Часть 1. Встреча
– Пётр Александрович, идёмте же, ваш выход. Пора!
Пётр ещё раз окинул фойе внимательным взглядом, выдохнул накопившееся ожидание и поспешил в зал. «Не пришёл… С какой стати я решил, что он придёт!»
Огромный концертный зал под натиском четырёх потолочных люстр искрился и трепетал в ожидании обещанного волшебства. Свободных мест почти не осталось. Внимание зрителей было устремлено на сцену. В самом центре овального сценического возвышения, в окружении таинственных затемнений и приспущенных гардин светился, как опрокинутое солнце, круг. В центре круга стоял стул. Опираясь грифом на спинку стула, сверкала в лучах театральной рампы роскошная двенадцатиструнная гитара. Рядом томилась изящная, как цапля, микрофонная стойка.
Под шумок последних приготовлений Пётр прошёл левым боковым проходом к сцене. В несколько прыжков поднялся по ступеням на сценическую площадку и направился к освещённому кругу. Зал реагировал на его появление неслаженными аплодисментами. Женщина-конферансье, сидящая за столиком в глубине сцены, встала и, опережая Петра, подошла к стойке микрофона.
– Дорогие друзья, приветствую вас! – объявила в микрофон ведущая, распутывая каблуками перекрученные на полу провода.
По залу прокатился гул одобрения. Опоздавшие как-то разом заскрипели сидениями, у кого-то зазвонил мобильник, но через минуту всё стихло, и огромное пространство слилось в одно большое любопытное ухо.
– С вашего позволения я открываю творческий вечер Петра Александровича Борисова! – нараспев продекламировала ведущая и, взяв под локоток Петра, выдержала небольшую сценическую паузу. – Об этом человеке можно говорить много и долго. Художник, композитор, исполнитель замечательных песен и баллад, представит вам свою новую коллекцию авторской песни. Пожалуйста, Пётр!
Женщина отступила на шаг, приглашая в центр круга своего визави. Пётр, щурясь под натиском света, поднял со стула гитару, перекинул через плечо ремень подвязки и, не сказав ни слова, сразу начал петь. Его густой тёплый голос, как мягкий перекат морского бриза, с первых же аккордов настроил зал на вдумчивое размышление. «Друзья, – зазвучало со сцены, – всё преодолимо в этой жизни! То, что мешает нам реализовать собственное «я» и стать счастливыми, находится в нас самих. Дело за малым – надо преодолеть себя, вырваться из привычной размеренной бессмыслицы и взлететь над житейскими обстоятельствами и невзгодами судьбы!»
Уточним: до концерта, на котором мы с вами сейчас присутствуем, сочинительство Петра воспринималось на ура именно в тесной компании друзей. С одной стороны, немного заумные тексты песен окрашивались близостью живого голоса и человеческим обаянием исполнителя. С другой, люди, хорошо знавшие Петра, иного от него и не ждали, они привыкли одновременно слушать и разбираться. Но в огромном концертном зале, с кое-как отлаженным балансом микрофонных входов и трибунной, вовсе не камерной спецификой исполнения, всё могло случиться совершенно по-другому.
Большинство зрителей в зале слышали песенное творчество Петра впервые. А ведь первое впечатление капризно. Его во многом формирует не то, что мы непосредственно слышим сейчас, но прожитое и прочувствованное нами раньше. Какова будет реакция, например, любителя блатного шансона на размышления Петра о смысле жизни и предназначении человека? А ведь и такие слушатели могли находиться в таинственной темноте зрительного зала!
Согласитесь, прочитав объявление «Пётр Борисов. Авторская песня» поклонник великолепного Миши Шуфутинского мог подумать:
- Обана! Ещё один «Еврейский портной»? «Обожаю»!
- А может этот Борисов, – мог возразить ему приятель, – типа Макаревича: «Моя страна сошла с ума, бла-бла-бла!..»
- Ну и чё, клёво, оттянемся.
Но не будем напрягать читателя несостоявшимися «грядущими неожиданностями». Всякий раз по окончании песни зал срывался аплодисментами, многие хлопали стоя. Пётр откликался на поддержку зала всё более свободной манерой исполнения. Каждую следующую песню он предварял небольшим импровизированным рассказом, его речь пестрила забавными житейскими подробностями. Контакт с залом всё более напоминал дружескую встречу и посиделки единомышленников.
- Ах, как хорошо! – шептала из глубины зала Марина, разглядывая мужа в сверкании театральных рамп. – Умница!
Первое отделение концерта подходило к концу. Пётр пел, говорил, и всё время невольно вглядывался в темноту зала. Он заметил, как на дальних рядах поднялся большой грузный человек, неловко протиснулся среди сидящих и скрылся в проёме бокового выхода. «Знакомая спина. Уж не Валерка ли» – подумал Пётр Александрович.
Едва не сбившись, он допел песню до конца и под аплодисменты зала поспешил за сцену. Наскоро смахнув полотенцем пот в артистической уборной, Пётр вышел в фойе. Его встретили улыбками и дружескими восклицаниями. Рассеянно отвечая на приветствия, он стал искать глазами ту самую спину, спину привидевшегося ему Валерки.
– Петь, здравствуй, это я…
Его окликнул знакомый, со щемящей подростковой хрипотцой голос.
Пётр резко обернулся и увидел огромную, узнаваемую по бесчисленным фрагментам юношеских воспоминаний фигуру постаревшего друга.
Худые юношеские ноги превратились в два внушительных, потёртых временем столпа, сохранив странным образом «то самое школьное безалаберное изящество». Из-под старенького тщательно выглаженного костюма проглядывал умеренный живот молодого пенсионера. Потёртые, начищенные до блеска ботинки блестели, как армейские пуговицы. Тщательно выбритое лицо лучилось смущением и радостью. В руках Валера держал букет дорогих цветов.
Друзья с минуту вглядывались друг в друга, затем бросились навстречу и застыли в широком объятии.
– Ага, вы всё-таки нашли друг друга! – расплылась в улыбке Марина, подходя к обнявшимся мужчинам.
– Марина, это вам, – сказал Валерий, отслоняясь от товарища и вручая букет.
– Спасибо, чудесные цветы. Петя ждал встречи с вами. Мне кажется, сегодня он не столько пел, сколько искал вас глазами.
– Мои дорогие, я вырвался совсем ненадолго, и сейчас мне надо идти. Не могу остаться даже на второе отделение. Давайте вскоре увидимся!
Валера обнял на прощание Петра, чинно поцеловал Марине руку и, набросив на плечо старенькое пальто, быстрыми шагами направился в вестибюль.
– По-моему он пришёл с одной целью – взглянуть на тебя, – сказала Марина, когда Валера исчез за стеклянными дверями.
Через час концерт закончился. Минут двадцать Пётр делал памятные записи в книгах, которые тут же бесплатно раздавал всем желающим. Это был небольшой тираж его первого сборника стихов. Собственно стихосложением Пётр Александрович занялся относительно недавно, но увлечение рифмой оказалось вполне серьёзным и весьма плодовитым.
По дороге домой Марина спросила мужа:
– Как тебе Валера?
– Тело – большая загадка, а глаза всё те же. Ты заметила его особенность – в разговоре двумя пальцами прикрывать рот? Ещё в школе, наблюдая за ним, я пытался понять, зачем он это делает. Потом догадался – чтоб лишнего не сболтнуть по горячности. В классе он был, пожалуй, наиболее огненная личность.
– Помнится, ты говорил, что вы учились в еврейской физмат школе. Евреи – люди уравновешенные.
– Ну да, в классе нас русских было всего трое: Валерка, я и Юрка Маляров. Помнишь, недавно Юра приезжал к нам с женой? Тоже не помолодел. А ведь полжизни в МИДе отработал, по Европам разъезжал, мог бы в Старом свете и получше сохраниться.
– Мы тоже хороши! – рассмеялась Марина. – Раньше, вспомни, двадцать километров по мещёрским болотам на одном дыхании топали, и ничего! А теперь? Куда машина проедет, туда и мы добираемся.
– Я вот что подумал, – Пётр невольно сбавил скорость, – с возрастом открывается действительная ценность, вернее, бесценность человеческой жизни. По молодости мы все верим в геройства: война, благородная жертва… Сейчас я думаю иначе. Вот Валерка. Он живой свидетель моей жизни. Если я ценю собственную жизнь, значит, для меня бесценны его «свидетельские показания», а значит, и он сам. Ведь что получается: все живущие ныне, так или иначе – наши с тобой непосредственные свидетели, даже враги…
– Слава Богу, таких не знаю! – встрепенулась Марина.
– Я и говорю, как можно планировать смерть человека, даже мысленно? Это равносильно убийству самого себя! Тот же Калашников. Всё понимаю, Родину надо защищать, но представь: сколько пуль выпущено из его гениального изобретения, и сколько их вонзилось в человеческое тело! Как он спит по ночам?
– Ты устал. Смотри за дорогой.
По возвращении домой Пётр долго ходил из угла в угол, почёсывал затылок и как-то странно размахивал руками.
– Долго ты ещё? – послышался из спальни голос Марины.
Вместо ответа Пётр сгрёб со стола ноутбук и, раскрутив провода питания, присел на кровать рядом с женой.
– Я ведь тебе не читал ещё. Вот послушай.
– Что?
– Неделю назад Валерка прислал мне на почту письмо. Так я узнал, что он существует.
– А он откуда узнал про тебя?
- Юра его нашёл в «Одноклассниках» и дал мой адрес. Ну так слушай. Это даже не письмо – это грандиозная исповедь человеческого сердца.
Часть 2. Письмо первое. Исповедь
«Ну, здравствуй, дорогой, милый мой человек!
Когда-то, из армии, ты писал мне письма, от которых щемило сердце,
и комок подкатывал к горлу. Вряд ли мои ответы могли в ту пору быть адекватными, ведь я никогда по сути не любил эпистолярный жанр. Не писучий я был. Но суть не в этом. По-видимому, тебе просто хотелось в ту пору обратиться к человеку, про которого было заведомо известно, что он тебя поймёт. Ну так вот. Все в мире возвращается на круги своя.
Мы с тобой сейчас поменялись местами. За те несколько часов, что прошли
с момента получения мной твоего e-mail, я отчётливо понял: скорее всего,
никогда тебя больше не увижу. Не потому, что сейчас это технически
невозможно, а просто потому, что мне нечего предъявить тебе из всей моей
бескомпромиссной, но бесполезно прожитой жизни, и весь я со всеми
потрохами в принципе перестал быть кому-либо интересен как личность. Это жестокая правда, но это правда.
Не ухмыляйся в усы. «Жаждой исповеди» это назвать нельзя, ты не священник,
а если бы и был им, я бы пошёл к другому. Просто я, как и ты тогда, прекрасно
знаю, что «ты меня поймёшь». Ещё мне казалось, что ты можешь
помочь мне на старости лет устроиться на работу. Ведь я нынче безработный! На последней своей должности генерального директора организации со штатом 15 тысяч человек я мог при необходимости принять на работу практически любого. Мне это ничего не стоило. Но теперь налицо несоответствие моего опыта профилю твоей деятельности. Поэтому меркантильный мотив отпадает. Быть может, это к лучшему. Потому что остается единственный, главный мотив: «Сотри случайные черты, и ты увидишь: мир прекрасен!»
Петя, пожалуйста, отправь подтверждение, что ты эту писанину
действительно получил. Можно в автоматическом режиме. Я пошлю
сопровождающий запрос, а ты кликни на соответствующий
виджет в своей почтовой системе.
Если не трудно также, напиши, женат ли ты, есть ли дети, сколько их и кто они, как твоя мама, я очень хорошо её помню.
У меня старшая дочка Татьяна – инвалид первой группы, не ходячая и себя не обслуживающая. Занимается дома переводами с английского и немецкого языков и репетиторством. Средненькая Наташенька закончила Ипполитовку, была талантливая флейтистка, но «золотой телец» сделал своё дело, отошла от искусства, сейчас главный продюсер одного из центральных ТВ-каналов, замужем, живёт у мужа. Ещё есть взрослый сын Иван.
1.
Не жди от меня трудовой автобиографии. Она не нужна. Только главное. Суть.
В науке считаю себя учеником академика Я. Б. Зельдовича. Это был великий физик ХХ века, он стоял над народами, государствами и нациями. Его убили в 1986 году в больнице АН СССР. Один из трёх создателей первой советской атомной бомбы, трижды Герой, он состоял в 60 Академиях мира и т. д. и т. п. В его маленькой группе в Институте прикладной математики АН СССР (это была совсем маленькая группа, «его люди») из евреев он был единственным. От него у меня универсализм, а также стремление к полной ясности и полной самоотдаче. Государство, семья, дети, коллектив, деньги, гвоздики в петлицах, должности, диссертации, партии (я никогда не состоял ни в каких партиях), друзья, женщины, собственное здоровье, инстинкты – все меркнет по сравнению с главным – докопаться до Истины. Только наука, всё остальное – ничтожно.
«Вод, в которые я вступаю, не пересекал ещё никто»*. Я занимался космологией, релятивистской теорией поля. Те годы прожил на одном дыхании.
День, ночь – какая разница? А ставшее, пардон, знаменитым решение «Frolov-Khlеbnikov solution» (в энциклопедии точных решений уравнений Эйнштейна**) мне вообще приснилось ночью. Вскочил, проверил – действительно так.
Не понимаю, как за короткое время мне удалось вырваться на самый «передний край» фундаментальной науки. Там (и только там!) я ощутил удивительное дрожание времени. Поверь, это возвышает душу (неуместные высокопарные слова, но сейчас лень подбирать другие) и на всю жизнь делает человека резистентным к пошлости, жадности и животным страстям.
Уже после гибели Якова Борисовича я был включён по рейтингу в мировой топ-лист учёных в моей узкой области. Приглашённый профессор теоретической физики знаменитого Техасского университета в Далласе – какая ерунда! Мне было предложено остаться в штате университета в группе профессора Риндлера (это был классик, есть такие «риндлеровские частицы»). Так неужели учить американских лентяев приятнее, чем своих доморощенных?! Да и воспитан я не так. Ура-патриотом не был, но всегда любил своё Отечество, русских баб, Сибирь и моих родителей (а они бы никогда и никуда отсюда не поехали).
Не уверен, понял ли ты всё до конца. Слишком сбивчиво. Кому это оказалось надо, зачем это все было?
Не прошло и двух десятков лет (я ушёл из науки в 1992 году), уже не только моё имя, но и работы полностью забыты. Ну, настолько полностью, что даже противно. Эффект такой же, как у вас, богомазов: убираются леса – и ты ощущаешь себя в расписанной тобою церкви лишь прихожанином, а роспись становится частицей независимого от тебя божественного миропорядка.
С моим случаем, на первый взгляд, аналогия полная. Многокомпонентная Вселенная с «темной» материей, которую сейчас на все лады обмусоливают досужие популяризаторы – это моё детище!
Коротко напомню: во Вселенной может существовать материя, которая характеризуется крайне малым сечением рассеяния на обычном веществе, наподобие космических нейтрино. Сечение у нейтрино настолько маленькое, что когда на Землю падает пучок нейтрино от вспышки на Солнце, то огромная гора в своей толще задерживает за неделю всего несколько таких штук. Но главная речь идёт об экзотических частицах, у которых сечение ещё на много порядков меньше. Именно в этой «темной» компоненте, по-видимому, и развиваются процессы, которые являются определяющими для судеб «нашего» мира.
Не стану врать и надувать щёки: не один я в первой трети 80-х годов рассматривал такую гипотезу. Но я впервые нашёл кинетические длинноволновые моды возмущений в «тёмной» компоненте. И то, что они могут быть заданы, наряду с так называемой «главной» модой, непосредственно в сингулярности. Статьи опубликованы в ЖЭТФе и в США.
Видишь ли, если религия, для которой ты трудишься, живёт и даже развивается, то фундаментальная наука (существующая согласно собственным законам внутренней диалектики и никак не соотносящаяся ни с техникой, ни с технологией) погибла в наш фарисейский век на глазах нашего безумного поколения. И не столько в России, сколько в целом мире.
Наша долбанная перестройка лишь усугубила этот процесс.
В освободившуюся нишу хлынули грешные потоки современного
Монстра – Его Величества Сервиса. Ибо чем, как не сервисом, являются все эти
когнитивные графики, морфологические анализы изображений, да и весь
предмет искусственного интеллекта, и не только он? Фундаментальная наука
сегодня деградировала, проблематика, которой я занимался, не востребована.
Всё это, на мой взгляд, вкупе с деформацией института нравственности и некоторыми другими структурными изменениями общества стало одним из необратимых апокалипсических шагов всей нашей цивилизации. Да, всё, что имеет своё начало, должно иметь и свой конец.
Почти все члены маленькой группы Я. Б. Зельдовича уехали за границу и занимаются преподаванием. Здесь остались трое: один – совсем старый, другой – больной, а третий – дурной (дурной – ваш покорный слуга). Опять предвижу усмешку: мол, не кипишись, будь скромнее, не ищи взаимосвязей своего собственного провала с судьбами мира. Мол, выперли тебя из Академии за какую-то провинность, а теперь нужна под это теоретическая база.
Ну так вот. Никто меня не выпирал. Да, я был резок на язык, и многие боялись меня (особенно из иностранцев) на международных конференциях. Знай, Петька, я был резким, но добрым, и никогда не был снобом (это уж точно). Да, академику Д. М. Климову, который стал директором нашего Института на гребне перестройки, я публично заявил, что, несмотря на новую должность, он всё равно остаётся козлом. Академику В. П. Маслову, которого сделали заведующим нашим отделом с подачи козла Д. М. Климова, я подчёркнуто высокомерно сказал, что не буду исполнять обязанности его секретарши, для этого у него есть свои «маслята».
Такие заявления у нас потом бурно обсуждались сотрудниками всего института. Они, эти сутенёры от науки, не посмели бы тронуть меня, и всё из-за того пресловутого рейтинга.
Но мне, строившему свою жизнь на принципах максимализма, самому постепенно становилось всё противнее и противнее барахтаться
в этой вонючей жиже – бороться с воинствующим невежеством, – и я ушёл. Ушёл от того, что для меня было всем, ушёл, как оказалось, – навсегда.
«К этой своре собачьей пора простыть». Уходя – уходи.
2.
Я ушёл сразу на должность зам. председателя правления Международного
коммерческого банка «Телебанк». Кстати, после моего ухода из этого банка, он
быстро лопнул. В это время, скажу честно, у меня был уже и свой собственный бизнес. Помнишь водку «Давыдов люкс» с тремя этикетками?
Насколько мне известно, никто ею не траванулся – а ведь время, о котором я рассказываю, это время голландского спирта «Royal»!
Принадлежавший мне на паях Торговый дом «Современник» был эксклюзивным импортёром этой водки, якобы из Польши.
В лихие девяностые бизнес был жёстким – но у меня на руках крови нет.
В те самые страшные годы моя семья не бедствовала. Но (странное дело) в Академии я был нищий, но счастливый, а здесь мной овладела страшная
тоска. Я почувствовал, что опускаюсь на самое дно. Частенько пил. Если в
первые годы на мой адрес (по инерции) ещё приходили письма из-за рубежа по науке, то потом и приходить перестали. Нет работ – нет человека.
Но, видимо, уроки воспитания и семьи не бесследны даже в
зрелом возрасте (отец у меня – участник Курской битвы, воевал солдатом).
Сейчас это трудно себе представить, но меня занесло… на государственную службу. В одном несуществующем ныне ведомстве мне достался самый тяжёлый, самый кляузный участок работы – внутриведомственный
аудит. Смешно сказать, это досталось человеку, который считал одним из
существенных достоинств личности «кристальную честность учёного»
(таким создал меня мой великий Учитель). Карьера была феерической,
я был назначен на должность, эквивалентную заместителю федерального
министра. Меня даже успели пропустить через коллегию, но не успели утвердить на правительстве (правительство Немцова – Черномырдина). Проработал я на этой должности немногим более двух недель и вылетел, как пробка из бутылки, после масштабного коррупционного скандала с уголовным делом. Потом уже мне передали, что во время одного из сабантуев кто-то сказал про меня: «В сущности, неплохой мужик, но есть в нём один неискоренимый недостаток: в детстве отец не научил его воровать».
В те годы было одно громкое дело, ты, наверное, о нём слышал из газет, так называемое «дело о пятнадцати миллиардах». Когда стали сравнивать (за определённый период) сумму освоенных бюджетных средств с суммой стоимости выполненных работ и оказанных услуг, то кое-чего недосчитались. Информация просочилась в прессу.
Надо было что-то делать. Кое у кого возникла мысль списать дисбаланс средств как хищения на местах, мол, разворовали сволочи-стрелочники. Но уж очень большая сумма оказалась. По мелочам набрать её было технически трудно. В «пилотной» реализации этого «проекта» решили проверить одну очень крупную стройку (строительство вантового мостового перехода через реку Обь вблизи Сургута). Кроме нас, проверяли представители СП РФ и КРУ Минфина РФ.
Им не повезло. На эту стройку послали меня. Красавец-мост. Третий по величине в мире после мостов в США и Японии. Многотысячетонная махина надвигалась на заранее заготовленные опоры со скоростью несколько сантиметров в час! Плюс подъезды – левобережный и правобережный. Получилась стройка века. А для Сургута – дорога жизни. Величественное зрелище! Сильные, не испорченные северные люди. И угораздило меня доказать, что ниточки дела ведут отнюдь не к начальнику этого Мостоотряда, а гораздо выше. Ко мне потом приезжала с Севера целая делегация, привезли рыбу, икру, шкуры. Сказали, что я спас эту стройку. Спас – не спас, но если бы начались судебные разборки на местах, пуск объекта минимум на пару лет был бы отложен, да ещё стали б трясти невинных людей.
После этого в Москве один крупный Федеральный фонд на время утратил статус финансово-распорядительного института, а я потерял работу. По всем понятиям, должен был потерять и жизнь, но, как поётся в известной песне, «не везет мне в смерти – повезет в любви…»
Я вот сейчас подумал, что о бизнесе даже и писать-то нечего. Не было единой
линии, сплошная череда не связанных друг с другом событий. Богатым так и не
стал, новых друзей (среди ближайших партнёров) не приобрёл, а вот часть
старых друзей перестала быть для меня друзьями. О коррупционном скандале
на последнем месте работы в 2006 году писать не могу, думаю, что для
электронной почты тоже существует некая цензура. Повторюсь ещё
раз: за всё время занятий бизнесом на моих руках не было крови. Всегда считал и продолжаю считать, что честное имя дороже. Хотя сейчас (особенно в моём возрасте) его на хлеб уже не намажешь.
3.
Петенька, в жизни своей не писал никогда и пятой части от того количества, что набиваю сейчас. Вот только думается мне, что напрасно я это делаю. Скучища, ну скинь это всё в спам. Не было у меня в жизни ничего увлекательного, в Черногории не воевал, атомную станцию в Иране не строил, дорогу в Центральной Африке не прокладывал. Вся моя жизнь – это сплошные «недо». Жил в разъездах, дома бывал редко и почти всюду оставлял частички своего ума, тела и души, ничего взамен не выбирая...
И всё же хочу написать тебе ещё о самом последнем периоде моей жизни.
Я увлекся валютно-финансовыми рынками. Сначала чисто теоретически (даже получил соответствующий аттестат от Universal Consultunts), затем
попробовал себя на практике. Задача – сконструировать фильтр для нестационарных случайных процессов, который позволил бы на регулярной основе извлекать прибыль. То, что мною сделано, можно назвать развитием теории рекурсивности Сороса, во всяком случае, я нигде этого 1:1 не встречал, это мое know how. Регулярный доход – 5 % в месяц от депозита. Для крупного западного пенсионного или инвестиционного фонда это могло бы стать находкой. Но у нас в России все хотят много и сразу, причём не рискуя. А такого не бывает. Бандитских денег я принять в управление не мог. Слава Богу, никогда не смешивал бизнес с семьёй, дачей, квартирой и т. д. Вот и приходилось депонировать по 10000 рублей, с которых доход получался всего-то 500 рублей в месяц, минус комиссионные платежи. На эти деньги в наше время не проживёшь. Понимая это, рисковал (иногда рынок делает подарки), работая не по системе, удваивал, утраивал депозит в течение недели, но затем всё равно все деньги сгорали.
Просто уровень риска недопустимо высок. Альтернатива такая: либо на регулярной основе получаешь гроши, либо на нерегулярной – хорошую прибыль, но с риском потерять весь депозит. Вот это меня окончательно и добило. Я не берусь даже сосчитать, сколько раз у меня сгорал весь мой вклад. А теперь уже и гореть нечему. Естественно, жена не хочет меня кормить. В общем, загнал я себя в яму. Хорошо хоть внешние долги не очень большие. Состояние страшное. Жить не хочется, но и подыхать не имею права, надо рассчитаться с людьми.
Я об этом написал, потому что знаю: у нас с тобой (в силу специфики твоей деятельности) деловых отношений быть не может. Ну и слава Богу. Немного выговорился. Даже стало как-то полегче. Желаю тебе простых
человеческих радостей, желаю быть всегда при делах, ведь ты же Пётр – камень!
Dum spiro spera!
Остаюсь твой
Хлебников Валерий.
Часть 3. Как поступить?
Пётр Александрович закончил читать и посмотрел на жену.
– Ты не спишь?
– Я никогда не встречала такой надрывной откровенности. Он обращается к тебе за помощью, это очевидно. Это ты написал ему про концерт?
– Да. Может, надо было как-то иначе. Но мне захотелось его поскорей увидеть!
– Ещё один пример твоего гипертрофированного эгоизма. - вздохнула Марина. - Ты предложил другу созерцать чужое великолепие, забыв о том, в каком подавленном состоянии он находится. Ему пришлось чистить до блеска ботинки, штопать старенький костюмчик и покупать дорогущие цветы, чтобы ублажить твою радость…
– Ты права.
– И заметь, он никуда не спешил, это очевидно. Просто постеснялся тебя обременять в первую же встречу.
– Спи.
На следующее утро Пётр набрал телефон Валерия и предложил встретиться.
– Слушай, приходи прямо в храм, думаю, тебе будет интересно.
Пётр Александрович руководил артелью стенописцев. Никольская церковь, в которой трудилась его артель, располагалась на старой московской улице Покровская, ныне Бакунинская.
В назначенное время Валерий робко приоткрыл дверь храма и бочком протиснулся сквозь широкие створы четверика. Роспись подходила к концу, и стенописцы трудились на самом нижнем ярусе лесов, метрах в пяти от пола. Валера присел на скамейку и стал оглядывать происходящее. Да, такого он в своей жизни ещё не видел. Перетекая со свода на свод, над ним раскрывалась воистину древняя живопись. Сотни божественных ликов глядели ему в глаза и терпеливо ожидали внутренний сердечный отклик. «Как красиво! – откликнулась его душа. – Как просто и красиво…»
- Ты пришёл! Ну, здравствуй, – неожиданно перед скамьёй вырос улыбающийся Пётр.
– Скажи, это всё было, или это всё ты? – спросил Валерий, поднимаясь навстречу.
– Почему я, нас тут много, – Пётр обнял друга, – пойдём.
Вслед за Петром Валера поднялся по лестнице на рабочую площадку и стал, как зачарованный, переходить от одного изображения к другому. Пальто, которое мешало свободно передвигаться среди вороха стремянок и столов, уставленных красками, он просто сбросил со спины. Пётр, следовавший за ним, усмехнулся «Узнаю!» и поднял пальто, стряхивая налипший рабочий мусор.
– Это всё из головы? – Валера внимательно посмотрел на друга.
– Нет, из головы Бога не выдумать, – ответил Пётр, – видишь, книги?
На одном из рабочих столов лежала стопка увесистых книг. Одна из них была раскрыта.
– В них то, что ты видишь здесь, – Пётр тронул ладонью стену, – наша роспись – это продолжение написанного прежде. По крайней мере, так должно быть.
– Ага, понимаю. Это как ещё одна современная электростанция. Другие габариты, параметры, но принцип преобразования кинетической энергии воды в электрический ток такой же, как у первой американской «Перл Стрит».
– Вот-вот, что-то типа того.
– Грандиозно! – чуть громче, чем это принято в храме, воскликнул Валерий. – Я хочу в этом участвовать! Ой, прости, Петь, что я говорю…
– А что, давай потолкуем об этом, – он подал товарищу пальто, – держи и больше не бросай, наши краски не отмываются.
Они спустились по деревянной лестнице вниз и вышли из храма на улицу.
– Пойдём. Тут недалеко, я переоденусь, попьём чайку, пофантазируем!
Раздевалка для художников и чайный уголок были организованы в пристройке к административному зданию храма. Пётр поставил чайник, достал нехитрую еду из холодильника и, пока чайник закипал, присел напротив Валеры.
– Я прочитал твоё жестокое резюме. Неужели всё так печально? Неловко сказать, но мы тут по сравнению с тобой, как у Христа за пазухой. Здесь тихо! За эту тишину, поверь, можно отдать многое.
– Я написал тебе только самое главное. Это действительно вроде как резюме на непрерывную душевную боль четырёх последних десятилетий. Я-то ведь что думал: да, в жизни есть отягчающие обстоятельства, но любая ситуация решаема, флуктуация только в количестве времени, необходимом для составления алгоритма спасения. Увы, всё оказалось не так. Мышь не может прогрызть бетонную плиту, не будучи бессмертной. Все мои ожидания побед обернулись никчемной потерей времени. Ради Бога, не подумай, что я пришёл просить твоей помощи! Я воспринимаю нашу встречу как визуальный подарок судьбы, не более. Считай, что я пришёл к тебе из любопытства. Скорее всего, мы с тобой больше не увидимся. По крайней мере, я этого хочу.
Валера опустил глаза и замолчал. Тем временем чайник закипел, и Пётр принялся разливать кипяток по чашкам.
– Из любопытства говоришь? Значит, опять хочешь ошибиться?
– Неплохо! Припоминаю твои неожиданные смысловые повороты у доски. Но, увы, житейское пространство – не школьный параллелепипед, а три бесконечные координаты. И если мы в какой-либо совокупной точке хотим остановиться, дескать, «наше дело сторона», нас всё равно утащит за собой время, на него узду не накинешь.
– Не спеши. Дружба дружбой, а служба службой. Мне нужен такой человек, как ты: умный и надёжный. Дело вот в чём: моя артель – это безусловная хозяйственная дыра, ярчайший пример всеобщего многолетнего намоленного пофигизма. Сколько осталось краски, строительных смесей – не знает никто. Все находятся, так сказать, в отрешённом молитвенном благорасположении. Им дай, их обеспечь. Мастерок или кисть вымыть за собой не могут – а зачем? Он же чужой, артельный! И все проблемы возвращаются ко мне. Меня это, честно говоря, достало. Помоги мне с хозяйством! Согласишься – буду рад.
Валерий задумался и через пару минут ответил:
– Нельзя нам с тобой в начальников играть. Я могу оступиться, что-то не так сделать. Тебе же будет неловко меня равнять со всеми. Конечно, я готов стараться и не подводить тебя, но то, что нас связывает, обязательно начнёт перехлёстывать вертикаль служебных отношений. Я знаю, что говорю, бывал в начальниках. Сам друзей подтаскивал, а потом жалел об этом.
– Кто не ошибался. Но ты и вправду мне нужен.
На том друзья расстались.
Часть 4. Размолвка
Не прошло недели, как Валера стал работать у Петра на правах интенданта по материальной части.
Лёгкий, исполнительный нрав нового великовозрастного снабженца веселил и трогал за живое артельцев, способствовал их совестливому преображению. «Валерий Ильич, ну зачем вы так! – смущались они, когда Валера буквально выхватывал из рук в конце работы инструмент и бежал его мыть или очищать от налипшего раствора. – Мы что, безрукие какие?»
Друзья стали частенько встречаться в доме Петра. Застольные разговоры, как правило, нарушали обыкновенный регламент вечерних посиделок и растекались за полночь, подобно вину, переполняющему чашу. Их умы бродили среди воспоминаний юности, взвешивали на весах судьбы прожитые годы и «отработанные» житейские смыслы.
Они оба были приверженцами восторженного отношения к жизни. Однако если у Петра правое эмоциональное полушарие всякий раз диктовало левому свою «высочайшую» волю, то в голове Валерия выстаивалась прямо противоположная иерархия ценностей. Аналитик по профессии, человек, привыкший конструировать окружающий мир как некую алгоритмическую модель, Валера, хоть и претерпел в жизни череду болезненных фиаско, всё же никак не мог согласиться с интуитивной стратегией в поведении Петра. Он считал это мальчишеством и неоправданной агрессивностью по отношению к миру. Ещё в школе он заметил за Петром эту, как он считал, опрометчивость. «Чем кончил Наполеон? – помнится, кричал он вслед бегущему наугад Петьке Борисову. – Нельзя жить по принципу этого долбаного экстраверта: «Главное – ввязаться в драку, а там посмотрим». Ты же не разрушитель!»
Действительно, Пётр по своей внутренней психологии не был разрушителем. И это подтвердила жизнь. Он постоянно что-то создавал, компоновал, строил. Но «ввязывался в созидательную драку» исключительно интуитивно, «вынюхивая» направление дальнейших шагов внутренним ощущением правды. Не пользы, а именно правды. Он, с позволения сказать, «шалел» от необходимости бороться за жизнь на чужой территории и по чужим правилам. Так случилось по окончании института. Великолепный МИФИ, грандиозный Курчатовский институт, дорожка в аспирантуру, карьера учёного в одночасье были принесены Петром в жертву новому влечению души – изобразительному искусству. Такие перемены не высчитаешь, их необходимость можно определить только шестым чувством.
Теперь же, через долгие сорок лет, дорожки друзей вновь переплелись, будто встретились два полушария одного большого мозга. Между ними сразу, «без разведки и артподготовки», возникло мощное взаимное проникновение. Умудрённые багажом прожитой жизни, они стремились понять друг друга, объяснить себе логику противоположного умопостроения. Ведь если Валера оказывался «на щите», как правило, по роковым и непредвиденным обстоятельствам, то промахи Петра были всегда легко просчитываемы.
Как-то, беседуя за чаем, Пётр спросил товарища:
– Слушай, мы совсем не используем твой интеллект. Вернее, топим его в чайных церемониях. Не пора ли ему, как птице, расправить крылья?
– Он уже парил, с него достаточно, – мрачно ответил Валерий.
– Я вот о чём, – продолжил Пётр. – Моя жена, как ты, надеюсь, уже догадался, художница.
– Догадался.
– Ты видишь, какие классные вещи делает Марина. Возьмись-ка за их промоушен. Менеджер ты – хоть куда!
– Петь, я что, сама не могу о себе сказать? – вмешалась Марина.
– Мариночка! – Валера приложил ко рту ладонь и вкрадчиво продолжил. – Я действительно смотрю на ваши работы с восторгом и озабоченностью. Их никто не видит. Однако вам самой не следует тратить время на их представление. Поверьте, промоушен – сложный процесс! Я бы мог попробовать, тем более в бизнесе мне приходилось нечто подобным заниматься.
– Вот и отлично! – Пётр встал и поцеловал жену. – Я вас оставлю ненадолго, поговорите о деле вдвоём.
Как только он вышел, Валерий стал с горячностью объяснять Марине, что такое промоушен и как следует наиболее выгодно представить её портретную серию. При Петре он чувствовал себя неловко и старался не выбиваться в лидеры. Но с Мариной повёл себя совершенно иначе. Валерий Ильич принялся оглядывать проблему с высоты собственной коммерческой фантазии. Марину это смутило. Она была совершенно не готова к такому разговору. Поэтому, когда Пётр вернулся, он обнаружил жену и друга, сосредоточенно пьющих чай и сидящих в молчании по разные стороны стола.
– Кажется, вы всё обсудили, – улыбнулся он, чувствуя неладное.
– Я пойду, пожалуй, – Валерий поднялся и направился к двери.
– Валера, мы завтра едем к заказчику. Не забудь, встречаемся в 7-00 у храма, – Пётр проводил друга, прикрыл за ним дверь и подсел к жене.
– Ну, рассказывай, что произошло?
– Знаешь, Петь, Валера – это какая-то странная непредсказуемая бомба, не знаешь, когда рванёт. Его логика ставит в тупик даже мою интуицию. Мне такой промоушен ни к чему. Из человека свободного он превратил меня за минуту разговора в пугливую личность, повязанную тысячами разных обязательств.
– Его поведение действительно странно, – вздохнул Пётр, – мне самому последнее время случается не по себе. Я нутром чувствую, что где-то мои дела с Валерой проскальзывают. Не стыкуются. С недавних пор у меня появилось ощущение двойного дна.
– А ведь он предупреждал тебя, помнишь, ещё в самом начале? Общая работа – это испытание для дружбы. Наверное, он был прав. Дружба – это жертва, а работа – это прибыль.
– Возможно. И что теперь делать? Просто закрыть на всё глаза и платить ежемесячно за дружбу? – глаза Петра вдруг вспыхнули неприятным колючим блеском. – А что, по крайней мере, всё ясно: купил дружбу, скажем, на тридцать тысяч рублей – распишись, получи и пользуйся! Прямо как в доме дружеской терпимости – услуги по прейскуранту…
– Хватит уже! – Марина закрыла лицо руками. – Имей совесть! Ладно я, но Валера твой друг. Совсем недавно ты называл его бесценным свидетелем. Что ж теперь ты его покупаешь?
– Я не покупаю, – огрызнулся Пётр.
– Ну да, и прейскурант уже вывесил. Нелепость какая-то. Почему из вашей дружбы вырастают колючки? Значит, ты что-то делаешь не так.
– Ты права, – выдохнул Пётр, – другу можно и нужно служить, но пользоваться дружбой нельзя. Завтра я поговорю с ним. Может, и хорошо, что сегодня всё так нелепо получилось. Давай спать.
На следующее утро Валера не подошёл в назначенное время к храму, и Пётр отправился к заказчику один. До самого вечера телефон Валерия был отключён. И только часов в восемь на мобильнике Петра высветилось имя друга.
– Ты куда пропал, господин хороший?
– Извини, Петь, я сбросил тебе на почту письмо. Прочти его, пожалуйста, и не держи на меня зла. Там же прилагаю опись артельного имущества. Всё до гвоздя цело и лежит на складе. А теперь прощай.
Пётр ещё некоторое время вжимал мобильник в ухо и слушал частые унылые гудки в нелепой надежде на продолжение разговора. Потом прекратились и гудки. Наступила полная тишина. Всё вокруг было усыпано хлопьями крупного снега и замерло в неподвижном ожидании. «Опять резиновая минута…» – мелькнуло в голове Петра.
…Десять лет назад он впервые испытал странное чувство длительной неопределённости. Время растягивалось, как резиновый жгут, становилось всё тоньше и готово было вот-вот порваться. Случилось это в лесу, в таёжном турлагере на Сахалине. Падал, как сейчас, крупный пушистый снег. Петру было поручено срубить маленькую ёлочку к новогоднему столу. Вручили топор и велели дальше двадцати метров от лагеря не отходить. Однако дело оказалось не простое. Как найти крохотную красавицу, если повсюду сугробы в рост человека, а то и более? И пошёл он в поисках ёлочки по единственной дорожке, ведущей из лагеря в город. Дорожка повернула направо, лагерь исчез за сугробами, снежок искрится – красота! Вдруг, проминая сугробы, прямо перед ним вывалился огромный медведь-шатун. У Петра не было времени даже испугаться. Медведь встал на задние лапы и двинулся на Петра. Зверь был такой огромный, что его пасть маячила над Петром на уровне нижних веток ельного лапника. Вот этот шаг и запомнился Петру Александровичу на всю жизнь. Запомнились застывшие в полёте снежинки и едкий запах прелой медвежатины…
Раздался короткий парный хлопок, и с елей просыпались хлопья снега. Огромный зверь мотнул башкой, издал душераздирающий рык и повалился на дорогу, в падении задев «локотком» нашего героя. От лёгкого касания медвежьей лапы Пётр упал, как подкошенный, и потерял сознание. Очнулся он уже в натопленной комнате, в окружении личного состава турбазы и ревущей, как белуга, Марины. Плечо было перевязано многослойной марлевой перетяжкой. Напротив сидел лагерный врач и наливал в стакан водку. «Пей, – он вложил стакан в здоровую руку Петра, – с днём рождения!»
Только через несколько дней, когда Пётр немного отошёл от случившегося и рваная рана плеча пошла на поправку, он узнал подробности своего спасения. В тот самый момент, когда медведь оказался перед ним, из-за поворота дороги вышли два местных охотника. Сцена доверительной беседы Петра со зверем оказалась перед ними как на ладони. На долю секунды точный выстрел опередил смертельный взмах медвежьей лапы, и Пётр остался жив. Эту долю секунды он и запомнил навсегда, определив её долготу как «резиновый период времени».
Пётр поспешил домой к компьютеру. Среди вороха новых писем алело письмо от Валеры.
Часть 5. Письмо второе, прощальное
«Милый мой друг Петька! Что я тебе говорил тогда, четыре месяца назад? Как видишь, я оказался прав и ещё раз убедился: надо мной висит злой рок и творит мерзкое «внешнее управление». Иначе как объяснить абсурд происходящего! Помнишь, ты приводил мне слова апостола Павла «Делаю не то доброе, что хочу, но то злое, что ненавижу»? Всё так. Когда я хочу добиться чего-то доброго, то оказываюсь всё время не правым, исполняя задуманное. Когда же, как в случае с моим трудоустройством, я не хочу, чтобы мои худшие опасения сбылись, – они сбываются. Я снова на улице, а значит, нигде. Только не надо меня жалеть! Я искренне благодарен тебе и Марине за дружеское участие в моей судьбе. Уже месяц, как я начал чувствовать первые напряжения в твоём голосе. Поверь, я ни в чём тебя не обманывал, просто не всё мог вовремя объяснить. Я никогда не рассказывал вам с Мариной о том, как мне тяжело даётся общение с самыми близкими людьми. С женой, сыном, дочерьми. Когда я был в фаворе, они смотрели на меня как на источник блага. Теперь, когда моя империя разрушилась и я, как король Лир, отправился в рубище странствовать по миру, они отвернулись от меня. Я оказался лишний в собственном доме. Да, я действительно, как кукушка, решил подбросить в твоё гнездо часть своего непутёвого сердца, чтобы хоть немного согреться и оправиться от навалившихся на меня обстоятельств. Но я не рассчитал главное. Я не учёл, что мне придётся сражаться на два фронта: с одной стороны – ты и мои обязательства перед тобой, с другой стороны – мои прежние финансовые долги и тягостные обстоятельства, которые я взвалил на себя, пытаясь за счёт них выпутаться из предыдущего. В итоге, я оказался в дерьме по самое не могу.
У меня ещё остались силы, и то, что я сейчас строчу это поганое письмо, тому подтверждение. Петька, не поминай лихом дурацкого своего друга Валерку! Не имею я человеческого права сидеть у тебя на шее, как мышь в закромах. Прости, что убегаю подло, без предупреждения. Просто боюсь: опять ты заговоришь меня, и разменяем мы нашу дружбу на служебную перебранку.
Прощай, всегда твой до гроба Валерий Ильич Хлебников».
«Как на расстрел встал», – подумал Пётр, перечитывая последнюю строку письма.
– Ты что затих? – послышался из кухни голос Марины.
– Нет-нет, ничего, – ответил Пётр, – пойду пройдусь, душно.
Он стремительно вышел из подъезда и оказался в декабрьской колкой круговерти. «Что за штука такая – жизнь? Живём в одном городе, а будто на разных планетах. Дотянуться могу, а взять в руки – нет. Как на фотокарточке.
Написал письмо, как пустил фотку по реке. Он что, не знает, долбанный одноклассник, нашей необходимости друг в друге? Да какое он имеет право красть то, что принадлежит мне! Обиделся, видите ли, на мою придирчивость. Я всё сделал, чтобы ему было хорошо. Нет на мне вины. А он вор, и не карманник пустяшный, а матёрый ворюга. И кукушка! Мастер по чужим сусекам рыскать. Ну и пусть катится, скатертью дорога. Не было, и не надо...»
Пётр вернулся за полночь. Марина уже спала. Он прошёл на кухню, достал из бара бутылку «Путинки» и налил стакан доверху.
– За твоё второе рождение, Петро! Медведь не достал и человек не достанет. По единой!
Часть 6. Судьбы не рвущаяся нить
Прошло полгода. За калейдоскопом артельных забот Пётр практически забыл о друге. Однажды кто-то из рабочих подошёл к нему со словами:
– Пётр Александрович, мне звонил Валерий Ильич, спрашивал про вас. Я ему говорю, мол, позвони сам да всё узнай! А он отвечает: «Мне неудобно. Боюсь я звонить».
Пётр как-то странно улыбнулся и ответил:
– Ну, передай привет, если ещё раз позвонит.
– Вы бы сами, оно так добрей получится!
Пётр нахмурился.
До самого вечера душа Петра Александровича была не спокойна. Перед глазами стоял голодный оборванный Валерка и усмехался в реденькую бородку, которую отрастил «на ниве иконописания».
«Действительно, позвонить другу, просто так позвонить, по дружбе, узнать, жив, нет ли, – эка невидаль! А куда прикажешь деть окаменевшую сердечную вмятину? Прямо Пушкин какой-то! – сокрушался Пётр, припоминая строчку из «Бориса Годунова»: «Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича»…
–Да что же это такое! Вразуми, Господи! – выло в голос его внутреннее чутьё правды. – Нету больше моих сил смуту терпеть, рехнуться впору!»
Марина пыталась что-то предпринять, успокоить, отвлечь, но забота лишь раздражала Петра. Всегда уравновешенный, этакий уютный всезнайка, он походил на человека, тронувшегося умом. На вопросы жены начинал что-то быстро говорить, но вскоре захлёбывался в собственных словах и терял смысл, или просто отмалчивался.
Ситуация «резиновой» неопределённости истомила Марину настолько, что она на следующее утро настоятельно потребовала: «Я должна знать!»
Пётр сбивчиво открылся Марине. Даже этого малого откровения оказалось достаточно, чтобы она испугалась за мужа. Действительно, зная непредсказуемую натуру Петра, можно было предположить самые неожиданные продолжения его внутреннего нестроения, вплоть до душевного расстройства.
– Ты должен сейчас же ему позвонить. Слышишь, сейчас же!
– Марина, ну ч-ч-что я ему с-скажу? – лепетал Пётр.
– Правду. Он унёс твоё благополучие, и ты хочешь вернуть всё назад. И просишь (слышишь, просишь его!) простить тебя за бездушие и предательство. Звони.
Пётр застыл в нерешительности. Он ощутил, как его тело погружается в резиновую паузу времени. Усилием воли он резко, как по команде, вытащил из кармана мобильник и набрал номер.
– В-валер, здравствуй…
– Петенька, дорогой, как я рад тебя слышать! Здравствуй, дружочек, прости меня, старого дурака, что смутил твою жизнь. Давай забудем плохое!..
– Может, у-увидимся? – Пётр чуть не подавился собственными словами.
– Конечно, конечно! Скоро Новый год, давай сразу после. Кто первый позвонит в новом году, с того цветы и бутылка! Марине передай поклон. Мои дорогие, как я вас люблю! Прощайте, до встречи!
Мобильник перешёл на морзянку. Пётр опустил руку и громко выдохнул.
– Ну что, легче? – спросила Марина, глядя мужу в глаза.
– Легче.
Часть 7. Смерть
Тихо прошли новогодние и Рождественские праздники. Пётр давно потерял интерес к шумным застольям, а Марина, хоть и любила посидеть да почаёвничать с друзьями, старалась не нарушать желанное уединение мужа.
Подступило время старого Нового года.
– Слушай, не пора ли нам Валерке позвонить, зачем вводить человека в необязательные траты! – как-то утром сказал Пётр, улыбаясь при мысли о встрече с другом.
– Звони. Должны наконец быть и у нас гости! – ответила Марина, расчёсывая волосы.
– Ты не видела мой мобильник? – спросил Пётр, выворачивая карманы. – Набери меня.
Марина набрала номер мужа. Откуда-то из-под вороха одежды раздалась знакомая трель. Пётр с трудом извлёк телефон.
– Слушай... а это не ты! – удивился он, глядя в дисплей.
Марина расчесала волосы, накинула халат и хотела было идти в ванную, но обратила внимание на неподвижную фигуру мужа с прижатым к уху мобильником.
– Кто там? – спросила она.
Пётр вздрогнул, опустил руку и тихо ответил:
– Валера умер…
– Что?!
– Позвонил его сын Иван. Сказал, что сегодня отпевание и похоро…
Пётр не смог закончить фразу. Он не знал, как правильно завершить озвученный порядок слов. Так мы наклоняем ведро, чтобы вылить из него воду. И не знаем, капля, которая выпала из мокрого ведра, последняя или нет.
- Что произошло? – Марина безуспешно пыталась сдержать слёзы.
- Очень, очень странно. Валера перед Новым годом заболел. Простудился (Пётр говорил и видел перед собой друга, идущего в демисезонном пальтишке навстречу декабрьской вьюге), лежал дома. Дома и помер…
– Так не бывает! У него есть жена, дети! Они-то что?
– Значит, они оказались ничто…
– Опоздали мы с тобой, Петя. Как же сильно мы с тобой опоздали…
Марина присела напротив мужа и закрыла лицо ладонями.
– Значит, сегодня похороны? А где отпевание?
– В Елоховской, в 12-00.
– В полдень, значит…
В Елоховском соборе было немноголюдно. Только что закончилась служба. В воздухе висел крепкий настой из калёного ладана и жжёного парафина. Пётр и Марина подошли к группе людей, обступивших простенький, покрытый белыми пеленами гроб. В гробу действительно лежал Валерка. Отёкшее лицо с серыми смертными пятнами на коже и обнажённые запястья рук, сверкающие из-под тёмного старенького пиджака, говорили о том, что тело его было обслужено наспех, кое-как.
Марина положила на гроб цветы и поспешно отошла в сторону. Завернув за колонну, она прикрыла лицо руками и зарыдала. Пётр почувствовал состояние жены и, не подходя к гробу, отыскал её за колонной.
– Петя, разве так можно?! – Марина зарылась в мужа. – Они даже тело не привели в порядок! Я никак не могла понять, отчего он умер, теперь понимаю. Он умер от безразличия…
Началось отпевание. Священник обходил гроб, кадил, что-то говорил нараспев, но Пётр его не слушал. Он смотрел то на гроб, из которого «выглядывал» Валеркин нос, то на обступивших гроб немногочисленных родственников.
Вдруг над его головой опять нависла страшная звериная башка. Она моталась из стороны в сторону, разевала пасть и беззвучно твердила уродливым человеческим голосом:
– Прикажи им поменяться! Подымай, подымай свого Валерку! Неча разлёживаться, а прочих клади, да пошевеливайся, пока поп дружка твого не пометил!..
– Да как же я смогу? – отвечал башке Пётр. – Их много, враз не поместятся!
– А ты клади, клади. Валерку-то положили, знать, и сами лягут, как миленькие!
Пётр пошатнулся и, как во сне, почувствовал, что падает.
Очнулся он от едкого запаха нашатыря. Над ним вместо звериной головы склонились испуганная Марина и священник, отпевавший Валерку.
– Ну вот, слава Богу, – пробасил священник, – второго отпевать я не поручался!
Пошатываясь, обхватив руку жены, Пётр вышел из храма на паперть. Морозный январский воздух вернул ему потерянное самообладание. Отдышавшись, он негромко сказал:
– Поехали.
– Мы же не простились? – Марина с недоумением посмотрела на мужа.
– Мы простились. Простит ли нас Валерка – узнаем позже. Едем.
Часть 8. Будем живы!
Время близилось к двенадцати. Пётр сидел на кухне и допивал последнюю двухсотграммовку из коллекции, предназначенной для особо ответственных случаев.
– Петь, ты в порядке? – Марина заглянула в щель приоткрытой кухонной двери.
– Сядь, – не оборачиваясь, ответил Пётр.
Марина осторожно присела напротив. На столе среди пустых коньячных пузырьков и наскоро отрезанных крупных кусков хлеба она увидела исписанный лист бумаги.
– Что ж ты один хлеб ешь, сказал бы, я подала.
– Ты мне лучше вот что скажи. Нам с тобой теперь Валеркин гроб всю оставшуюся жизнь на себе таскать? Ему-то что. Он, хитрец, ловко устроился – дождик не капает, солнышко не жжёт. А я дышать не могу. Будто вместо него в гробу лежу – маюсь.
– Шёл бы ты спать. У тебя же завтра встреча.
– У меня? Не-е, я до утра не выберусь. Вона сколько землицы навалили родственнички его, я теперича и за неделю не разгребусь!
Марина почувствовала, как по её спине пробежал неприятный лёгкий холодок.
– Пойдём, дорогой. Оставь всё, я потом приберу. Пойдём…
Она уложила мужа в постель, накрыла одеялом и распахнула форточку. Сочный ночной воздух ворвался в нагретую духоту комнаты. Марина ещё раз посмотрела на спящего мужа, пригасила свет и вышла. Она отправилась на кухню, прибрала на столе и, присев на место Петра, взяла в руки лист с размашистыми каракулями, писаными нарочито поперёк вертикали. Долго разбирала замысловатый почерк мужа. В конце концов, отсеивая перечёркнутые строки и отдельные заштрихованные слова, смогла прочитать небольшое стихотворение. Над последней строчкой Марина заплакала, но вскоре успокоилась и попробовала даже улыбнуться. «Всё обойдётся. Он выдержит, он сильный…» – прошептала она.
На том, любезный читатель, нам следует завершить невесёлую, но, согласитесь, трогательную историю о дружбе и человеческом взаимопонимании.
– Э-э, нет, товарищ сочинитель, а стихотворение? Вы обещали прочитать стихотворение!
– Какое стихотворение? А-а, то самое! Да вот же оно:
Памяти товарища
И тишина. И нет нигде приметы,
Что шелохнулся под подошвой грунт.
Лишь памятью коснуться человека,
Пока воспоминания не лгут,
Ещё возможно. Видно, недалече
Таится голос, ещё дышит плоть,
Но так небрежно!
Так в холодный вечер
Не греет даже овчая милоть!
* * *
Над тишиною в воздухе прозрачном
Вдруг ахнул выстрел. Дрогнул горний дом,
И гул затих.
Но выстрел был удачен;
Громоздкий стрепет, ужасом охваченный,
Упал безлико в облаке седом…
*Данте Алигьери «Божественная комедия»
**Российская государственная библиотека.
Автор – Хлебников, Валерий Ильич.
«Новые точные решения уравнений Эйнштейна
и некоторые общие свойства гравитационных полей
в формализме Ньюмена- Пенроуза».
МГУ им. М. В. Ломоносова.
Физ. фак. – Москва, 1978.