов-Овсеенко. Как видите, это – не чисто большевистский орган и не инструмент переворота.

Мрачник:
Большое спасибо, что успокоили нас, Лев Давыдович.

Позднев:
Отлично. Даем это в номер.

Славская (возмущенно):
Это нельзя так просто давать!

Позднев:
Почему? Вы же сами только что предлагали!

Славская:
Нужно редактировать!

Позднев:
Что редактировать? Если мы поправим что-то в интервью, нас обвинят в цензуре, направленной против большевиков.

Славская смущается и выходит из комнаты.

Коридор редакции.
Идет Мрачник, Славская подходит к нему, говорит взволнованно.

Славская:
Как ты мог! Как…

Мрачник (изумленно):
Что стряслось?

Славская:
Ты же обещал не говорить…

Мрачник:
Что не говорить?

Славская:
То, что я тебе сообщила конфиденциально. Что выступление против Керенского приурочено к съезду! Это подло!

Выходит, хлопнув дверью.

Здание Генерального штаба 22 октября

Из него выходит Антонов-Овсеенко – с длинными волосами, в широкополой шляпе.
 
Садится в автомобиль, где сидят люди в кожанках и Подвойский.

Подвойский:
Ну как?

Антонов (раздраженно):
Как, как! Не хотят господа генералы признавать ВРК. Ну, мы им покажем, кто в доме хозяин. Поехали в Смольный. Оттуда дадим указание ВРК всем нашим. В каждой воинской части уже есть наши комиссары, теперь нужно назначить их на каждый важный объект – на телефон, телеграф, вокзалы. И  строго укажем, что теперь подчиняться нужно им, а не штабу, который не хочет сотрудничать с Советом.

Автомобиль трогается.

Кабинет Керенского 22 октября

Керенский, офицеры, люди в военизированной одежде, но без погон (политики) – всего человек 10. Керенский сидит, офицеры стоят у стены в ряд, политики нервно расхаживают за Керенским.

Офицер:
Этот ВРК совсем обнаглел. Они потребовали, чтобы любое распоряжение Генерального штаба исполнялось только после того, как будет подписано комиссаром ВРК.

Керенский (подавшись вперед):
Надеюсь, вы их выгнали взашей!

Офицер:
Да, попрощались без любезностей. Но они сделали ответный ход – прислали в части телефонограмму, в которой обвинили Генштаб в том, что он «порывает связь с революционным гарнизоном и Петроградским советом» и «становится прямым орудием контрреволюционной силы». Объявляют, что «никакие распоряжения по гарнизону, не подписанные Революционным комитетом, недействительны».

Керенский вскакивает и проходится до стены и обратно, разминая руки.

Политик (возмущенно):
Это же прямой бунт!

Керенский (размышляя):
Вот что, граждане офицеры. Я, конечно, потребую от них отозвать эту возмутительную телеграмму. Но, скорее всего, они на уступки не пойдут. Может быть, это даже хорошо. Они начали действовать до съезда, и этим дали мне повод, чтобы кончить дело до того, как съезд потребует у меня власть.

Другой политик:
Может быть, разумнее будет договориться? Значительная часть гарнизона уже фактически присягнула большевикам…

Керенский:
Как дела в Петропавловке?

Офицер:
Комендант прогнал комиссара ВРК.

Керенский:
Не так все плохо. У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончательно. Теперь никакие Черновы не помогут ни Каменевым, ни Зиновьевым.

Близ Петропавловской крепости 23 октября

От Кронверка идет нестройная колонна вооруженных гражданских людей. Рядом по своим  делам идет публика. Встречаются двое рабочих, которых мы знаем с февральских дней.

Первый рабочий:
О, привет! А что ты здесь? Ух ты, с винтовкой! Где взял?

Второй рабочий:
Петропавловка к нам перешла со всем арсеналом. Теперь оружие дают всем нашим.

Первый рабочий:
Каким нашим?

Второй рабочий:
А я в Красную гвардию записался. Будем буржуям бошки отрывать.

Первый рабочий (с деланным удивлением):
Это каким буржуям? Грабить что ли будете?

Второй рабочий (возмущенно):
Ты что, совсем политически неграмотный? Вся страна гудит, а ты «грабить будете»! Временное правительство валить будем! Эх ты, темнота!

Первый рабочий (с издевочкой):
Так ведь там, в правительстве, буржуи в меньшинстве. А большинство – эсеры и меньшевики. Ты что, не знал? Эх ты, темнота!

Второй рабочий (недобро):
Эсеры и меньшевики, если они за буржуазное правительство – продались буржуям. Из-за них у меня семья некормлена, и работа на заводе стоит. А настоящие социалисты революционеры – левые, они с нами, работают в ВРК.

Первый рабочий (примирительно):
Да у меня семья тоже некормлена, и на фабрике бардак творится. Но только если вы правительство свалите – чем это поможет? Где хлеба-то возьмете?

Второй рабочий:
Крестьянам землю дадим, а они нам за это – хлеба отвалят. Свои же мужики.

Первый рабочий (сомневаясь):
Ну, ну… Да ладно, свергайте это правительство. Хуже-то все равно не будет.

Второй рабочий (не уверенно):
Так пойдем с нами.

Первый рабочий:
Да ну-у-у. И так дел по горло, чтобы вашими глупостями заниматься.

Редакция 24 октября, утро.
Сотрудники редакции.

Мрачник (докладывает):
Правительство объявило о закрытии большевистской прессы, а также правых газет «Живое слово» и «Новая Русь». Керенский демонстрирует непримиримость к любому экстремизму, но очевидно, что главная цель его действий – большевики. Рано утром юнкера 2-й Ораниенбаумской военной школы по приказу Генерального штаба захватили типографию, где печатались большевистские газеты «Рабочий путь» и «Солдат», и разгромили её. Это – чувствительный удар по большевикам на завершающей стадии предвыборной кампании в Учредительное собрание. Возможно, для партии Троцкого-Ленина это будет казус белли, и на удар Керенского они ответят общим наступлением, о котором все только и говорят. Может быть, Керенский на это рассчитывает и расставил противнику ловушки, о которых мы не знаем?

Любушкин:
Только что стало известно, что воинские части по приказу ВРК очистили от юнкеров типографию. «Рабочий путь», «Солдат» и большевистские листовки печатаются беспрепятственно.
Юнкера заняли мосты и развели их. Таким образом, Петропавловка и крупные силы красной гвардии Выборгского района оказались отрезанными от южной части города, где расположены Зимний дворец и Смольный институт, и где развернется основная борьба.

Смольный, 24 октября
За длинным столом, заваленным бумагами, сидят Троцкий, Каменев, Подвойский, Свердлов.

Входит Антонов-Овсеенко:
Пора на что-то решаться. Керенский перешел в наступление.

Каменев:
Съезд откроется завтра. Нужно еще немного подождать, больше выдержки, товарищи.

Подвойский:
А если завтра они уже нас разгромят и разгонят Съезд?

Троцкий:
Нет, ждать больше нельзя. Нужно вызывать флот из Гельсингфорса и переходить в наступление здесь.

Антонов-Овсеенко:
Ну что, отсылать условный сигнал Дыбенко в Гельсингфорс?

Свердлов:
Отсылай, отсылай. Если выступим на день раньше, товарищ Каменев нас простит. А вот если один день промедлим – история нас не простит. Ильич правильно говорит: «вчера рано, завтра поздно».

Каменев (обеспокоенно):
А как же съезд…

Троцкий:
Да не бойся, вернем мы власть съезду, вернем.

Антонов-Овсеенко:
Отправляю телеграмму: «Центробалт. Дыбенко. Высылай устав. Антонов».

Петроград 24 октября.
Трактир.
Сидят Витин обозреватель и офицер. На столе тарелка с хлебом, картошкой и луком.

На сцене певец поет куплеты о политиках 1917 года. Слышен припев:

Избавляйся от зевоты,
Раз попал ты в буйный век.
Это шанс проверить, кто ты –
Кролик или человек.

Офицер:
Проклятый сухой закон. Даже водка у них кончилась. Раньше втихую наливали.

Витин (презрительно):
Помню, помню, как вы напивались в корниловские дни.

Офицер (немного оправдываясь):
Да не сильно. Мы бы показали большевикам тогда, если бы Крымов вошел в город…

Витин:
А сейчас?

Офицер:
Сейчас – другое дело. Я даже пальцем не пошевелю. А некоторые мои товарищи так и вовсе большевизированными частями командуют.

Витин:
Откуда такая метаморфоза?

Офицер:
Никакой метаморфозы. Сейчас большевики сожрут предателя Керенского. А потом уже народ их сметет. Прав Милюков – не нужно мешать естественному ходу событий. Потом придет наше время, и мы вцепимся в глотку большевикам. Но не сейчас. Сейчас нужно тихо сидеть и смотреть ваши репортажи.

Смеется.

Редакция 24 октября, день
Сотрудники редакции.

Позднев:
Коллеги, так у нас началось восстание в городе, или нет? И кто на кого наступает?

Мрачник показывает на карте Петрограда:
Пока события развиваются довольно вяло. Правительство находится в Зимнем дворце. Продолжает работать Предпарламент в Мариинском дворце. На стороне Зимнего дворца юнкера школ прапорщиков, часть казаков и женский ударный батальон. Всего около 2-3 тысяч человек.
Опорным центром большевиков, Петросовета и его ВРК является Смольный институт, где планируется открытие II Съезда советов рабочих и солдатских депутатов. Он превращен в настоящую крепость. Остальные силы большевиков пока не ясны. Гарнизон составляет 150 тысяч человек, но большинство частей объявили нейтралитет. На стороне большевиков около трети гарнизона, а также крейсер «Аврора», который подошел к Николаевскому мосту. Говорят о прибытии эскадры в 25 кораблей поменьше с десантом тысяч в десять матросов.
Матросы и красная гвардия уже захватывают мосты, которые юнкера развели накануне, и опускает их. Это вызывает радость обывателей – теперь снова ходят трамваи через Неву. Обстановка в городе довольно спокойная.

Мариинский дворец. Титры «Временный Совет Российской республики».

Керенский на трибуне размахивает бумагой:
Вот перехваченная нами записка большевистского ВРК о приведении в боевую готовность одного из полков. Какие еще нужны доказательства заговора! Надеюсь, теперь Совет республики поддержит самые решительные действия по разгрому гнезда путчистов в Смольном!

Под овации сходит с трибуны и удаляется.

На трибуну входит Мартов, звучат овации.

Мартов:
Сейчас мы услышали призывы обанкротившегося премьер-министра развернуть кровопролитие в Петрограде, чтобы его власть продержалась подольше. Надеюсь, Совет республики не согласится с таким решением назревшего кризиса. Большевики сильны бездействием правительства. Но не бездействием карательных сил, а бессилием реформаторской воли. Можно выбить оружие из рук большевиков, немедленно приняв ряд очевидных и назревших решений. Россия должна провозгласить готовность заключить перемирие с Германией и её союзниками, правительство немедленно должно передать помещичьи земли крестьянским земельным комитетам для их последующего раздела. Мы должны создать делегацию, которая предъявит эти требования правительству. Ещё не поздно перехватить у большевиков инициативу!

Овации.

Редакция.

Витин рассказывает коллегам:
После дискуссии предложения Мартова были приняты, к Керенскому направлена делегация в составе председателя Предпарламента Авксентьева, меньшевика Дана и эсера Гоца. Создан Комитет общественного спасения из представителей городского самоуправления и органов революционной демократии. В контакте с Временным правительством он должен взять на себя власть в Петрограде. Возможно это – основа будущего правительства, которое может быть создано, если Керенский не примет предложений Предпарламента.

Мрачник:
Между тем заседает и Городская дума, которая призывает граждан сплотиться не вокруг Временного правительства, а вокруг нее самой как полномочного представительного органа. Думой создан Комитет общественной безопасности во главе с городским головой Шрейдером. В общем, растет количество посредников и претендентов на формирование нового правительства вместо нынешнего.

Петроград 24 октября, вечер.

В пустом трамвае едут Ленин и его охранник. Ленин, лицо которого перевязано платком так, как будто болят зубы, стоит около вагоновожатой:
А что это вагон совсем пустой? Вроде и час непоздний.

Вожатая:
Вот чудак, откуда ты только выискался? Неужто не знаешь, что в городе делается!

Ленин (игриво):
Не знаю, а что такое? Я только с вокзала.

Вожатая:
В городе стрельба началась. Кто ж, кроме таких как вы чудаков будет на трамваях разъезжать. Нормальные люди или по домам сидят, или с оружием на грузовиках катаются. Собираются буржуев бить. Революция будет.

Ленин:
А что, как думаете, получится революция?

Вожатая:
Отчего не получиться. Чай научились за столько месяцев революции-то делать. Вон, смотри, патрули кругом, с Петропавловки по мосту стреляли. Видать, обложили отсюда уже Зимний.

Ленин:
Обложили, говорите. Это славно. А с другой стороны крепко обложили?

Вожатая:
С другой стороны мой трамвай не ездит, но, говорят, там целый крейсер стоит, наверное и матросов высадил.

Ленин:
А по другую сторону Невы трамвай далеко ваш идет? До Обводного идет? Там что?

Вожатая:
Там красная гвардия, путиловцы. А солдаты – черт их разберет, за кого они. Но вроде с красной гвардией за одно. 

Ленин:
Важно, чтобы держали под контролем подходы к городу с юга. Ой, важно, чтобы не пропустили подхода противника с фронта. Как думаете?

Вожатая:
А я почем знаю.

Охранник:
Нам пора выходить.

Вожатая:
Смотрите, на пулю не нарвитесь. Вы хоть и не буржуи, а пуля дура.

Сходят с трамвая и идут по темной пустынной улице. Появляется «полицейский» патруль.

Охранник:
Владимир Ильич, быстро идите вперед и в подворотню, я их задержу.

Ленин уходит, охранник идет навстречу полиции, сжимая в кармане пистолет.

Полицейский:
Что мужик, шляешься тут? Пропуск есть?

Охранник:
Какой пропуск, я тут живу? Что, уже и рядом с домом прогуляться нельзя. Развели порядки, хуже чем при царе. Вы что, жандармы?

Полицейский:
Я тебе покажу, жандармы! Сейчас получишь у меня дубинкой. А ну, марш домой, и чтоб я тебя здесь не видел.

Охранник уходит вслед за Лениным, полицейские поворачивают в сторону.

Ленин и охранник подходят к Смольному, перед ним толкотня и давка.

Охранник проходит вперед в толпу, потом возвращается:
Пересолили с безопасностью. Опять пропуска поменяли. Но народ бурлит, настроение революционное, так что охране толпу не сдержать.

Ленин:
Да, ждать новых пропусков времени нет. Пошли, возглавим движение масс. Где наша не берет!

Смеется. Ввинчивается с охранником в толпу:
Товарищи, поднадавим. Не до бюрократизма сейчас. А ну-ка!

Толпа давит на охрану и прорывается к Смольному вместе с Лениным.

Малахитовая гостиная Зимнего дворца, утро 25 октября.

Вокруг стола с зеленым сукном сидят министры (из них мы знаем Керенского и Гвоздева). Стоя перед ними, опершись о стол, иногда откидываясь в вертикальное положение, выступает Керенский:

В эту тяжелую минуту сразу видно, кто есть кто. Офицеры не подчиняются приказам Генерального штаба! Силы, на которые мы рассчитывали, заявляют о нейтралитете! Даже Совет республики, который вчера встретил меня овацией, потом прислал безумную делегацию, которая убеждала меня принять большевистскую программу! Безумцы, если не предатели.
Однако у нас достаточно сил, чтобы оборонять Зимний дворец. Войска, которые не хотят подавлять большевистский мятеж, в то же время не горят желанием умирать за большевиков. В этих условиях судьба России зависит от одной крепкой дивизии, которую нужно привести с фронта.

Один из министров:
А остались там крепкие дивизии?

Керенский:
В крайнем случае, сформируем сводную часть.
Я немедленно выезжаю в штаб Северного фронта, чтобы вернуться оттуда с надежными войсками.
На вас, Александр Иванович Коновалов, как на моего заместителя, я возлагаю обязанности председателя правительства в  мое отсутствие.

Керенский выходит во двор Зимнего дворца.
На вытяжку стоят часовые-ударницы. В одной из них мы узнаем девушку, которую знаем по февральским событиям.

Керенский:
Какие красавицы, настоящие патриотки. Не то что политическая шушера.
Как настроение?

Ударницы (бодро):
Отлично, гражданин главнокомандующий!

Керенский:
Вот, доверяю вам судьбу правительства, пока не вернусь с подкреплениями. Продержитесь?

Ударница:
Так точно, гражданин главнокомандующий!

Керенский садится в автомобиль.

Сопровождающий офицер:
Вы не боитесь, что при выезде из дворца Вас обстреляют? Может быть, поедете в броневике?

Керенский:
Не думаю. По моей информации, Зимний еще не блокирован. Броневик здесь нужнее. На всякий случай нас будет сопровождать автомобиль под американским флагом из посольства США. Надеюсь, по такому кортежу не решатся стрелять.

Автомобиль выезжает, на площади к нему присоединяется автомобиль с флагом США.

Редакция 25 октября
Позднев и Витин.

Позднев:
А где все? Кроме Вас кто-то из журналистов есть в редакции?

Витин:
Насколько я знаю, Мрачник – в гордуме, Славская – в Смольном, а Любушкин – мечется по городу.

Входит Любушкин:
На Миллионной проезд уже перекрыт патрулями ВРК. Войска, верные ВРК, перекрывают центр города. Общая картина такая, что Зимний дворец и Генштаб блокированы. Непонятно, как они будут оборонять такой большой комплекс столь малыми силами, которые остались у правительства: более 2 тысяч юнкеров, 136 ударниц и около 300 казаков.
В операциях ВРК участвует от 9 до 20 тыс. матросов, солдат и красногвардейцев, но в резерве – еще несколько десятков тысяч солдат и красногвардейцев.
Силы ВРК уже взяли под контроль вокзалы, телефон и телеграф. По всему городу расклеены воззвания о взятии власти.

Документ:

К гражданам России!
Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.

Позднев:
Так, понятно. Давайте в номер все это.

Любушкин:
Славская звонила из Смольного. Там началось заседание Петросовета. Троцкий торжественно заявил о ликвидации Временного правительства. Хотя я сомневаюсь, чтобы это уже было так.

Позднев (из редакции, возможно только голос):
Да, правительство по-прежнему в Зимнем.

Любушкин:
На протесты социалистов против того, что большевики пытаются предрешить волю Съезда, Троцкий ответил: «Воля съезда предрешена огромным фактом восстания петроградских рабочих и солдат, происшедшего этой ночью. Теперь нам остается только развивать нашу победу».
Я поеду туда. В Смольном сейчас – самое интересное.

Смольный
(в зале, похожем на актовый зал в школе, который заполнен солдатами и неформально одетыми людьми, титры «Заседание Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов»).

Под гром оваций на трибуну поднимается Ленин, оглядывает зал, жестом останавливает аплодисменты. Наступает относительная тишина, хотя есть гул.

Ленин:
Товарищи!
Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась!

Гром аплодисментов.

Окрестности Зимнего 25 октября, вечер.

Солдаты тусуются в арке Генерального штаба. Видно, что замерзли. Темнеет. Слышна редкая перестрелка.
Подъезжает автомобиль, из которого выходит Антонов-Овсеенко. Спрашивает у солдат:
Ну что, есть ли новости.
- Да какие новости. Промерзли до костей – ветер тут хуже пулеметного огня.

К Антонову подходит человек в кожанке:
Товарищ Антонов, противник оставил здание Генерального штаба.

Антонов:
Отлично.

Солдат (ворчливо):
Что тут отличного? Они оттянули силы. Теперь их просто так стрелковым оружием не взять. Ты посмотри: вон баррикады с пулеметами. Площадь простреливается. Тут артиллерия нужна.

Антонов:
Артиллерию не хотелось бы применять. Нужно показать всей России, что мы не хотим крови. Да и нельзя разрушать дворец – произведение культуры, а значит – достояние народа. Но подумаем.

Видит Любушкина. Жмет ему руку:
Я Вас помню – Вы брали у меня интервью для «Правды».

Любушкин:
И сколько будете думать? Уже скоро съезд начинается, а правительство-то цело. Того гляди Керенский явится с подкреплениями.

Антонов:
Попробуем взять их одновременным натиском с разных сторон. Сигнал для атаки – выстрел с «Авроры».

Любушкин:
Так если решили стрелять из орудий «Авроры», может быть дать пару выстрелов по дворцу – глядишь, министры сразу образумятся.

Антонов:
Не выйдет стрелять прямой наводкой с «Авроры» - Николаевский мост мешает. Да и орудия слишком мощные, для того, чтобы попугать. С «Авроры» стрелять будут холостым.
А вот с Петропавловки было бы удобно обстрелять позиции правительства шрапнелью, но там исправных орудий нет. Не предусмотрены. На складе есть несколько, но офицеры говорят – из них стрелять нельзя. Может – перестраховка или саботаж. А может правда – разорвет.

Любушкин:
Я вообще-то разбираюсь в артиллерии – работал на военном заводе.

Антонов:
Так это очень кстати! Поехали со мной.

Садятся в машину, уезжают.

Крейсер «Аврора», 25 октября, вечер.

Матросы сидят у орудия и разучивают что-то на гармошке.
Первый матрос:
Да не так надо! Здесь повыше надо брать. Дай покажу.

Показывает, но не очень мелодично.
Второй матрос:
Это тебе не «Яблочко» играть. Эх ты, анархия. Это ж музыка посерьезнее, Интернационал. Тут надо у благородия спросить, он в музыке силен – образование на фортепьянах брал.
Первый матрос:
Вот вы, большевики, так и сливаете революцию в гальюн. Сейчас будете у благородиев про Интернационал спрашивать, потом про технику, а потом и про власть. Вот так и государство восстановите, как раньше было. Помяни моё слово.
Второй матрос:
Товарищ мичман, разрешите спор, какую ноту брать.

Напевают мичману мелодию. Мичман берет гармонь, подыскивает ноты, потом играет куплет Интернационала.

Первый матрос:
Ай, молодец, мичман. Все-таки и в царстве анархии без хороших музыкантов будет не обойтись.
Мичман:
Как и без хороших комендоров.
Хлопает матроса по плечу. Мичман идет дальше, бормочет:
Вот только царства анархии нам сейчас и не хватает.

На борт входят Антонов-Овсеенко и матрос.

Мичман встает смирно и рапортует матросу:
Товарищ комиссар, на крейсере происшествий…

Матрос хлопает его дружески по плечу:
Да отвыкай ты уже от этих царских порядков. Ну, все нормально, настроение бодрое?

Мичман:
Настроение бодрое.

Матрос:
А командный состав?

Мичман:
Энтузиазма нет, но указания судового комитета выполняются.

Антонов-Овсеенко:
Вот и славно. Будет вам ответственное дело.

Удаляются внутрь корабля.

Второй матрос:
Пойду узнаю, видать начальство.

Первый матрос:
Ничего-то вы без начальства не можете. Давно разнесли бы уже дворец – и вся недолга. Так нет, ждете, пока большевики с временными замирятся.

К матросам выходят Антонов-Овсеенко и комиссар в окружении других матросов.

Комиссар:
Ну что же, дождались. Давай заряжай носовое холостым.

Матросы заряжают. Первый матрос достает еще снаряд:
А второй уж боевым. Ну что, вжарить?

Антонов-Овсеенко:
Подождите, товарищ, ждем сигнал с Петропавловки. Может быть, правительство всё же ответит на наш ультиматум.

Первый матрос:
Вон, вон, смотрите! На Петропавловке зажгли сигнал!

В темноте на фоне Петропавловской крепости виден огонек.

Комиссар:
Ну давай. Пли!

Камера показывает носовое орудие «Авроры». Звучит орудийный выстрел.

Матросы показывают на зрителя:
Смотри, смотри, зеваки-то как перепугались! Разбегаются, а этот глянь – на землю упал. Что, страшно?!

У Генерального штаба:
Слышен выстрел «Авроры».
Солдаты из-под арки с выстрелами выскакивают на площадь с криком «Ура!». С баррикад стреляют пулеметы. Солдаты кидаются на землю, прячутся за углами зданий, отходят.

Зимний дворец, Малая столовая, 25 октября, вечер.

Вокруг стола сидят министры, один из них в форме контр-адмирала.
Сцена начинается с выстрела «Авроры». Министры вздрагивают.

Собрание ведет Коновалов:
Ну вот, артиллерия в ход пошла...

Справка:

Коновалов Александр Иванович. Родился в 1875 года в семье предпринимателя. Крупный бизнесмен. С 1905 года стал заниматься политикой. Член Партии мирного обновления. Депутат Государственной думы в 1912-1917 годах, член Прогрессивного блока. В марте – мае и с сентября – министр торговли и промышленности. С сентября – заместитель председательства правительства. 25 октября – исполняющий обязанности председателя правительства.

Коновалов:
Что еще плохого?

Один из министров:
Войска наши тают. Командование Константиновского артиллерийского училища вдруг решило, что негоже их мальчикам проливать за нас кровь. Юнкера ушли вместе с орудиями. Большевики их радостно пропустили, а пушки взяли себе.
Потом казачий комитет решил, что нужно отозвать казаков. Они ускакали с радостью и гиканьем. Экипажи броневиков тоже смылись, так что от машин мало толку.
Мы пытались сделать вылазку, но, встретив пулеметный огонь, юнкера вернулись. Никто не хочет умирать. Смысла нет. Мы же – временные.

Слышен еще грохот орудий.

- Сюда не влетит снаряд?
- Не должно. В Малахитовой гостиной опасно – она с внешней стороны. Потому сюда и перебрались – во внутренние, так сказать, покои.

Некоторое время сидят молча, потупившись, глядя перед собой. Слышна перестрелка.

- А что Керенский? Слышно что-то?
- Обивает пороги генералов и комитетов. Пока вроде глухо.
- А господа социалисты не могут кого-то мобилизовать нам на подмогу?
- Да они тоже нас не очень любят. Я звонил в Городскую думу, пытался увещевать. Сказал, что, конечно, мы умрем здесь, но последним моим словом будет – презрение и проклятие той демократии, которая сумела нас послать, но не сумела нас защитить. Там обещали что-то предпринять в нашу поддержку.

За дверью шум. Один из министров выходит. Возвращается с большим осколком снаряда, кладет его на стол.

Контр-адмирал:
Похоже, с «Авроры».

Один из министров:
Или с Петропавловки.

Снова сидят молча. Стрельба усиливается, слышны пулеметы.

Народный дом, 25 октября, вечер.

Шаляпин выходит на сцену в костюме короля под музыку «Дон Карлоса» Верди.
Готовится петь.

Слышны выстрелы артиллерийских орудий.

Музыка стихает, Шаляпин растерянно смотрит по сторонам. Мечутся люди на переднем плане.

Шаляпин (не теряя величественности):
Откуда и куда стреляют?

Подбегает служащий:
Федор Иванович, сообщили, что стреляют с Петропавловки по Зимнему. Мы – в стороне.

Шаляпин:
Ах так? Прелестно. Тогда продолжаем.

Возобновляется музыка, Шаляпин начинает петь партию короля Филиппа.


Смольный.
Титры «Открытие II Съезда рабочих и солдатских депутатов».

Славская и Любушкин (в коридоре, где снуют солдаты).

Славская:
Да, действительно, начало Съезда затягивается даже после десяти вечера. Фракции никак не доспорят об отношении к выступлению большевиков. Похоже, и эсеры, и меньшевики раскололись.

Любушкин:
Это создает интересную комбинацию. Возможно создание поддержанного Съездом многопартийного правительства большевиков и социалистов, о котором столько говорили после поражения Корнилова. Пожалуй, если такое правительство будет существовать до Учредительного собрания, то в нынешнем перевороте не будет ничего страшного.

Славская:
Что-то известно о числе делегатов?

Любушкин:
Это еще непонятно – делегаты все время прибывают. Видимо, подъехало более 500 делегатов, из которых большевиков – 250. Так что для большинства им понадобится поддержка части эсеров и меньшевиков. Решатся ли они выступить против воли своих ЦК?
Вот, сообщают, что съезд все же начался. Поспешим в зал (камера входит в зал, показывает сцену, где стоит трибуна и длинный стол, покрытый красной материей).

Под гром аплодисментов президиум занимают Каменев, Зиновьев, Луначарский, Карелин и еще человек десять.

На трибуну поднимается Мартов. Говорит взволнованно:
Товарищи!
Прежде всех вопросов  мы должны сделать все возможное для мирного разрешения кризиса. А это требует создания власти, которая была бы признана всей демократией. Ключевой вопрос о власти уже до начала Съезда стал решаться путем заговора, большевики поставили революционные партии перед свершившимся фактом.

Грохочут пушки Петропавловки. Мартов вздрагивает и косится на окна, откуда слышен гул.

Мартов:
Прекратить кровопролитие можно, лишь договорившись всем демократическим силам. Нужно срочно остановить развертывающуюся гражданскую войну, результатом которой будет новая вспышка контрреволюции. Необходимо сейчас же сформировать делегацию для переговоров с другими социалистическими партиями.

Карелин из президиума:
Совершенно верно!

Справка:

Карелин Владимир Александрович, 1891 года рождения. Член Партии социалистов-революционеров с 1907 года. Арестовывался. Работал журналистом. После начала революции 1917 года – один из руководителей харьковских эсеров, председатель Харьковской городской думы, член Совета республики. К октябрю 1917 года наряду с Марией Спиридоновой, Борисом Камковым и другими стал лидером левой фракции в партии эсеров.

На трибуне Луначарский:
Мы, большевики, горячо поддерживаем предложение товарища Мартова начать обсуждение новой конструкции власти, которая устроила бы все демократические силы.

Карелин Каменеву в президиуме:
Вообще-то Мартов предлагал не это. Он предложил создать делегацию для прекращения огня и начала переговоров о создании правительства социалистов. А Луначарский предлагает обсуждать этот сложный вопрос, пока на улицах Петрограда продолжается переворот.

Каменев (в президиуме):
Кто за это предложение товарища Мартова, прошу голосовать.

В зале – лес рук, аплодисменты. Зал полон людей в солдатской форме и небогатой гражданской одежде. Много гражданских в военизированной одежде и расстегнутых кожанках.

Редакция.
Позднев и Витин.

Витин:
Мрачник передает из Городской думы:
Многие большевистские депутаты сейчас на Съезде, так что здесь преобладают их противники, и царит возмущение действиями большевиков. Но Дума готова стать посредником между враждующими сторонами. Городской голова Шрейдер выехал в Зимний, чтобы уговорить стороны прекратить пока огонь. Боюсь, правда, что из этой миссии ничего не получится.

Позднев:
Славская телефонировала:
У нас на Съезде обстановка опять накалилась. Представители меньшевиков и эсеров заклеймили большевиков за то, что те продолжают кровопролитие и силой захватили власть. Они заявили, что большевики и эсеры уходят со Съезда. Но после этого демарша ушли не все – левые эсеры и меньшевики-интернационалисты остались. Так что кворум на Съезде сохраняется. С учетом вновь прибывших делегатов на съезде осталось 625 депутатов, представляющих 402 совета из примерно 900 имеющихся в России. 390 депутатов - большевики, 179 – левые эсеры, 35 – объединенные социалисты и 21 - национальные социалисты. Так что благодаря уходу части социалистов большевики обеспечили себе твердое большинство.
Сейчас выступает левый эсер Карелин, который объясняет, почему левые эсеры остались на Съезде вопреки решению своего ЦК.

Смольный

Выступает Карелин:
Не большевики повинны в том, что они остались одинокими. Другая часть демократии не обнаружила готовности к объединению. Наша задача – быть посредниками между теми социалистическими элементами, которые покинули съезд Советов, и между большевиками. Программа, намеченная новой властью, в общем и целом могла бы объединить вокруг себя всю революционную демократию. Живое доказательство этого — последний день перед переворотом, когда на заседании Предпарламента были приняты постановления о мире и о земле.

Выступает Троцкий:
А мы считаем, что уход эсеров и меньшевиков только оздоровил ситуацию на Съезде. Я предлагаю принять решение: «Уход соглашателей не ослабляет Советы, а усиливает их, так как очищает от контрреволюционных примесей рабочую и крестьянскую революцию».

Мартов с места кричит:
Тогда мы уходим!

Каменев, сидя в президиуме, говорит сидящему рядом Луначарскому:
Что Троцкий несет? У нас же есть еще реальная возможность договориться о создании широкого демократического правительства. А он пытается сжечь все мосты.
Луначарский: Резолюцию Троцкого принимать нельзя. Даже не ставь ее на голосование.

Луначарский с трибуны:
Вот здесь товарищи левые эсеры и меньшевики-интернационалисты критиковали нас за то, что мы не идем на компромиссы с другими партиями, представляющими рабочий класс и крестьянство. Эти упреки неосновательны. Мы же поддержали предложение Мартова, а вот правые социалисты покинули съезд, по сути переходят в лагерь корниловцев.
Мы не виноваты, что теперь именно нам придется брать на себя ответственность за власть. Мы готовы разделить ее с товарищами меньшевиками и эсерами, с их лучшей частью – с левой частью.

Екатерининский канал. Ночь на 26 октября. Видно здание дома компании Зингер (ныне – книжный на Невском).

Идет колонна демонстрантов интеллигентного вида. Упирается в оцепление солдат.
Слышны голоса:
- Во имя демократии! Умереть с правительством! Убивайте и нас тоже!

Сбоку от митингующих, ближе к нам виден Мрачник. Стоит, грустно глядя на оцепление. Со стороны оцепления к нему подходит Любушкин:
Ты чего здесь?

Мрачник:
Да вот, идем умирать с правительством, будь оно не ладно.

Любушкин:
Так зачем умирать с правительством, которое не ладно?

Мрачник:
Противно просто сидеть сложа руки. Ваши-то творят, что хотят. Должен же кто-то показать, что нельзя так – ломать страну через колено.

Любушкин (постепенно заводясь):
Другим можно, а нам нельзя? Что, кадеты не будут ломать? Даже эсерам дай волю – тоже будут!

Мрачник (тоже заводится):
Так в том-то и дело! Пока был какой-то компромисс – никто не мог идти к своей цели по головам людей. А как только одни решают поступать как хотят – не считаясь с другими – все кончится резней. Если одним можно навязывать свою волю оружием, то что помешает это сделать другим?

Любушкин:
Воля народа! За большевиками реально – народ России. Посмотри на этих солдат и рабочих. И на своих друзей – кучка больных интеллигентов.

Мрачник:
Кучка интеллигентов дальше видит, чем обезумевший от голода, уставший от войны народ. У большевиков ничего не получится – все беды России будут только увеличиваться от их безрассудных действий.
И если за нами только кучка, почему большевики так боятся дождаться выборов в Учредительное собрание?

Любушкин:
Послед того, как будут приняты решения II съезда, народ проголосует за нас. Я думаю, прорвемся. Надо что-то делать – тогда можно победить. А если ничего не делать, как Временные – можно только погибнуть, и страну погубить.

Мрачник:
Из-за авантюрных действий тоже можно погибнуть. Там в думе говорят и о вооруженном противодействии – не сейчас, так через неделю. Смотрите, как бы вас не перерезали. Может быть эта мирная демонстрация – ваш шанс на спасение. Ведь вместо интеллигентных демонстрантов могут прийти и вешатели в погонах.

Любушкин:
Справимся и с вешателями.  Корнилова помнишь? У новых корниловых не лучше получится.

Мрачник:
Так что, не пропустят нас?

Любушкин:
Нет конечно. Шли бы вы… В общем, назад в думу. А то тут указание – если пойдете на прорыв – накостылять вам прикладами. Это больно.

Толпа митингующих постепенно разворачивается и движется назад. Слышны голоса:
- Сатрапы! Новое самодержавие! Безумие! Мы еще вернемся с войсками!

Мрачник плетется за ними, ветер сбивает у него с головы котелок, он его не поднимает.

Окрестности Зимнего дворца. Ночь на 26 октября.

Арка Генштаба.

Солдат:
Сколько можно тянуть. Уже и «Аврора» стреляла, и Петропавловка. А они, сволочи, все сидят. Я уж промерз весь насквозь.

Рабочий (которого мы знаем):
А вот тут пушка от юнкеров осталась.

Солдат:
Давай-ка братцы шарахнем, и сразу вперед. Может проскочит.

Целятся в баррикаду. Другие солдаты дают советы.
- Монумент не завали. Да выше давай, правее.

Орудие стреляет, попадает выше баррикады в Зимний. Солдаты бегут вперед. Сбоку тоже бегут матросы.

Камера смотрит глазами солдата, который бежит через площадь к баррикаде, перемахивает через нее, видит нашу знакомую ударницу с винтовкой, направленной на него. Ударница стреляет, солдат падает навзничь к баррикаде, ударница бросает винтовку и бежит в сторону ворот Зимнего.

Другой кадр.

Зимний со стороны Миллионной улицы. Матросы подбираются к окнам дворца.

Разбивают окна, лезут внутрь. Камера подходит с матросами к запертой двери. Оттуда крики:
А ну назад, у нас гранаты!

Матросы:
Все равно ломай дверь. Себя авось не подорвут.

Двери поддаются, толпа проникает внутрь.

Мы идем с толпой солдат, матросов и красногвардейцев по широкой лестнице Зимнего, по залам. Впереди появляется Антонов-Овсеенко и наш знакомый рабочий.

Подходим к двери Малой столовой. Юнкер направляет на Антонова винтовку, командует неуверенно:
 Стой! Здесь правительство.

Кто-то из толпы отбирает у юнкера оружие, он не сопротивляется. Толпа втекает в столовую и затапливает ее.

Коновалов (сидя):
Временное правительство здесь. Что вам угодно?

Антонов:
Объявляю вам, всем вам, что вы арестованы. Я представитель военно-революционного комитета Антонов.

Коновалов:
Члены Временного правительства подчиняются насилию и сдаются, чтобы избежать кровопролития.

Площадь перед Зимним.

Идут министры, вокруг солдаты, матросы и рабочие кричат:
Кончать с ними! Кровопийцы! Буржуи! Расстрелять их!

Конвой отпихивает толпу в сторону. Антонов кричит:
Спокойно, товарищи! К порядку! Революционная дисциплина! Не допустим самосуда! Поздравляю вас с победой, товарищи! Ура!

Толпа:
Уррра-а-а!!!

Смольный.

Славская пишет в блокнот (ее голос озвучивает текст):
На Съезде сообщение об аресте правительства вызвало жаркую дискуссию о судьбе министров, особенно социалистов – товарищей по партии для эсеров и меньшевиков. О свержении правительства на Съезде уже никто не жалеет, но все помнят, что Петропавловскую крепость – это царская тюрьма, в которой томились революционеры. Как иронизировал один из социал-демократов, «Может случиться, что товарищ Маслов попадет в ту самую камеру, в которой он сидел при Николае». Троцкий обещал перевести министров-социалистов под домашний арест, но напомнил, как раньше с согласия социалистов арестовывались большевики и другие левые.
По предложению Луначарского принята резолюция: «К рабочим, солдатам и крестьянам!», в которой говорится, что Временное правительство низложено, власть переходит к Съезду советов рабочих и солдатских депутатов, а на местах – к Советам. Резолюция обещает важные решения, которые примут завтра. 
На этом в работе Съезда объявлен перерыв.

Церковь (специальных титров обозначения места и времени не надо, церковь подойдет любая православная)
Витин и батюшка.

Витин ставит свечку, крестится, постояв устало плетется к выходу. Встречает батюшку. Тот привычно протягивает руку под благословение, благословляет.

Батюшка:
Что делается-то, ох, что делается. Устал ты, вижу, пойдем – наливочки. Или занят?

Витин:
Был занят. Теперь, надо думать, уже нет. Одни парламенты разогнали, другие еще не созвали. А от Съезда вахлаков и солдатни меня воротит…

Идут в покои (убранство комнаты священника, иконы, стол, лавки), обозреватель садится на лавку за стол, батюшка достает что Бог послал и закусить.

Батюшка:
Давай помаленьку, а то уже и Рождественский пост скоро.

Выпивают.

Витин:
Да уж, как раз Учредительное собрание на этот пост выпадает. Вот опять будет у меня запарка.

Батюшка:
Не будет.

Витин:
Это почему?

Батюшка:
Да разгонят это ваше Собрание. Раз правительство разогнали – то и парламент разгонят, ясное дело. Всё у вас, политиков, зыбко, всё ходуном ходит. А большевики идут своей дорожкой и сносят всё с пути. Есть только одно собрание, которое им не по зубам – Собор нашей Церкви.

Витин:
Если они даже Учредительное собрание могут разогнать, что же им помешает Собор-то разогнать?

Батюшка:
Бог помешает. У Бога все рассчитано. Большевики нужны, как Аттила – бич Божий. Чтобы Россию уму-разуму поучить. И зажравшихся, и зазнавшихся. Мы ведь – Третий Рим? Вот варвары-то и пришли.

Витин:
Так Аттила и священников убивал.

Батюшка:
И поделом – фарисеев и с крестом хватает. Надо и нас поучить, а как же. И нас будут убивать. И друг друга будут убивать. Но вот Собор не разгонят. И послезавтра он выберет Патриарха. Нас не будет, большевиков не станет, а Патриархи будут.
Ты пей наливочку-то – скоро не будет её – скоро пост, и надолго. Может, лет на пятьдесят или сто. Потом разговление. А с ним у верхов обжорство, у властей зазнайство, несправедливость опять до небес дойдет. Значит – жди распада очередного Рима и нашествия варваров. У нас в истории Церкви всё время так.   

Витин:
С чего же это все началось? С чего началось?

Батюшка:
С Адама и Евы, очевидно.

Витин:
Да я о нынешних переменах…

Батюшка:
Я тоже.

26 октября, вечер.

В коридоре Смольного стоят Ленин, Троцкий и Карелин.

Ленин:
Ну что, товарищи эсеры, войдете ли в правительство?

Карелин:
Если бы мы пошли на такую комбинацию, то этим углубили бы существующие в рядах революционной демократии разногласия. Но наша задача заключается в том, чтобы примирить все части демократии. Так что в правительство большевиков мы не войдем – только в более широкое правительство демократии. Надеюсь, вы все же согласитесь его создать.

Троцкий (язвительно):
Проще говоря, боитесь. Ждете выборов в Учредительное собрание.
Так может быть и лучше – сейчас нужно будет действовать быстро и решительно. Для этого лучше иметь однопартийное правительство решительных людей.

Трибуна, на ней Ленин:
Тайную дипломатию правительство отменяет, со своей стороны выражая твердое намерение вести все переговоры совершенно открыто перед всем народом, приступая немедленно к полному опубликованию тайных договоров, подтвержденных или заключенных правительством помещиков и капиталистов с февраля по 25 октября 1917 г. Все содержание этих тайных договоров правительство объявляет безусловно и немедленно отмененным.

Славская Любушкину (стоят в зале):
А он хитер, этот Ленин. Как тонко шантажирует союзников по Антанте. Мол, договоры, заключенные Временным правительством, опубликуем, а главный компромат на Антанту – царские грабительские договоры – придержим. Вдруг Антанта все же пойдет навстречу большевистским предложениям – тогда не будем публиковать. Хитё-ёр.

Ленин:
Правительство предлагает всем правительствам и народам всех воюющих стран немедленно заключить перемирие.

Документ:

Из Декрета о мире.

Рабочее и крестьянское правительство, созданное революцией 24–25 октября и опирающееся на Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире.
Справедливым или демократическим миром, которого жаждет подавляющее большинство истощенных, измученных и истерзанных войной рабочих и трудящихся классов всех воюющих стран, — миром, которого самым определенным и настойчивым образом требовали русские рабочие и крестьяне после свержения царской монархии, — таким миром правительство считает немедленный мир без аннексий (т.е. без захвата чужих земель, без насильственного присоединения чужих народностей) и без контрибуций.

Делегаты в восторге, обнимаются, поют «Интернационал».
На трибуну поднимается солдат:
Товарищи! Я предлагаю! Чтобы Ленину, как автору обращения и стойкому борцу и вождю рабоче-крестьянской победоносной революции. Чтобы чествовать! Слава Ленину!

Бурная овация.

Славская у телефона, диктует:
Не сбавляя темпа, Ленин снова берет слово для доклада по вопросу о земле. Он предложил Декрет о земле, которым съезд немедленно и без всякого выкупа отменяет частную собственность на землю и передает помещичью и государственную землю в распоряжение земельных комитетов и крестьянских советов до Учредительного собрания, которое решит аграрный вопрос окончательно.

Редакция.

Позднев слушает по телефону Славскую, записывает, говорит:
Это уж полный плагиат с программы эсеров. То, за что выступал Чернов. Впрочем, Ленину нужна поддержка эсеров – хотя бы левых. Так что ничего удивительного, что он перехватывает программу эсеров. А у эсеров было достаточно времени, чтобы начать проводить свою программу в жизнь. Но воли не хватило.

Славская продолжает диктовать из Смольного:
Обсуждается новая система власти, которая будет существовать вплоть до Учредительного собрания. Место Предпарламента занимает избранный съездом Всероссийский центральный исполнительный комитет (ВЦИК). В него войдут 62 большевика, 29 левых эсеров, 6 социал-демократов интернационалистов, 3 украинских социалиста и 1 эсер-максималист – всего 101 человек. Председателем ВЦИКа будет Каменев.
Правительство тоже необычное – всего 15 большевиков, которых здесь назвали комиссарами. Правительство, соответственно – Совет народных комиссаров. Возглавит этот Совнарком Ленин. Из известных людей компанию ему составит Троцкий в качестве министра, то есть наркома иностранных дел. Неожиданно поступили с военным министерством. Там не генерала назначили, а коллегию из гражданского Антонова, прапорщика Крыленко и матроса Дыбенко. Вот будет радость солдатам – их братья министерством командуют.
Левые эсеры обещают этому правительству условную поддержку.

Зал Смольного

Выступает Карелин:
Мы не хотим идти по пути изоляции большевиков, ибо понимаем, что с судьбой большевиков связана судьба всей революции: их гибель будет гибелью революции. Всякую попытку новой власти наладить работу по разрешению неотложных вопросов дня мы будем поддерживать.
Но база новой власти очень узкая, и мы продолжаем настаивать на создании широкого правительства революционной демократии, включая большевиков, эсеров и меньшевиков.

Троцкий:
Для решения назревших задач сегодняшнего дня классовая база новой власти вполне достаточна. А дальше в игру вступят новые силы.
Если восставшие народы Европы не раздавят империализм, мы будем раздавлены, - это несомненно. Либо русская революция поднимет вихрь борьбы на Западе, либо капиталисты всех стран задушат нашу революцию.

Каменев:
Товарищи, Второй съезд рабочих и солдатских депутатов объявляется закрытым. Да здравствует революция! Да здравствует социализм!

Делегаты поют Интернационал.

Ленин устало сидит на стуле, рядом вокруг президиума толчется народ, беседуя с Троцким, Луначарским и Каменевым. Любушкин подходит к Ленину:
Владимир Ильич, о чем задумались?

Ленин:
Продержимся ли мы больше, чем 72 дня?

Любушкин (удивленно):
А почему 72?

Ленин:
Интересно, сможем ли мы продержаться дольше, чем Парижская коммуна.

Славская и Любушкин выходят из Смольного. Они одеты в кожанки, за их спинами солдаты и рабочие, которые возбужденно обсуждают итоги съезда и расходятся на две стороны.

Славская (эйфорически):
Какое это счастье присутствовать при настоящем историческом событии! Чувствовать себя человеком, а не кроликом! Возможно, мы участвовали в рождении новой эры в развитии человечества! Я люблю сейчас все человечество – и этих солдат, и поверженных министров – как хорошо они поступили, что вяло сопротивлялись. Но Троцкий, Луначарский, Ленин, Каменев – какие титаны, просто былинные богатыри!

Целует Любушкина в щеку.

Любушкин:
Все человечество ты любишь, а меня?

Славская:
И тебя конечно! Тебя больше даже, чем Ленина и Троцкого.

Смеется и целует Любушкина по-настоящему.

Редакция 27 октября, утро.
Мрачник, Витин и Позднев пьют самогонку, закусывая хлебом и колбасой.

Мрачник:
Да, господа-товарищи, думали ли мы в апреле, что на троне всероссийском окажется Ленин.

Витин:
Пока что это не трон, а проходной двор. Львов тенью промелькнул – даром что князь. Керенский звездой вспыхнул и сгорел. Ленин может оказаться еще эфемернее. Тем более, что Керенский с казаками идет на Петроград.

Мрачник:
В этот поход я не верю. Керенский – отыгранная фигура. Но Ленин – это посерьезнее. Он знает, что хочет. А я вот не знаю, чего он хочет, и это меня пугает.

Витин (мучительно):
С чего же все-таки это началось? Когда мы что-то сделали не так?

Мрачник (язвительно):
Мы, мы… Возомнили о себе: Медиа! Творцы истории. А вот оказалось, что любой обыватель может очень даже просто стать творцом истории. Сказать нам: «Посторонись-ка, дядя».

Позднев:
Обывателя за собой всегда кто-то ведет. Нас переиграли люди в поношенных пиджачках, которых мы считали серостью. Где мы, цивилизованные люди, сделали неверный ход. С чего все началось?

Мрачник (все также язвительно):
Когда сочли  себя единственно цивилизованными.

Витин (хмелея):
А может быть, нужно было быть варварами и просто вешать всю эту нечисть почаще?

Мрачник:
Всех не перевешаешь. Россия рождала радикализм быстрее, чем мог работать столыпинский галстук.

Позднев (охмелев):
Если и было это «с чего началось», то очень давно: при Золотой орде, Иване Грозном, Петре и декабристах. Всегда есть множество причин, и у каждой свои причины, вглубь веков уходящие. Наивно думать, что Империя может рухнуть из-за какой-то ошибки царя, из-за слабости репрессий или дисциплины, а Ленин – прийти к власти из-за интриг кучки злодеев.
Река времен пришла к водопаду. Это было не остановить.

Мрачник (пьяно хихикнув):
Знать бы заранее – можно было бы на водопаде мельницу построить.

Позднев:
Построят, построят. И без нас построят…
Знаете господа, после Пятого года в России разрешено было печатать всякую прежде запретную литературу. Я тогда увлекался. Прочитал Бакунина, Ленина. Кстати, люди совсем из разных лагерей. И понял я одну вещь. Бакунин ведь описал за полвека до наших дней нынешнюю революцию. И не давал инструкций, как ее готовить. Сама придет – естественный процесс. При таком устройстве, как Российская империя – не может не прийти. Он призывал революционеров не готовить революцию, а готовиться к ней.
А вот Ленин и готовился. Пока мы тут стенали по поводу политики Столыпина – он радовался. «Последний клапан» открылся, говорил. Скоро взрыв. Он понял неизбежность и лучше всех подготовился. Ему теперь и строить на водопаде свою мельницу.

Мальчик-газетчик:
Новое временное правительство возглавил большевик Ленин! Покупайте газету, всего пять копеек.

Зимний дворец, титров не нужно.

Ленин не торопясь идет по залам с Антоновым-Овсеенко.
В Большом тронном зале на троне сидит солдат, крутит махорку. При виде Ленина вскакивает, отдает честь, махорка сыплется.
- Товарищ председатель Совета народных комиссаров…

Ленин:
Сидите, сидите, товарищ.

Обращаясь к Антонову-Овсеенко:
Этот трон теперь принадлежит им.
(Посмеивается).
Что теперь этот трон? Простая табуретка. Прошлое. А впереди – весь мир.

Уходит.
Солдат закуривает:
- Впереди мир, говорит. Хорошо. А то надоело воевать.

Петроград, ноябрь
Едет трамвай. В нем – Позднев и Мрачник.

Позднев:
Ну вот и все. Закрыли большевички нашу редакцию. Чёрт меня дернул дать интервью с кадетами Шингаревым и Кокошкиным. Их же теперь объявили «вождями гражданской войны» и «врагами народа». Кадетские газеты закрыли, ну и нас за компанию. Хорошо хоть большевики гильотину не возвели, головы рубить.

Мрачник:
Это не трудно наладить. Я все последние дни ждал, когда мы останемся без работы. Кому сейчас нужна объективная журналистика – ни новым властям, ни их врагам. Вот, Любушкин с Оптимисткой в «Известиях» трудятся – «звезды» советской журналистики. Боюсь я за них – когда Корнилов с Калединым сюда явятся, как бы их не повесили.

Позднев:
А вот Парламентский обозреватель как раз подался к Корнилову и генералу Алексееву. Они там армию создают на Дону – от большевиков нас освобождать. В общем, большая будет резня. Как думаете, кто победит?

Мрачник:
Традиция победит. Под каким флагом – не суть важно. Вспоминается наше знакомство, помните – накануне Февральского переворота. Мы тогда говорили о том, что Россия на переломе, о проблемах людей. Прошли такие бурные месяцы, а ощущение – что воз и ныне там.

Позднев:
Все же очень многое изменилось. Вместо Николая Романова вчерашний эмигрант Ленин, вместо расшитых золотом мундиров в министерских кабинетах – плебеи в кожанках. Это все-таки не одно и то же.

Мрачник:
Это по большому счету – форма, а не содержание. Власть есть власть. Пролетарские чиновники будут воровать и делать глупости также, как и царские. Посмотрите – они уже устанавливают авторитарные порядки. Это – закономерность нашей истории, от неё никуда не деться, как от закона всемирного тяготения. Свергли царя – поставят нового. И будут давить личность, как раньше. А мы будем терпеть или огрызаться…

Позднев (посмеиваясь):
Огрызаться – наша профессия. И все же форма наполнена чем-то новым, пока непонятным. Ленин говорит, что выражает интересы пролетариата, но ведь очевидно, что ни он, ни Троцкий, ни большинство нового правительства – не пролетарии. Рабочий для них – орудие, но вот для чего?

Мрачник:
Для чего бы то ни было, но им придется решать те же задачи, с которыми не справился царь. Вспомните наш февральский разговор – ведь по сути всё осталось, как и было. Рабочий всё также бедствует, практически голодает. Крестьянину всё также не хватает земли. Вот, Ленин обещал отдать крестьянам землю помещиков. Но надолго ли этой отнятой земли хватит? Главная причина малоземелья – рост числа крестьян. Пройдет несколько лет, и будет то же самое малоземелье.
А война? Тогда стояли на краю поражения, а сейчас Ленин делает шаг вперед. Ведь его перемирие – это та же капитуляция, которую все ждали от Николая и Аликс.

Позднев:
Все это и так, и по-другому. Царь всё время смотрел назад, даже когда шёл вперед. А новые властители смотрят так далеко вперед, что не видят почвы под ногами. Даже если разруха отбросит их ко временам Ивана Грозного, опричнины и резни, они все равно будут верить, что идут в светлое будущее. И массы будут в это верить. В конце концов ценой огромных жертв они-таки построят то, что покойный Столыпин надеялся достичь малой кровью без великих потрясений. Наивный был человек. Не получается этого без потрясений. Наступает эпоха революционного пожара, новой Смуты. Может быть даже всеевропейской Смуты, о чем так мечтает Ленин.

Мрачник:
А что потом? Если Ленин – Дмитрий-самозванец, то кто будут наши новые Романовы? Кто в итоге получит и удержит этот трон?

Позднев:
Если бы мы жили в прошлые века, я бы поставил на Корнилова – у него сейчас новый шанс возглавить поход против большевиков. Но мы живем в ХХ веке, и Ленин – очень современный человек. Так что у него тоже неплохие шансы удержаться в седле. Видно, что у Ленина есть задор действительно приняться решать все эти задачи, которые стоят перед страной. Сделать из лапотной России промышленную державу и назвать все это социализмом.

Мрачник:
А если не сдюжит? Это же дело на десятки лет.

Позднев:
Найдутся преемники – вон их там сколько, в ленинской команде. Только, боюсь, новому царю придется порубить остальных претендентов и вообще быть грозным царем – без палки нельзя в короткие сроки приучить миллионы крестьян к промышленному ритму.

Мрачник:
Значит, впереди новая политическая зима? Виселицы и чугунный устав цензуры?

Позднев:
Да, чугуна и стали будет много. По всему видно, впереди стройки и военные походы. Но не отчаивайтесь – за зимой всегда приходит оттепель.

Мрачник:
Дожить бы до этой оттепели. Чем думаете заняться? Вы ведь не полководец и не политический вождь.

Позднев:
У меня историческое образование. Еще лекции Ключевского слушал. Самое время сесть за историю новой Смуты и её неведомых последствий. А последствия, думаю, выйдут за рамки привычной колеи, устоявшейся традиции. Жить по-старому просто уже нельзя – Россия или обновится всерьез, пересядет с телеги на автомобиль, или погибнет. Её просто поделят и переварят технологически продвинутые империалистические хищники.

Мрачник:
Историю писать – это хорошо. А чем будете кормиться, пока Россия не пересядет на этот бронеавтомобиль? Или все-таки уедете за рубеж? Политобозреватель уже уехал – он хорошо владеет фрацузским. Не могу, говорит, жить без хорошего сыра.

Позднев:
Останусь пока – хочу видеть все своими глазами. Я еще в начале революции стал вкладывать накопления и зарплату в разные полезные предметы – примусы, часы, зажигалки, портсигары. Как раз всё то, на что сейчас образовался дефицит. Буду продавать – надеюсь, что надолго хватит. А Вы куда теперь? Не в эмиграцию?

Мрачник:
Нет, мой инструмент – русский язык. А кому он там нужен, за пределами России? Домой в деревню поеду. Я ведь начинал школьным учителем. Может быть, учителем и закончу.

В трамвай на ходу вскакивают два человека.

Справки:

Маяковский Владимир Владимирович, 1893 года рождения. Поэт. В 1908-1910 годах состоял в РСДРП, неоднократно арестовывался. С 1911 года – футурист. В 1913 году вышел первый поэтический сборник «Я». В 1914-1917 годах проходил военную службу в Петрограде.

Цандер Фридрих Артурович, 1887 года рождения. Теоретик ракетной техники, ученик Циолковского. Провел расчеты полета космической ракеты, которая может достичь Марса.

Маяковский (зычно, на весь трамвай, пугая едущих там мещан):

Путь свой
           Продолжают трамы
                Уже при социализме!

Цандер:
До социализма нам еще как до Марса. Только-только ракета взлетела. А хорошо ли траектория просчитана, куда приведет – это еще вопрос.

Маяковский:
Путь до Марса
        Проложат массы
                В соответствии с расчетами Маркса!

Смеется.

Цандер, подхватывая:

А на пути к социализму
Предстоят нам катаклизмы.

Оба хохочут. Обыватели ухмыляются. Трамвай, дребезжа, уезжает вдаль.