Трезор. Глава-6.
Был ли ты в горах Памира?
А я был, я точно знаю.
Голос Саньки отчетливо доносился до моего слуха.
Правда шел он низким тембром и как то глуховато. Как бы из под земли.
Вот его рассказ.
День не задался с самого раннего утра.
В часа три приснилась любимая бабушка. Месила тесто, на столе, полностью испачканным белой мукой, причем мука была полностью по всей избе.
Я окликнул ее.
« Заходи внучок к вечеру, заждались мы тебя. Я вот пирожки испеку сладкие».
« С грушей»? - спросил я.
« Откуда груши то на Урале. Ты же яблоки любишь и пирог с брусникой».
Давно видно со мной бабушка не общалась, я после службы в Таджикистане груши люблю и виноград.
И гранаты с Нурека. Там, напротив Чашмы – сад гранатовый растет. Всегда гранаты покупал на повороте кишлака. Сладкие, сочные. А Чашма в переводе - родник. А еще есть Гарм Чашма - горячий источник на Памире.
« А дед сетку на ставке поставил. Грозился карасей наловить. Нажарю до хруста. Приходи».
« Бабушка, а дед то погиб в 1944 году. Мина в него попала. Полчанин его рассказывал».
Бабушка не ответила. Начала растворятся в дымке тумана.
Встал в пять утра.
Почти сразу в полк. Инструктаж, развод, получил оружие, зашел в вольер за Трезором.
Тот почуял меня издали, начал громко радостно скулить.
Покормил его. Принес в термосе, чуть теплую кашу геркулесовую. Вчера купил на рынке обрезки говядины. Знакомый таджик всегда с прикупом давал.
Пусть пес порадуется. Казенный сухой корм ему, поди, не в радость.
Пока Трезор, громко чавкая, жадно хлебал жидкую кашу, дед пришел.
Молодой в солдатской шинели расстегнутой.
На груди медаль за Отвагу. Курит папиросу. Наклонился, погладил собаку.
Трезор признал его, не рыкнул.
« Санька, внучик будь сегодня поосторожней».
Сплюнул слюну на пол, растер ее ногой и растворился внезапно, как и появился. Только запах табака тяжелый остался.
Прямо чертовщина, какая то. Я деда только на фотографии видел.
Бабка любила его сильно, замуж так и не вышла.
Хотя видная баба была в молодости.
Сломала ее и растоптала злодейка судьба, после известие о гибели ее старшего сына в Венгрии в 1956 году. А мать моя, сестра его, с детства шалавой была. В кого только она пошла? Весь род мастеровой был. С честью и совестью.
Невеселый заступил на смену в метро.
Опять усиление.
Закрутили события, вроде отошел.
Ближе к обеду, проверка службы внезапная. Вместе с телевидением. Все нервы измотали. « А где у Вас этот документ? А эта инструкция? А доложите обязанности».
Через час после их ухода, Трезор стал в стойку.
По его вытянутой морде и дрожи в лапах, понял серьезно.
Эвакуация станции, приезд саперов.
Обошлось.
Дед лет за 60, сам с Чапаевска, Самарской области. Всю жизнь работал на оборонке, со взрывчаткой. Приехал на дачу к сыну – помочь.
Помог.
А рабочую робу с производства с собой прихватил.
Чтобы переодеться.
Вот Трезор и сработал на запах.
Следом сразу проверка. Еще одна. Обстановка нервозная, усталость жуткая.
Трезор голодный, но сухой корм не ест. Только воду пьет. Жарко, хоть и осень.
После обеда еще неприятность. Сменщик заболел.
Вот мы с Серегой и дежурили до закрытия станции. На последнем составе поехали в полк, оружие сдать.
Да и отдохнуть часа четыре.
Утром опять на смену.
Вышли из метро втроем. Сказал Сереге, напарнику, пойдем пешком. Трезору надо прогуляться. За день всего дважды выводил на улицу.
Идем. Ноги, правда, чугунные. Сейчас поворот и полк. Почти пришли.
Трезор насторожился и бегом к белой машине.
Под ногами мелкобитое стекло, из разбитой двери, со стороны водителя.
Лицо девушки в крови. Плачет, что то мычит неразборчиво. Показывает на уши. Понятно грабеж.
Вырвали на живую сережки. Спрашиваю – « Когда»? После очередного всхлипывания, доносится ответ – « Минут десять назад».
И снова вой.
« И телефон с ноутбуком забрал.
Большой он такой, страшный. Вон туда пошел»
И махнула рукой в сторону двора пятиэтажки.
Все ясно. Наркоман. Там в котельной точка.
Герыч неочищенный продают и дрянь всякую синтетическую.
Под ногами черная, вязаная шапка. Мужская. Прокуренная насквозь.
Даю ее под нос Трезору. Тот морду воротит.
« Трезор – след, вперед. Работаем». Легко взял след.
На лавочке возле котельной полулежит огромный верзила.
Наверно на голову выше меня и весом вдвое больше.
Рядом валяется шприц.
Еле удерживаю собаку. « Спокойно начальник, Я сам, сдаюсь». Взгляд шальной, очумевший.
Дальше как в немом кино, замедленном.
Блеск ножа и боль от него в животе.
Дикая боль, как пополам разорвали.
Поднимает меня и с силой бросает об стену котельной.
Трезор мертвой хваткой вцепился в его правую руку, он перекидывает нож в левую и бьет собаку.
Швыряет об асфальт и прыгает на нее сверху всей громадой туши.
Хруст костей и визг моментально прекратился.
Наступает страшная тишина.
Слышно только тяжелая поступь его шагов и озлобленный хрип – «Захотели меня мусорки поганые взять голыми руками».
Вся эта громада медленно надвигается на Серегу.
Тот пытается негнущимися от страха руками вытащить пистолет.
Молодой пацан, не обстрелянный. Старший из детей, многодетной семьи.. Половину нищей зарплаты отсылает мамке в Кострому. Мамка учительница.
Киборг бьет его по лицу, сбивает с ног и начинает душить левой рукой.
Правой наносит первый удар, поднимает руку для второго.
Все Сереге конец - убьет. Такие удары смертельны.
Как во сне вытаскиваю пистолет из кобуры, передергиваю затворную раму.
Патрон в стволе.
Выцеливаю его между лопаток, он, куда - то проваливается. Точней это я проваливаюсь в беспамятство.
С силой сжимаю зубы.
На секунду перестаю дышать, выравниваю ствол пистолета.
Выстрел.
Громилу сносит с Сереги силой кинематики энергии пули. Выстрел ПМ вплотную никто не выдерживает.
Этот выдержал. Медленно встает, держась рукой за плечо.
Поднимает с асфальта кусок трубы, замахивается на меня.
Делаю в упор два выстрела в его озлобленное лицо. Падает на меня. Проваливаюсь во тьму.
Звонок мобильного телефона разбудил меня глубокой ночью.
Не включая свет, ответил - « Слушаю Вас».
Сам глазами на зеленые цифры монитора часов – пятый час утра.
Кого нелегкая звонит, ни свет, ни заря.
Неуверенный в себе голос – « Игорь Валерьевич»?
« Да, я с кем имею честь разговаривать»?
Сам в душе матерюсь, разными словами.
« Полковник Седых, Росгвардия, извините. А старший прапорщик Кирилов Александр, кем Вам приходится»?
Нехорошее предчувствие моментально схватывает за сердце ледяной рукой.
« Полчанин мой. Вместе служили. Он мне как младший брат. Что с ним»?
« Он в реанимации. В тяжелом состоянии. Записывайте адрес. Приезжайте, мы встретим».
Не люблю длинные, белые коридоры медицинских учреждений.
Особенно потолки.
Нескончаемые, в трещинах и разводах, обращаешь внимание на это, особенно, когда везут на каталке лежащего, на перевязку или операцию.
Спину холодит сталь металла под простыней и слышен стук колес на стыках поворотов. Неизвестно, что тебя ждет в следующий момент. И увидишь ли ты этот потолок после операции?
Иду по такому коридору.
Запах лекарств и дезинфицирующих средств.
Знакомый до боли запах.
« В памяти телефона у Александра всего четыре номера. Мы думали, что вы родственник. А сестра у него в родильном доме. Не хочется беспокоить».
Подходим на пост.
«Состояние тяжелое. Идет вторая операция».
Присаживаюсь на лавочку вдоль стены. Сижу, думаю о жизнь, вспоминаю свои госпиталя.
От воспоминаний мутит.
Жизнь прошла, а почти все воспоминания это боль.
И своя, физическая от боли ран и моральная. От боли потерь близких, подчиненных, друзей. Предательства командиров и начальников.
Подошла операционная сестра, ассистирующая на операции. Утомленное лицо, стоит, пошатывается от усталости - « Вас доктор просит зайти».
« Почти отошел от наркоза.
Пришел в себя.
Просит брата старшего к себе. Вообще не положено, но скажу честно – другой возможности у Вас не будет. Удивительно, что сразу не умер. Рана не совместимая с жизнью».
В палате Санька.
Маленькое тело, все в трубках и повязках. Смотрит на меня.
Пытается, что то сказать.
Шепчет.
Наклоняюсь ближе. « Бабушка пирожки испекла с яблоками, зовет кушать. И карасей нажарила до хруста. Как я люблю. Дед наловил».
Пытается улыбнуться.
« Живот не болит.Уже».
Его глаза потихоньку закатываются.
Улыбка уходит с белого лица.
Значит, душа потихоньку уходит из тела.
Наверх, обрывая последний канал связи с живыми. Вот почему и боль ушла. Остается одна плоть.
Глаза вдруг открываются и ищут меня.
Не видит вплотную.
Значит, дымка смертельного тумана сетчатку глаз закрывает.
« Санька, я здесь». С силой сжимаю его ладонь.
Горло перехватил ком, еле сдерживаюсь от слез.
Пытается еще раз улыбнуться – "Муса меня простил. Ты говорит, настоящий Воин, говорит, что я в прошлой жизни джигитом был. А я боялся, что слово нарушил. Не простит».
Опять проваливается в темноту.
Через несколько минут тревожно рывком, через последние силы, не открывая глаза, говорит твердым голосом – «Товарищ подполковник! Трезора похороните на Чертовом озере. Там, под большой сосной, где он спал летом. Он там косточку зарыл, обрадуется. Прошу Вас.
Трезорка не уберег я тебя».
И роняет бессильно свою голову на бок.
Кладу ему на глаза свою ладонь.
Через некоторое время, по просьбе Санькиного командира звоню его сестре.
« Не могу я Игорь Валерьевич, ей это сказать. Она в роддоме, а я ей о смерти брата».
Долгие гудки.
В трубку врывается бодрый крик новорожденного.
«Валя это ты»?
« Это соседка по палате. Валька ребенка грудью первый раз кормит. А он орет.
Она сына родила – Саньку. В честь брата назвала».
Трезора я утром следующего дня забрал.
Привез его на Чертовое озеро.
Там где летом мы с Санькой кипятили чай на костре.
Взял топор и лопату, долго копал ему могилу.
На том месте под сосной, где он спал. Когда то. Живым.
На дно положил еловый лапник.
Приоткрыл черный гробовой мешок. Положил ему косточку.
Он обрадуется, да и Санька так хотел.