Глава пятая. Рисковая затея

Владимир Бахмутов Красноярский
               
                Рождение замысла

    Нельзя не напомнить читателю, что Семен и Василий Нарышкины были родными братьями, в то время как Алексей – сводным.  Их отец был женат дважды.  Семен  с Василием были сыновьями  Прасковьи Васильевны Солнцевой-Засекиной – жены отца по первому браку, младший их брат Алексей  – сыном Анны Ивановны Паниной. То есть через свою мачеху Василий с Семёном  имели  еще и родственные связи с весьма влиятельными в те годы её братьями, - Никитой Ивановичем и Петром Ивановичем Паниными.  Какую позицию занимали братья Нарышкины в это время?
   
    Алексей, как уже говорилось, послушно следуя трансформации взглядов своей повелительницы, изменил своё отношение к идеям  французских просветителей, стал преданным исполнителем  воли императрицы,  доверенным человеком графа Григория Орлова. Таким образом, Алексей дистанцировался от внутриполитических взглядов своих дядьёв и братьев.
   
    Что же касается Василия с Семеном, то  они по-прежнему были одержимы идеями либеральных преобразований в  российском обществе и оказались в другом стане – партии Никиты  Панина, оппозиционно настроенной и к Екатерине и к её фаворитам.  Стали убежденными сторонниками цесаревича Павла.
   
    Было ли им известно  о намерении  братьев Паниных использовать восстание яицких казаков в целях свержения Екатерины и возведения на престол цесаревича  Павла?  Прямых свидетельств на этот счет мне в исторических материалах обнаружить не удалось. Да это и не удивительно, - о таких вещах не пишут, и не говорят во всеуслышание. Но если даже и не знали, то, будучи родственниками, неоднократно встречаясь и обсуждая сложившуюся в стране обстановку, по меньшей мере – догадывались.
   
    И Семён, и Василий  был разочарованы результатами работы Уложенной комиссии, удручены жестокой расправой с руководителями  яицкого восстания. Однако при всём этом не отказались от  своих демократических взглядов. Более того, -  Василий, видимо, решил воплотить в жизнь идеи французских просветителей  самостоятельно, - в российской глубинке.  Продолжая надеяться на скорое восшествие на престол цесаревича Павла, он, может быть, даже  полагал, что тем самым подаст наследнику  пример создания справедливого общественного устройства. Чем другим можно объяснить вдруг появившееся у него желание по-ехать в Забайкалье, с которым он не был связан ни родственными связями, ни  профессионально?
   
    Надо сказать, что такая идея в русском обществе была не нова. Французский посол барон де Бретей еще в 1763 году доносил в Версаль, что русские аристократы с энтузиазмом воспринимают  рассуждения о необходимости установления в России республиканского строя. Были и конкретные предложения: известный своею страстью к приключениям французский писатель Бернарден де Сен-Пьер, вдохновленный появлением на мировой арене столь просвещенной императрицы, приехал в Россию с предложением провести  социально-политический эксперимент, – основать где-нибудь в степях «Республику свободных общин», - нечто вроде фаланстеров Шарля Фурье.  (Шарль Фурье - французский философ, социолог, один из представителей утопического  социализма).
   
    Свой проект он передал  Екатерине II  через Григория Орлова. В  проекте  Бернарден предлагал для обеспечения русско-индийской торговли основать на берегу Аральского моря независимое государство, - республику авантюристов.  Следует при этом иметь в виду, что слово  «авантюрист»  в те годы имело несколько иное значение, -  это был человек, которого не страшат самые смелые идеи, это искатель приключений, без каких-либо сомнений идущий на риск.
То есть это слово не носило негативного оттенка, а скорее героизировало его носителей. Однако Екатерина отклонила проект,  сочтя подобное предложение полным бредом.
   
    Но этим появление новых проектов независимых республик  не закончилось. Другой француз - экономист  барон Андреу де Билистейн, находившийся   на русской службе в коммерц-коллегии, подал в 1771 году графу Никите Панину проект об образовании независимой республики на территории Молдавии и Валахии. Билистейн предложил создать республику, как в Голландии, - с новой конституцией, которую он  намерен был сам сочинить. При этом  он надеялся получить в этой республике должность канцлера, ибо женился на юной княжне Ирине Росетти, принадлежавшей к одному из наиболее знатных и влиятельных молдавских родов.
   
    Барон смог подать свой «мемуар» только год спустя, - в феврале 1772 года, когда политическая ситуация  изменилась, и Россия уже не настаивала более на независимости дунайских княжеств. Екатерина с негодованием отвергла проект барона, поскольку у неё на этот счет были свои собственные соображения.    Наградой Билистейну стали насмешки петербургских знакомых, потешавшихся над «очередным блестящим проектом», достойным, по их мнению, сумасшедшего дома.
   
    Но почему, - спросит меня читатель,  Василий Нарышкин вздумал  поехать именно в Забайкалье? Не в Валахию, не к Аральскому морю, а  в самую что ни на есть  тьму-таракань?  Видимо, не напрасно называли таких людей авантюристами.
    Выбор столь отдаленного места еще можно понять, - дело противозаконное,  и потому, чем дальше от императрицы, - тем лучше. Но почему на горные заводы? Ведь по всей своей  предыдущей гражданской деятельности,  как литературной, так и   прокурорской,  «технарём» Василий Нарышкин  не был,  -  был чистым гуманитарием. На это тоже есть ответ: к этому надоумил его брат Семён, ставший к тому времени вице-президентом горного ведомства - Берг-коллегии.
   
    Неужели, задумав такое дело, братья Нарышкины не посоветовались и не обсудили родившуюся идею со своим наставником – руководителем московского кружка  Николаем Новиковым? Ведь известно, что Новиков  был противником самовластия, беззакония, тирании, выступал за независимость мнения общества от правительства, свободу общественной инициативы. Общественное мнение, - считал он, - должно препятствовать узурпации власти монархом. Новиков разделял идею естественного равенства людей, считал, что сословное деление общества морально калечит людей. По его мнению, человек должен трудиться на благо своего отечества. Намерения братьев Нарышкиных давали возможность проверить все это на практике. Мог ли он упустить такую возможность?
   
    Прямого подтверждения моих предположений я в исторических источниках не встретил. Это и не удивительно, такие вещи, тем более, если они идут вразрез с политикой властей, имеют скрытный характер. Но логика здравого смысла и  взаимоотношений Новикова с Василием и Семеном Нарышкиными подсказывает, что это должно было произойти.
   
    И, наконец, вопрос последний: мог ли Семён Нарышкин, даже будучи вице-президентом Берг-коллегии, посадить в кресло командира столь престижного предприятия своего братца, не согласовав это назначение с президентом горного ведомства? Кто  в это время был президентом Берг-коллегии, принявшим решение о назначении Василия Нарышкина командиром Нерчинских заводов?


               Последний  «птенец гнезда Петрова».

    Пусть простит меня читатель за очередное отступление от основной темы повести – осуществления замысла братьев Нарышкиных, но такое отступление  необходимо, чтобы понять, чем был вызван выбор Забайкалья для осуществления их плана, насколько Василий Нарышкин был осведомлен об обстановке в этом крае и его состоянии.
   
    В 1771 году президентом  Берг-коллегии стал вернувшийся вместе со своим отцом из Сибири после многолетнего там пребывания Михаил Фёдорович Соймонов, - сын Фёдора Ивановича Соймонова - личности весьма известной в русской истории, можно даже сказать - легендарной.  Адмирал Российского флота, видный учёный, автор многочисленных работ по морской картографии, составитель первой  печатной карты Каспийского моря, атласа Балтийского моря, целого ряда справочников и наставлений  по морскому и горному делу, географии и гидрографии; один  из последних «птенцов гнезда Петрова»,  Фёдор Иванович прожил долгую и трудную жизнь, верой и правдой служа Отечеству, - он умер в 1780 году в возрасте 88 лет.
   
    Пройдя еще при Петре сложный путь от гардемарина до обер-штер-кригс-комиссара флота (ведал снабжением войск, управлений и заведений деньгами, обмундированием, снаряжением, ручным оружием, обозным и лагерным снаряжением, госпиталями и пр.), в 1738 году  Соймонов был назначен обер-прокурором Сената, а с 1739-го - с чином вице-адмирала  стал исправлять должность вице-президента адмиралтейской коллегии. То есть стал одним из ведущих сановников в государстве. Преследование им многочисленных беспорядков и злоупотреблений в морском хозяйстве создало ему многочисленных врагов, в числе которых был и сам Бирон – фаворит императрицы Анны Иоановны.
   
    Артемий Волынский - его давний знакомец по делам на Каспии (он в то время был губернатором Астрахани) к 1740 году сделал головокружительную карьеру и при поддержке Бирона стал кабинет-министром. Они часто встречались, и в кругу друзей-единомышленников  обсуждали внутриполитическое положение в стране и планы   переустройства  государственных дел. В ходе бесед Волынский нередко напоминал  собеседникам о своём родстве с царствующей фамилией (он был женат на двоюродной сестре Петра Великого - А.Л. Нарышкиной). У присутствовавших на этих встречах сановников были, конечно, различия во взглядах, но было и то, что всех их объединяло – резко критическое отношение к засилью иноземцев при царском дворе.
   
    Об этих сборищах стало известно Бирону. В апреле 1740 г. кабинет-министр и люди его окружения были арестованы, началось следствие. Волынского обвинили в подготовке и организации государственного переворота. Приговор по этому делу был жестоким даже для того кровавого времени: Волынского, как «главного злодея», было решено живым посадить на кол, вырезав прежде язык. Его сообщников  за участие в его злодейских сочинениях и рассуждениях: Хрущева, Мусина-Пушкина, Соймонова, Еропкина - четвертовать; Эйхлера (кабинет-секретаря императрицы) — колесовать и также отсечь ему голову; Суде — просто отсечь голову. Имения у всех конфисковать, а детей Волынского послать в вечную ссылку». Можно себе представить ужас  вельмож, осуждённых  к такой страшной казни.
   
    В последний момент  императрица  проявила  «милосердие»  и своим указом смягчила  судьбу осужденных. Волынскому, предварительно вырезав ему язык, «только лишь» отсекли вначале руку, потом голову.  Хрущову и Еропкину -  головы.  Эйхлера «нещадно били кнутом», а Суду — плетью, после чего отправили в ссылку.  Мусину-Пушкину вырезали язык и сослали на Соловки. Соймонов  был лишён всех чинов и прав, его наказали кнутом и отправили на  каторжные работы в Охотском остроге. Вот при каких обстоятельствах Фёдор Иванович впервые оказался на восточной окраине российских владений.
   
    Пробыл он там недолго - с 21 июля   до 26 августа 1741 года, но при его опыте этого было достаточно, чтобы оценить внешнеполитическую обстановку в этом регионе страны,  его проблемы и нужды.  Может быть,  у него и было желание узнать что-то большее об этом крае, но  не было для этого, ни возможности, ни времени. Вступившая на престол  Анна Леопольдовна указом от 26 мая 1741 г. освободила Ф. И. Соймонова от ссылки с условием его проживания в своей деревне Волосово. Пока он возвращался в  столицу, при дворе свершился очередной переворот. Взошедшая на престол  Елизавета Петровна 6 декабря 1741 г. особым  указом сняла с Соймонова инкриминировавшиеся  ему обвинения,   даровала бывшему каторжанину право свободного выбора места жительства.   17 марта 1742 года указ был зачитан на площади перед Успенским собором в Кремле.  Фёдора Соймонова   накрыли знаменем,  и вернули ему шпагу, отобранную при аресте.
   
    Где  был Фёдор Соймонов, и что он делал  до 1753 года — неясно. В  исторической литературе никаких сведений на этот счет мне найти не удалось. Однако  вряд ли он в это время бездельничал, - не такой он был человек.

                *

    В 1753 году В. А. Мятлев, - старый флотский товарищ Фёдора Ивановича, бывший  в то время сибирским губернатором, предложил ему возглавить Нерчинскую секретную экспедицию. Этой экспедиции было поручено произвести разведку новых путей и мест для поселений,  описание в Нерчинском уезде «хлебопахотных земель и измерение фарватера реки Шилки от города Нерчинска до начала Амура, и для сочинения к сему тому планов». Но не в этом состояла секретность экспедиции. Одной из главных её задач было строительство в Нерчинске кораблей и открытие судоходства по Амуру. В устье Амура планировалось создание военно-морской базы для обследования земель к востоку от Камчатки, - давней мечты Фёдора Соймонова, когда-то обсуждавшейся им с Петром Великим. Фёдор с великой радостью принял это предложение, а Сенат без проволочек одобрил его кандидатуру.
   
    В 1754 году  под его начало поступили 60 моряков, участвовавших в походах Беринга и Чирикова. Соймонов получил карты и судовые журналы второй Камчатской экспедиции. Мореплаватели составили карты Шилки и Аргуни, чертили планы Нерчинска с учетом речных подходов к городу. Здесь намеревались учредить адмиралтейство и корабельные верфи. В Нерчинске была открыта школа навигационных наук. Корабли нерчинской постройки намечалось отправлять по Амуру к Восточному океану, а оттуда — в Охотск. При этом учитывались будущие походы к берегам Северо-Западной Америки. Постройка судов велась и на реке Ингоде близ Читинского острога.
   
    Моряки построили три гребных судна с палубами, двинулись по Шилке и достигли устья Аргуни, где Соймонов приступил к исследовательским работам. Но из Петербурга был получен приказ — от плавания по Амуру воздержаться. Причиной тому была резкая реакция Китая, прознавшего о намерениях русской администрации. Экспедиция занялась  промерам рек Шилка, Ингода, Онон и Хилок,  произвела опись этих рек, как транспортных артерий. Знаток морской карто-графии Соймонов умело руководил работами по их гидрографическому описанию  и картографированию земель. Сохранились сотни его инструкций для различных ведомств и служб, разработанные им в Нерчинске и Тобольске. Одновременно продолжалось заселение Нерчинского уезда выходцами из других губерний.
   
    Политическое положение на восточных границах Российской империи в это время было крайне тяжелым. Из-за неудачи восстания монгольских ойратов (джунгар) против маньчжурского правительства в 1750 году многие из них бежали в Россию, которая не выдавала перебежчиков маньчжурам и китайцам, из-за чего  правительство Китая предъявило России ультиматум. По-граничные территории в то время были почти не заселены русскими, оберегать границу было  некому.
Вот тогда-то и пришлось отцу и сыну Соймоновым заняться делом  и вовсе  для Сибири необычным, - формированием  собственного забайкальского  казачьего  войска. Они решили прибегнуть  в решении этого вопроса к помощи местного населения,- тунгусского и бурятского. Бурятские старшины 14 родов селенгинцев подали русской администрации просьбу выделить из их среды особые команды дозорных в 2400 человек, освободив их от ясака.  Соймонов направил в Сенат соответствующее представление о формировании  бурятских казачьих полков, которое было утверждено 30 июня 1764 года. В том же году были сформированы первые 4  полка казаков-бурят пограничной службы.


    Без малого десять лет  Фёдор Соймонов  пробыл  в Сибири, - сначала в роли руководителя секретной Нерчинской экспедиции, а с 14 марта 1757 года – губернатором Сибири. Всё это время ближайшим его помощником был его сын – артиллерии майор Михаил Соймонов.
   
    По поводу улучшения работы Нерчинских серебряных заводов, поиску и переселению в тот район  крестьян-хлебопашцев и работных людей  в 1761–1762 гг. велась активная переписка между Сенатом, Берг-коллегией, Сибирским приказом и Федором Соймоновым, как сибирским губернатором.  Это и неудивительно,  ведь Нерчинские заводы являлись поставщиками в казну серебра и золота. Правда были еще и алтайские Колывано-Воскресенские заводы того же профиля, но они к тому времени уже принадлежали Кабинету Её Императорского Величества и Берг-коллегии не подчинялись. Однако не думайте, что Екатерина  упустила Нерчинские заводы из под своего контроля. Она  и там имела  «своего человека».  В 1761 г. её указом  главным командиром на Нерчинские заводы «для лутчего и порядочного тех заводов в вещее размножение приведение» был назначен бригадир В.И. Суворов - племянник и полный тёзка того самого Василия Ивановича Суворова, что оказал ей  важную услугу в день переворота и восшествия  на престол, - двоюродный  брат Александра Васильевича Суворова.
С ним был направлен на Нерчинские заводы и Михаил Соймонов, произведенный в полковники, как человек имевший знание «о тамошних местах и обстоятельствах». Главной задачей Соймонова было поселение людей у Нерчинских заводов и по дороге от Нерчинска к Иркутску по Братской степи. При этом указом оговаривалось:  «…  кроме того одного поселения ни во что ему, Соймонову, по тем Нерчинским заводам не вступаться».
   
    Впрочем,  сам Михаил Фёдорович писал об этом времени, что вначале он занимался размежеванием земель в Нерчинском крае,  имел при этом возможность ознакомиться с горным делом, «которым заинтересовался и полюбил». Уже в  августе 1762 г. он  через отца отправил в Берг-коллегию представление о возможности постройки на р. Кутомар завода по переплавке  блейгланцевых  серебросодержащих руд, предложил рассмотреть и другие места, богатые серебросодержащими рудами на р. Средняя и Верхняя Борзя, впадающих в Аргунь.     Надо думать, что, не смотря на предписание императрицы «ни во что ему, Соймонову, по тем Нерчинским  заводам не вступаться», он  основательно       ознакомился  и с горно-заводским производством. Ведь не напрасно после возвращения в столицу его вскоре назначили президентом Берг-коллегии.
   
    Фёдор Иванович в это время  делал все возможное для достижения  конечных целей неудавшейся секретной части Нерчинской экспедиции, используя для этого порты Анадыря и Охотска. Именно он стал организатором выдающихся географических исследований Тихого океана, северо-западного побережья Америки и Аляски, Алеутских и Курильских островов. В 1760—1762 гг. при поддержке Ф.И. Соймонова впервые после закрытия Второй Камчатской экспедиции  совершил плавание к берегам Аляски иркутский купец И. Бечевин;  была сделана попытка устюжских купцов И. Бахова и Н. Шалаурова  найти путь из устья Лены к Алеутским островам. Наиболее крупное географическое открытие в эти годы было сделано в ходе плавания 1758—1762 гг. судна «Иулиан»  под руководством опытного моряка С.Г. Глотова и сборщика ясака  С.Т. Пономарева. Им удалось открыть самые близкие к Аляске острова Алеутской гряды — Лисьи, которые местные жители называли Умнак и Уналаш. В 1760 г. купцом Андреяном Толстых на судне «Андреян и Наталья» были открыты Средние Алеутские острова: Адак, Амля, Атха, Канага, Танага и Четхина, названные в 1764 г. в его честь Андреянскими.
   
    Одновременно с плаваниями промышленников по Тихому океану развернулась активная деятельность созданной Ф.И. Соймоновым Анадырской экспедиции. Карты и описания Северо-Восточной Азии и Северной Америки, составленные начальником экспедиции подполковником Ф.Х. Плениснером и талантливым самоучкой чукчей Николаем Дауркиным, получившим за свои труды дворянское звание, подвели итог важного и яркого этапа в развитии географических знаний и освоении этих территорий.
   
    Не без оснований можно считать, что вскоре появившейся на картах мира  надписи «Русская Америка» мы в значительной мере обязаны труду Фёдора Ивановича Соймонова.
    Он учредил Морскую школу в Охотске, на Байкале устроил маяк и гавань при Посольском монастыре.  Сибири Соймонов посвятил сочинения: «Известие о торгах сибирских»  и «Сибирь — золотое дно».

                *

    В 1763 году императрица уважила вторичную просьбу 70-летнего вельможи и приказала уволить его от сибирской службы. 14 марта того же года Фёдор Иванович вместе со своим сыном Михаилом прибыли в Москву. 
   
    По особому указу  императрицы, Фёдору Ивановичу  «было повелено  присутствовать в Московской Сенатской Конторе с поручением всех дел, до Сибири касающихся» со льготными условиями, -  дозволением не посещать заседания, не относящиеся к Сибири. Его сын Михаил был назначен ему в помощники. Увидев  в адмирале большой ум и многие познания, Екатерина назначила его своим главным консультантом по сибирским делам.
   
    Дом Соймонова превратился в эти годы в сибирское землячество, куда   съезжались сибиряки, где проходило обсуждение нужд сибирских, обсуждались планы и совершались торговые сделки.
   
    В отличие от многих своих ровесников, Фёдор Соймонов не стал в Сенате очередной формально-ритуальной фигурой. Его выступления  были  основательны, деловиты и попортили немало крови казнокрадам всех мастей. Достаточно сказать, что его доклад  стал одной из причин ликвидации некогда могущественного Сибирского приказа, превратившегося со временем в дорогостоящую чиновничью кормушку. Тогда же по его настоянию была прекращена многолетняя военная операция по покорению Чукотки – кровопролитная и безрезультативная.  Соймонов убеждал сенаторов, что «надлежит с теми чукоцкими и протчих родов бунтовщиками не столько военною рукою поступать, сколько ласкою, благодеянием и добрым с ними обхождением».
   
    В эти годы Фёдор Соймонов  много читает, ведет активную переписку с М. Ломоносовым и Г. Миллером,   издает свои сочинения. Его интересы прежние: флот, наука, гидрография, открытия новых  земель на востоке Рос-сии, облегчение тягостей и быта сибирских инородцев.
   
    То, что Екатерина оказывала Фёдору Соймонову честь, стараясь приблизить его к себе и сделать  преданным ей помощником в делах – понятно. Иначе и не могло быть. Демонстрируя себя перед всем миром, как продолжателя дела Петра Великого, она не могла поступить иначе с одним из последних «птенцов гнезда Петрова», немало сделавшего для России. 
   
    А как, - спросит меня читатель, относился к Екатерине сам Фёдор Иванович, стал ли он её преданным  сторонником, проводником её внутриполитических идей?
Прямых свидетельств на этот счет я в исторической литературе не нашёл, но есть косвенные свидетельства, касающиеся этого вопроса.
   
    В 1764 году Фёдор Соймонов, как член Сената, оказался участником  суда по делу Мировича, связанному с неясными,  даже загадочными  обстоятельствами убийства в Шлиссельбургской крепости находившегося там в заточении наследника русского престола Иоанна Антоновича – правнучатого племянника Петра Великого. 
   
    Имея с молодых лет немалый опыт прокурорской работы, Фёдор Иванович, без сомнения, тоже горел желанием выявить виновника смерти  Иоанна. Однако, настораживало то, что еще накануне суда по всей России прогремели письма митрополита ростовского Арсения Мацеевича, который самым серьёзным образом предупреждал императрицу, что если Мировича не будут пытать, то подозрение, так или иначе, падёт на неё, – если она противница пытки, значит – сообщница. 
   
    Екатерина отреагировала на это незамедлительно, -  лишила его  кафедры митрополита Ростовского. Он был арестован, 14 апреля 1764 года  осуждён, якобы, за протест против конфискации монастырских земель, предпринятый Екатериной  в начале  царствования, и сослан в Николо-Карельский монастырь, расположенный  у места впадения Северной Двины в Белое море.
Но Мацеевич и оттуда продолжил  рассылать свои воззвания. И тогда императрица поручила заняться его судьбой Василию Нарышкину,бывшему в то время прокурором Архангельской губернии.
   
    На суде сенатор Неплюев, облеченный властью на время отсутствия в столице государыни (она поспешно отбыла в Ригу), пытался провести обстоятельное расследование дела Мировича. И для этого наметил арестовать около сорока человек, в той или иной мере к этому делу причастных. Некоторые члены суда, в том числе духовные особы, назначенные в суд из Синода, помня о заявлении  митрополита Мацеевича, настаивали на  необходимости пытки преступника с целью выяснения всех обстоятельств и деталей преступления. Но этому вдруг решительно воспрепятствовал Никита Панин, активно поддержанный своим братом – генералом Петром Паниным. Этот был и вовсе   по-военному  прямолинеен, -  заявил, что нет необходимости в выяснении истины по делу, а нужна  примерная казнь преступника, чтобы не дать возможность недругам России превратно толковать историю смерти Ивана Антоновича как подстроенную; что казнь будет служить поучительным примером для возможных в будущем злодеев и самозванцев.
   
    На заседании  2 сентября, когда утверждалась «сентенция», то есть приговор, член суда барон Черкасов подал свое особое мнение, в котором писал: «невероятно, чтоб Мирович не имел сообщников в своем злом умысле …». Позже он будет писать, что «не успел я с господином Соймоновым вступить о том в разговор, как князь Вяземский повелительным образом запретил господину Соймонову продолжать зачатую со мною о мнении духовенства речь … »;   что, предлагая пытать Мировича, я не стремился «умножить его мучения за его злодейство, но единственно для принуждения его открыть своих сообщников, единомышленников или наустителей …».
   
    Заметим, что князь А. А. Вяземский был одним из ближайших сподвижников Екатерины и пользовался у неё даже большим доверием, чем Никита Панин; об этом знали все.  Умудрённый жизненным опытом Соймонов не мог не понять, что если Вяземский резко оборвал его разговор с Черкасовым, то это не  случайно – такова  была установка императрицы.  И, помня свой горький опыт 40-х годов, отступился.
   
    Историки пишут о Фёдоре Ивановиче, что ему, как человеку, была свойственна  справедливость, - качество необходимое, но очень редко встречавшееся у администраторов того времени. Что в такой ситуации он мог подумать о  Екатерине?
   
    Зная о загадочной кончине Петра III, а теперь оказавшись невольным свидетелем того, как заметают следы гибели Иоанна Антоновича, как он мог к ней относиться к действиям этой иностранки - в недавнем прошлом  Софии Августы Фредерики Ангальт-Цербстской? Наверное, не раз в эти дни вспомнил он и о Бироне,   и о деле Волынского, жертвой которого стал и он сам.
   
    Одним словом, есть все основания считать,  что, несмотря   на   демонст-рируемые императрицей её приверженность идеям французских просветителей, человеколюбие и гуманность, уже и тогда не было у Фёдора Соймонова к ней ни чувства душевного уважения, ни преданности.
   
    По всей вероятности появилось  у него недоверие и к братьям Паниным, столь активно ратовавшим за скорейшее завершение суда и казнь Мировича безо  всякого расследования этого дела. А в 1767 году осуждал он, наверное, и верноподданническое рвение Василия Нарышкина, завершившиеся  заключением Мацеевича в казематы башни «Толстая Маргарита» в Ревеле, где бывший митрополит ростовский  умер  в 1772 году.
   
    Но не прошло и десяти лет, как всё переменилось. Теперь Никита Панин – глава многочисленной оппозиции, считающей Екатерину узурпатором власти, жаждущей её свержения и возведения на престол цесаревича Павла. В рядах этой оппозиции и Василий Нарышкин и его брат Семён – вице президент Берг-коллегии.  Петр Панин в глазах Екатерины теперь   «первый враг», «дерзкий болтун» и её  «персональный оскорбитель».
   
    Правда, с подавлением Пугачевского бунта, в котором братьям Паниным невольно пришлось активно содействовать государыне, её положение значительно укрепилось. Оппозиция уже не имела той силы. Но  далеко не все изменили своё отношение к императрице, узурпировавшей власть. Не потеряли еще надежду изменить положение в стране ни Василий с Семёном Нарышкины, ни граф Никита Панин, ни авторитетный в литературных кругах Николай Новиков.
    А каким, - спросит меня читатель,   было отношение Фёдора Соймонова и его сына Михаила ко всему, что в это время происходило вокруг? 
   
    В исторической литературе я не встретил каких-либо свидетельств их участия во внутриполитических дискуссиях. Похоже,  что умудренный жизненным опытом  и грузом прожитых лет,  Фёдор Иванович не желал в этом участвовать, хотя, конечно же, имел на этот счет собственное мнение. Полагал, что оставшиеся у него силы следует отдать делам практическим и более полезным отечеству, -  подготовке специалистов  горного промысла, развитию горно-заводского дела, завершению работы над книгой о петровском времени.  Судя по всему,  его сын - Михаил Фёдорович в полной мере разделял взгляды отца.
   
    Весной 1766 года Федор Соймонов с  чином  действительного тайного советника вышел в отставку, однако продолжал помогать  сыну, ставшему в 1771 году  президентом Берг-коллегии, в организации Горного училища - первого в России высшего технического учебного заведения.  Под руководством Михаила Соймонова, ставшего его первым директором, в 1773 году оно вступило в действие. А годом позже – в 1774 году стал служить в Берг-коллегии  прокурором и Семён Васильевич Нарышкин, который в 1775 году займет место вице-президента этого ведомства.
    Такова была обстановка в столице,  и таковы были люди, принимавшие решение о направлении Василия Нарышкина в Забайкалье.
   
    Было ли известно Соймоновым о намерениях Василия Нарышкина? Судя по всему – да! Чем другим можно объяснить, что он был направлен  в район Сибири, наиболее благоприятный для осуществления его плана. Ведь Нерчинские заводы являлись поставщиками в казну серебра и золота, - неплохая, согласитесь, материальная база для воплощения в жизнь появившейся  затеи. Как раз в это   время командир Нерчинских заводов генерал-лейтенант В.И. Суворов стал просить об отставке «за болезнею», что поставило перед Берг-коллегией вопрос о его замене.
    Однако можно ли было назначить другого человека на такой пост, не согласовав это с императрицей?  Резонный, согласитесь, вопрос. Наверное, это необходимо было сделать.
   
    А каким было положение императрицы в это время? Вряд ли она знала о трансформации взглядов Василия Нарышкина, - империя велика, к каждому соглядатая не приставишь. К тому же ведомство Шешковского, - Тайная канцелярия еще была занята  делами пугачевского бунта, - предстояли расследование расследование башкирских дел  и допросы Салавата Юлаева с его сподвижниками; уже  шла полным ходом подготовка к торжествам, связанным с победным завершением русско-турецкой войны. К слову сказать, императрица была в это время (простите) беременна, - теперь уже от Григория Потемкина. До того ли ей было в этой круговерти событий. Кроме того, она, должно быть, еще не забыла, какую услугу оказал ей Василий Нарышкин в деле с бывшим митрополитом ростовским Арсением Мацеевичем. Одним словом, она согласовала его кандидатуру.
   
    Таким образом, назначение Василия было оформлено по всем тогдашним правилам. Был он информирован и о состоянии заводов,  и о работавших там людях, на которых он мог опереться в воплощении своих планов. Может быть  даже,  получил он к ним рекомендательные письма отца и сына Соймоновых. Знал он и об опыте Соймоновых по созданию бурятского казачьего войска.  И уж, наверное, снабдил их в дорогу Михаил Соймонов печатными и рукописными пособиями по горно-заводскому делу в надежде на  ликвидацию горнотехнический  безграмотности братьев.
   
    Сознавал ли Василий Нарышкин, на какой риск он идет. Если состоялась его беседа с Фёдором Ивановичем Соймоновым, то он, несомненно, спрашивал его об этом, вполне даже может быть, что  напомнил ему  о своём собственном горьком опыте – деле Волынского.   Но, судя по всему, тот сознавал этот риск, но, тем не менее, не желал отступать от своей затеи. Что в такой ситуации оставалось делать Саймоновым? Обеспечив смельчака необходимой  информацией, только лишь пожелать ему удачи.
    Василий Нарышкин и сопровождавший его, как представитель Берг-коллегии, брат Семён отбыли в дальний путь  в конце марта 1775 года.


    Валентин Пикуль, - знаток русской истории, в своей книге «Слово и дело» писал о Фёдоре Ивановиче Соймонове, вскоре  перебравшегося  в своё поместье близ Серпухова: «Он передвигался уже с костылем и почти ослеп. «От великого лому, - писал он своим детям, - правый глаз совсем закрыло, которым уже ничего не вижу, а левый от лому освободился, только зрение много неясное имею, а паче, что ни на минуту от боли на свет глядеть не могу». Но именно в эти последние годы Федор Иванович активно продолжал работу над историей России. Изучал былое времен Петра I, авантюрные походы Карла XII; одним глазом, закрыв ладонью другой,  читал труды Дидро, Руссо и Вольтера…».
   
    Читал ли? Ведь он наверняка был знаком с трудами французских просветителей еще в начале 60-х годов, когда ими была увлечена вся столичная знать, включая вступившую на трон Екатерину. Скорее с вниманием перечитывал, заинтригованный затеей Василия Нарышкина.