Старуха была во всем черном: от туфель до плоской фетровой шляпки. Тощее тело, льдистые глаза, ржавое, как декабрьский лист лицо, впалый рот в обрамлении глубоких морщин. Настя утверждала, что старуха - настоящая «дракониха, стерегущая хозяйское добро», мне же она напомнила чопорных наставниц девочек-сирот времен Чарльза Диккенса. Думаю, ей было около восьмидесяти.
При моем появлении у старухи расшились зрачки и поползли кверху брови, словно увидела не стильного интеллигентного меня, а вонючего бомжа, что поднял на четвертый этаж пару чемоданов за бутылку водки.
Настя поспешила внести ясность:
- Не волнуйтесь, Майя Владимировна, - это всего лишь мой старый знакомый. Он помогает с переездом и только.
- Хорошо, - скупо шевельнулись узкие полоски губ. - Пусть все оставит у порога.
- Конечно, конечно, - засуетилась Настя, делая за спиной мне знаки, призывающие к непротивлению и одновременно напоминающие об обещании не вмешиваться.
Да, я обещал. После того как битый час уговаривал не торопиться. Любого здравомыслящего человека насторожило бы, что однушка сдается по цене комнаты где-нибудь на задворках да еще и по доверенности. А запрет на гостей мужского пола – вообще дискриминация чистой воды. Но где там. Ей же пять минут до работы! Лишний час утреннего сна!
– Ну, вот что, – сказал я. – Я обещал родителям этой девушки проследить, чтобы все было в порядке. Так что, пока не осмотрю квартиру, не уйду.
Старуха не удостоила меня ответом.
– Извините, Анастасия, я вынуждена вам отказать.
– Нет, нет, нет, – угодливо улыбаясь, зачастила Настя, – он уже уходит. И добавила со значением:
– Дмитрий, спасибо, но дальше я сама.
Ну, конечно!
Я решительно отодвинул Настю в сторону и шагнул поближе к старухе.
– А что это вы, гражданочка, паникуете? Вам доверили сдать квартиру, мне – обеспечить безопасность девушки. В чем проблема? Осмотрю помещение и уйду.
Несколько секунд мы буровили друг друга взглядами, потом она отступила.
Квартира была старомодная, но чистая. В алькове пряталась деревянная кровать с резным изголовьем. Вдоль длинной стены распластался массивный трехстворчатый шкаф с центральной зеркальной дверцей, против шкафа – письменный стол с полированной столешницей, за ним от пола до потолка застекленные книжные полки с подписными изданиями.
Самым ценным, на мой взгляд, здесь были картины. Над кроватью - огромная, во всю ширину торцовой стены; и еще одна - над письменным столом, размером с двадцати двух дюймовый телевизор. Обе в массивных позолоченных рамах. Я легонько подергал ту, что над кроватью – не сорвалась бы. Но картина держалась, как приколоченная.
– Это фреска, - язвительно прокомментировала мои действия Майя Владимировна.
– Фреска – это хорошо, – невозмутимо сказал я, разглядывая ночной пейзаж и группу девушек, водивших хоровод при лунном свете.
На втором холсте была изображена молодая женщина с мольбертом.
– Портрет хозяйки квартиры, Веры Александровны, - с нескрываемой гордостью сказала старуха.
Я всмотрелся в правый нижний угол картины, где обычно авторы оставляют свои вензеля. Там косыми буквами было начертано - Котова В.
Значит хозяйка – художница. Странно, квартира больше походила на норку старушки-интеллигентки, чем на пристанище живописца. Особенно кухня. Просто копия кухни моей бабушки. Здесь так же податливо изгибались спинки венских стульев, одноногий обеденный стол стоически упирался в черно-белую плитку, в стекле буфета матово отсвечивались желтые плафоны трехрожковой люстры. Даже холодильник «Саратов» и двухкомфорочная газовая плита были родом из моих воспоминаний. Для полной картины не хватало радио, но и оно нашлось – над холодильником на специальной полочке.
Только атмосфера в квартире была другая – гнетущая. То ли из-за сочетания темной мебели и обоев приглушенно болотного цвета, то ли оттого, что старуха ни на минуту не сводила с меня саркастического взгляда.
Я принципиально не торопился. Медленно нарезал по квартире круги и демонстративно все фотографировал: и фреску, и картину, и мебель, и корешки книг - чтобы потом никакую пропажу на Настасью не навесили. Та пожимала плечами, закатывала глаза - всем своим видом демонстрируя старухе свою непричастность к моему бесцеремонному поведению.
Зато когда мы вышли на лестничную клетку прочувствованно чмокнула меня в щеку
– Димка, ты самый лучший! Прикинь, я чуть не описалась, когда ты в квартиру напросился! Но так даже лучше. Пусть старая грымза знает, что за меня есть кому заступиться!
Я снисходительно улыбнулся:
– Я тут кафе рядом видел, пошли – поужинаем. Потом ко мне…
Настя замялась.
«Не-а, сегодня никак… надо обустроиться, разложить все… Завтра? прости, у нас такая запарка: проект сдаем, так что сам понимаешь... но как только – так я сразу!И мы с тобой обязательно…»
То есть на сегодняшний день в моей помощи больше не нуждались.
Уходил я уязвленным. Не потому что меня использовали – мы все, так или иначе, используем друг друга. И не оттого, что сорвалось свидание. Я и сам столько раз переносил наши встречи… Но вот неприятно удивило и не отпускало с какой достоверной небрежностью она произнесла: «Он помогает мне с переездом и только». И вроде понятно, что фраза была предназначена для старухи-мужененавистницы, но уж слишком натурально это прозвучало. Будто на место указала.
Да, Настя мне нравилась. Нравилось, как выглядит, одевается, морщит нос, смеется, жмурится от удовольствия, как ёжится от утренней прохлады вылезая из-под одеяла. Нравилось, что ей всего двадцать два и она, в отличие от моих тридцатипятилетних ровесниц, не озабочена деторождением и отсутствием печати в паспорте. Никаких красноречивых вздохов при виде свадебных кортежей и умильных кивков в сторону копошащихся на детских площадках карапузов. Казалось, у нас сложился легкий, ничем не обязывающий роман, вполне отвечающий моим запросам.
И вдруг я осознал, что привязался к ней больше, чем рассчитывал.
Пора ставить точку, подумал я. Потому что, если так и дальше пойдет, дело закончится… разочарованием это закончится. Веселый перезвон свадебных колокольчиков со временем превратится в зубной скрежет. Знаю. Пробовал и больше не хочу.
Мне понадобилась пара минут, чтобы внести ее номер в черный список. В тот момент я был абсолютно уверен, что поступаю правильно. Тринадцать лет – слишком большая разница для неё, решил я.
Забуду о ней через неделю, а Насте, чтобы отвыкнуть от меня, понадобится всего несколько дней.
Ошибся.
Через два дня она встретила меня после работы.
Никогда не думал, что за такое короткое время можно так измениться. Казалось, Настя повзрослела на несколько лет. Осунулась. Розовость щек, присущая натуральным блондинкам сменилась болезненной бледностью, золотинки в радужных оболочках серо-голубых глаз превратились в обыкновенные песчинки.
При видя меня, у неё некрасиво искривились губы.
– Ты не отвечал на звонки, – сказала она неестественно высоким голосом. – Я переживала.
- Как ваш проект? Сдали? – спросил я, проглотив ком в горле.
Она ткнулась мне в плечо и поерзала лбом по пиджаку – да, да, да…
– А эта, Майя Владимировна, не достает?
– Заходила чайку попить.
– Получается, к тебе по-прежнему нельзя.
Она кинула:
– Мы можем поехать к тебе.
Я возликовал. Как, однако, полезны расставания!
В машине, не отрывая головы от моего плеча, она рассказывала о визите Майи Владимировны.
– … и эта девушка жила-жила, а потом – раз и пропала!
– Понятно, – хмыкнул я, – съехала, не заплатив. Так твоей драконихе и надо!
Настя отстранилась, сказала строго:
– Ты не понимаешь. Все вещи на месте, а ее нет. Она реально пропала. Подозревают криминал. Майя Владимировна говорит – ходил к ней один. Такой - вертлявый. Думают на него, но доказать не могут.
– Ерунда, – сказал я, опять привлекая ее к себе. – Погуляет и вернется. А ты опять получишь от ворот поворот!
– С тех пор почти год прошел, - сказала Настя. – Она или в сексуальном рабстве или… понимаешь?
– Аааа, - протянул я. – Теперь понятно, откуда у старухи такая ненависть к мужскому полу.
– А мне её жаль. Одна в преклонном возрасте. Никакой родни кроме Веры Александровны, а той годами не бывает.
– Жаль не жаль, гони её к черту! – закрыл я тему.
Ночью Настя металась во сне и что-то бормотала сквозь слезы, а перед самым рассветом совершенно отчетливо прошептала: «Отпустите, я не могу, не могу…»
– Тебе снился дурной сон, – сказал я, целуя ее в глаза.
– Да? Не помню. Я в последнее время постоянно просыпаюсь разбитая.
– Ты просто устала.
– Устала, - мило зевнув, согласилась она. – И боюсь воды, - прошептала, опять зарываясь в одеяло. И добавила по-детски плаксивым голосом: – Я не умею плавать.
Утром перед работой подвез ее к дому – переодеться. Простились не по-будничному долго - с поцелуями. А потом ее телефон замолчал. Сначала я думал, что Настя, второпях забыла трубку дома. Потом, что потеряла телефон или его вытащили в транспорте. Наплевав на запрет, несколько раз за вечер стучал в дверь. Настя не открывала, хотя окно светились голубым неоном, дверь на балкон была открыта – над перилами победными знаменами реяли полотнища штор. Наверно, заснула, подумал я и только на следующий день принялся за поиски.
На работе Настя не появлялась два дня. Отпуск – не оформляла. Никто, включая подругу, ее не видел, и дозвониться к ней не мог.
А вдруг она серьезно больна, похолодел я. И уже через час долбил дверь кулаками…
Соседка, выглянув на шум, тоже развела руками – не видела, не слышала. Потом, словно осененная внезапной догадкой, схватилась за сердце. «Что ж это делается! Ужель опять?»
Я услышал уже известную мне историю об исчезновении предыдущей квартирантки.
– … Майя Владимировна-то как убивалась! Такая, знаете, манерная была, а как это случилось, с постоялицей–то, так и здороваться стала и телефон оставила. Мол, мало ли что…
– Так звоните! Пусть немедленно придет и принесет ключи!
Старуха появилась минут через пятнадцать. Как и прошлый раз во всем черном. Безупречная и невозмутимая, словно циркуль. Я максимально вежливо попытался объяснить свою обеспокоенность, но она перебила меня на первой же фразе:
– Если вы сейчас же не уйдете…
Зря она так.
– Это если ты, старая ведьма, сейчас же не откроешь дверь, я позвоню в полицию и сообщу, что в квартире взрывчатка.
Наверное, что-то такое было в моем лице, что она сникла. Задергалась. Дрожащими руками достала из сумки ключи и стала слепо тыкать в замочную скважину. Я грубо её оттолкнул и попытался открыть сам. Пробовал так и этак – дверь была заперта на задвижку.
Злое торжество заискрилось в ее глазах.
– Она не хочет вам открывать!
– Ведьма! – заорал я и бросился к соседской двери; соседка, с молчаливым пониманием пропустила меня в свою квартиру.
Перелезая с балкона на балкон, ругал себя последними словами за то, что сразу не сделал этого.
Настя лежала поперек кровати, раскинувшись звездочкой, и казалась брошенным манекеном. У меня свело спазмом желудок: неужели мертва? Несколько секунд я тупо пялился на неестественно вытянутые ноги, такие белые, словно выточенные из мела. Потом постарался себя убедить, что это из-за освещения. Мертвенно-голубой свет окутывал кровать, словно кокон.
Расстояние, отделяющие кровать от балконной двери, я проделал с трудом - словно шел по дну реки против течения. Обреченно, будто к оголенному проводу, потянулся к шее… и, коснувшись, вдруг почувствовал слабое биение. Моя девочка была без сознания, но жива. Жива!
Я смог взять себя в руки, лишь когда диктовал адрес и отвечал на вопросы диспетчера скорой помощи. Оставалось ждать.
– Ээээй! – Я тряс любимую за плечи, целовал холодный лоб, ловил губами еле заметное дыхание…
Не знаю, что заставило меня оглянуться, наверное, почувствовал движение…
В зеркале, словно на волнах, мягко покачивалось отражение автопортрета. Перевел взгляд на картину – полотно висело неподвижно. Подошел поближе, чтобы проверить так ли это и встретился с пристальным взглядом художницы.
Странно. Мне помнилось, что раньше она смотрела куда-то в сторону. Другая картина? Подмена?! – зашевелись прежние подозрения.
Не отрывая глаз от картины, потянулся к выключателю – он был на этой же стене в шаге от картины, и в этот момент совершенно отчетливо увидел, как художница усмехнулась и, слегка повернув голову, приняла прежний ракурс.
Это произошло так быстро, что я никак не успел отреагировать. Рука автоматически нажала на клавишу выключателя – вспыхнувший свет осветил изображение, запомнившееся при первом посещении.
Вот так и сходят с ума, подумал я.
– Это все из-за дурацкой подсветки, – сказал вслух, чтобы унять озноб.
При ярком свете Настя выглядела такой же мертвенно-бледной, но мне показалось, что у неё чуть дрогнули веки. От входной двери донеслось треньканье звонка, следом добавились резкие удары в дверь. Скорая! Я поспешил отодвинуть задвижку. Так и есть: бригада врачей - мужчина лет сорока и женщина приблизительно такого же возраста. Позади их застывшей маской маячило лицо Майи Владимировны, за ней вытягивали шеи зеваки соседи.
Медики прошли в комнату, нас со старухой попросили подождать на кухне.
– Это все вы! – прошипела дракониха. – Все зло от вас!
– Чтооо? А ты? Какого хрена ты сюда шлялась каждый день? Что таращишь глаза? Говори, старая ведьма, чем ты ее тут поила? Мне Настя все-о-о-о рассказала!
– Я? отравила? Вы в своем уме? И я не каждый день… Она третьего дня дома не ночевала, а потом перестала дверь открывать…
– От тебя пряталась! – гаркнул я в ответ.
– Молодой человек, быстро к машине за носилками. Мы ее забираем, – раздался женский голос.
Мы со старухой переглянулись.
– Её отравили? – спросил я, – она будет жить?
– Если вы поторопитесь. Сейчас сплошь и рядом… играют до голодных обмороков и полного обезвоживания…
В больнице меня не пустили дальше медицинского поста. Старуху тоже. Мы сидели плечом к плечу, как верные друзья и ждали результата.
Я мысленно прокручивал ситуацию. Шаг за шагом.
Настя – геймер. Какая чушь! Я бы знал. А потом когда ей зависать в игре? Нет, здесь что-то другое.
Она жаловалась, что просыпается без сил. Ее мучили кошмары. И эта отвратительная голубая подсветка вокруг кровати… Может дело в ней. Излучение? Я пробыл там всего несколько минут, а тоже… меня передернуло при воспоминании о привидевшейся метаморфозе с портретом. Надо проверить, думал я. И с каждой минутой это желание становилось сильнее. Но через балкон в квартиру больше не попасть – я сам его закрыл.
Ну почему я не стащил ключи от квартиры!? Видел же их в коридоре на гвоздике. Видимо, придется договариваться с Майей Владимировной.
Старуха сидела неподвижно, сцепив в замок лежащие на коленях ладони, и нервно молотила воздух большими пальцами. Я ломал голову, как начать разговор, как вдруг она заговорила сама.
– Настя казалась мне такой здравомыслящей девушкой…
– Ерунда это все, - сказал я. - Не верю ни в какие голодные обмороки! Три дня назад, за ужином, она уплетала за двоих и… - я запнулся. А вдруг она осталась без денег и действительно голодала? - Майя Владимировна, нам надо вернуться в квартиру. Посмотреть, что и как.
Старуха насупилась и отвернулась.
- Понятно, - хмыкнул я, - нашел, кого просить.
Однако, как только нас оповестили, что опасность миновала, старуха поднялась и, не глядя мне в лицо, сказала:
– Пойдемте.
Вначале мы заглянули на кухню и обследовали холодильник. Еды в нем было немного, но она была. Несколько баночек с йогуртом, три яйца, кусок ветчины, початая двухлитровая банка яблочного сока…
– Я же говорил! Не в этом дело… Надо посмотреть, что за подсветка вокруг кровати.
– Подсветка? – удивилась Майя Владимировна. – Ничего такого там не было.
Действительно, я обследовал чуть ли не каждый сантиметр кровати – ничего. Выходит, и это померещилось? Нет. Не может быть. Я бы не увидел Настю так ясно еще с порога балкона. И портрет. Я же рассматривал портрет!
Я подошел к картине вплотную.
Художница стояла в полупрофиль, устремив взгляд на невидимый зрителям объект. Прямой нос, вздернутая бровь, каскад смоляных волос, мочка уха слегка оттянута рубиновой серьгой в серебряной оправе.
– Красивая, - сказал я. – Как живая.
Мое одобрение подействовало на старуху, словно пароль «Сим-сим» на дверь разбойничьей пещеры. Она будто растаяла: взгляд потеплел, кончики губ приподнялись в полуулыбке.
- Перед самым отъездом написала, - сказала она нормальным голосом.
- Она, наверное, знаменитость?
Старуха отвела глаза.
– Верочка с детства хотела стать художником. Как Саша, ее отец. Он был очень талантлив, очень. Ушел совсем молодым… так глупо… ну, не важно.
Старуха тряхнула головой, как бы, прогоняя воспоминания.
– В институт легко поступила. Преподаватели хвалили, а ей всё не так… И никто не авторитет. Кричала – какие они творцы? – ремесленники! Творец создает живое, а они – мертвечину.
- Понятно, - сказал я, - синдром Данилы-мастера.
- Если бы. Скорее – Пигмалиона. Создать мир и вдохнуть в него жизнь. Изотерические бредни. Спуталась с одним прохвостом из этих… учебу бросила. Перед самым дипломом! Уехала с ним в Индию. Десять лет там прожила. Вернулась, полтора года назад, когда умерла Ирина, ее мать.
- И где сейчас ваша художница?
- Путешествует. Да она и не собиралась здесь оставаться. Продала родительскую квартиру. В центре города. Уж как я отговаривала… А она смеялась. Говорила: «Что мне стены, когда весь мир на кончике моей кисти!» Купила эту квартирушку недалеко от моей. Для прописки. Со всем содержимым купила, ничего не меняла. Вот только фреску написала. И портрет. Сделала на меня доверенность и уехала. Даже не попрощалась, - вздохнула Майя Владимировна. - Пойду, сделаю нам чай.
В комнате я остался один.
Не зная, чтобы еще предпринять, я решил воссоздать ситуацию. Погасил свет и присел на краешек кровати…
Сначала ничего не происходило. Потом, видимо, мои глаза привыкли к темноте, потому что в комнате стало светлеть. Проступили очертания письменного стола, стала различима фурнитура на выдвижных полках, серебряным озерцом разлилось зеркало на дверце шкафа, а воздух стал густеть и наливаться голубым светом. Как тогда!
Я завертел головой, пытаясь определить источник освещения…
Свет лился из нарисованной на фреске луны. Бледно-голубой диск источал ровный поток света. Хитро придумано! Я взобрался на кровать с ногами и легонько поскреб это место. Обычная стена, никакого светодиодного элемента. Может какая-то фосфоресцирующая краска? Широко провел рукой по верхней части фрески – вслед за моим движением на небосводе загорелись звезды… Черт побери! Здесь точно что-то вмонтировано.
– Как же это работает? – в раздумье спросил я вслух.
– Работает, - послышался спокойный женский голос.
– Значит, вы все-таки знаете… - начал я в полной уверенности, что слышу голос возвратившейся из кухни Майи Владимировны, но, обернувшись, я увидел стоящую посреди комнаты женщину.
Она выглядела точь в точь как на портрете. Та же прическа, серьги, одежда, кисточка в левой руке. Я перевел взгляд на картину и с изумлением увидел пустую раму…
От неожиданности я отпрянул назад, к фреске. Сделал один шаг, второй, а стены все не было и не было. Я нервно оглянулся…
Я стоял на краю залитой лунным светом поляны. В отдалении, взявшись за руки, резвились девушки с распущенными волосами, одетые как в дремучие времена, в белые длинные рубахи. В то же мгновение целый шквал звуков обрушилось на меня: девичий смех, пение, стрекот кузнечиков, далекий плеск воды… Я почувствовал дуновение ветра. Запахло сыростью и… ужасом. Тут же обожгла догадка: русалки!
У меня закружилась голова. Чертовщина какая-то! Я сглотнул и зажмурился. А, открыв глаза, почувствовал, как напряглись лопатки…
В центре хоровода появилась девушка, которой несколько секунд назад не было. Она стояла ко мне спиной и медленно поворачивалась. Я как завороженный ждал того момента, когда она окажется ко мне лицом, уже понимая, кого увижу.
Да, это была Настя. Никогда она не была так необыкновенно хороша и так отталкивающе чувственна. Черты лица обострились, глаза потемнели, на губах змеилась манящая улыбка…
– Видишь, какой счастливой она могла стать, если бы не ты, - донесся до меня дамы с портрета.
«Мне это сниться, – говорил я себе. – Это дурной сон, это просто дурной сон».
Между тем художница приблизилась ко мне почти вплотную. Обошла вокруг. Сказала, словно раздумывая:
– Кажется, я знаю, что можно с этим сделать. Дайте ему дудочку! – воскликнула она.
Тут же одна из девушек, разомкнув круг хоровода, подбежала ко мне и протянула деревянную трубочку. Я попытался что-то сказать, но не мог – язык, словно парализовало.
Художница махнула кисточкой, и мое тело помимо воли стало поворачиваться, принимая затейливые позы, пока не застыло в позе танцующего пастушка: туловище в легком наклоне, опорная нога прямая, вторая – отведена в сторону, чуть приподнята и согнута в колени. Лицо свело в гримасе, будто силюсь надуть воздушный шар, растопыренными пальцами обеих рук я держал дудочку у рта.
Я - здоровый и полный сил мужик – чувствовал себя как муха в паучьем коконе.
– Вот так хорошо, – удовлетворенно кивнула художница. – Тебе повезло. Сегодня полнолуние, так что я управлюсь за одну ночь.
Она принялась водить кистью по воздуху, точно перед нею был натянут невидимый холст. Поглядывая на меня, то накладывала длинные мазки, то работала мелкими вибрирующими движениями, будто выписывала мельчайшие детали.
Это длилось и длилось. Сначала у меня ломило в висках и невыносимо хотелось пить. Но вскоре, я перестал что-либо чувствовать и хотеть. Тело одеревенело, сознание стало мутиться… Я – умирал.
И вдруг - взрыв! Будто солнце взорвалось у меня в голове. В тело вонзилась тысяча игл. Будто сквозь толщу воды я услышал, что меня зовут по имени…
– Дмитрий, что с вами? Дима, - тормошила меня Майя Владимировна. - Чай готов. Я вас зову, зову… Вы – заснули?
Я лежал поперек кровати. В комнате горел свет, и не было никакой поляны, ни девушек, ни художницы…
– Пить, - пробормотал я. Вернее, попытался пробормотать. Горло пересохло как песок в пятидесятиградусную жару. Я попытался распрямить сведенные судорогой мышцы, с трудом облизал пересохшие губы:
– Где? Где она?
– Вам приснился дурной сон.
Дурной сон… я сам недавно произносил это.
«Господи, спасибо! - взмолился я, какое счастье – это просто сон!» И все же не без опаски взглянул на фреску…
Луна побледнела до светлого пятнышка; русалки, сцепив руки, замерли в хороводе, а чуть поодаль…
– Уже за полночь, - сказала Майя Владимировна. – Я тут рядом живу, а вам, наверное, далеко добираться? Вы можете остаться, если захотите.
Я с трудом достал из кармана телефон – даже такое незначительное движение мне далось с трудом, - нашел фотографию, сделанную в день переезда. На ней никого наброска пастушка с дудочкой в руке не было, как не было еле заметной фигуры в центре хоровода.
Так вы уходите или остаетесь? – нетерпеливо спросила меня Майя Владимировна.
Я медленно протянул ей светящийся телефон.
***
Я сидел на кухне и ждал рассвета, чтобы сжечь портрет к чертовой матери…
Старуха вздрагивала каждый раз, когда я говорил об этом вслух. А я с фанатичностью инквизитора твердил: «Сжечь!» - как заклинание.
Меня трясло, и я ничего не мог с этим поделать. Нарисованная баба, ожившая каким-то непонятным образом, повелевала моим телом, как марионеткой. Она чуть было не лишила меня жизни!
Наконец ажур занавесок прорезали золотистые нити. Я мрачно сказал: «Пора!»
Старуха бросилась наперерез, загородив собою дверь:
– Я прошу вас, Дима, не надо… Пусть все останется, как есть. До приезда Веры. Она разберется, она что-нибудь сделает…
– Она уже сделала! – завопил я. – Надо продать душу дьяволу, чтобы создать чудовище, которое не просто оживает, а… Вы понимаете, что эта – с портрета - выкачивает из людей жизнь, чтобы множить себе подобных. А если ваша Верочка нарисует… не знаю… вампира! Он же реально начнет сосать кровь. Вы это понимаете!?
– Она не же специально.Она же хотела… что бы настоящее...
– Если бы я не поднял тревогу, Насти уже не было бы в живых.
Старуха молитвенно сложила ладони:
– Ну, пожалуйста. Я запру квартиру, я поменяю замки, батюшку приглашу….
– Вы забыли, что здесь девушка пропала?
Старуха расплакалась:
– Она, наверное, просто сбежала… Я умоляю! А вдруг Верочка тоже… пострадает?
Она сползла на пол и забилась в рыданиях.
Я смотрел на распростертую на полу женщину. Жалости к ней у меня не было. Но, как не крути – она спасла мне жизнь. И потом, я – не охотник за привидениями. Может, сжечь – это как раз то, что в этом случае делать никак нельзя…
Надо найти кого-то компетентного, - думал я, совершенно не представляя, кто в реальности может заниматься подобными вопросами. Не в полицию же идти - точно окажешься в психушке. Нужен какой-то экстрасенс. Перед глазами тут же возник сгорбленный седовласый старик с пронзительным взглядом, я вздрогнул. К черту! Пропади пропадом всё ведьминское семя! Уйти и забыть. Как страшный сон.
- Я просто так это не оставлю, - вяло пообещал я старухе. Она облегченно закивала.
В прихожей я наткнулся на свое отражение. Из зеркала на меня смотрел изможденный мужик лет пятидесяти. Скорбный рот, потухшие глаза, как на снимках у заключенных в концлагерях. «Ничего, - мысленно сказал я своему отражению, - главное жив, а силы восстановятся».
Старуха что-то лепетала про возврат денег за аренду, про Настины вещи…
– К черту барахло, – сказал я устало, – возьму только сумочку с документами…
Через неделю я забрал Настю из больницы, через три месяца после этого мы поженились. А через год…
Через год на одной из презентаций мне вручили приглашение на выставку творческого объединения «Солнце на палитре». Фамилия устроителя показалась смутно знакомой: Котова В.А.
Приглашение было на два лица, от названия веяло чем-то теплым и светлым, и я подумал: а почему бы и нет? И Насте в ее положении полезны положительные эмоции, и мне не помешает развеяться…