Если бы Сеньку спросили, какой день в году самый пропащий, он бы сориентировался мгновенно! 31 августа – к бабке не ходи! А таким этот день стал с той самой поры, когда Сеньку отвели в школу! Угораздило же его родиться ни раньше, ни позже, а именно, сегодня! Он лежал в постели, завернувшись с головой в одеяло, наивно полагая, что там его сегодня не отыщут, и страдал от лезущих в голову мыслей.
Как нарочно, думал он, игрушек понадарят воз и ещё воз! А когда играть с ними, если завтра шлёпать в школу с первой смены?! Брат со второй – он моими подарками играть будет?! А потом, каждый день уроки…домашние задания… ой…ненавижу!
Ещё вспомнил, – ровно год назад папа подарил ему «Школьник». В своих самых безудержных фантазиях Сенька не мог себе представить такое. Подобных велосипедов он, не то что в околотке, но и во всём городе не встречал. Красная рама, хромированный руль, протекторные покрышки, тормоза: педальный и ручной!.. Ох, какая машина! И что? Застолье, стихи с табуретки, сопливые дети гостей с руками в кондитерском креме, которых до вечера пришлось отгонять от этого чуда техники!
Потом – спать! Утром – в школу! В первый класс! И покататься не успел!
Вот он, начальный этап возникновения ненависти!
Сенька загнул палец – раз!
Ладно, уроков не было: строй по линейке, георгины – учительнице, колокольчик потеряли. Потом – соревнования. На велосипедах. Опять построились. Сенькин велик был всего на полколеса впереди остальных трёхколесных драндулетов. Откуда он знал, что такое стартовая линия, если она никак не отмечена?
Дядька в синем трико со свистком на шее возмутился и потребовал от Сеньки сдать назад. Пока он, умирая со стыда, будто уличили в чём-то непотребном, отодвигал своё сокровище, гадкий мужик дунул в свисток и ватага покатилась. Сенька запутался в педалях, всё-таки велосипед был ему великоват и… доехал к финишу последним.
Позже он понял, что означало выражение глаз детей и взрослых. Это называлось – презрение.
Два! – Сенька промокнул пододеяльником слезу и продолжил воспоминания.
Назавтра, после второго урока он отыскал школьный буфет, где собирался по наказу мамы потратить шесть копеек на два пирожка с яблочным повидлом. Простояв в очереди до конца перемены, ближе к прилавку он не продвинулся. Путь к выпечке надёжно преграждали ноги старшеклассников, меж которыми ему пробраться так и не удалось.
На обратном пути он заплутал, вернулся в класс с опозданием, за что получил взбучку от учительницы.
Три – подсчитал он, а услужливая память подкидывала ему очередной прокол.
Следующий конфуз случился в конце учебного года. Домашним заданием предлагалось составить слово из двух слов. Уж здесь-то Сенька подвоха не ожидал. Чего проще? Варит сталь – сталевар, кашу варит – кашевар, копает землю – копазем!
— Сам ты копазем! — рассердилась мама, увидев очередную двойку в тетради сына.
Четыре! – почти рыдая, закончил подсчёт Сенька.
Он продлил бы список обид до бесконечности, если бы не почувствовал – кто-то щекочет ему пятки.
— Малы-ыш! С днём рождения! Узнал он мамин голос.
— Арсений, поздравляю, дай пять! — басил папа, растопырив пятерню.
Пришлось скинуть тёплое одеяло, подставить щеку маме, пожать руку папе и прикинуться, вполне себе, счастливым ребёнком.
— Вставай! Сейчас будем завтракать, — мама принялась стаскивать одеяло со старшего сына, спавшего на другой кровати.
Бабушка, про которую никто не знал, когда она ложится и встаёт, помешивала веселкой в цинковом бачке варево для поросёнка. Клубы пара, возносящиеся над печью, таяли у потолка, оставляя в воздухе от варёной в «мундире» картошки такой аппетитный дух, что Сенька не выдержал:
— Баб, достань штучки две.
— И мне,— бормотнул спросонья старший брат.
— Неча свинячью жратву трескать,— она вытерла ладони о рушник, свисающий с плеча, пошарила в карманах фартука и вложила что-то в Сенькин в кулачок.
— Сколько? А мне? — заволновался старший брат, узрев в руках у Сеньки зелёный трёшник. — А чо, мне только полтора рубля?!
— Имениннику три, полуимениннику – полтора, всё по справедливости, — подвела черту бабушка. — Давайте до горшка, руки мыть и к столу.
Горшком называлось отхожее место – белённый известью сарайчик, сколоченный из нетёсаных досок, ютившийся с торца дома. Сенька накинул пальтишко, сунул босые ноги в обрезанные по щиколотку валенки с натянутыми поверх калошами и вышел на улицу. Чтобы добраться до заветного «белого дома», он аккуратно перебирался с дощечки на дощечку, коими была устлана раскисшая из-за частых дождей земляная дорожка.
Шагая мимо чередующихся окон, затенённых палисадниками, он старался представить, чем занимаются в столь раннее утро соседи.
Первой была чернявая женщина похожая на гнутый заржавленный гвоздь. Это тётя Мотя, которую за глаза называли загадочным словом – чувашка. Поди, пишет очередное письмо мужу, погибшему на войне двадцать лет назад. Она верит, что он жив и скоро к ней вернётся… А так, – она нормальная. Скандалила с мамой лишь однажды,– три года назад, когда летом гостила у неё племянница, тоже смуглянка, ровесница Сеньки. Имя её он не помнил. Зато, крепко накрепко в памяти запечатлелись чудные мгновения тёплого летнего вечера, летающие качели, и она… стоящая на них, в развевающемся платьице, – синий горошек по белому. Вверх – вниз… Девочка смеялась… Сенька видел её красные губы, ослепительно белые зубы и в глазах – дерзкий вызов. Так смотрели пацаны перед дракой.
Тогда он сильно удивился впервые появившемуся ощущению,– что-то тёплое, нежное, пульсирующее разлилось внутри него, как раз, между грудью и животом, и не проходило… Девочка, сойдя с качелей, предстала перед Сенькой, а он таял от неизъяснимого блаженства и непонятного желания.
И, чтобы как-то выразить нахлынувшие чувства…укусил её за плечо. Неосознанно, но больно!
На рёв пострадавшей тётя Мотя откликнулась мгновенно. Обозвав обидчика упырём, она увела рыдающую племяшку в дом.
С той злосчастной поры девочки этой Сенька не встречал.
Вторая соседка, приветливая женщина небольшого роста, смахивала на матрёшку. Сеньку смешил её нос, напоминающий пятачок поросёнка Борьки и электрическую розетку одновременно. Подмывало желание вставить в эти две тёмные дырочки вилку от радиоприёмника.
Наверно, тоже пишет письмо мужу. В тюрьму.
Зимой Сенька с мамой заходили к ним. Мама заказывала Вене, так его звали, две картины. Эх, как славно было в их однокомнатной квартирке! Куда ни глянь, в беспорядке валялись кисточки, какие-то скляночки-баночки с красками. Разноцветные картины в деревянных рамах прикрывали белёные стены. По воздуху порхали, сидели на гардинах и путались коготками в тюлевых занавесках птички-синички.
Сенька видел, как Веня ловил их зимой силками в берёзовом колке позади сараев.
Вид же огромного стеклянного «кубика», наполненного водой, растениями и живыми рыбками немыслимых расцветок, привёл мальчишку в неописуемый восторг.
— Аквариум,— постучав по стеклу «кубика», произнёс Веня и, заметив неподдельный Сенькин интерес, добавил,— Тропики. На этом пояснения экскурсовода закончились. Настало время торгов.
О чём договорились мама и Веня, он не слышал. Очнулся уже на улице.
Через неделю, папа с табурета забивал гвозди в стены спальни и кухни, кляня, на чём свет стоит: маму с её необъяснимой тягой к искусству, Веню, якобы, пьющего кровь трудового народа, и всех остальных, кто зарится на честно заработанное.
Картины в готовых рамах, каждая высотой с Сеньку, заняли причитающиеся их социальному статусу места. Пейзаж с болотцем, двумя деревьями по берегам и комьями почвы от копки, видимо, червей – поселился в зале. Полотно с водяной мельницей, рекой на заднем плане и коротконогим большеголовым рыбаком в соломенной шляпе – прикрыло стену с отвалившейся недавно штукатуркой – в кухне.
— Урод уродом,— сплюнул папа.
Мама тогда ничего не сказала, но неделю пребывала в подавленном настроении.
— Не зря я в нём сомневался! Какой он на хрен художник?! — злорадно сообщил папа, когда ещё через неделю пронёсся слух, что Веню арестовали за подделку казначейских билетов.
Третьи по ходу – семья Рыдаевых: дядя Гриша, тётя Тая и две дочки, младшая из которых – Сенькина ровесница и ходит в ту же школу. Тётя Тая похожа на пружинку, то сжимающуюся, то разжимающуюся. У дяди Гриши глаза закатываются, когда он играет на аккордеоне. А играет он каждую субботу, потому что в этот день у него выходной и они всей семьёй идут к нам в гости. Тётя Тая по воскресеньям, а сегодня воскресенье, закатывает скандалы, ревнуя дядю Гришу к Сенькиной маме.
Вот и сейчас слышны через окно её вопли и звон битой посуды. Завтра она успокоится, а в субботу они придут всем семейством к нам.
Всё! Дальше, меж огородов, по узкому проулочку шагов двадцать и ты на месте. И молись, чтобы половина с буквой М на дверце была свободной. Не всегда удавалось Сеньке поспеть вовремя…
Только расположился, пинки в дверь и сдавленное подвывание братца: — Давай гамнюк быстрее, счас о…
Сенька, пока делал вид, что моет руки, заметил, – какие-то родители сегодня загадочные. Ходят кругами, глаза светятся, как у кошек в темноте, но молчат. Утренний стол накрыт по-праздничному, с пирогами, булочками, газировкой. Обычно торжество приурочивали к обеду, а тут время завтрака.
Наконец, с возвращением брата всем было велено садиться за стол.
— Дело такое, — начал папа,— Торжество сегодня отменяется, подарки тоже.
— Мне… нам дали квартиру, трёхкомнатную с удобствами. — Дом в районе двенадцатой шахты, куда Сеню в детский сад возили…– этаж пятый – высоковато будет…но, до работы ближе…
— Давайте голосовать! Кто за то, чтобы переехать? или будем ждать до упора квартиру в центре?— не утерпела мама и первой подняла руку.
— Я тоже – за, когда ещё предложат! — потупил глаза папа.
— Наживали добро – жопы рвали и всё бросить?! — взъярилась бабушка. — Огород, гараж, сараи, курей, свинью – я против!
— А как же школа… мои друзья?.. мне завтра в седьмой класс…— испуганно прошептал старший брат, усиленно моргая уже напитанными влагой глазами, — Я не хочу, – лучше подождать другую – здесь.
Пополам, – прикинул Сенька и замер в ужасе. Вот, сейчас!.. только от него зависит, переедут или нет! Как скажет, так и будет! Выходит, он за всё, что случится потом – в ответе?! Самый маленький, самый зависимый, самый опекаемый и привыкший подчиняться…
— Не знаю, как быть! — зарыдал он в голос, размазывая слёзы по щекам.
— Ты пойдёшь в другую школу, там будет добрая учительница, вы поладите, я уверена. — У вас и у нас будут отдельные комнаты, — мама потрепала его по плечу.
— А туалет тёплый там будет? — из последних сил сопротивлялся Сенька.
— Совмещённый с ванной, но это ничего, — обнадёжил папа, — Отопление, горячая и холодная вода – всё будет!
Сенька обвёл домашних взглядом. Папа смотрел в окно, будто считал вопрос решёным и уже прощался с хозяйством. Бабушка нервно переставляла, туда-сюда, тарелки на столе. Брат глядел в глаза Сеньке с такой мольбой, что пришлось зажмуриться.
— Там будет большая эмалированная ванна, где можно купаться каждый день!
—Это тебе не в общественной бане попами толкаться! — мама явно решила продавить исход голосования.
Сенька живо представил себе эту загадочную ванну в виде аквариума, что видел у Вени, плавающих в ней – разноцветных рыбок и себя там же – в аквалангистском снаряжении.
— Поехали, — выдохнул он устало.
Все молчали. Не сдержался только старший брат:
— Предатель!
Эпилог
Переехали споро, до первых снегов. Места хватило всем, это не то, что в бараке в двух комнатах ютиться. Сеньку приняли во второй класс местной десятилетки. Вместо двоек и троек он получал пятёрки, редко – четвёрки.
Брат его после месяца ежедневных кулачных боёв с новыми одноклассниками, всё-таки, отвоевал себе «место под солнцем».
Всё бы ничего, да питьевую воду, приходилось носить за полкилометра из ближайшей колонки, а по праздникам – со второго этажа, докуда хватало напора.
Горячую – неделями караулили по ночам: постираться, помыться.
Отопление, несмотря на наличие батарей, в принципе отсутствовало. И если бы не печь, что топили углём, который носили из подвала на пятый этаж, неизвестно, дотянули бы до весны.
Первую зиму, а это девять месяцев, ни холодную, ни горячую воду не подавали. Многие жители дома в шестьдесят квартир! паковали отходы жизнедеятельности в листы городской газеты «В бой за уголь» и в знак протеста метали "бомбы" через форточки во двор. По весне дворовая территория представляла чудное зрелище…
— Молочные реки, киселёвские берега! — глядя на творившееся безобразие, грустно причитал папа.
Той же зимой, Сеньку за лицо покусала собака. С тех пор он не говорил – заикался. После тщетных поисков толкового врача, повели его к бабке-знахарке. Как ни странно, – помогло.
— Переезжали в другую квартиру, а переехали в другую жизнь! — сказал Сенька после двухлетнего молчания.
7 ноября 2017 года.